The implementation of political control over Soviet youth through the regulation of Komsomol institutions: Stage One

Slezin Anatoly Anatol'evich Doctor of History Professor, the department of History and Philosophy, Tambov State Technical University   392032, Russia, Tambovskaya oblast', g. Tambov, ul. Michurinskaya, 112, kab. 313 anatoly.slezin@yandex.ru Other publications by this author

Skoropad Aleksei Eduardovich PhD in History post-graduate student of the Department of History and Philosophy at Tambov State Technical University 392000, g.Tambov, ul.Sovetskaya, d.106. Kafedra IiF. alexey_skoropad@mail.ru Other publications by this author

Одной из наиболее специфических форм политического контроля^[1] над молодежью, не связанной напрямую с методами, характерными для полицейского надзора, являлось регулирование состава комсомольских организаций. Не нося ярко выраженной репрессивной направленности, подобная форма политического контроля, по мнению высшего партийного руководства, должна была гарантировать определенный уровень политической благонадежности комсомольцев. Получение исчерпывающей информации о социальном происхождении и положении всех желающих стать членами ВЛКСМ, несмотря на запутанность методик их определения, задумывалось как превентивная мера против проникновения в комсомол чуждых власти элементов.

Уже в конце 1918 г. были приняты первые меры по упорядочению вступления в комсомол. Вступающие должны были признавать Программу и Устав РКСМ. Письменные заявления предполагалось подавать с приложением заполненной анкеты и рекомендации одного члена РКП(б) или двух членов РКСМ. Заявления вступающих горячо и заинтересованно обсуждались на общих собраниях. Некоторые организации РКСМ публиковали в местных газетах списки вступающих в комсомол.

После провозглашения вхождения союзов «III Интернационал» в комсомол во многих из них начался массовый выход. «Триумфального шествия» комсомола не получилось. Спустя год после Октябрьской революции радость по поводу установления власти трудящихся сменилась у многих если не полноценным разочарованием, то, по крайней мере, настороженностью по отношению ко всему, что имело в своем названии слово «коммунистический». Местным партийным и комсомольским руководителям приходилось оправдываться. Как правило, массовый выход из союза трактовали как очищение от чуждых революции элементов.

В начале 1919 г. ЦК РКСМ предложил комсомольским организациям страны провести уездные и губернские съезды и выбрать на них комитеты комсомола. Следствием данного решения стало организованное оформление губернских и уездных комитетов комсомола на всей территории, контролируемой большевиками. Главным критерием лояльности к власти, а значит и целесообразности приема в РКСМ, являлось участие в боевых действиях на стороне Красной Армии. В апреле 1919 г. была объявлена первая Всероссийская мобилизация комсомольцев. В октябре 1919 г. делегаты II съезда РКСМ приняли решение о второй мобилизации для защиты Республики и обслуживания фронта и тыла Красной Армии членов союза от 16 лет. В прифронтовых губерниях в ячейках оставляли не больше трех опытных комсомольцев ^[2].

В условиях гражданской войны организационные задачи РКСМ формировались по-военному, в частности, III съезд РКСМ (октябрь 1920 г.) дал следующую установку: «Во всем союзе вводится безусловное подчинение низших органов высшим. Необходимо ввести железную дисциплину и внутри самих комитетов и организаций и строжайшую личную ответственность за выполнение всякой работы. В РКСМ должна существовать такая же дисциплина и такая же подчиненность инстанций высшим, как и в РКП, без чего не может существовать ни одна боевая (то есть принимающая непосредственное участие во всей политической жизни республики) пролетарская организация» ^[3].

Даже когда в Москве уже объявили о победе в гражданской войне, многие комсомольские организации больше напоминали не общественные, а военные организации. Во время подавления многочисленных антибольшевистских восстаний они переводились на казарменное положение, снабжались оружием. Выход из комсомола согласно «революционному правосознанию» приравнивался к дезертирству из армии и предательству дела революции.

В коммунистической партии во время перехода к мирному строительству, как и во время войны, одним из основных методов формирования состава были чистки. Объяснялось это вполне здоровым стремлением освободить партию, а значит и госаппарат, от «примазавшихся к власти».

Многие комсомольские лидеры выступали против перенесения партийного опыта в комсомол. Логика была такова: комсомол – массовая организация, и надо стараться не исключать из него, а воспитывать. В реальности избежать копирования деятельности коммунистической партии не удалось. Журнал «Юный коммунист» писал, что основными задачами Всероссийской перерегистрации весной 1921 г. была чистка союза от примазавшихся, учет и распределение работы ^[4]. В комсомольских газетах печатали списки членов комсомольских организаций с просьбой сообщить комитету порочащие их факты. В некоторых организациях при перерегистрации задавали один и тот же вопрос: «На бандитов ходил? Нет?! Сдавай билет»^[5].

Осенью 1921 г. так называемая «поверка» также носила характер чистки. В большинстве губерний было исключено более трети проверявшихся. Одними из наиболее популярных причин исключений были социальное происхождение, уклонение от борьбы с бандитизмом, уклонение от повинностей советской власти. Фамилии исключенных заносили на так называемую «черную доску»: население информировалось о том, что эти люди недостойны быть в «авангарде коммунистической молодежи». Так нарушалось важнейшее требование к общественной организации – добровольность вступления и выхода.

Постепенный рост комсомольских организаций с осени 1921 г. в основном осуществлялся за счет подростков, которых значительно легче было «сагитировать». В юности человек более эмоционален, податлив к восприятию лозунгов, склонен искать идеалы, отличные от своей обыденной жизни. Средний возраст в большинстве ячеек упал до 15-16 лет.

К концу 1922 г. численность комсомольских организаций вновь заметно сократилась. Сказывалось продолжающееся ухудшение материального положения рабочей и крестьянской молодежи. Только в 1923 г. начался неуклонный рост комсомольских рядов, связанный с общим укреплением советской власти, разгромом антибольшевистских восстаний, утверждением политического господства одной партии большевиков. Из организации воюющей комсомол превращался в организацию властвующую, точнее – помогающую партии осуществлять властные полномочия. Не только вера в революцию, коммунистические идеалы, но и стремления обезопасить себя от преследований, обеспечить карьеру в новых условиях для многих становились причинами вступления в комсомол.

В новом пополнении комсомола преобладали малограмотные или совсем неграмотные крестьяне. Комсомол же, считая себя политическим органом диктатуры пролетариата, стремился к расширению рабочей прослойки. На это постоянно ориентировала комсомол партия. Именно в этом виделись гарантии безопасности комсомола от влияния нэпа и «обуржуазивания» союза. Ведь крестьянство по большевистской терминологии было мелкой буржуазией, еще более «не подходили» для коммунистического строительства интеллигенция, служащие, учащиеся. Так как в крестьянской стране массовую организацию без крестьянства было построить невозможно, а учащиеся и интеллигенция были наиболее активными слоями общества, партийные и комсомольские лидеры стремились в самом союзе из молодых коммунистов и рабочих создать как можно более широкий слой молодых людей, обеспечивающих пролетарско-коммунистическое влияние на основную массу комсомольцев.

IV съезд комсомола в сентябре 1921 г. впервые ввел для вступающих в него кандидатский стаж. За полгода кандидатского стажа вступающий был призван выявить свою преданность делу революции. При этом оговаривалось: рабочая и бедняцкая молодежь принимается в союз без кандидатского стажа и без рекомендаций членов партии и комсомола.

С 1924 г. в практику вошли регулярные массовые приемы в союз. Формирование комсомольских ячеек по существу стало плановым. Неслучайно один из участников пленума Курского губкома партии говорил о принципах формирования комсомольских ячеек: «Будто все равно, что продразверстка… Губком присылает на уезды разверстку и пишет, что вот к такому-то времени у вас должно быть столько-то ячеек и что у вас должно быть столько-то членов РЛКСМ»^[6].

Причем инициатива молодежи по созданию новых организаций отнюдь не одобрялась. Комсомольские организации, созданные без ведома уездных и вышестоящих комсомольских органов ликвидировались^[7].

В феврале 1924 г. ЦК ВЛКСМ объявил «ленинский набор» в союз: на ближайшие два месяца запрещался прием всех, кроме рабочих от станка и крестьян, непосредственно занятых в сельском хозяйстве. В то же время были приняты меры для устранения препятствий для роста комсомола его местными комитетами. Данные действия предпринимались в русле понимания диктатуры пролетариата как обеспечения арифметического преобладания рабочего класса в составе правящей партии, общественных организаций и органов государственного управления. На практике это снижало возможность участия в политической жизни других слоев населения, не позволяло учитывать их интересы в выработке государственной политики. Причем хотя «ленинский набор» и повысил долю рабочих в комсомоле, в дальнейшем основную роль в росте комсомола играло крестьянство. Как отмечалось на Тамбовской губернской партийной конференции, прием всех желающих вступить в комсомол превратил бы его на 95% в крестьянский^[8]. Опасаясь этого, местные комитеты нередко принимали решения пополнять свои ряды только за счет молодежи, занятой в промышленности. Оргбюро ЦК РКП (б) вынуждено было осудить такую практику, придя к выводу: стремление сократить рост комсомола в деревне может привести к тому, что крестьянская молодежь пойдет в другие организации^[9].

Столь противоречивая политика регулирования состава привела к тому, что рост рабочей прослойки вскоре прекратился. Стараясь исправить положение, VI съезд РКСМ призвал к увеличению в первую очередь промышленных организаций ^[10].

Осуществлялось данное указание зачастую весьма беспринципно. Так, Курский губком РЛКСМ осудил уездные комитеты, которые отказывали в рекомендации комсомольцам из-за слабой политической подготовки «при наличии всех остальных условий для передачи в ВКП(б) - социальное положение, возраст и политическая твердость»^[11].

Малоэффективным оказалось направление на комсомольскую работу в деревню рабочих из города. Приезжали далеко не самые лучшие.
Посылку в деревню рассматривали как наказание. Непривычные и трудные условия работы, ее низкая оплата не привлекали городскую молодежь. Незнание деревенской жизни осложняло контакты с местной молодежью. Как правило, горожане стремились побыстрее уехать из деревни ^[12]. Только опасность исключения из комсомола удерживала многих из оставшихся.

Очень условны были рамки разграничения членов союза молодежи по социальному положению. Существовали специальные инструкции ЦК комсомола, которые разъясняли, как надо определять социальное происхождение, но делали они это весьма противоречиво. В основе определения лежали не реальные занятия вступающих, а их происхождение. По инструкции 1924 г. к рабочим относились дети рабочих, не только занятые в производстве сами, но и оторванные от него на общественную работу или учебу, призванные в армию и флот. Сюда же относили детей батраков, занятых в сельском хозяйстве или на производстве. В то же время, если тем же самым были заняты дети крестьян или служащих, от них требовался годичный стаж работы. Если происхождение было еще дальше от пролетарского, стаж устанавливался в два года. Рабочими считали так же учащихся школ, фабзавуча пролетарского происхождения. Если человек занимался физическим трудом в производстве или сельском хозяйстве менее года и был не рабочего, а крестьянского происхождения, он сам считался крестьянином. К крестьянам относили и учащихся рабфаков, совпартшкол, коммунистических университетов, военнослужащих срочной службы, штатных комсомольских работников, если они были детьми крестьян. К служащим относили занимающихся наемным, нефизическим трудом в госучреждениях, общественных или частных предприятиях. К ним же относили курьеров, сторожей, уборщиц учреждений. Учащихся средних и высших учебных заведений, а так же окончивших их и всех остальных, кто не подпадал под определение рабочих, крестьян или служащих, относили к категории «прочие»^[13].

Данные противоречия в требованиях комсомола во многом объяснялись объективными обстоятельствами. Хотя память о классовой поляризации времен революции пустила глубокие корни, к середине 1920-х годов прежняя структура общества была разрушена: старые имущие классы распались, даже пролетариат почти исчез. «Великая поляризация пролетариата и буржуазии превратилась в поляризацию теней и суррогатов, - справедливо пишет американская исследовательница Шейла Фитцпатрик, - Первая мировая война, революция, гражданская война и голод 1914-1923гг. были главными причинами разрушения классовой структуры. Землевладельческой дворянство и буржуазия были уничтожены как классы в результате революционной экспроприации и эмиграции. Старую бюрократическую элиту в результате падения царского режима постигла та же судьба. Нарождавшаяся под воздействием столыпинских аграрных реформ классовая дифференциация крестьянства была сведена на нет, по крайней мере, временно, стихийным «черным переделом» 1917-1918гг. и возрождением крестьянской общины… В вихре революции миллионы граждан бывшей Российской империи находились в процессе передвижения – от одного рода занятий к другому, с места на место, от одного социального статуса к другому, от старой жизни к (возможно) новой» ^[14].

Не только комсомол, но и другие советские структуры пытались в новых условиях оценить классовую структуру общества и выработать четкие критерии классовой принадлежности отдельных лиц. Но вряд ли это было возможно, когда зачастую отец одного и того же комсомольца работал в разные годы батраком, рабочим, а затем занимал управленческую должность. В этих условиях при всех строгостях «демократического централизма» даже местные требования к социальному составу комсомольских организаций нередко отличались от требований Центрального Комитета. Так, в Воронежской губернии в 1926 г. батраков принимали в комсомол на условиях, предъявляемых центральными органами к служащим. Аргумент: вступающие были селькорами ^[15]. Таким образом социальный статус вступающих понижало образование. Впрочем, оценить это как неповиновение центральным органам можно лишь отчасти. Ведь даже XIII съезд ВКП(б) требовал «подвергать более тщательной фильтровке интеллигентские элементы»: увеличивать для них количество рекомендаций, продлевать кандидатский стаж, проводить более строгую политпроверку ^[16]. В условиях форсирования роста комсомола неграмотному рабочему или крестьянину было значительно легче вступить в комсомол, чем любому из служащих или учащихся, даже если он активно участвовал в общественной работе, показал себя идейно стойким.

Вспоминает Е.П. Готфрид – дочь преподавателя Благовещенского реального училища, погибшего на фронте в 1915 г. В начале 1920-х годов она активно участвовала в работе группы сочувствующих Амурского Союза молодежи. Но когда в райкоме попыталась узаконить свое членство в РКСМ, ей задали вопрос: «Что думаешь делать после школы?». Е. Готфрид ответила: «Учиться в вузе». Своим ответом все испортила: «Так ты хочешь через комсомол пробраться в вуз,» - как дочь интеллигента ее исключили из комсомола и в вуз она поступила только в 1930 г.^[17]

В комсомоле постоянно говорилось о необходимости повышения политической грамотности его членов, а на деле росла азбучная неграмотность. Если в 1920 г. среди комсомольцев почти не было неграмотных, то в конце 1925 г. 80220 комсомольцев (4,9%) не умели читать и писать, в 1926 г. численность неграмотных юношей и девушек в комсомоле превысила 100 тысяч (6,7%) ^[18].

В 1927 г. к категории «служащие» были отнесены и работающие на производстве менее двух лет ^[19]. Наиболее условным было деление крестьян на бедняков, середников и кулаков. Преимущество при вступлении в комсомол предоставлялось беднякам.

Такая политика пополнения рядов комсомола вела к обострению отношений между его членами. Типично в этой связи заявление на Тамбовской губернской комсомольской конференции в январе 1925г.: «Есть рабочие и крестьяне, которые говорят про служащих, что это члены союза, и разгорается склока. Со стороны крестьян заметно недоброжелательное отношение к рабочим, зависть к рабочим и нет надлежащей смычки в нашей организации» ^[20].

Надежды на рабочих, как наиболее сознательный элемент оправдывались далеко не всегда. В циркуляре ЦК РЛКСМ в декабре 1924г. отмечалось, что среди исключенных большинство составляли рабочие и крестьяне. Тем не менее, оставаясь на классовых позициях, Центральный комитет рекомендовал учитывать «социальное положение исключенного и ценность его для союза и партии в этом отношении».

Много рассуждая о том, что укрепление комсомола идентично росту доли рабочей молодежи в союзе, комсомольские лидеры (сами – чаще всего выходцы из интеллигентской среды) отдавали себе отчет, что их соперники так же «ведутся в бой» прежде всего интеллигенцией. Уничижительные характеристики интеллигенции тут же соседствовали с констатацией ее авангардной роли. Характерна логика постановления Бюро ЦК комсомола по отношению к Российскому социал-демократическому союзу рабочей молодежи: «…Мерами административными надо постараться ликвидировать интеллигентские верхушки меньшевистского союза, тем самым обессиливая его» ^[21].

Поощрение пролетарско-бедняцкого происхождения в комсомоле побуждало многих юношей и девушек к скрытию или фальсификации своего социального происхождения, за которое все чаще исключали из комсомола. Ведь отказу в приеме в комсомол или исключению из союза сопутствовали другие социальные препятствия: отказ от приема в учебные заведения, на работу и т.п. Создание желаемых типов классовой принадлежности принимало, как правило, следующие формы:

— перемена рода занятий;

— выбор профессии, отличной от профессии родителей;

— усыновление (удочерение) родственником с лучшими, чем у родителей общественными характеристиками;

— фиктивные трудовые договоры;

— отказ от родителей (не редко сопровождался объявлением в местной печати, публичными выступлениями на собраниях).

Однако права и Ш. Фицпатрик: «В условиях текучести российского общества 20-х годов это было связано не столько с фальсификацией, сколько с избирательным использованием индивидуумом разных элементов личной и семейной истории… Дети сельского священника, жена-крестьянка которого обрабатывала семейный надел, хорошо понимали, что принадлежность к крестьянству для них была выгоднее»^[22].

Основу комсомола составляли крестьяне-середняки. «Осереднячивание» деревни стало неотъемлемой чертой нэпа. Но рост середняков в комсомоле подавался как негативное явление. Господствовало мнение, что «в политическом отношении никто из них не даст гарантии, да и в хозяйственном отношении они не безопасны вследствие того, что из них может развиться кулак…»^[23] В глазах многих комсомольских руководителей крепкие крестьяне являлись каким-то чужеродным элементом, зачастую они называли их «голубчиками», «канальями» (из отчета инструктора ЦК партии) ^[24].

Безусловная ставка на рабоче-крестьянское происхождение привела к тому, что в комсомол значительно легче было вступить хулигану из «пролетарской» семьи, чем искренно верящему в коммунистические идеалы служащему. Считалось, что, вовлекая хулиганов в комсомол, организация способна их быстро перевоспитать. Особая ставка делалась на неформальных лидеров хулиганских групп, были даже случаи выбора их по рекомендации вышестоящих органов секретарями ячеек ^[25]. На самом деле такие комсомольцы нередко «перевоспитывали» других членов организации, а не они их. В начале 1925г. ЦК РЛКСМ провел выборочные обследование 309 сельских ячеек. Оно показало, что 56% уголовных преступлений и 71% случаев пьянства и хулиганства совершили представители так называемого пролетарского ядра. 45% исключенных из комсомола батраков, 37% бедняков и 22% середняков были наказаны за уголовные преступления, пьянство и хулиганство ^[26]. С 1924 по 1926 год хулиганские проявления со стороны молодых людей возросли почти втрое. Из всех задержанных за хулиганство более 13% составляли коммунисты и комсомольцы ^[27]. Пьянство, хулиганство, уголовные преступления в разные годы составляли от 30 до 50 процентов исключений из комсомола. При этом данные о пьянстве, хулиганстве, половой распущенности в отчетах, как правило, соседствовали с объяснением: «якшаются с чуждыми элементами», «в актив проникает кулачество и зажиточная часть деревни» и т.п.^[28]

Единодушно осуждалась в комсомоле выпивка с «чуждым элементом». Это расценивалось в лучшем случае как кумовство, а в худшем как нарушение политической бдительности, путь к предательству («В пьяном виде легче разгласить секретные сведения»). Комсомольцы значительно быстрее, чем вред алкоголизма вообще, усвоили истину, что пить со своими куда безопаснее, чем с чужими. Поэтому на вопрос «С кем пил?» парнишка обычно уверенно отвечал: «В ячейке». Несмотря на разноголосицу в оценке пьянства, к середине 1920-х годов сложилась точка зрения большинства: «Мы осуждаем не за то что пьет, а за то, что не умеет пить».

Важным средством политического контроля традиционно являлись исключения из комсомола за непролетарское происхождение^[29], поддержку нэпманов ^[30], скрытие доходности своего хозяйства ^[31] и т.п.

Даже женитьбу на представителе социально-чуждого класса рассматривали как преступление. А.А. Сольц в этой связи внушал молодежи: «Сближение с членом враждебного нам лагеря, когда мы являемся господствующим классом, - это должно встречать такое общественное осуждение, что человек должен 30 раз подумать прежде чем решить взять жену из чужого класса»^[32]. Е.М. Ярославский ставил перед комсомольцами, вступающими в брак, задачу «убедить любимого человека, любимую женщину, девушку строить семью без попа». Тут же он сам задавал вопрос и отвечал на него: «Ну а если не выходит, что же делать? Лучше не жениться на этой девушке, на этой женщине. Если бы все коммунисты и комсомольцы проявили в этом твердость, то это было бы гораздо легче»^[33]. Доходило до того, что на комсомольских собраниях решали вопрос о разрешении членам союза вступить в брак. В основу семьи предписывалось закладывать «идеологическую любовь». Некоторыми комсомольцами именно из трудностей в обеспечении комсомольцев невестами выводилась проблема «одевичивания» комсомола (борьбы за рост доли девушек в союзе). Зачастую комсомольцы рассуждали: «Если комсомолец не нашел себе невесты в своей ячейке или в деревне, то он должен обязательно просить уком, который ему и пришлет жену». Были случаи исключения из комсомола женившихся на беспартийных 4^[34].

Показательна история, случившаяся в 1927 г. На московском заводе «Серп и молот». Там рассматривалось личное дело комсомольца Адеева обвиняемого в попытке склонить девушку к интимной связи. Сначала у него нашлось немало заступников, но когда выяснилось, что Адеев сын кулака, его исключили из комсомола с формулировкой: «Блокировался с кулаком и противодействовал политике Советской власти, проявив непролетарское, некоммунистическое поведение в быту»^[35].

Верхом изобретательности сторонников классовой чистоты стали «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата» А.Б. Залкинда, где он провозглашал: «Чисто физическое половое влечение недопустимо с революционно-пролетарской точки зрения… Половое влечение к классово-враждебному, морально-противному, бесчестному объекту является таким же половым извращением, как и половое влечение человека к крокодилу или орангутангу… Класс в интересах революционной целесообразности имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов. Половое должно во всем подчиняться классовому, ничем последнему не мешая, во всем его обслуживая»^[37].

Давая старт кампании за развитие внутрисоюзной демократии и самокритики, пленум ЦК ВЛКСМ в ноябре 1928 г. призывал к решительной борьбе с проникновением в ряды комсомола оппортунистической идеологии. По мнению комсомольского руководства, продолжая борьбу с остатками контрреволюционного троцкизма, главное внимание теперь надо было уделить искоренению правого уклона. Правая опасность виделась в проникновении чуждых элементов в комсомол и учебные заведения, в непонимании существа самокритики, как метода большевистского воспитания молодежи, отхода от активной политической жизни. Но главным проявлением правого уклона называлось стремление сельской молодежи к развитию индивидуального хозяйства. В деревне было намечено провести проверку социального состава союза в целях самоочистки от чуждых кулацко-зажиточных элементов ^[38]. Причем в ходе реализации решений пленума было зафиксировано множество случаев комсомольских отказов сообщить организации о социальном происхождении «чуждых товарищей». Во многих ячейках комсомольцы вместо выявления и борьбы с «чуждыми» при чистке госаппарата защищали их, давая хорошую оценку их работе. Тогда объектами чистки становились сами «заступники» ^[39].

В конце 1928 г. областной комитет ВЛКСМ Центрально-Черноземной области принял беспрецендентное решение о проведении в Курске внеочередной окружной комсомольской конференции. Непониманием комсомольцами и даже активом Курского округа сущности правого уклона обосновывалось обращение к ЦК ВЛКСМ о разрешении проведения проверки социального состава всей курской организации ^[40].

После перехода к форсированному строительству социализма чистки комсомольских организаций превратились в основной метод регулирования состава.

Газеты все активнее рассказывали о наличии «всех признаков классового перерождения отдельных комсомольцев и целых ячеек». Причем конкретные примеры «перерождения» сводились к борьбе за классовую чистоту рядов. «Кулацкий сын пролез в ячейку», «Сын дьякона стал секретарем», «Секретарь был связан с кулаками», «часть комсомольцев стали агитаторами против колхозов», «можно было увидеть комсомольца, махавшего кадилом перед кулаком и торговцем», «5 комсомольцев коллективно венчались в церкви» - вот типичные газетные обвинения, обнаруженные в воронежской газете «Коммуна» за сентябрь 1929 г.

В циркулярном письме ОГПУ №33 от 21 февраля 1929 г. «О мерах борьбы с антисоветской деятельностью троцкистов» говорилось, что «особое внимание должно быть обращено на выявление агентурным, оперативным и следственным путем скрытых троцкистов, состоящих членами ВКП(б) и ВЛКСМ». Тем самым органы ОГПУ проникали в политические организации, устанавливали слежку за их членами, которые были на подозрении у чекистов. Комсомольские комитеты так же, как и местные партийные органы, должны были беспрекословно подчиняться требованиям ОГПУ, в циркулярном письме которого подчеркивалось: «Аресты коммунистов и комсомольцев могут производиться с санкций обкомов и горкомов компартии с последующим исключением этих предателей из партии» ^[41].

Активно использовались для чисток мероприятия, связанные с изменением административно-территориального устройства страны. Так, бюро обкома ВЛКСМ Центрально-Черноземной области в письме комсомольцам Россошанской организации утверждало, что после районирования «наружу выливается вся грязь и гниль, которая загонялась во внутрь и никем решительно не вскрывалась»^[42]. Отмечалось, что актив погряз в пьянках, гулянках, хулиганстве и половой распущенности. Причем все эти негативные явления объяснялись упрощенно: «У руководства оказались выходцы из чуждого пролетариату класса, случайно попавшего в комсомол, а через него и в партию» ^[43]. На самом деле у чистки, в результате которой распустили Росошанский райком комсомола, были более глубинные причины: многие комсомольцы района выступили против хлебозаготовок и коллективизации, в письмах к родителям советовали не сдавать хлебные излишки, не вступать, в колхозы не покупать сельхозмашины, заявляли: «Лучше комсомольские билеты сдадим» ^[44].

Большое значение для осознания положения в ВЛКСМ имеет его возрастной состав. К концу 1920-х годов менее трети состоящих в комсомоле указывали год рождения раньше 1913-го. Абсолютное большинство состоящее в ВЛКСМ вступили в него в 1928-1929 гг. Основу организации составляли теперь люди, знающие о тяготах гражданской войны и военного коммунизма только из чужих рассказов. Они не помнили, что отнюдь не идеальная новая экономическая политика все же отодвинула страну от экономической катастрофы, принесла некую политическую стабильность. Зато каждого из них касались несправедливости нэпа, имущественные неравенства. Воспитанные на героике революции и гражданской войны, они жаждали реванша, новой красногвардейской атаки.

«Движемся ли мы к социализму или стоим? Почему нынешней жизнью, Соввластью и партией недовольны многие рабочие и крестьяне?» - писал И.В. Сталину юноша из Курской губернии ^[45]. Осуществить последний (пусть очень тяжелый, но последний) рывок к счастливому будущему мечтали многие. В комсомоле в конце 1920-х годов их становилось больше еще и потому, что шел форсированный прием батрацко-бедняцкой молодежи, наиболее остро воспринимавшей перипетии своего времени через тяготы повседневной жизни, материальную неустроенность и социальную незащищенность.

Начиная с VIII съезда ВЛКСМ, комсомол придерживался линии на «сдержку роста союза за счет середняцкой молодежи». Почти равнозначными в общественном сознании комсомольского актива стали «засоренность чуждым элементом» и «осереднячивание» союза. Категорически запрещалось создание ячеек в населенных пунктах, где среди комсомольцев преобладали середняки. В этом случае они по-прежнему должны были относиться к одной из соседних ячеек. Для середняков, уже вступивших в колхозы, при приеме в комсомол выдвигалось требование строго учитывать их роль в политическом и хозяйственном укреплении колхозов и в борьбе с кулацким влиянием. Кроме колхозников в комсомол могли принять «лучших середняков», под которыми союз понимал ту часть середняцкой молодежи, хозяйство которой хотя и имеет преимущество перед бедняцким, все же по типу своему маломощно, которая своей общественной работой доказала преданность интересам партии и союза, активно помогает делу коллективизации, ведет борьбу с кулаком и понимает, что опорой партии в деревне, руководящим ядром внутри самого крестьянства является беднота и батрачество. Строго наказывались виновные в обозначении середняков бедняками, даже если эти середняки были твердыми сторонниками власти ^[46]. Криминал усматривался в том, что до приема в комсомол вступившие в союз середняки не вели комсомольскую работу. Но на это все же акцентировалось не главное внимание. Значительно более грозно звучало, например, обвинение комсомольцу Королькову, в отцовском хозяйстве которого имелись маслобойка, две лошади и две коровы ^[47].

В мобилизации комсомольцев на активное участие в коллективизации государству мало помогла даже знаменитая 107-я статья Уголовного кодекса РСФСР о спекуляции, согласно которой «излишки» хлеба конфисковывались не только в пользу государства: четверть конфискованного хлеба распространялась среди бедноты и маломощных середняков по государственным ценам или в виде долгосрочного кредита.

В то же время мы не можем забывать, что комсомол всегда был организацией «двухэтажной», разделенной на «союзных работников» и «союзную массу». Рядовые сельские члены КСМ не столь были оторваны от традиционных сельских занятий. Несмотря на активнейшую пропаганду, усиление партийного руководства, внутрисоюзную дисциплину, лишение инакомыслящих льгот, откровенное преследование их и другие сдерживающие самостоятельность комсомольцев факторы, в союзе молодежи всегда имели место действия юношей и девушек, расходящиеся с официальной линией КСМ. В начальный период сплошной коллективизации противодействие власти в комсомоле явно усилилось, что свидетельствует о растущем несоответствии крестьянских интересов и государственной политики.

Успехи в проведении хлебозаготовок относились «только к части руководящего комсомольского актива» ^[48], к тем, для кого комсомольская работа стала профессией. Типичны фрагменты отчетов о хлебозаготовках: «Руководители ячеек не только не помогали в практической работе, а своим пессимистически-паникерским настроением создавали довольно нездоровую атмосферу, говоря, что ее нельзя выполнить и т.д.» ^[49], «Чем дальше в рядовые массы, в самую гущу комсомольцев, тем хладнокровнее, беспечнее, с большим непониманием встречена хлебозаготовительная кампания» и т.п.^[50]. «Саботажников» (т.е. нежелающих участвовать в хлебозаготовках) предписывалось незамедлительно исключать из комсомола. Но на местах исключения из комсомола, как правило, проводились только под нажимом сверху: «Масса недоумевала, почему так настаивают на исключении выступивших против хлебозаготовок, займа и т.д. Пришлось снимать ряд секретарей ячеек, секретарей волкомов…»^[51].

Секретарь ЦК ВЛКСМ А.Косарев в 1928-1929 г.г. неоднократно рассылал по областным и окружным комитетам комсомола телеграммы, где констатировал слабое участие комсомольцев в хлебозаготовках. Как показывали новые послания, призывы к жесткому руководству, немедленному применению организационных выводов, запрещение уполномоченным обкома по хлебозаготовкам выезжать с мест не срабатывали. И тогда появились призывы к классовому распределению кредитов и товаров. А.Косарев призывал комсомольцев проследить, чтобы хозяйствам, не сдавшим хлебные излишки, прекратили отпуск товаров^[52].

Без энтузиазма встретили комсомольцы и призыв к активному участию в организации колхозов. В документах ЦК ВЛКМ в этой связи подчеркивалось усиление правой опасности. Любые антиколхозные действия воспринимались как извращения классовой политики партии.

Призывы к усилению классовой борьбы нашли благодатную почву в общественном сознании тех комсомольцев, особенно комсомольских активистов, которые привыкли всю свою сознательную жизнь искать врагов. Типичный образец подобного мышления представляет собой выступление комсомольца Белова на I окружной комсомольской конференции Тамбовского округа ЦЧО: «Мы знаем, что кулак – хитрый классовый враг, он идет на всякие уловки, он делается подчас хорошим активистом, но все это проделывается для того, чтобы пролезть и заслужить доверие, выучиться, а ту работу, на которую его послали, извратить»^[53].

Обычным явлением стало рассматривание комитетами комсомола так называемых «правых оппортунистических дел». Обычно в них фигурировали длинные списки комсомольцев, исключаемых из союза за трусость в борьбе с классовым врагом.

Тезис об усиливающейся правой опасности муссировался из собрания в собрание. Пленум Тамбовско-Пригородного райкома ВЛКСМ (ноябрь-декабрь 1928 г.) видел ее, например, в «пролазывании в ряды КСМ буржуазно-кулацко-зажиточных элементов, в усиленном атаковании со стороны этих элементов учебных заведений, в явлениях противодействия и непонимания сущности самокритики, … в беспринципном делячестве и обходе от политической жизни»^[54]. Прием в комсомол детей кулаков рассматривался как проведение в жизнь «оппортунистической теории перевоспитания молодого кулака в комсомоле»^[55] .

Одним из мотивов попадания под чистку служила и религиозность ответработников, соблюдение ими религиозных обрядов. Чистка комсомольских рядов в Порховском районе, например, «выявила» из 102 членов ВЛКСМ 20 верующих (Сергеев — сын священника, Морозов — крестил ребёнка и т.п.). Все они были исключены из комсомола^[56].

Но не столько религиозные чувства самих коммунистов и комсомольцев, сколько их связи со священнослужителями рассматривались как преступные. Типичен в этой связи фрагмент отчета Алгасовского райкома ВЛКСМ, подготовленный по заявлениям комсомольцев: «В ячейке села Раево комсомолец, бывший секретарь ячейки, пьянствовал в компании со священником и в конце концов попал под влияние семьи священника, женился на дочери священника ночью при закрытых дверях. В то же время, будучи секретарем сельсовета устроил протекцию сестре своей жены (она же дочь священника) в поступлении в педтехникум через усыновление ее на свою фамилию. В той же ячейке член РКСМ Хмуренков, ныне студент Московского рабфака, имеет связь с дочерью попа, шлет ей письма и в одном из писем пишет, что дескать, мол, ты не сумеешь устроиться учиться до тех пор, пока не вступишь в комсомол и не уедешь оттуда... до этого он же, будучи в деревне, старался протащить ее в комсомол»^[57]. Как антисоветское деяние расценивалось размещение икон в избе-читальне Воротовской ячейки Курского округа. Виновный избач – комсомолец Кокорев к тому же был заклеймен как «сын бывшего жандарма», во что мало верится при знании тогдашних подходов к чистоте комсомольских рядов ^[58]. Проявление правого уклона увидело руководство комсомола в том, что в Гаволжанской ячейке Грязинского района комсомольцы выступили против того, чтобы отнять дом у местного дьякона, а комсомолец Графской ячейки обратился в райисполком с просьбой разрешить местным верующим провести собрание ^[59].

Как и прежде, при исключении из комсомола по идеологическим причинам нередко применялся двойной стандарт. За идеологическую невыдержанность комсомолец-середняк мог быть исключен из союза, в то время как по этой же причине комсомолец-бедняк отделывался выговором. Даже исключения «сельских пролетариев» за хулиганские поступки расценивались как проявление «правого уклона».

На самом деле комсомольские руководители на местах редко имели вразумительное представление о правом уклоне и его вредности, подводя под данное обвинение что угодно. Сами комсомольцы о том, что они приверженцы уклона узнавали, как правило, после того, как совершали тот или иной поступок.

Более того, складывалась парадоксальная ситуация, когда нацеливая на уничтожение кулака как класса ни партийное, ни комсомольское руководство фактически не давало (и не знало) ответа на вопрос «Кто такой кулак?». Видный партийный деятель И.М. Варейкис отвечал, в частности, на этот вопрос так: «Это схоластика вредная, убийственная для тех людей, которые задают с этой трибуны подобные вопросы. Людей, которые так выступают, надо снимать с работы, т.к. они до сих пор не понимают, кто такой кулак. Дожили до момента, когда поставлен вопрос о полной ликвидации кулачества как класса, а они спрашивают – кто кулак?.. Рассуждения о том, как понимать, кто такой кулак – есть схоластика гнилая, бюрократическая, бесцельная, никому не понятная и к тому очень вредная» ^[60]. Как и многие другие представители власти, И.М. Варейкис считал кулаком любого крестьянина, мешающего насильственной коллективизации.

Только массовые исключения из комсомола проявивших сочувствие к раскулачиваемым, репрессии против проявивших сколько-нибудь заметное инакомыслие привели к тому, что юноши и девушки, скрепя сердце, массово пошли записываться в колхозы. К концу 1920-х годов для сельского комсомольца в качестве альтернативы вступлению в колхоз можно назвать только исключение из комсомола, обвинение во вражеских намерениях, а значит и судьбу раскулаченных.

«Я уверен, - писал студент Ульяновского земтехникума Пырьев, - что формы организации колхозов есть насильственные мероприятия партии, которые не находят поддержки со стороны большинства крестьянства, средней его части, но под напором (оно) вынуждено идти в эту форму организации хозяйства» ^[61]. Комсомолка тех лет А. Карева и в 1960-е годы не стеснялась рассказывать, что на первых порах не все комсомольцы состояли членами колхоза в ее родном селе Вячка. На одном из комсомольских собраний перед уборочной страдой был поставлен вопрос об их дальнейшем пребывании в коммунистическом союзе. После собрания уже все комсомольцы трудились в колхозе» ^[62].

Позволим себе взглянуть немного вперед, и увидим, что и те комсомольцы, кто в конце 1920-х годов рьяно выступал в поддержку колхозного строя, были объявлены уклонистами. В мае 1930 г. пленум ЦК ВЛКСМ отметил настроения чрезмерной торопливости, погони за процентом коллективизации, авантюристические попытки в два счета коллективизировать все. Объяснялись эти ошибки наряду с головокружением от успехов наличием «левых» настроений.

Одновременно пленум большое внимание уделил борьбе с попытками «осереднячивания» союза. В комсомол следовало принимать только «лучших середняков», а ими считали представителей малоимущих хозяйств, которые активно помогали делу коллективизации и признавали руководящую роль в сельском комсомоле бедняков и батраков. Не форсируя прием середняков в комсомол, следовало привлечь их к участию в «подсобных организациях», т.е. в кружках, многочисленных «добровольных» обществах, действующих под коммунистическим руководством.

Комсомол призывался к усилению бдительности и боеспособности в борьбе с классовым врагом: «Необходимо решительно бороться с недооценкой классовой борьбы, с теориями затухания ее, в связи с осуществлением сплошной коллективизации и ликвидации кулачества как класса, так как последовательное и решительное наступление социалистических элементов вызывает бешеное сопротивление кулака, обострение классовой борьбы. Классовый враг ожесточенно борется за влияние на молодежь, пытается протащить «теорию» о том, что среди молодежи нет классовой борьбы, что комсомол должен перевоспитывать молодое кулачество» ^[63]. Комсомол должен был мобилизовать широкие массы молодежи на беспощадную борьбу с данными взглядами.

При этом если центральные власти попытались всю ответственность за «перегибы» переложить на власти областей и округов, те в свою очередь находили ответственных за нарушения на более низких уровнях власти. Комсомол копировал методы поисков «козлов отпущения». Вновь последовали массовые исключения из союза. Ряд комсомольцев отдали под суд. За «искривления» были распущены сотни ячеек.

Сегодня странными кажутся попытки партийных и комсомольских лидеров назвать «перегибами», «искривлениями партлинии» то, что заранее планировалось. Планировалось с неприкрытым пренебрежением к праву. И.М.Варейкис, например, открыто говорил, что законы для этой цели нужно издать, но закон теперь – дело наживное: «Кто ссылается на закон, на то, что нет приказа, тот не политик, не революционер, а чиновник, буквоед, прикрывающий этим мотивом свое неумение бороться с кулаком по-настоящему» ^[64].

Нажим на комсомольцев привел к тому, что они даже по отношению к близким людям нередко совершали аморальные поступки: уходили из семей, не поддерживая с ними связи, публично отрекались от отцов, раскулачивали соседей, доносили на противников коллективизации. Не только репрессивные меры власти в отношении крестьянства в целом, но и комсомольская дисциплина, боязнь расстаться с комсомолом, как с путепроводом к более счастливой жизни, сыграли решающую роль в склонении комсомольцев к пассивному участию в коллективизации.

Бедняки и батраки, долю которых неслучайно старались увеличить, были безлошадными. Хозяйствовать самостоятельно они не могли, и следовательно у них отсутствовала реальная перспектива в одиночку вырваться из нищеты. Они приветствовали чрезвычайные меры в деревне изначально, как фактор ускорения социально-экономического развития , как шанс покончить с материальным неравенством жителей деревни, произволом мироедов.

На коллективизацию сработало и непонимание ценностей крестьянского мира городскими комсомольцами , которые, как правило, считали, что в силу темноты и невежества деревни ее нельзя модернизировать без насилия.

При вступлении в комсомол далеко не всегда определяющую роль играли коммунистические убеждения вступающего. Все труднее становилась жизнь на селе, с интенсификацией коллективизации приходило осознание, что крестьянским трудом сыт не будешь. А комсомольский билет давал шанс получить более-менее прибыльную административную должность. Легче было устроиться комсомольцу на работу в городе. Неслучайно партийным и комсомольским контрольным органам приходилось заниматься делами юношей, которые, чтобы получить работу, объявляли себя членами комсомола, таковыми не являясь ^[65]. Особенно для сельского парня из бедняцкой или даже середняцкой семьи, мечтавшего о бесплатном образовании, просто переезде в город, важно было заполучить пропуск в виде комсомольского билета. Даже для того, чтобы заниматься спортом, надо было вступить в комсомол. Союз служил как бы первой ступенькой для восхождения на любую социальную вершину того времени. Увеличивая свое благосостояние без комсомольско-партийного пропуска, юноши и девушки, как и их родители, попадали в разряд «мелких хозяйственников», «кулаков», «антисоциалистических элементов» и т.п. Вступление в комсомол обеспечивало хоть какие-то гарантии от преследований за непролетарское социальное происхождение. В этой связи ментальность комсомольца формировалась по логике: «Если бы я материально был независим от союза, я бы, может быть, в него и не вступал. Но я буду заниматься даже чепухой, лишь бы стать уважаемым человеком».

«Пробившееся» в комсомол через социально классовые запреты не редко относились к своему месту в комсомоле как закоренелый бюрократ к совей чиновничьей должности: не зря я ее добивался, теперь грех не воспользоваться «служебным положением». Добившись своего хоть в какой то мере привилегированного положения благодаря социальному происхождению или удачной его фальсификации, а не интеллектуальным талантом, тот или иной юноша редко мог и в дальнейшем добиваться успехов на созидательном поприще. Вот тогда и начинался бесконечный поиск объяснений причин неудач. Русский иммигрант И. Солоневич в этой связи писал: «Сказать что мешает – дело довольно сложное… Менее обременительно для мозгов, более рентабельно для карьеры и совсем безопасно для собственного благополучия – вылезть на трибуну и ляпнуть: «А по моему пролетарскому, рабочему мнению, план нашего цеха срывает инженер Иванов. Потому как он, товарищи, не нашего пролетарского классу: евоный батька – поп, а он сам – кусок буржуазного интеллигента» ^[66].

В ленинской теории построения марксистской партии нового типа существенным моментом было признание необходимым интеллигентского ядра. Именно интеллигенция, по мнению В.И.Ленина, может внести в рабочее движение «классовое сознание». В комсомольском строительстве представители интеллигенции считались нежелательными. В результате комсомол терял своеобразный «стабилизатор», столь необходимый в молодежной среде, весьма чуткой по своим психологическим свойствам к авантюрным призывам.

Свободу критики в комсомоле считали «роскошью», которая непозволительна в условиях враждебного окружения. Одним из главных методов формирования состава было исключение из организации пытавшихся высказать самостоятельные мнения по политическим вопросам.

Исключения «непригодных» по социальному происхождению, более строгие требования к вступающим в комсомол учащимся, служащим, крестьянам-середнякам и другим «непролетарским элементам» выполняли предупредительные задачи. Если учесть, что к концу периода комсомол был в основном бедняцко-рабочим, данные задачи политконтроля были выполнены на высоком уровне.

Однако нельзя не заметить противоречивости результатов реализации государственной функции политического контроля в данном направлении.

В определенной мере задачам политконтроля соответствовала и борьба за массовость комсомола. Ее политическая цель – искоренение инакомыслия. Ведь если молодежь не вовлечь в комсомол, она может создать другие организации. Однако комсомол не мог стать подлинно массовой организацией: вступление в него было далеко не свободным. Впрочем, не мог он стать и классовой организацией. В первую очередь потому, что приоритетно учитываемое социальное происхождение определялось очень условно. К тому же вступившие в союз часто меняли род деятельности, отрывались от интересов класса.

Рабочие по происхождению не всегда показывали пример в труде, быту, общественной деятельности. Не все из молодых рабочих стремились к участию в общественно-политической жизни. Более мягкие требования к вступлению рабочих приводили к тому, что здесь значительно больше, чем среди гонимой интеллигенции, было исключений за хулиганство, пьянство и т.п. Как правило, не давало ожидаемого положительного эффекта направление рабочих в сельские ячейки для совершенствования там комсомольской работы. Все это работало против авторитета комсомола, в конечном счете ослабляя саму веру молодежи в правильность политического курса коммунистических структур власти.

Более того, ослабление требований к вступающим представителям бедняцко-батрацкой и рабочей молодежи, монополия комсомола, привлекательность его близости к власти, льгот в союзе, возможность укрепить свое неформальное лидерство среди молодежи способствовали тому, что союз стал притягательным для молодежи, ищущей «красивой жизни», склонной к пьянству, хулиганству, паразитическому образу жизни. Именно эти идеологизированные в комсомоле хулиганы представляли собой главную опору для претворения в жизнь разрушительных функций комсомола.

Склонность комсомола к участию в разрушительных акциях обусловливалась и возрастным составом организации. Большинство организаций составляли подростки. В 14-17 лет человек наиболее чувствителен, повышено раним и возбудим, стремится к освобождению от зависимости родителей во всех отношениях, в том числе и от норм поведения, сковывающих развитие его самостоятельности. Политическая борьба, материальные лишения, вовлеченность в не по возрасту трудные, требующие большой ответственности занятия приводили к нервным перегрузкам комсомольцев, к их раздражимости и озлобленности. Укоренившееся в сознании коммунистической молодежи игнорирование права на жизнь распространялось ими и на собственную жизнь. В этом возрасте, когда особенно важно усвоение нравственных норм, установление преемственности всего хорошего, что есть в жизненном опыте родителей, комсомольцы отрывались от их влияния, оно заменялось идеологическим влиянием партии.

Кампании массового приема в комсомол вели к абсолютизации количественных показателей за счет качественных. Главными критериями оценки своей работы для комсомола становились цифровые показатели. Понижался интеллектуальный потенциал организации, что значительно затрудняло выполнение его созидательных программных целей.

Соблюдение комсомольской дисциплины с самого начала во многом базировалось на укрепляющейся в юношестве боязни расстаться с комсомолом, как с путепроводом к более счастливой жизни. В конце 1920-х годов это стало одним из факторов, сыгравших решающую роль в склонении к пассивному участию в коллективизации тех комсомольцев, которые не были в них заинтересованы материально.

Социально-классовый отбор в союз, и в еще большей степени, поиски врагов по социальному положению вынуждали молодых граждан советской России все более часто прибегать к фальсификации социального положения. Молодой человек, вынужденный все более изворачиваться, врать и в дальнейшем соотносил свои поступки не столько с критериями совести, требованиями законодательства, сколько с выгодой, зависящей от субъективных обстоятельств. Становясь изгоем, униженный молодой человек действительно начинал причислять себя к некой враждебной власти социальной группе. Унижения потенциально формировали из «отверженных» уже настоящие, а не мнимые «классы врагов советской власти».

В свою очередь привитая большой части комсомольцев бдительность в деле защиты революции вызывала у них постоянные подозрения насчет вражеских связей «социально-чуждых» с непримиримыми врагами советской власти. Таким образом, реалии регулирования социального состава вносили в общественное сознание явно конфронтационные черты. Наиболее вредно все более настойчивое внесение в общественное правосознание идеи об особом правовом положении комсомольцев и коммунистов и о бесправии целых классов и социальных групп. У комсомольцев формировалась психология вседозволенности по отношению к представителям «социально-чуждых» слоев общества. Причем мерилом «чуждости», враждебности становились, как правило, даже не антисоциальные или антигосударственные проступки, а само социальное происхождение. Формирование ненависти к буржуазии, «чуждым элементам» происходило в форме насаждения «совершенно инстинктивного отношения страстной ненависти к … классовым противникам»^[67] (из выступления Н.И. Бухарина На V съезде РКСМ в 1922 г.). Затем эта формула кочевала по научным и популярным изданиям. Классовое воспитание представлялось как «воспитание непримиримой ненависти к врагам пролетариата и трудящегося крестьянства» ^[68]. «Не из рабочих — значит враг. А врага необходимо ликвидировать,» — столь странная для современного человека логика казалась все большему количеству молодых людей советской России верхом совершенства. К массовому участию советских граждан в борьбе с «врагами народа» общественное правосознание было подготовлено еще в 1920-е годы.