Ideological concept of “fear”: nominative field of the concept (based on the material of V. P. Astafyev’s “The Cursed and Killed”)

Matantseva Marina Borisovna PhD in Philology Docent, the department of Russian Language and General Linguistics, Buryat State University 670000, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Ranzhurova, 6, of. 2208 m_matantseva@mail.ru Other publications by this author

Изучение индивидуально-авторской концептосферы любого автора связано с определением в ней ключевых концептов. Исследователи творчества писателя-фронтовика В. П. Астафьева относят к ним такие концепты, как «война», «смерть», «детство», «рыбалка» и др. Астафьеведы единодушно признают ключевой идею трагического в военной прозе писателя, с нею тесно связана идея душевных страданий человека, идея человеческого страха перед лицом ужасов войны ^{[8, 9, 14]}.

Объектом исследования в данной работе является эмоциональный концепт «страх», под которым в работе подразумевается единица структурированного знания, характеризующая сенсуалистический мир человека через призму его внутренних переживаний, ощущений, психологических особенностей ^{[2, 5, 6, 7]}. Предметом данного исследования является номинативное поле эмоционального концепта «страх» в тексте военного романа. Цель работы - выявление структурно-семантических особенностей номинативного поля эмоционального концепта «страх» в тексте военного романа В. П. Астафьева «Прокляты и убиты».

Главным художественным образом этого романа является война, она создатель образной системы, с помощью нее развивается сюжет. Роман построен по принципу антитезы. В первой части, «Чертова яма», действие разворачивается в тылу, во второй части, «Плацдарм», на линии фронта. Как отмечает сам автор, роман стоил ему небывалых усилий, эмоционального накала, душевного сосредоточения, порой писатель выходил из равновесия: «Хотел избежать лишних смертей и крови, но от памяти и правды не уйдёшь - сплошная кровь, сплошные смерти и отчаянье аж захлёстывают бумагу и переливаются за край её» ^[1].

Выбор романа для интерпретации феномена страха не случаен. Название романа «Прокляты и убиты» отражает основную идею произведения и несет в себе определенную эмоциональную смысловую нагрузку. В одной из стихир, которая имеется у сибирских старообрядцев, «писано было, что все, кто сеет на земле смуту, войны и братоубийство, будут Богом прокляты и убиты». Роман открывается эпиграфом из Библии: «Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг другом».

Методологической основой работы послужили основные положения теории номинативного поля концепта, согласно которым концепт как ментальная единица может быть раскрыт через анализ средств его языковой объективации концепта ^{[10, 11]}. Это определило использование в качестве основного метода метод структурно-семантического описания, в рамках которого проводится наблюдение, анализ, сопоставление, классификация языковых средств. Отбор лексических средств репрезентации эмоционального концепта «страх» осуществлялся с использованием приема сплошной выборки, в результате которой для анализа отобрано более 200 контекстов, содержащих репрезентанты данного концепта. Смысловое поле эмоционального концепта «страх» подвергалось анализу ранее с точки зрения дефиниционного анализа основных репрезентантов эмоции ^[7]. С позиций концептологии эмоций роман исследуется впервые, что обусловливает актуальность исследования.

Номинативное поле эмоционального концепта «страх» в тексте военного романа В. П. Астафьева «Прокляты и убиты» включает в себя широкий спектр языковых единиц, выражающих исследуемое чувство. По мнению В.И.Шаховского, репрезентанты эмоционального концепта, могут представлять собой: 1) обозначения - номинативы, например, радость, печаль, страх и т.д.; 2) обозначения - описания (дескриптивы); 3) обозначения - экспликации (эмотивы) ^[13].

Анализ контекстного материала показывает, что в состав номинативного поля эмоционального концепта «страх» в исследуемом романе входят ключевая лексема страх, а также ее языковые и контекстуальные синонимы боязнь, ужас, жуть, испуг, паника, тревога, оторопь, трепет, предчувствие. Кроме того, номинациями эмоционального состояния страх выступают производные от них лексемы с процессуальной семантикой (бояться, трепетать, оторопеть, ужасаться, боясь, ужасаясь, тревожась и др.) и лексемы с атрибутивной семантикой (боящийся, испугавшийся, страшный, тревожный, ужасный, боязливый, страшно, боязно, тревожно и др.).

Статистический анализ позволяет говорить о следующем: в большей степени представлены эмоциональные состояния страха (79 контекстов), боязни (32 контекста) и тревоги (35 контекстов). Также часты ужас (10 контекстов) и испуг (16 контекстов). Реже страх это предчувствие (7 контекстов), оторопь (7 контекстов), жуть (6 контекстов), паника (5 контекстов)и трепет (5 контекстов). Единичны случаи употребления таких номинантов эмоционального состояния страха как робость, кошмар.

Первые шесть наименований эмоций − страх, боязнь, ужас, жуть, испуг, паника − называют самостоятельные родственные эмоции ^{[3, 6]}. Номинация страха является базовой, она выступает в качестве родовой по отношению к другим родственным номинациям. Как показывают наблюдения, семантика указанных предметных лексем и их процессуальных и атрибутивных производных в тексте романа тождественна содержанию одноименных эмоций, входящих в литературный язык.

Рассмотрим некоторые примеры.

«Коля Рындин плачет ночами, громко втягивая казарменный тухлый воздух носищем, ежится от страха надвигающейся беды».

«От недосыпа, нервности, постоянного напряжения слабела воля, угасал дух, притупилось чувство опасности и страха».

В первом примере старообрядец с Енисея, крепкий, добродушный Рындин плачет от страха перед боем. Во втором - другие герои романа тоже испытывают страх, так как неизвестен исход боя, неизбежны смерть, раны, боль. Языковая семантика ключевой лексемы страх предполагает это состояние, актуализируя сему перед лицом грозящей опасности.

Производное от ключевой лексемы прилагательное страшный точно характеризует ситуацию семой ожидания беды, от которой, в соответствии с контекстом, никто не застрахован:«Время начиналось страшное, тюменского начальника расстреляли, пробовали таскать Доната Аркадьевича, но его, как ни странно, спасала дореволюционная ссылка».

Развитие эмоционального содержания концепта наблюдаем в следующем контексте. Здесь представлен другой обитатель казарменного карантина, Яшкин. Он имеет военный опыт, однако все равно боится возвращения на передовую. «Ныне он чувствовал: скоро, совсем скоро предстоит ему снова туда, в пекло. И он не то чтобы боялся этого пекла, он примирился с судьбой, понимая всю неизбежность с ним происходящего – ему не словчить, не зацепиться по состоянию здоровья в тылу». Боязнь – это страх в меньшей степени. Контекст актуализирует именно эту доминирующую сему: Яшкин знает, чего ожидать. Боясь, человек может преувеличивать возможность отрицательных последствий, поэтому подспудно стремится избегать ситуаций, приводящих к ним, но этот герой почти примирился с неизбежным.

Метафоричный образ боящегося леса передает состояние легкого страха бойцов в зимнем безмолвном лесу: «Так мог звучать зимний, морозом скованный лес, дышащий в себе, боящийся лишнего, неосторожного движения, глубокого вдоха и выдоха, от которого может разорваться древесная плоть до самой сердцевины». Этот контекст актуализирует образный потенциал номинанта: очевидной опасности нет, но неочевидная опасность растворена вокруг, даже тишина зимнего леса на войне враждебна.

Другую линию развития семантики демонстрирует испуг. В приведенном контексте деепричастие испугавшись подчеркивает внезапность возникновения эмоции, родственной страху. «Испугавшись, что начмед военного округа, пронзивший узким туловищем насквозь столовую и уплывший в морозную густую наволочь, наведается в казармы, в помещениях подняли панику, шла уборка, и не уборка – прямо сказать, штурм казарменного черного быта: скоблились нары, намачивались полы, подбеливались стены дежурок и каптерок, всюду произведена была дезинфекция, толсто насыпан порошок, с испугу начищено было оружие, упрятаны деревянные макеты с обломанными лучинными штыками». Причиной испуга здесь явилось не сколько опасный, сколько внезапный визит медицинского начальства военного округа в расположение новобранцев с целью контроля.

Сема высокой степени страха доминирует в лексеме ужас: «Оробев вначале от присутствия важных чинов и начавшегося суда, он вовсе пришелв ужас, когда подсудимый начал дерзить, нагличать, но вот словно пронесло над ним волну или будоражащую тучу, и сам он непокорно, дерзко, правда, про себя и молча, поддержал бунтаря». Как видно из примера, в тяжелом казарменном ожидании перед отправкой на фронт возникают конфликты. В ситуации суда над зачинщиком молодой новобранец испытывает не страх, а ужас - чувство сильного страха, которое сопровождается подавленностью. И протест новобранца молчаливо бессилен.

«То, что увидели успевшие уже хлебнуть всякой всячины красноармейцы, ужаснуло даже их». В этом примере глагол также демонстрирует высокую степень страха. Увидев количество погибших новобранцев, даже бывалые бойцы впадают в тяжелое, тоскливое оцепенение.

Следует отметить, что вышеуказанные номинации эмоциональных состояний страха, боязни, испуга и ужаса и производная от них лексика по признаку активности составляют ядро номинативного поля эмоционального концепта «страх» в тексте исследуемого романа – более 85 % от всех словоупотреблений. К ядру поля мы отнесли и такой синоним страха как тревога, которыйпо своему психологическому содержанию является комбинированной эмоцией, т.е. включающей в свое значение семы различных, в том числе не родственных страху эмоций. Так, тревога представляет собой комбинацию эмоций страха, печали, вины и стыда ^[3]. Содержание эмоционального состояния тревоги совпадает с литературным и представляет собой беспокойство, волнение. «Не может же такой пресветлый, так приветно сияющий мир, который еще недавно звался Божьим, быть ко всему и ко всем недобрым, безразличным, пустым, почему в нем должно быть все время напряженно, тревожно, зло, ведь он не для этого же замышлялся и создавался…». В приведенном примере дериват с атрибутивной семантикой актуализирует доминирующую языковую сему постоянства. Это отрицательно окрашенное состояние, оно способно выражать ощущение неопределенности, ожидание негативных событий, трудноопределимые предчувствия.

Перечень родственных эмоциональных состояний номинативного поля концепта пополнен, по замыслу автора, номинантами комбинированных эмоций трепет, оторопь, предчувствие и их дериватами. Они представляют индивидуально-авторское понимание страха во время войны.

Предчувствие – чувство ожидания чего-нибудь назревающего, предстоящего или неизвестного. Это состояние является в романе постоянной отправной точкой для эмоции страха. Намеренно выпячивая семантический признак ожидания, Астафьев стремится показать, что предчувствие – это состояние, присущее каждому герою, постоянно ожидающему смерти и боя. «Растерзанный жалостью, боясь спугнуть видение нутряным, беззвучным плачем, Финифатьев затаился в себе, напрягаясь изо всех сил, выуживал из памяти еще и еще что-нибудь, светлое, хорошо бы веселое, чтоб только приглохла боль, до крестца уже раскатившаяся, но главное — отогнать бы гибельные предчувствия и липкий этот, капустный озноб». «Леш­ка ца­пал зу­бами лос­ку­ты гим­настер­ки, выг­ры­зал гнилье, спле­вывал, от­ры­гивал про­солен­ные тряп­ки, поч­ти умиль­но ду­мая о том, что это Бог его на­до­умил снять ниж­нее белье и ос­та­вить в зем­ля­ной но­ре — пред­чувс­тво­вал Леш­ка.

Трепет. В литературном понимании − это сильное волнение, напряженность чувств от каких-нибудь переживаний. Трепет - страх, боязнь. Трепетать — испытывать физическую или внутреннюю дрожь, сильное волнение. Трепетный — взволнованный, охваченный страхом ^[4]. Любое проявление трепета имеет в своей основе филогенетически родственный страх. Страх, волнение, трепет могут обладать как отрицательной, так и положительной гедонистической оценкой. О диалектической двусмысленности страха, его амбивалентной оценке ученые говорят следующее: положительной оценкой обладает такой вид страха, который обозначается как жадное стремление к приключениям, к неизведанному, к загадочному (например, страх, трепет перед Богом, потусторонней реальностью).

В исследуемом тексте романа страх-трепет неизменно отрицателен. В приведенном примере глагольная лексема «трепетать» актуализирует сему дрожи для усиления эмоции страха. «Многие из ребят, бредущих в казарму, не успели изведать той обстоятельной крестьянской жизни, не знали, что близится великий праздник, потому как приступила, притиснула к холодной стене их безбожная сила и порча, были они еще в младенчестве вместе с родителями согнаны со двора в какую-то бессмысленную, злую круговерть, в бараки, в эшелоны, в тюрьмы, в казармы, но все-таки близкой памятью что-то их тревожило, чего-то в сосущем сердце трепетало и вздрагивало, из-за той вон белоснежной дали ждалось пришествие чуда, могущего переменить всю эту постылую жизнь, избавить людей от мук и страданий».

Оторопь – это крайнее недоумение, испуг, замешательство. Автор использует данную лексему для того, чтобы показать степень растерянности, которую вызывает страх. Данная лексема обращает нас к этимологическому значению эмоции − семе «оцепенения», «неподвижности» ^[12], оторопь не только пугает героев, но и лишает их способности двигаться, вызывает ощущение беспомощности. «Готов... — растерянно прошептал он. Рота молча обступила мертвого товарища. С немой оторопью смотрели ребята на умершего — к смерти они еще не привыкли, не были к ней готовы, не могли ее сразу постигнуть, значение происшедшего медленно доходило до них, коробило сознание ужасом».

Контекстуальные синонимы страха – предчувствие, трепет, оторопь (7,7 и 5 примеров соответственно) - количественно уступают своим литературным соответствиям и с точки зрения активности находятся на периферии номинативного поля эмоционального концепта «страх». Однако яркость всех словоупотреблений притягивает внимание, способствует выполнению функции воздействия художественного текста.

Также на периферии номинативного поля родственные страху языковые синонимы - номинации эмоционального состояния жути и паники (6 и 5 контекстов).

Жуть – чувство тоскливо-беспокойного страха. «Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, … по сравнению с которым библейская геенна огненная выглядит детской сказкой со сказочной жутью, от которой можно закрыться тулупом, залезть за печную трубу, зажмуриться, зажать уши». Жуть называет неприятное состояние, имеет семантический признак отвращение.

В отличие от страха, как состояния обычно одного человека, паника – это чаще коллективное явление. Паника – это крайний, неудержимый страх, сразу охватывающий многих людей. Ярким для слова паника является семантический признак «состояние, которое возникает в толпе, поддерживается ею».

В тексте романа также единичны случаи использования номинаций таких родственных страху эмоций как кошмар, робость, беспокойство, которые традиционно причисляются исследователями к эмоциональной группе концепта ^{[9, 13]}. Робость представляет собой комбинацию эмоциональных состояний мнительности и застенчивости, беспокойство представляет собой сложную комбинацию, в которую входят состояния волнения, тревоги, страха, печали. Кошмар - нечто тягостное, неприятное, отвратительное, который также, как ужас характеризуется признаком «высокая степень страха», и как жуть отличается наличием признака «отвращение».

Можно предположить, что периферийное положение лексем жуть, паника, робость, беспокойство, кошмар объясняется смысловым пространством военного романа. На войне не должно быть паники, регулярная армия – это не толпа. Для робости и беспокойства – страха в небольшой степени – нет времени. Герои в ожидании боя и в бою чаще испытывают настоящий интенсивный страх. К войне привыкают немногие. Жуть и кошмар как лексемы с семой отвращения нерепрезентативны для обозначения страха на войне. Отвращение, неприятие близки к протесту, порождают ситуации уклонения от службы, дезертирство. Эмоциональные состояния в этих ситуациях – предмет других исследований.

Анализ контекстного материала показывает, что лексика, описывающая страх, представлена достаточно ярко (около 20% от общего числа контекстов). Практически каждая третье обозначение страха сопровождается его описанием. Как видно, дескрипторами выступают слова с отрицательной семантикой: смерть, холод, голод, боль, тоска, чувство вины, суета.

Рассмотрим некоторые примеры.

На страницах военного романа лексемы гибель, смерть встречаются часто. Чаще всего именно эти явления в контекстах выступают как причина сильных эмоциональных потрясений, интенсивного страха. Картины смерти в заведомо неравном сражении вызывают ужас. «Никакая фантазия, никакая книга, никакая кинолента, никакое полотно не передадут того ужаса, какой испытывают брошенные в реку, в огонь, в смерч, в дым, в смрад, в гибельное безумие...».

Физическое ощущение холода, голода, боли также сопровождают описание страха. «Еще когда было оперативное совещание в штабе полка и до исполнителей-командиров в деталях доводился план операции, капитан Щусь, которому поручалась особо ответственная задача, с холодком,скользящим по сердцу, подумал тревожно: даже если благополучно переправится, непременно попадет вместе со своей группой в переплет, очень уж складно, очень ладно все было распланировано штабниками на бумаге, а когда на бумаге хорошо, на деле, как правило, получается шибко худо. От партизанской бригады ни слуху ни духу, о десанте также ничего не слышно». В этом примере капитан Щусь, волнуясь перед военной операцией, испытывает тревогу, которая физически связана с неприятным ощущением холода. Как уже отмечалось выше, значение ключевой лексемы страх этимологически связано с основными семами дескриптора холод - семами неподвижности, оцепенения.

Другим ярким спутником в описании страха является голод. «У парней посасывало в сердце, всем было тревожно оттого, что незнакомое все кругом, казенное, безрадостное, но и они, выросшие не в барской неге, по баракам, по деревенским избам да по хибарам городских предместий собранные, оторопели, когда их привели к месту кормежки». В этом примере примечателен факт замены места локализации ощущения голода: посасывает в сердце (языковой вариант - сосет под ложечкой). Данная игра слов связывает вместе тревогу (в сердце) и голод (посасывало). Новобранцев, прибывших в Чертову яму, тревожит чувство голода и неизвестность перед отправкой на фронт.

Также в описаниях эмоционального состояния страха используется дескриптор боль. «Никто бы не угадал по его скучному, долгим сном смятому лицу, как напряженно работает его мысль и какая, все более разрастающаяся тревога, почти боль, терзает его». Герой испытывает вместе с тревогой почти физическое недомогание (терзает).

Обозначения эмоционального состояния страха сопровождаются описанием и душевных страданий. «Необъяснимая тоска томила младшего лейтенанта Щуся, тревога доставала сердце. Во время метели он просмотрел газеты, прослушал радио: Сталинград изнемогал, но держался; на других фронтах кое-где остановили и даже чуть попятили немца…». Этот герой – из числа командиров. Долгое бездействие в карантине наскучило ему, информация о военных событиях порождает чувство тревоги. Дескриптив тоска особым образом описывает состояние героя, тревога сопровождается грустью, тоской о потерях на фронте, в войне: «Но отдали-то, но провоевали такие просторы…».

Ощущение вины в романе не покидает военного человека, тревожит, страшит. «Каждодневно военный человек чувствовал себя виноватым, чтоб постоянно в страхе ощупывался, все ли застегнуто, не положил ли чего ненужного в карман ненароком, не сказал ли чего невпопад, не сделал ли шаг вразноступ с армией и народом, то ли и так ли съел, то ли и так ли подумал, туда ли, в того ли стрельнул...». Груз ответственности тяготит, заставляет переживать.

Даже опытные фронтовики испытывают постоянный страх, ожидая недобрых вестей.Это проявляется в описании суеты, которая отвлекает от предчувствий. «Тот день на плацдарме был какой-то чересчур тревожный, наполненный худыми ожиданиями и предчувствиями. Внутренне сопротивляясь, отгоняя наваждение, фронтовик верил предчувствиям и одновременно страшился их, пытаясь занять себя трепотней, рукомеслом, всяким разнодельем».

Следует отметить, что эти дескриптивы выступают в контекстах в прямом значении.

Анализ метафорических и метонимических репрезентантов концепта не входит в задачи данной работы.

Экспликации эмоции страх представлены в контекстах эмотивными словами-аффективами, в роли которых выступают междометия (всего около 10% от общего количества контекстов). Данные единицы не называют эмоции, а означают их, при этом эмотивное значение этих слов является единственным. В качестве экспликантов эмоции страх выступают следующие междометия, выражающие эмоциональную реакцию страха и несущие в себе отрицательную оценку.

«Бааа-тюшкии! – ужаснулся Лешка. – Это сколько же погибло народу-то!»

«Мама! Божечка! Боже! и «Караул!», «Помогите!..». Хватаясь друг за друга, раненые и не тронутые пулями люди связками уходили под воду, река бугрилась, пузырясь, содрогалась от человеческих судорог, пенилась красными буграми».

«В шарахающейся темноте, которой страшнее, как думалось и казалось Семе Прахову с "безопасного берега", ничего на свете не было и не будет никогда, он улавливал жизнь, движение на реке, шевеление провода. "Господи!" — оборвалось сердце в Семе аж до самого живота, когда катушка дернулась и провод замер».

Таким образом, проведенный анализ номинативного поля концепта позволяет установить, что основными (более 70% контекстов) лексическими средствами объективации концепта «страх» в романе являются единицы, которые называют эмоцию. Можно утверждать, что речевая актуализация эмоционального концепта «страх» в тексте военного романа В. П. Астафьева «Прокляты и убиты» с помощью слов, которые называют эмоцию страх, является превалирующей, ядерной. Эмоция страха – состояния перед лицом грозящей опасности - обязательно имеет свое «имя», так или иначе номинирована. Наращение смысла эмоционального концепта происходит за счет языковых и контекстуальных синонимов ключевой лексемы страх - боязнь, испуг, ужас, тревога - актуализирующих семы степени, внезапности, длительности. Также в обозначении эмоционального состояния страха участвует развернутая система лексем, в которую входят глагольные и адъективные дериваты, причастия, неизменяемые части речи (наречия, деепричастия), также однокоренные слова категории состояния. Эта лексика, помимо прочего, обеспечивает акценты на предметности, процессуальности или атрибутивной характеристике эмоционального состояния героя.

Описание эмоций в тексте романа осуществляется при помощи таких дескриптивов как смерть, холод, голод, боль, тоска и т.д. - слов, традиционно отрицательных для языковой картины мира русскоговорящего человека. В роли номинаций, выражающих эмоции, выступают междометия. Контексты с ними также актуализируют отрицательную оценочность. Все эти единицы располагаются на периферии номинативного поля эмоционального концепта вместе с редко используемыми в тексте романа языковыми гипонимами страха (жуть, паника, кошмар, робость, беспокойство). На периферии же находятся индивидуально-авторские номинации исследуемого чувства страха - предчувствие, трепет, оторопь, актуализирующие семы ожидания, дрожи, замешательства. Эти словоупотребления привлекают внимание, способствуют выполнению функции воздействия художественного текста, ярко характеризуют идиостиль писателя.

В целом, прямые номинации страха, дескрипторы страха, эмотивы-экспликации, репрезентирующие эмоциональный концепт «страх» в тексте, позволяющие однозначно определить эмоциональное состояние героев, представлены в тексте военного романа достаточно объемно. Такая детальность языковой репрезентации обеспечивает высокую плотность номинативного поля исследуемого концепта и свидетельствует о его коммуникативной релевантности.

Итак, проведенный структурно-семантический анализ номинативного поля эмоционального концепта «страх» в тексте военного романа В. П. Астафьева демонстрирует значимость данного концепта для всей концептосферы романа. В результате лингвокогнитивной интерпретации номинативного поля исследуемого концепта страх можно определить как многоплановое ментальное образование, служащее своеобразным средством авторского восприятия войны.