Fragmentarily Depicted Body and the Plot of Non-Classical Lyrics

Rakhmatova Alisa Mukhamatovna PhD in Philology Associate Professor of the Department of Humanities of Moscow International University 17 Leningradsky prospekt, Moscow, 125040 MOSCOW INTERNATIONAL UNIVERSITY laubernorbek@mail.ru Other publications by this author

В данной статье рассматриваются особенности связи образов телесной фрагментарности в произведениях неклассической лирики ^[1] с лирическим сюжетом. Необходимо отметить, что телесные образы в неклассической лирике рассматриваются в литературоведении на материале творчества отдельных авторов ^{[2, 3]}, однако общая специфика данных явлений в лирике неклассического этапа поэтики художественной модальности остаётся непрояснённой.

Под фрагментарно изображённым в статье понимается тело, не расчленённое/разделённое на части в мире произведения, а представленное фрагментированным в восприятии и в ценностном кругозоре лирического субъекта. Переходя к рассуждению о лирическом сюжете, обратимся к определению М. Бахтина, формально с лирикой как родом литературы не связанному. Рассматриваемые нами образы телесной фрагментарности, на наш взгляд, связаны с тем, что Бахтин применительно к эпосу называет событием самого рассказывания ^{[4, с. 500-510, 782-783]}. Значимым нам представляется обратиться к общим свойствам художественной реальности, о котором говорит исследователь на примере эпоса. В определенных случаях образы, относящиеся к данному типу, становятся смысловыми узлами события самого рассказывания. Применительно к лирике более подходящим будет выражение событие лирического переживания ^{[5, c. 5-45]} (основа лирического сюжета). В содержательном плане данное выражение мы понимаем как схожее с событием самого рассказывания, но отражающее родовую специфику лирики. Итак, цель данной статьи – рассмотреть образы телесной фрагментарности в связи с сюжетом лирического произведения, в котором они изображены.

Понимая лирический сюжет как «развертывание рефлексии лирического «я»» ^[6], стоит отметить, что телесная фрагментарность в определенных случаях связана со сменой ситуаций, ведущих к «акту самосознания» ^{[7, c. 349-354]} лирического субъекта. Если «в лирическом стихотворении есть только одно событие, но возможна смена ситуаций, связанных с субъектом речи и изображения» ^[6], тогда фрагментарность, явленная в кругозоре лирического субъекта относится к определенному типу ситуации, так как выражает отношение героя к миру, включая особенности его восприятия самого себя.

В основе лирического сюжета в ряде произведений неклассической лирики лежит рефлексия лирического субъекта касательно тела, представленного в его кругозоре фрагментарно. Иными словами, составляет лирический сюжет цепь смысловых акцентов, выраженная в определенной рефлексии лирического субъекта. Рефлексия же иллюстрирует особенности его взаимодействия с миром (включая других персонажей) и самим собой. Выявляются эти смысловые узлы, акценты в связи с изменением тона (повышенной напряженностью, значимостью) в ценностной позиции лирического субъекта. Так, событием в лирике с подобным типом телесных образов становится такая точка сосредоточения ценностной напряженности, проявленной в рефлексии лирического субъекта, имеющая основополагающее значение для изображенного в стихотворении мира, которая связана с фрагментарно воспринимаемым телом. К нему и ведет цепь этих смысловых точек (в терминологии В. И. Тюпы – «ситуаций» ^{[7, с. 37]}), представленная изображением фрагментов тела в кругозоре лирического субъекта.

Телесная фрагментарность принимает статус смысловых точек благодаря особому акценту на рефлексивном восприятии лирическим субъектом телесности, Фрагментарно изображенное тело в определенных случаях и будет являться этими связующими смысловыми узлами (элементами сюжета).

Мы предполагаем, что телесная фрагментарность, являясь элементами лирического сюжета, ведущая к «акту самосознания» лирического субъекта (основному событию в произведении) иллюстрирует определенную интенцию субъекта сознания, которая в свою очередь выражает особенности ценностной позиции автора-творца относительно образа мира, воссоздающегося в произведении. Конкретизируя характер вышеупомянутой интенции, отметим, что на наш взгляд смыслы, транслируемые ею, выражают тенденцию к оцельнению человеческого образа. Само фрагментарно изображенное тело отсылает к теме нецелостности. Характер рефлексии субъекта сознания в контексте лирического события в подобных случаях, на наш взгляд, несет в себе изображение попытки собрать воедино образ, воспринятый изначально во фрагментарности. Данный смысловой оттенок, транслируемый особенностями лирического события, мы рассмотрим на примере некоторых текстов.

Итак, обратимся к стихотворению И. Бродского «Вальсок». В данном произведении фрагментарность тела лежит в основе события внешнего (связанного не только с рефлексией лирического субъекта, но и с изменениями в пространственно-временном контексте произведения). Образы телесной фрагментарности составляют, в свою очередь, предмет переживания лирического героя. В изображенной реальности части тела лирического героя исчезают не просто из поля его зрения, но из мира, окружающего его, вообще. Состояние лирического героя и окружающего его мира постепенно изменяется в процессе исчезновения частей его тела:

Проснулся я, и нету ног,

бежит на грудь слеза.

Проснулся я: несут венок,

и я закрыл глаза.

…

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез -- и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот ^[8].

В конце концов, после исчезновения последней части тела герой изображен в ином пространстве, ценностно противопоставленном тому, в котором он пребывал, пока сохранялась связь с телом:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна^[8].

Таким образом, можно сказать, что исчезновение частей тела лирического героя сопряжено здесь с постепенным переходом в иную сферу бытия. Событием в произведении становится осознание лирическим субъектом ^{[9; 10]} свершившегося перехода и, как следствие, изменение в нем самом. Данное осознание строится на постепенном осмыслении исчезновения частей собственного тела, ведущем к осознанию лирическим субъектом свершившегося изменения в нем самом и в мире вообще. Итак, картина окружающей лирического героя действительности изменяется в процессе его перемещения в иной тип хронотопа. Таким образом, можем выявить в изображенной действительности две сферы. Условно обозначим их как мир земной и мир небесный. Следует отметить также, что данные типы пространства в стихотворении изображены как ценностно противоположные. Тело героя связано с реальностью земной, материальной. Сам же герой изображен несводимым к своему телесно-материальному началу:

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез - и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот^[8].

Более того, как мы видим в ранее рассмотренных строках стихотворения, несводим он и к составляющей душевной (Я не тождественно душе).

Подтверждается ценностная оппозиция данных типов пространства (земное и небесное) образом войны, появляющемся в последних строках стихотворения:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна.

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

Событие войны здесь изображено происходящим в пространстве земном и ставится в один смысловой контекст с материальным началом. Значимо и пространственное положение лирического героя: он смотрит сверху, что словно бы иллюстрирует его непричастность к материальной действительности, принадлежность к ценностям духовным (у героя больше нет тела, только душа).

Рассмотрим последовательность изображения исчезающих фрагментов тела лирического героя. Первыми у героя исчезают руки:

Проснулся я, и нет руки,

а было пальцев пять ^[8].

Затем ноги:

Проснулся я, и нету ног,

бежит на грудь слеза ^[8].

Данные части тела можно связать с деятельностью человека (работа, ходьба и т.д.), в контексте противопоставления в мире стихотворения материального (земного) духовному (небесному), деятельность внешняя значима только для земной реальности. Последним остается в земной реальности живот:

Проснулся я, а я исчез,

совсем исчез -- и вот

в свою постель смотрю с небес:

лежит один живот ^[8].

Лирический герой уже не существует в мире земном, что связано с меньшей связью духовной жизни человека и функций, соотносимых с животом как частью тела (переваривание пищи и т.п.). Отсутствие способности к деятельности здесь делает пребывание человека в мире лишь символическим. Более того, живот (на этимологическом уровне в том числе) имеет значение средоточия жизни в материальном измерении. Обращаясь исключительно к лингвистическому уровню, уместно вспомнить о смысловом тождестве в древнерусском языке слов «живот» и «жизнь».

Сопровождается исчезновение частей тела изображением затуманенного зрения. Зрение, точнее способность видеть посредством органа тела, здесь также связано с непосредственным контактом с внешней реальностью, окружающей героя в мире материальном, земном. Важно, что утрата способности к зрению сопровождает исчезновение фрагментов тела лирического героя и усиливается в процессе перехода в иную сферу мира:

В моих глазах пошли круги,

и я заснул опять.

Проснулся я, и нет второй[руки – А. Р.]

Опасно долго спать.

Но Бог шепнул: глаза закрой,

и я заснул опять ^[8].

Отсутствие способности видеть ставится автором в один контекст с фигурой Бога, именно по его провидению лирический герой разрывает зрительную связь с миром. Значимо то, что после перехода в иную сферу мира герой не лишается возможности видеть, однако глаза как орган зрения здесь больше не упоминаются. Освободившись от собственного тела, лирический герой сохраняет способность к созерцанию, скорее даже способен прозревать. Со зрением, изображенным в начале стихотворения, эта способность связана только на уровне внешнем, в большей степени она иллюстрирует его духовное превосходство над миром земным:

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

Итак, лирический сюжет в стихотворении основан на переживании лирическим героем процесса перехода из мира материальной действительности в мир духовный, в его кругозоре представленном фрагментарно изображенным телом. В реальности земной данный переход приобретает характер внешнего события и связывается со смертью:

Проснулся я: несут венок,

и я закрыл глаза ^[8].

Основное событие же здесь связано с ситуацией осознания лирическим субъектом свершившегося перехода в иное измерение, а также с восприятием разности ценностных характеристик пространства земного и небесного:

Проснулся я, а я - в раю,

при мне - душа одна.

И я из тучки вниз смотрю,

а там давно война ^[8].

В целом мир данного произведения, характер изображенных в нем ценностных оппозиций, выраженных в существенной мере через телесные образы, близок традиционным духовным и религиозным учениям. А именно: в стихотворении противопоставляются материальное и духовное в человеке, утверждается большая значимость последнего в данном противопоставлении. Утверждение последней, а также исчезновение телесной составляющей лирического героя, иллюстрирует тенденцию к оцельнению его образа, завершению посредством приобщения лирического героя к высшим духовным ценностям.

Обратимся к произведению Ж. Превера «Париж ночью». Изменения в изображенной действительности сопряжены с фрагментарным изображением тела героя, как и в стихотворении И. Бродского «Вальсок». Однако стоит отметить различие между характером изображения лирического сюжета в этих стихотворениях. В стихотворении Ж. Превера «Париж ночью» телесная фрагментарность изображена в кругозоре лирического субъекта и выражает особенности его восприятия возлюбленной. По сути, телесная фрагментарность здесь составляет основу события внутреннего, то есть связанного с особенностями мировосприятия (и, как следствие, переживания) лирического субъекта. В стихотворении И. Бродского же телесная фрагментарность – в основе события внешнего, непосредственно связанного с пространственно-временным контекстом (перемещение частей тела), которое, в свою очередь, составляет предмет переживания лирического субъекта.

В стихотворении Ж. Превера образы телесной фрагментарности также составляют основу лирического сюжета. Именно они наполняют кругозор лирического субъекта, наделены значимостью в его оценке, соответственно связаны с развертыванием лирического переживания. Характер данного переживания здесь сопряжен с темой любви:

Три спички, зажженные ночью одна за другой:

Первая – чтобы увидеть лицо твое все целиком,

Вторая – чтобы твои увидеть глаза,

Последняя – чтобы увидеть губы твои ^[11]

Именно эти части тела связанны с романтическими переживаниями героя. Последовательность изображения в поле зрения героя фрагментов тела возлюбленной условно можно обозначить как движение зрительного внимания лирического субъекта от общего к частному, затем снова к общему, однако уже в сфере осязания, что сопоставимо с изображением некоего стремления к целостному непосредственному восприятию лирического Ты: «И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом». В самом построении данной фразы видим, что оценка героя разграничивает зрительные образы частей тела возлюбленной и ее саму, в контексте физического взаимодействия. Данное произведение выражает не мотив разъятости как таковой, здесь акцент ставится, скорее, на стремлении лирического героя к полноте восприятия, к некоей ясности, оцельнению образа лирического Ты, и, шире, действительности, В связи с данным аспектом (ясности восприятия) можно выявить оппозицию образов видения и неведения, затуманенности разума, связанного с любовным контекстом, в который погружен герой.

Итак, изображение восприятия фрагментов тела возлюбленной здесь является смысловыми узлами лирического сюжета. В данном произведении последовательность появления в непосредственном кругозоре лирического субъекта частей тела, на наш взгляд, связана с тем, что С. Н. Бройтман, рассуждая о художественном произведении этапа художественной модальности, называет неокумулятивным сюжетом ^{[12, с. 304]} (здесь С. Н. Бройтман рассуждает о неокумулятивном сюжете в основном на примере эпических произведений, хотя в одном ряду с ними упоминает стихи Аполлинера). В кругозоре лирического субъекта последовательно изображаются ценностно равные фрагменты реальности (тела возлюбленной), сопряженные ощущением нарастания, и завершается эта последовательность обретением ее целостного образа в кругозоре уже ментальном.

Лирический субъект восстанавливает целостный образ возлюбленной путем соединения фрагментов ее тела в сознании: И чтобы помнить все это, тебя обнимая потом. Акт оцельнения образа лирического Ты приобретает статус лирического события.

Подобным способом представлено восстановление образа человека в стихотворении М. Волошина «К твоим стихам меня влечет не новость…». В данном произведении проступает образ персонажа-поэта (адресата лирического высказывания), представленный в оценке лирического субъекта:

К твоим стихам меня влечет не новость,

Не яркий блеск огней:

В них чудится унылая суровость

Нахмуренных бровей ^[13].

Сюжет, как и в стихотворении Жака Превера «Париж ночью», здесь строится на восстановлении образа человека усилием памяти. Особенности фрагментарного изображения персонажа актуализируют его состояние – душевное уныние. В широком смысле мы можем говорить, что позиция лирического субъекта связана с признанием для него особой ценности – поэзии мрачной, тяжелой. Обращаясь к ранее процитированному фрагменту, стоит отметить, что характер реальности, изображенной в лирике персонажа-поэта, представлен фрагментами тела: нахмуренные брови, горько сжатый рот. Изображение в умозрительном восприятии лирического субъекта данных телесных образов сопряжены с особым, словно бы обобщающим сказанное акцентом. Телесные образы появляются в конце обоих четверостиший, принимая характер смысловой точки.

Особенности воплощения сюжета, похожие на выявленные в стихотворении Ж. Превера «Париж ночью», наблюдаются и в стихотворении И. Бродского «Я был только тем, чего ты касалась ладонью …». Сюжет в данном тексте также основан на образах телесной фрагментарности, а также связан с любовной темой, явленной в данном стихотворении. В изображении взаимодействия лирического субъекта и возлюбленной акцент ставится на ее всепоглощающей значимости для лирического субъекта. Образ лирического ты здесь воплощен как единственно дающий возможность для существования лирического субъекта:

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью,

над чем в глухую, воронью

ночь склоняла чело (…) ^[14]

Лирический субъект же здесь изображен лишь заполняющим форму, приравненным к собственной телесности под воздействием извне также на уровне тела. Существование для него сосредотачивается в одной точке времени и пространства, где лирический персонаж (возлюбленная) взаимодействует с ним, словно вызывая его из небытия, перемещая на границу телесного и духовного начал. Взаимодействие с внешним миром для лирического субъекта также определяется ее образом. Все формы этого взаимодействия (способность слышать, говорить и видеть) появляются благодаря Ей. В оценке героя они значимы лишь постольку, поскольку Она является частью мира внешнего:

Это ты, горяча,

ошую, одесную

раковину ушную

мне творила, шепча

…

Это ты, теребя

штору, в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

…

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть ^[14].

Так, образ возлюбленной лирического субъекта приобретает черты творца, демиурга.

По сути, понимание природы появления собственного тела через оцельняющую извне любовь другого отсылает к религиозному типу мировосприятия, теме сотворения человека.

В рассмотренных произведениях фрагменты тела (лирического субъекта и/или лирического персонажа) становятся смысловыми узлами лирического сюжета. Представленные в рефлексии лирического субъекта фрагменты тела выполняют функцию своего рода смысловых точек развертывания лирического переживания, сочетание которых связано со стремлением к восстановлению целостного образа человека. Восстановление образа человека осуществляется либо через разрушение (описание исчезновения фрагментов тела), ведущего к единству лирического субъекта вне телесной сферы, либо через поступательное изображение фрагментов тела лирического субъекта/персонажа, завершающееся осознанием их единства. Осознание данного единства, в совокупности с контекстуальными смыслами стихотворения, и составляют основу лирического события.