Idea of Culture

Идея культуры охватывает такое множество

предметов, процессов, различий и даже

парадоксов, что только самоуверенный или

мудрый человек может решиться о ней

рассуждать и, возможно, только глупец

станет писать об этом книгу.

К. Дженкс

Можно согласиться с автором приведённых строк в том, что глупо было бы писать книгу «о различиях и даже парадоксах» с целью их устранения и нахождения не парадоксального, а основательного, тождественного с культурой или с её идеей определения. С другой стороны, если бы люди всегда избегали глупостей, то не только книги, но и сами они не появились бы на свет. Поэтому не так уж глупы и бесполезны попытки дойти «до оснований, до корней…».

Например, автор пишет: «Предметом философии культуры являются общие основания (выделено мною – В.П.) культуры, то есть, с одной стороны, необходимы обусловливающие её детерминанты, а с другой – явления и процессы, которые она сама и детерминирует» ^{[5, с.15]}. Далее, выделив онтологические, гносеологические, философско-антропологические, социально-философские и аксиологические основания культуры, автор посвящает всё повествование о ней их описанию. Особых аргументов в пользу перечисленных оснований культуры в работе не приводится. Хотя, конечно же, нетрудно подыскать и другие основания культуры.

Вообще, по мнению Т.С. Лапиной, миссия философия более значительна, чем постижение культуры: «Философия не только и не столько сама изучает реально существующую культуру, сколько непрестанно творит идею «культура» (выделено автором – В.П.), что равносильно проектированию последней» ^{[5, с. 20]}.Несколько ранее о проективной функции философии в отношении культуры писал М.С. Каган. По его мнению, философское понимание культуры должно быть трёхаспектным и соединять в себе «требование объективного познания реальности, её ценностного осмысления и проектирования некоего идеального состояния культуры»^{[4, с.10]}. Это стремление наделить философию проективной функцией можно встретить и у других авторов: «Основное предназначение философии в культуре – понять не только, каков в своих глубинных основаниях наличный человеческий мир, но и каким он может быть» ^{[6, с.14]}. Того же мнения и В.С. Швырев, отмечая, что «осмысливая открытый характер человеческого существования в мире, философское сознание ставит коренную проблему проекта человеческого будущего» ^{[8, с.212]}. Проектировать будущее нужно, конечно, но будет ли это философией? Ведь «сова Минервы», как известно, вылетает в полночь.

Будущее культуры, даже в самом общем – категориальном – смысле, не может быть чем-то принципиально иным, в сравнении с её прошлым. А это значит, что каким бы ни стало будущее, суть его уже определена прошлым. В противном случае это будет нечто иное, а не культура, что необходимо предполагает её завершение. Но в понимании прошлого культуры и её истоков мало помогут археологические находки – всевозможные черепки или останки наших пращуров. Так же, как знание анатомии человека мало может помочь в уяснении его духовной сущности. Здесь-то как раз и необходима философия культуры, то есть не простое описание её различных оснований, а своеобразное предписание человеку его культуры, и наоборот. Таким предписанием должно быть выявление идеи культуры и, вместе с тем, её идеала. Только в этом случае философия, «вылетая» как всегда в полночь, вместе с тем оказывается провозвестницей завтрашнего дня.

Культура – это явление человека в истории, или способ, каким он себя обнаруживает и видит. Миллионы лет человек жил до культуры. Затем, в силу каких-то обстоятельств, его бытие принципиально изменилось. Оно стало надприродным.

С тех пор человек приобрёл иной вид. Можно, конечно, ещё сказать об анатомо-физиологических предпосылках культуры, но подобная терминология завела бы в ненужную здесь дискуссию. Важнее другое: обретённый вид поддерживался уже не природными факторами, а человеком. Именно этим, а не так называемыми разумными способностями он отличается от всех других видов животного и растительного мира на планете. Поэтому культуру можно определить как вид бытия, специфика которого в том, что он создаётся его субъектом, то есть человеком. Данный вид есть то, чем человек себя делает, но, следовательно, и то, что делает самого человека. Именно в самопорождении и самосозидании заключена сущность, или дух культуры, как специфического – неприродного – вида бытия. Поэтому, строго говоря, выражение «духовная культура» – плеоназм. В культуре всё духовно, всё является выражением духа, поскольку всё пронизано идеей совершенствования человеческого рода. Эта идея или потребность человека в самосовершенствовании есть идея культуры вообще, её субъективный источник и последнее, трансцендентное, в некотором смысле, основание. Она же является идеей и вида человек – её самого непосредственного выражения и носителя. Бесполезно спрашивать о том, кто наделил его этой идеей. Главное в ином: она присуща ему как ничем внешним не обусловленный вид. Обращённый вовне, этот сам по себе вид и видеть стремится всё по-своему: в чистом, так сказать, виде.

Видеть – это быть в исходном отношении к миру, определяющем культуру во всей её истории. Видеть и быть для человека – одно и то же. Можно сказать более категорично: видит только человек. Конечно, его видение связано с сознанием, но знак равенства между ними поставить нельзя. Сновидения не сопровождаются сознанием, оракулы и провидцы изрекали свои видения нередко в бессознательном состоянии. Прорицатели в древнегреческих трагедиях были незрячими, но видели то, что не дано было простым смертным. Сократ, впадавший иногда в транс, испытывал прозрения именно в таком состоянии. Он и себя-то узнал и по-новому увидел, следовательно, лишь после знаменитого изречения Дельфийского оракула. Сократ, как известно, постоянно обращался к умению простых ремесленников, видя именно в нём меру мудрости. Кто только смотрит, полагал философ, тот ещё не умеет, даже если он при этом и осознаёт порядок необходимых действий. Так ведёт себя толковый ученик: усвоив наглядные движения мастера, он воспроизводит их в необходимой последовательности, достигая нередко завидных высот. Но умелец, мастер, как и мудрец, не просто смотрит, он – видит.

Нужно отметить, что древнее славянское слово «видеть» находится в этимологическом родстве с греческим «idea» и латинским «videre». Для античных философов понятия «вид», «идея», «форма» означали первосущности и порождающие начала бытия ^{[1, с.198]}. На этом, как известно, основана платоновская философия: есть мир идей, каждая из которых существует в качестве порождающей модели какой-либо вещи. Истинное знание (видение) – это припоминание душой необходимой идеи, которую она созерцала (видела) когда-то, пребывая в идеальном мире. Известно, также, что учение Платона хорошо объясняет строение и созидание мира культуры. Это в нём витают идеи, требующие своего воплощения. Они здесь, конечно же, первичны, что и отличает культуротворческого человека, как писал Маркс, от пчелы. Платоновский мир идей – это высший мир, сам по себе он вечен, неизменен, онтологически укоренён, так сказать, чем и обусловлена его первопричинность. Поэтому вопрос об источнике этих идей лишён смысла. Но применительно к культуре такой вопрос вполне уместен. Идеи в культуре играют определяющую роль, хотя высшим её ступеням характерен скорее безыдейный, даже бессознательный автоматизм, поскольку развитие обусловлено не стремлением к цели, а уже достигнутым в прошлом. Идеи определяют логику отдельных направлений и форм культуры. Несомненно, что источником идей является вид человек. Он же является истоком и самой культуры. Чтобы стать им когда-то, человек должен был увидеть себя в собственном свете. Это произошло в связи с началом употребления огня, что явилось и началом культуры ^{[2, с. 43]}.

Огонь является её символом. И это не случайно, поскольку с началом его употребления человек приобрёл новый вид – homo cultures. Обретение вида было торжеством формы и поражением стихийности, в том числе и той, что заключена в самом человеке. С тех пор содержанием и целью всякой культурной деятельности стало всё то, что образовано, что оформлено и видимо. Поэтому в философии культуры понятие «вид» нужно рассматривать в качестве минимума, своеобразного кванта и сущности культуры. Можно, конечно, говорить и о форме, но вид точнее выражает идею культуры, которая и является, собственно, видом человеческого бытия. Вид, разумеется, предполагает видящего, как своего носителя. Характерной чертой вида, следовательно, является его способность видеть, в том числе и самого себя. Но видение себя – это самосозидание вида, что и является прерогативой человека. Идея вида, как идея культуры, представляет собой непрерывный процесс образования самой идеи, то есть превращения её в серию всё более видимых образов. В развитой культуре они становятся основным, естественным и привычным способом видения мира, замещая собой и вытесняя собственно вид. Мир для человека становится суммой образов, иллюстраций, картин, а сам он, как вид, утрачивает себя, превращается лишь в субъект, некую машину видения ^{[7, с. 93–118]}. Поэтому человек уже не дан себе непосредственно, он, как и мир, опосредован культурой. Человек видит себя в создаваемых им образах и ценностях, но он не может не сознавать, что все они являются лишь его видимостью. Убеждая себя в том, что ничего, кроме культуры, ему не нужно, он лишь выдаёт тайное нежелание видеть себя в своей непосредственности. Иными словами, он не желает очевидным образом убедиться, что самого по себе его попросту нет, что его развитие всё в большей мере обусловливается культурой.

Таким образом, в философии культура рассматривается как самостоятельный и саморазвивающийся объект. В целом, мнения о статусе философии культуры можно разделить на две группы. В первой из них она понимается как «исторический источник», а культурология, в том числе теоретическая и прикладная, рассматривается как её дериват. Во второй группе мнений философия культуры – это часть культурологии, либо как общая методология, используемая в исследованиях культуры. Я полагаю, что философия культуры является одним из разделов общей культурологии, а по своему содержанию она совпадает с понятием «философские вопросы культурологии». Естественно, что в общем смысле к философии культуры можно отнести философствование по поводу культуры и закономерностей её развития в истории как философии, так и самой культуры. В узком смысле философию культуры нужно понимать как определённую концепцию культуры, решение проблем её генезиса, сущности и перспектив. Предметом такой концепции является не культура как целое, а, прежде всего, идея культуры, или, как уже было сказано, вид.

Как процесс самосозидания вида, культура наиболее глубоко была понята Гегелем. Именно ему принадлежит идея творимости мировой истории. Так называемая действительная история, согласно этой идее, постепенно становится ареной сознательного – культурного – творчества и созидания. Иными словами, со временем она становится управляемым процессом: всё менее, в сущности, творческим и, следовательно, всё более однообразным. Поэтому история, как предмет науки истории, есть культура, а называется она историей лишь в силу традиции, согласно которой предмет исследования именуется так же, как само исследование. Ведь допустимо говорить о физике звёзд или о биологии человека, хотя и понятно, что в данном случае названия соответствующих наук просто используются для описания свойств исследуемых объектов. Да и сам Гегель в «Философии истории» описывал не историю в её традиционном понимании, а именно культуру. Он писал о Европе как о «безусловном конце всемирной истории», имея в виду авторскую роль европейского сознания в мировой истории. Но там, где у истории появляется автор, она становится культурой.

Историю делали исторические личности, но все они, в конечном счёте, «увязали» в её многообразии. Между тем, прогресс и культура исторических деяний заключались в том, чтобы выработать единообразное и всеобщее представление об истории. Необходимо было всё многообразие исторического процесса свести к простейшему, элементарному, исходному виду, определяющему собой это многообразие. Нужен был «атом истории» как прочное основание исторических конструкций и соответствующих деяний. Таким «атомом» стала гегелевская идея творимости истории мировым духом. Во многом бессознательно, окольными путями, зачастую неразумно и нецелесообразно, но, в конечном счёте, история всё же оказывается созидаемой так же технологично, как и вещи в культуре. Только это в ней, собственно, и разумно. То, что для отдельного человека является историей, для мирового духа – правительства сверхдержавы или мирового правительства, предположим, – есть ристалище культурной, то есть планомерной деятельности. В её итоге невидимая для себя идея превращается в видимый образ, как её видимость. Поэтому можно утверждать, что вид по определению способен создавать лишь видимость, в которой он стремится видеть и сохранить себя. Стремясь сохранить себя как вид, то есть видеть себя, человек устремлён к видению, порождая при этом всё новые и новые его способы и предметы. В этом смысле культура есть творчество вида и видимости.

С видимостью не случайно связано представление о чём-то неистинном, искусственном, иллюзорном. Действительно, идеалы совершенства и полноты всех достоинств в культуре закономерно превращаются в господствующие над человеком идолы. Но в видимости есть и нечто позитивное. Гегель писал о ней: «Видимость – это не ничто, а рефлексия, соотношение с абсолютным; иначе говоря, она есть видимость (Schein), поскольку в ней отсвечивает (scheint) абсолютное» (подчёркнуто Гегелем – В.П.) ^{[3, с. 175]}. Таким образом, если культура – видимость, то она, вместе с тем, и отсвет абсолютного в человеке, его идеи или вида.

Только на первый взгляд кажется, что культура является простым облачением человека, его одеянием, в котором он, слишком рано порвавший с природным бытием, дозревает в относительной безопасности. В действительности же культура – это «изнанка» человека, рождённый им мир его помыслов, интересов, страстей и влечений. Она будто бы «снимает» человека, является реальностью его внутреннего мира, ставшего видимым, но и видимостью чего-то более существенного, чем сама культура. Кажется, что где-то там, в её глубинах, вызревает новый человек. Опосредствованный видимостью и утомлённый ею, он, долго пребывая в состоянии ресентимента, со временем отнесётся к культуре как к обветшалому одеянию, сбросит его за ненадобностью. Похоже, что это уже происходит. Но кто он: «deus ex machine» Еврипида, «внутренний человек» апостола Павла или «сверхчеловек» Ницше? Ясно, может быть, лишь одно: культура для него станет тем же, чем для человека была природа. Он заложит некую метакультуру, найдёт способы общения с разумом Геи, либо сам будет этим разумом. А культура останется как память о ненужном и неразумном противостоянии жизни. Соответствующим будет и воззрение на культуру. Как и всё новое, оно приходит в мир первоначально неузнаваемым и пародийным. Провозвестницей такого воззрения является современная философия культуры.