The figurative system of the story by Lev Yatmanov “A Drop of Hope” in the axiological projection

Guseva Nadezhda Vasil'evna PhD in Philology Head of the Editorial and Publishing Unit, Mari Institute of Vocational Education and Training 424918, Russia, respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, s. semenovka, ul. Internatskaya, 7 ovechkinanadezhda@rambler.ru

Современный литературный материал, связанный с темой Великой Отечественной войны и содержащий глубокие размышления о ценности человеческой жизни, открывает широкие возможности для исследования художественной аксиологии национальной литературы, ставшей в последние годы актуальной проблемой отечественной и региональной науки. Система ценностей «как наиважнейший регулятор поведения человека выражена в слове» ^{[9, с. 14]} писателя, в концепции его произведения; в свою очередь, феномен ценности, «становясь объектом рефлексии литературоведа, дает возможность открыть неизученные пласты литературного творчества, связанные с универсальными и локальными ценностями, с духовными приоритетами автора, с ценностными идеями эпохи», рассмотрение художественной литературы как формы существования универсальных и национальных ценностей «выводит исследователя на философский уровень осмысления художественных явлений и решает проблемы, на которые традиционные подходы не были ориентированы» ^[8].

Одним из важнейших аспектов обозначенной нами проблемы является образная система произведений в контексте авторской аксиологии; чаще всего именно аксиологические коннотации в характеристике персонажей определяют авторскую концепцию произведения. Данный аспект в отечественном литературоведении уже актуализирован в целом ряде работ ^{[1; 6; 7]}, в том числе применительно к марийской национальной литературе ^{[2; 3; 4; 5; 11]}. Менее изученной остается аксиологическая составляющая произведений русскоязычных писателей-мари. Целью данной статьи является рассмотрение в аксиологической проекции образной системы рассказа Льва Ятманова «Капля надежды» (1986) ^[10], который создан и опубликован на русском языке, является характерным явлением марийской малой прозы конца ХХ века, но еще ни разу не становился объектом научного анализа.

Обращаясь к теме войны, современные писатели изображают не только картины военных событий, но и художественно исследуют влияние тяжелых испытаний на психологию человека, активно обращаются к ценностным вопросам, раскрывая их через персонажную систему и образную символику. Актуальными становятся такие вечные ценности, как человеческая жизнь, любовь, надежда, семья, честь и совесть. Не является исключением в этом плане и рассказ Л. Ятманова.

«Капля надежды» – это рассказ о жестоких реалиях войны, их отголосках в послевоенное время, о сложных судьбах «тружеников войны», их мыслях и переживаниях. Перед нами перволичное повествование, близкое к авторскому. Повествователь предстает со своей жизненной (в первую очередь, психологической) историей: еще мальчишкой он испытал все тяготы тяжелого военного времени, помнил отъезд своего отца вместе с бригадой медиков из Горького в военный Севастополь, видел страдания своей матери, слышал ее плач по ночам, вместе с матерью ждал своего отца, верил и надеялся на его возвращение живым и невредимым. Он рассказывает о своем отце, его суровой фронтовой жизни. При этом разворачивает две параллельные истории – истории двух семей, связанных друг с другом крепкой дружбой, проводивших в одну «точку войны» своих отцов-кормильцев. Одна из них дождалась своего хозяина (семья автора-повествователя), другая – нет. Отец повествователя и его друг-медик Сергей Далицкий, работавшие в одном госпитале и оказавшиеся разлученными в условиях отступления, когда «последние защитники Севастополя бросились в воду и поплыли навстречу катерам, которые из-за сильного огня не могли приблизиться к берегу и, уклоняясь от снарядов, бороздили море в полутора километрах от последнего рубежа наших бойцов» ^{[10, с. 72]}: «– Мы почти до самого последнего часа были рядом с Сережей. Вместе разделись на берегу, вместе бросились в море, вначале плыли рядом. Он не хотел идти в море – Сергей плохо плавал и боялся, что не дотянет до катеров. Я чуть не силой столкнул его в воду. Сергей стал быстро отставать, я поддерживал его как мог. Потом он крикнул, что не доплывет, что будет возвращаться назад. Я выругал его и дернул за руку. Мы еще несколько минут плыли вместе. И тут рядом бухнул взрыв. Меня оглушило, на какое-то мгновение я потерял сознание. А когда очнулся, Сергея поблизости не было. Стояла ночь, вспыхивали над головой ракеты, которые немцы пускали с берега, чтобы вести по плывущим прицельный огонь. И кругом грохот, плывущие люди, свист пуль… Я крикнул, позвал Сергея, но голос мой едва ли был слышен в этом адском бушующем котле…

– Так Сережа погиб, это точно? – тихо спросила мама.

– Не знаю, - ответил отец. – Вот этого я совсем не знаю.

– Ведь взрыв раздался совсем рядом с вами, вас раскидало?

– Но я же жив, я добрался до катера. Сергея могло не задеть в тот раз. Он мог повернуть назад, поплыть к берегу.

– А там немцы, плен…» ^{[10, с. 75–76]}.

Обе семьи почти образцовые в плане царивших в них отношений; безмерная любовь и уважение супругов, наряду с другим факторами (верой, которая непременно «до последней спасительной капли» и которой охвачены все персонажи произведения, – именно, с ней связано название произведения «Капля надежды»), почти мистическим образом возрождают семьи; и автор в конце произведения уравнивает две семьи в их ценностном содержании.

Каждый из персонажей, включая повествователя, главными ценностями признает человеческую жизнь, любовь, веру и надежду. Каждый верит в возвращение отца и любимого человека. Больше всего верил и надеялся на встречу с отцом маленький мальчик (в настоящем художественном времени – повествователь): «Странно, но меня в ту пору почему-то никогда не покидала наивная и святая вера в то, что отец вернется живой и невредимый. Я просто представить себе не мог, как это я – Я! – вдруг останусь без отца. … МОЙ папа непременно приедет домой» [с. 71]. И он по-мужски, по-взрослому утешал маму, пытался придать ей силы и заставить поверить в чудо, которое обязательно должно случиться: «Ты ничего не бойся, мамочка, вот увидишь, наш папа все равно вернется живой…» [с. 71]. «Живой», «жизнь» становятся в произведении идейным стержнем повествования. Эти слова постоянно присутствуют в речи повествователя; «живой» – это первое слово, которое произносит его мама («– Живой, живой, это самое главное…»), целуя «небритое с дороги лицо» мужа, выкладывающего подарки и виновато извиняющегося за их скудость.

Что касается веры, по мнению автора и всех персонажей рассказа, спасшей жизни отцов, то она у всех разная. У мальчика – это уверенное ожидание чуда, вера в чудо (и, в самом деле, выплыть из «огненной воды» и выжить было чудом); у его матери, уставшей от отчаяния и страха ожидания, – это мистическая вера, которой она ранее никогда не была подвержена, – вера в силу талисмана: «Когда отец уходил на фронт, мама сняла совку с муфты и отдала ему как талисман. Отец бережно хранил маленькую сову всю оборону: только бумажник с документами, куда он спрятал сову, да еще пистолет вынес он из огненного пекла. Мама, никогда не верившая в приметы, уверяла всех, что этот талисман и спас отцу жизнь. И ее никто не пытался в этом разубедить» [с. 73]. Повествователь, утверждая ценность любой веры в преодолении обстоятельств, пишет: «В те военные годы любая вера, порой самая наивная, поддерживала людей, помогала им жить и надеяться» [с. 73].

Именно с желанием сохранить веру и надежду в душе Веры было связано тягостное, мучительное молчание и сдержанное поведение отца повествователя. Он всячески защищался от предложений жены и вопросов жены Далицкого, чтобы не убить еще и в себе самом надежду на возвращение друга, и демонстрировал совестливость, невероятную выдержку, силу духа, честность. На вопрос Веры «Ванечка, где мой муж, где Сережа?» [с. 74] Ваня молчал, «будто он что-то знал о ее муже, знал и упорно скрывал…» [с. 74]. А на вопрос своей жены: «Почему ты не сходишь к Вере Далицкой?» [с. 73] – он отвечал честно: «… я просто не знаю, что сказать Вере». Он прекрасно понимал, что при взрыве Сергей мог умереть, но в своей душе надежно оберегал маленькую надежду на то, что Сергей мог и выжить. Он молчал («странное молчание отца» [с. 74]; «отец хотел тишины и покоя» [с. 73]), он не сказал жене друга ничего, «чтобы оставить ей эту самую каплю надежды, которая поможет Вере ждать Сережу, ждать, надеяться, верить и, может быть, дождаться» [с. 76]. Молчит и тогда, когда Вера бросает ему несправедливый и бестактный вызов: «– Но ведь ты жив, ты дома, а он…». Это обращение было на уровне бессознательного. Автор дает понять, что нарушение ею границ такта и уважения было следствием трагического одиночества, изнуряющего неведения и страдания. Придя в себя, она извиняется перед своими близкими друзьями. Вторая часть повествования, где описываются встреча с Верой и последующие дни семьи Ивана, насыщена психологическими средствами, позволяющими ощутить читателю, прежде всего, тяжесть положения, в котором оказался отец повествователя. Данное психологическое повествование автор завершает эпилогом, подтверждающим пророческие слова Ивана («Плен – это еще не смерть. Это страшно, но все же есть хоть какая-то надежда. Хоть капля надежды» [с. 76]): «Через четыре с лишним года Сергей Далицкий, пройдя немецкий плен, бесконечные мытарства «перемещенного лица» на освобожденной союзниками территории Германии, соответствующую проверку, вернулся на Родину, к своей семье» [с. 76].

Не меньшей степени психологизации подвергнут в произведении образ Веры Далицкой, «убитой горем неизвестности». В ее душераздирающей просьбе-мольбе выражены тоска, неимоверное страдание, душевная боль и любовь к мужу: «Господи, Ваня! Ради всего святого, ради жены своей, сына своего – где Сергей? Если он погиб – скажи, я выдержу. Скажи, не мучай, я должна знать правду, слышишь, скажи мне всю правду, не жалей меня. Я все, все вынесу – только говори, говори!..» [с. 74]. Глубокую психологическую подоплеку имеют описание ее внешности и неосознанные ее действия, представленные автором с помощью массы переплетающихся друг с другом деталей в психологической функции – портретных, собственно-психологических, «внутренних жестов» и других: «она бросилась к отцу, обняла его, расцеловала» [с. 74]; «И вдруг Вера, эта красивая женщина с огромными темными глазами, раскрытыми в немом вопросе, рухнула на колени перед отцом, схватила его руку и, пытаясь поцеловать ее, застонала таким страшным голосом» [с. 74]; «Отец попытался было поднять Веру, но она уцепилась за его коленки – страшная, растрепанная, слезы текли по ее красивому, изуродованному невыносимой мукой лицу, и никакой, казалось, силой нельзя было остановить ее» [с. 75]; «Она отрешенно вытерла мокрое, в темных подтеках лицо, стуча зубами о край стакана, судорожно сделала глоток» [с. 75].

В ряду лучших, ценностно значимых черт персонажей, наряду с другими (доброта, понимание и уважение друг к другу), автор постоянно акцентирует любовь, которая подчеркнута и в момент долгожданной встречи с отцом, и в поступках отца (например, по дороге домой купил флакон духов) и матери. Громадной, нечеловеческой силы любовь к мужу сквозит в волнениях, боли и страданиях Веры Далицкой.

Итак, в рассказе Л. Ятманова «Капля надежды» на первый план выдвигается одна из важнейших ценностей – человеческая жизнь. С ней прямо связана проблема человеческой веры в лучшее – возвращение отца, мужа, жизни, семьи, любви. Концептуальная важность этого понятия подкрепляется не только названием произведения («Капля надежды»), но и именем одного из ключевых персонажей (Веры Далицкой). Вера и надежда составляют ценностную основу всех субъектов сознания и речи (повествователя, его отца, матери, Веры); автор запечатлевает сложный процесс человеческого страдания и ставит вопрос о возможностях удержания в себе веры. Название рассказа «Капля надежды», безусловно, приобретает символическое значение, многократно повторяясь в тексте, оно становится аксиологическим лейтмотивом произведения; веру и надежду автор рассматривает как способ самосохранения человека, как способ возвращения его к жизни.