“Open texture” of legal language and cluster concepts

Ogleznev Vitaly Doctor of Philosophy Professor, the department of History of Philosophy and Logic, National Research Tomsk State University, Western-Siberian Branch of the Russian Academy of Justice   634050, Russia, Tomsk, Prospekt Lenina 36, office #302 ogleznev82@mail.ru Other publications by this author

Утверждение о том, что право необходимо рассматривать в качестве лингвистического феномена сегодня не вызывает сомнений. Более того, связь языка и права на современном этапе развития юридической науки представляется настолько очевидной, что отрицать это становится нелепым или даже в некотором смысле неразумным. Право не сможет выполнить свое регулятивное воздействие на поведение людей, если оно не будет выражено в языке, а точнее — в некоторой языковой форме. «Юридические предписания, — верно отмечает Т. В. Губаева, — приобретают качества нормативного правового регулятора лишь постольку, поскольку фиксируются в официальных письменных текстах, издаваемых государственными органами в строго определенном порядке» ^{[1, с. 3]}. Наиболее удачно это выразил советский правовед А. А. Ушаков: «Язык в праве выступает как конструктивное институциональное начало самого права. Последнее живет не только в действиях людей, но и в языке: право есть языковое явление. Язык в праве используется не только для его обозначения: из языка строится само право, его структура. Язык – это плоть и кровь права» ^{[2, с. 291]}.

Интерес к лингвистической репрезентации права во многом был инспирирован развитием в двадцатом столетии англо-американской аналитической философии языка. Аналитическое изучение правовых понятий, исследование юриспруденции средствами лингвистической философии, наряду с историческими и социологическими исследованиями, сыграли важную методологическую роль в формировании нового понимания природы права. Внимание к языку права, анализу структуры и логики правовых норм, анализу содержания нормативного предписания становятся, таким образом, новым предметом философско-правовых исследований ^{[3, с. 179]}. Отчасти это произошло благодаря работам английского философа права Г. Л. А. Харта, который «вдохнул новую жизнь в юриспруденцию, переориентировав ее таким образом, что основные свойства аналитической философии второй половины двадцатого столетия, такие как строгость рациональной аргументации, понятность и ясность, внимание к тонким концептуальным различиям и чувствительность к языку и его логике, стали применимы к исследованию фундаментальных правовых проблем» ^{[4, с. 267]}. Под влиянием Харта, по мению Н. Маккормика, «и теория права, и философия права изменились до неузнаваемости. Хорошо разбираясь в основных философских проблемах и понимая эвристичность аналитической методологии, он (Харт. — Прим. пер.) актуализировал внимание к языку права и к тому, как употребляются правовые понятия» ^{[5, с. 213]}. Мы не будем здесь рассматривать, насколько Харт в этом преуспел, согласимся лишь с тем, что, действительно, благодаря Харту «и теория права, и философия права изменились до неузнаваемости». Но это совсем не означает, что разработанная им теория юридического языка избавлена от недостатков, противоречий, несогласованностей и является закрытой для обсуждения темой. Напротив, отдельные ее положения уже более полувека продолжают оставаться в центре внимания философов и теоретиков права и вызывать бурные дискуссии. Одной из таких тем является тезис Харта, что если естественный язык с неизбежностью имеет открытую текстуру (opentexture), то и юридический язык тоже имеет открытую текстуру ^{[6, с. 132]}; ^{[7, с. 65]}; ^{[8, с. 202]}. К анализу этого тезиса мы сейчас и обратимся.

Основная ошибка юриспруденции до, так называемого, «лингвистического поворота», по мнению Харта, «заключалась в убеждении, что правовые понятия являются фиксированными или закрытыми в том смысле, что их можно исчерпывающим образом определить с точки зрения набора необходимых и достаточных условий; так что для любого реального или воображаемого случая можно с уверенностью сказать, подпадает ли он под понятие или нет; понятие либо применимо, либо нет» ^{[9, с. 269]}. Наоборот, настаивает Харт, «все правовые правила и понятия являются “открытыми”; и когда возникает непредвиденный случай, мы должны совершать новый выбор, и при этом разрабатывать правовые понятия, приспосабливая их к общественно желаемым целям» ^{[9, с. 270]}. Иными словами, то, что мы не можем дать исчерпывающего определения правовым понятиям связано с тем, что они обладают «открытой текстурой», поэтому и правовые правила имеют открытый характер, потому что они состоят из открытых понятий, а это в свою очередь приводит к тому, что юридический язык «с неизбежностью имеет открытую текстуру». Так происходит потому, объясняет Харт, что понятия юридического языка (равно как и естественного языка) иногда отклоняются от нормального или обычного употребления, что порождает проблему «пограничной зоны неясности» (fringeofvagueness) и двусмысленности их значения ^{[6, с. 127, 138]}. Основная причина — наша неуверенность относительно стабильности значения понятия. Если в своем ядре понятие четко определено, то, когда мы двигаемся от ядра к периферии, границы понятия как бы размываются и становятся неясными. У нас уже нет той уверенности в стабильности значения понятия, когда мы рассматривали стандартный случай его употребления.

Но прав ли Харт, утверждая, что юридический язык непременно обладает открытой текстурой, несмотря на то что открытая текстура права отличается или, по крайней мере, не исчерпывается открытой текстурой языка, на котором правовые понятия выражены? Основная проблема заключается в том, что у Харта отсутствует точное определение «открытой текстуры». Ясность здесь необходима, поскольку, как верно утверждает Д. Лайонз: «Открытая текстура общих понятий — это одно дело, открытая текстура правил — другое, но открытая текстура права — это совсем что-то третье. Первое может предполагать второе, но ни первое, ни второе (ни первое и второе вместе) не могут предполагать третье» ^{[10, с. 300-301]}. Интересным представляется трактовка Б. Л. Миллера, который считает, что Харт рассматривает открытую текстуру не юридического языка в целом или отдельных правовых понятий, но открытую текстуру применения правил. По мнению Миллера, подход Харта имеет три важные особенности: неясность (vagueness) общих понятий, неопределенность общих понятий и непредвиденные обстоятельства. При этом только одно из них может быть непосредственно связано с открытой текстурой ^{[11, с. 165]}.

Первая особенность заключается в том, что применение правила тогда является неясным, когда неясными являются общие понятия этого правила: «Все правила предусматривают распознавание или классификацию отдельных случаев в качестве проявлений общих понятий, и в ситуации со всем, что мы готовы назвать правилом, можно различить ясные основные случаи, когда оно явно применимо, и иные, когда есть основания и для утверждения, и для отрицания его применимости. Ничто не может устранить этот дуализм “ядра определенности” и “полутени сомнений”, когда мы подводим отдельные случаи под общие правила. Это придает всем правилам пограничную зону неясности или “открытой структуры”» ^{[6, с. 127]}. Харт в подтверждение этого аргумента ссылается на работы своего оксфордского коллеги Фридриха Вайсмана, у которого он и позаимствовал идею «открытой текстуры». Однако сам Вайсман никогда не говорил, что открытая текстура эквивалента неясности, напротив, он утверждал, что «Неясность следует отличать от открытой текстуры <…> открытая текстура является чем-то вроде возможности неясности (possibilityofvagueness). Неясность может быть устранена посредством установления более точных правил, открытая текстура — нет. Иначе говоря, определения открытых терминов всегда являются корректируемыми» ^{[12, с. 120]}. Поэтому прав Ф. Шауэр, когда спрашивает: Одинаковым ли образом Харт и Вайсман понимали идею «открытой текстуры»? Не изменилась ли эта идея после заимствования? ^{[8, с. 197]}. Ответы на эти вопросы в контексте приведенных выше цитат Харта и Вайсмана вполне очевидны. Харт, действительно, заимствует идею открытой текстуры Вайсмана, но адаптируя ее к языку права, придает ей совершенно иной смысл. Таким образом, несмотря на то, что между неясностью и открытой текстурой просматривается некоторая связь, все-таки имеются важные различия, которые не позволяют их отождествить. Следовательно, неясность общих понятий непосредственно не влияет на открытую текстуру применения правил.

Другие две особенности рассматриваемого подхода вызывают еще больше вопросов. Обсуждение Хартом неопределенности общих понятий и непредвиденных обстоятельств не только не проясняет то, что он понимает под открытой текстурой, но все значительно усложняет. Как связаны неясность и неопределенность общих понятий, с одной стороны, и «открытая текстура» и неопределенность общих понятий, с другой стороны? Эта связь, по мнению Харта, состоит в следующем. Право является неопределенным, потому что неопределенными являются и правила, из которых право состоит, и понятия, которые оно содержит, включая понятие самого права. Неопределенность в таком случае заключается в том, что мы не можем определить понятия исчерпывающим образом посредством определения необходимых и достаточных условий его применения ^{[13, с. 29-30, 35]}, а неясность состоит в том, что всегда могут появиться непредвиденные обстоятельства, которые мы не можем учесть заранее: «Свойством используемых человеком (в том числе и в законодательных целях) логических категорий является то, что какие бы мы ни находили способы урегулировать, недвусмысленно и заранее, некоторую сферу поведения посредством общих образцов, которые использовались бы без дальнейших официальных указаний в конкретных случаях, — мы не можем избежать двух недостатков: первый — это наше относительное незнание фактов; второй — наша относительная неопределенность касательно цели» ^{[6, с. 132]}. То, что мы не можем обладать знаниями обо всех возможных комбинациях обстоятельств, которые может преподнести будущее, и поэтому не можем их предвидеть, влечет за собой относительную неопределенность и неясность цели правового регулирования. Но сама возможность наступления непредвиденных обстоятельств не является условием неопределенности общих терминов. При наступлении подобных обстоятельств мы расширяем определение понятия за счет добавления новых признаков, т. е. за счет корректировки ранее сформулированного определения. Но открытая текстура понятия не устраняется корректировкой его определения, устраняется наша неуверенность в отношении применения этого понятия. Другой вопрос заключается в том, какая техника определения «открытых» общих понятий будет наиболее эффективной? Из рассматриваемых Хартом трех особенностей применения правил, и здесь мы согласны с точкой зрения Миллера, именно «неопределенность общих терминов является наилучшей интерпретацией открытой текстуры» ^{[11, с. 166]}.

Но что представляют собой «открытые» понятия? Как идея «открытой текстуры» может быть применима к анализу общих правовых понятий? Вайсман, на которого ссылается Харт, считал, что «открытая текстура» является свойством, прежде всего, эмпирических понятий, неэмпирические (теоретические) понятия, в частности, понятия математики, напротив, обладают «закрытой текстурой» ^{[12, с. 121-123]}. Например, концепция открытой текстуры не приложима к натуральному ряду чисел, поскольку натуральный ряд бесконечен: понятие натурального числа задается индуктивным определением через построение натурального ряда. Открытая текстура указывает на то, что содержание любого эмпирического понятия, в отличие от теоретического (закрытого), до конца не известно.

Под общими правовыми понятиями Харт понимает понятия, которые обозначают неединичные объекты, такие как «ответственность», «обязанность», «субъективное право», «государство», «корпорация» и др. При этом он разделяет общий методологический посыл аналитической философии языка: чтобы понять значение общего понятия, надо знать, как его правильно применять. Но для того, чтобы правильно применить такое понятие совсем не обязательно знать все предметы, заключенные в его объеме. Все эти предметы обладают общими признаками или свойствами, позволяющие использовать одно и то же понятие для их обозначения. Этот набор признаков или свойств, которыми обладают те и только те предметы, которые обозначаются общим понятием, называется содержанием понятия. Все общие понятия, таким образом, обладают интенсиональным и экстенсиональным значением. Например, общее понятие «небоскреб» применяется ко всем зданиям высотой, скажем, более 200 метров; это свойство будет содержанием понятия. Объемом понятия «небоскреб» будет множество предметов, обладающих этим свойством, например, Всемирный торговый центр 1 в Нью-Йорке, Шанхайский всемирный финансовый центр, Лахта-Центр в Санкт-Петербурге и др. Здесь важно учитывать, что объем понятия задается его содержанием. Например, содержанием понятия «равносторонний треугольник» будет наличие трех равных сторон. Объемом этого понятия будет множество тех и только тех предметов, которые обладают этим свойством. Любой предмет, обладающий этим свойством, должен быть элементом этого множества, поэтому мы говорим, что содержание понятия определяет его объем. Но не наоборот. Понятия могут иметь разное содержание, но одинаковый объем, понятия же с разным объемом не могут иметь одинаковое содержание.

Харт не разработал специальной семантической теории или особой теории значения, которая была бы применима к анализу правовых понятий, на что, в частности, обращает внимание Г. Бейкер ^{[14, с. 43-44]}. Другого мнения придерживается С. Уолт, который считает, что, напротив, «утверждения Харта, касающиеся “открытой текстуры” общих правовых понятий, зависят от конвенционалистской семантической теории» ^{[15, с. 391]}. Действительно, есть основания полагать, что Харт придерживался конвенционалистской трактовки значения, где утверждается существование специфических интерсубъективных сущностей, которые порождаются в рамках того или иного социокультурного, исторического, лингвистического сообщества. Уолт так это объясняет: «Если лингвистическое значение понятия задано его конвенциональным содержанием, тогда объем понятия определяется этим конвенциональным содержанием. Содержание, заданное конвенциональными условиями, связано с использованием понятия. Следовательно, неопределенность (indeterminacy) в условиях применения понятия сводится к неясности (vagueness) его объема. Это напоминает утверждение Харта, что общие понятия утрачивают необходимые и достаточные условия своего применения» ^{[15, с. 392]}. А поскольку содержание общего понятия, у которого отсутствуют необходимые и достаточные условия его применения, до конца неизвестно, то это, по мнению Харта, лишь подтверждает, что такие понятия обладают «открытой текстурой». Но по мнению М. Бэйлза, «то, что Харт понимает под “открытой текстурой”, было бы более плодотворным рассматривать при помощи кластерных понятий» ^{[16, с. 86]}. И это весьма интересное предложение заслуживает отдельного внимания.

Как связаны «открытые» общие понятия и кластерные понятия? В современной лингвистике «под кластерными концептами принято понимать те концепты, при анализе которых можно выделить отдельные признаки, встречающиеся в виде комбинаций или пучков (cluster), и ни один из этих признаков не является обязательным, хотя все они являются существенными» ^{[17, с. 301]}. При этом актуализация кластерного понятия опирается два основных принципа его организации: «способность определяющих признаков понятия образовывать различные комбинации друг с другом, соединяясь тем самым в пучки-кластеры, и отсутствие одного инвариативного признака» ^{[17, с. 302]}. Иными словами, кластерные понятия отличаются от обычных «информационной избыточностью» своего содержания: для того, чтобы некоторый объект был включен в объем кластерного понятия, он не должен обладать всеми признаками, входящими в содержание этого понятия. Вопросом, конечно, является, сколько признаков достаточно для того, чтобы понятие было охарактеризовано как кластерное, если ни один из них не является обязательным. Рассмотрим, например, кластерное понятие «мать». Содержание этого понятия содержит большое количество признаков, ни один из которых не является обязательным: женщина, родившая ребенка (биологическая мать); женщина, родившая биологически чужого ей ребенка (суррогатная мать); женщина, из яйцеклетки которой развивается ребенок (генетическая мать); женщина, выполняющая социальную роль матери (приемная мать, мачеха); прямой родственник по женской линии. Однако отсутствие того или иного или нескольких признаков не является препятствием для использования понятия, потому что у таких понятий все признаки не могут актуализироваться одновременно в одном контексте. Но в сознании носителей языка это понятие актуализируется как единое целое.

Харт столкнулся с этой проблемой, анализируя правило «Использование средств передвижения в парке запрещено» (Novehiclesinthepark) ^{[6, с. 131-133]}. Понятие «средство передвижения» здесь обладает открытой текстурой и, по-видимому, является кластерным понятием. В самом деле, у нас вряд ли получится перечислить все признаки «средства передвижения», а тем более установить, какие из них являются обязательными. Являются ли обязательными такие признаки как, например, производство шума, загрязнение воздуха, габаритные параметры, угроза общественному порядку и т.д.? Они, несомненно, являются существенными, но не обязательными. Чтобы понять интенсиональное значение понятия «средство передвижения», достаточно лишь некоторых из них. По мнению Бэйлза, применение теории кластерных понятий в контексте права выглядит следующим образом ^{[16, с. 86]}. Представим, есть правило, что если человек находится в некой ситуации S, то он должен совершить действие A. Допустим, S является кластерным понятием, обладающим пятью признаками, ни один из которых не является обязательным. S применяется тогда, когда наличествуют четыре или пять признаков, и не применяется, когда наличествуют один или два признака. Если же есть только три признака, то тогда неясно является ли эта ситуация S, а значит, неясно применимо ли это правило и следует ли совершать действие A. Если в суде рассматривается ситуация с тремя признаками, то судье надо решить, достаточно ли этих признаков, чтобы признать данную ситуацию в качестве S и, таким образом, применить правило. И именно в подобного рода ситуациях, как говорит Харт, судья может совершать «свежий выбор между открытыми альтернативами» ^{[6, с. 132]}.

Теория «открытой текстуры» для Харта не имела строгого научного значения в отличие, например, от Вайсмана, она скорее выполняла метафорическую функцию. Ее задачей было продемонстрировать аномалии юридического языка, показать отклонения в употреблении тех слов и выражений, которые имеют широкое хождение в обычном языке, но в юридическом становятся неясными и неопределенными ^[18]; ^[19]; ^[20]. Неслучайно, что Харт относил «открытую текстуру» к тем философским идеям, которые повлияли на развитие современного этапа аналитической юриспруденции ^{[9, с. 274-275]}. И в этом смысле ему, действительно, не нужно было разрабатывать какую-либо семантическую теорию, считает Б. Бикс: «Харт не рассматривал, как создается, развивается или отстаивается философия языка как таковая. Его интересовало (с точки зрения описания и предписывания), как правила применяются, и как они должны применяться. <…> Харт писал о языке в контексте права (а именно, в контексте применения и толкования правил), о проблемах, которые возникают в этом контексте, и об идеях, которые их разрешают». ^{[7, с. 65-66]}. И скорее всего Харту этого было вполне достаточно, чтобы обосновать особый семантический характер правовых понятий и их неизбежную «открытую текстуру».