Nikolay Gogol's Note in M. Vlasova's Album: the Dating Problem

Antonova Mariya Sergeevna post-graduate student of the Department of History of the Russian Literature at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, Leninskie gory, GSP-1 osipova.marias@gmail.com Other publications by this author

Альбомный жанр был очень популярен в культуре XIX века. Альбомы сопровождали своих хозяев на балах и в путешествиях, содержали свидетельства важных знакомств, добрые слова и пожелания.

Как и многих других его современников, это явление не могло обойти стороной Н. В. Гоголя. Неизвестно, был ли у него свой собственный альбом, однако можно точно говорить о восьми памятных записях, которые он оставил для своих друзей и знакомых. Одна из них — автограф в альбом Марии Александровны Власовой, содержащий также стихи и рисунки ее сестры, Зинаиды Волконской, а также автографы С. П. Шевырева, И. П. Мятлева, А. Мицкевича и других современников. На обложке имеется надпись «Moscou et Rome», что указывает на то, что первые записи появились еще в Москве. Кроме автографа, альбом украшает также шаржированный портрет писателя, написанный предположительно Ф. Бруни. Гоголь изображен здесь сидящим в кресле с газетой в руках.

Впервые полностью запись была опубликована в 1972 году Романом Якобсоном и Баярой Арутюновой в бюллетене Гарвардской библиотеки под заголовком «An Unknown Album Page by Nikolai Gogol»:

Как ни глуп Индейский петух, как ни глуп Русский, выехавший

за границу и жалеющий, что при нем нет крепостного человека,

как ни глупы Фрак и Мундир, два глупейших произведения

19 века, — но вряд ли они все вместе глупее моей головы. Ничего

решительно не могу Вам из нее выкопать, Марья Александровна.

Чепуха и дичь в ней такая, как в русском губернском городе;

а бестолково, как в комнате хозяина на другой день после заданной

им вечеринки, которою он сам был недоволен, над которою

потрунили вдоволь гости и после которой ему остались только:

битая посуда, нечистота на полу и заспанны рожи его лакеев.

Вот что должен сказать вам, хотевший бы сказать что-нибудь

хорошее и весьма благодарный вам за Ваше расположение

Гоголь ^{[1, с. 236]}.

Альбомная запись была найдена в архиве княгини Зинаиды Волконской, большую часть которого удалось сохранить благодаря барону Базилио Леммерману. Сейчас архив хранится в рукописном отделе библиотеки Гарварда. Альбомная запись, оставленная Гоголем в Риме, показывает фразеологическую, образную и тематическую перекличку с письмами и литературной деятельностью 1930-х и 1940-х годов.

Мария Александровна Власова родилась 29 мая 1787 года в Дрездене, где ее отец, выдающийся представитель русской аристократии князь Александр Михайлович Белосельский, служил в это время чрезвычайным посланником короля Саксонии. После смерти мужа, камергера Александра Сергеевича Власова, в 1825 году Мария Александровна стала сопровождать свою сестру, княгиню Зинаиду Волконскую, во всех путешествиях. В начале 1829 года они переехали в Рим, и вскоре вилла Зинаиды Александровны уже традиционно стала местом литературных и художественных собраний.

Гоголь был представлен княгине во время его первого посещения Рима в марте 1837 года, часто гостил у сестер, несмотря на возможное охлаждение между Гоголем и княгиней Волконской в связи с католическим прозелитизмом последней, как отмечают Б. Арутюнова и Р. Якобсон ^{[1, с. 237]}. Однако с Марией Александровной Власовой у Гоголя были особо близкие отношения. По свидетельствам современников, она не обладала такими выдающимися способностями, как Зинаида Волконская, но была женщиной гостеприимной и доброй, всегда светившейся улыбкой. По словам В. М. Фридкина, «он мог по часу обсуждать с ней меню очередного обеда и давать компетентные советы» ^{[6, с. 141]}

При анализе альбомной записи стоит особо выделить работу Б. Арутюновой и Р. Якобсона «Неизвестная альбомная страница Николая Гоголя» («An unknown album page by Nikolaj Gogol»), которая до сих пор не переведена с английского языка. В ней авторы комплексно подходят к анализу записи как с точки зрения лингвистики, так и теории литературы. По мнению исследователей, данная альбомная запись является «лаконичным шедевром точного, изысканно отточенного, ясно организованного и гармоничного с точки зрения архитектоники, причудливого словесного творчества» (Перевод здесь и далее – наш): «a succint masterpiece of chiseled, exquisitely elaborate, architectonically congruous and fanciful verbal art» ^{[1, с. 682]}. Стоит отметить, что статья ориентирована на англоязычного читателя, именно поэтому лингвисты подробно изучают синтаксические и морфологические особенности гоголевского стиля. Так, например, анализируя структуру и порядок придаточных предложений и сравнительных оборотов, они графически демонстрируют затейливое построение предложений схемой, где порядок предложений пронумерован римскими цифрами, синтаксических конструкций — арабскими, а предложения разных уровней — буквами ^{[1, с. 240]}

По мнению Р. Якобсона и Б. Арутюновой, все в тексте связано не только на синтаксическом и семантическом уровне, поэтому они обращаются к теории метрического стихосложения, звукописи и другим литературоведческим аспектам изучения текста, подчеркивая изящество стиля писателя. Так, например, исследователи отмечают, что последнее предложение первого абзаца приобретает «зловещий эффект» благодаря контрасту между лабиализованными ударными гласными трех локативных агентов в сравнениях («в Русском … городе», «в комнате», «на полу») и нелабиализованным звуком в локативном референте («в ней»). ^{[1, с. 246]}. Анализируя звукопись текста данной альбомной записи, необходимо иметь в виду, что в речи Гоголя присутствовало оканье как одна из черт малороссийского говора. Соответственно, ассонанс звука [о] не случаен: «шестнадцать случаев использования этой фонемы превышает общее число нелабиализованных ударных гласных» (городе, бестолково, комнате, другой и др.) ^{[1, с. 246]}

Американский лингвист Дин Ворт высказал интересное предположение, что альбомная запись может составлять анаграмму двух первых слогов имени Николай. На это указывают семнадцать превокалических согласных звуков [н`], девять из которых следуют за [и] и двадцать девять звуков [к] в тексте записи. Гоголь подписывался уменьшительно-ласкательным именем Ник в некоторых письмах поздних 30-х годов, адресованных матери, а иногда и еще короче — Ни, например, в письме из Милана от 24 ноября 1837 года ^{[3, т. 11, с. 122]}. Все это действительно наводит на размышления об анаграмме, по мнению авторов работы ^{[1, с. 246]}.

«Помятуя о том, что “Мертвые души” — поэма, этот текст так и просится быть назван стихотворением в прозе», — считает Н. Прожогин ^{[5, с. 58]}. Запись начинается с ритмичного перечисления разных проявлений глупости. Оно перебивается экспрессивным высказыванием о неспособности «выкопать» хоть что-то из головы, в которой слышится отчаяние и после которой может показаться, что Гоголь сейчас отложит перо. Однако дальше снова идет перечисление, после чего следует фраза, проясняющая, что все написанное — шутка. Б. Арутюнова и Р. Якобсон отмечают, что третье сравнение строится на хориамбическом диметре с рифмующимися слогами и ассонансе всех слогов («Ка́к ни глупы´/ Фра́к и Мунди´р»). В обоих трохаических стихах — пентаметра с дактилической клаузулой и тетраметра — прослеживаются ассонансы всех ударных гласных, а также аллитерация звуков [д] и [в]: «два´ глупе´йшие произведе´ния/ девятна´дцатого ве´ка». Кроме того, эта последовательность демонстрирует сходство с последней частью предыдущего сравнения («выехавший за границу…») — последовательностью двух трохаических гекзаметров, первый из которых, в свою очередь, связан с дактилической клаузулой. Более того, оба «двустишия» подчеркиваются рифмой:

вы´ехавший за грани´цу и жале´ющий _́U_U_U_́U_U_́UU

что при не´м нет крепостно´го челове´ка… _U_́U_U_́U_U_́U

два´ глупе´йшие произведе´ния _́U_́U_U_U_́UU

девятна´дцатого ве´ка _U_́U_U_́U

^{[1, с. 242]}.

В записи в альбом Марии Власовой продемонстрирована еще одна характерная черта произведений Гоголя — это метафорические и метонимические ассоциации между одеждой и ее владельцами. Слова «Фрак» и «Мундир» написаны с заглавной буквы, и очевидно, что они являются примером логической метонимии. Фрак выступает в значении представителя гражданской службы, а Мундир — военной.

Эти символы двух видов государственной службы встречаются в пьесе Гоголя «Отрывок», над которой писатель работал в конце 30-х годов. Произведение начинается с того, что героиня по имени Марья Александровна упрашивает своего сына поступить на военную службу. Свое имя она получила только в последней редакции, законченной в Риме в 1841 году, став таким образом тезкой Марии Власовой. До этого героиня носила имя Мария Петровна. На опасения сына казаться нелепым в военном мундире, она отвечает, что это будет выглядеть явно «благороднее этого фрачишки» ^{[3, т. 4, с. 427]}.

Еще одним примером интертекстуальной связи является пьеса «Театральный разъезд после представления новой комедии», где светская дама спрашивает у двух мужчин, «которые сопровождают ее, один во фраке, другой в мундире»: «Скажите: отчего у нас в России все еще так тривиально?» ^{[3, т. 4, с. 453]}.

Гоголь возвращается к мотиву Фрака и в письме Константину Сергеевичу Аксакову от 20 ноября (н. ст.) 1845 года. Работа над «Выбранными местами из переписки с друзьями» накладывает отпечаток строгости на это письмо. Известно, что Гоголь всячески избегал надевать фрак, а в случае необходимости подкалывал полы сюртука для имитации фалд. В письме К. С. Аксакову он говорит об отвращении к «обезьянскому европейскому наряду и глупому фраку» ^{[3, т. 13, с. 216]}.

Мотив опустошенности в голове, на которую сетует Гоголь в альбомной записи, периодически встречается в письмах 30-х и 40-х годов, отправленных им из-за границы, в основном из Рима. «Не сердитесь на меня, что письма мои так пусты и глупы: я бы рад был написать лучше, но в то самое время, когда примусь за перо, мысль моя уже занята другим… но как скоро дойду до дела — голова моя точно деревянная», — пишет Гоголь Петру Александровичу Плетнёву 2 ноября 1837 года ^{[3, т. 11, с.525]}. Письмо из Москвы Марии Петровне Балабиной от января 1842 года указывает на состояние внутреннего опустошения Гоголя: «Много глупостей, непонятных мне самому, чудится в моей ошеломленной голове. Но что ужасно — что в этой голове нет ни одной мысли, и если вам нужен теперь болван для того, чтобы надевать на него вашу шляпку или чепчик, то я весь теперь к вашим услугам. Вы на меня можете надеть и шляпку, и все, что хотите, и можете сметать с меня пыль, мести у меня под носом щеткой, и я не чихну и даже не фыркну, не пошевелюсь» ^{[3, с. 12, с. 11]}.

Отвращение к каким-либо литературным безделицам также продемонстрировано в альбомной записи, которой она фактически и является. В послании к Михаилу Петровичу Погодину из Парижа от 28 ноября 1836 года Гоголь пишет: «Бросивши отечество, я бросил вместе с ним все современные желания <…> Не тревожь меня мелочными просьбами о статейках. Я не могу и не в силах заняться ими <…> Я мертв для текущего» ^{[3, т. 11, с. 85]}.

Открытым остается вопрос датировки альбомной записи. Точная дата не установлена и на данный момент есть два достаточно близких друг к другу объяснения обстоятельств, при которых автограф мог бы быть оставлен. Первую изложили Р. Якобсон и Б. Арутюнова, которые датируют запись годами первой поездки Гоголя в Рим — 1837–1839 годами. Вторая версия принадлежит В. А. Воропаеву и И. А. Виноградову: в комментариях к Полному собранию сочинений и писем Гоголя в 17 томах они указывают, что запись предположительно была сделана в августе 1841 года перед отъездом писателя из Рима в Россию.

Р. Якобсон и Б. Арутюнова предполагают, что запись могла быть оставлена в некоторые периоды ухудшения отношений между Гоголем и княгиней Зинаидой Волконской. Основным подтверждением этому служит расположение альбомной записи в окружении автографов, датируемых 1830-ми годами. Исключением является запись И. П. Мятлева 1829 года, который Власова сама, по ее собственному свидетельству, переместила с первой страницы альбома в середину.

Мотив Фрака и Мундира также встречается в этот период: «Театральный разъезд», опубликованный только в 1842 году, был написан приблизительно в мае 1836 года.

Однако В. А. Воропаев и И. А. Виноградов обосновывают датировку августом 1841 года перекличкой содержания записи с одним из набросков к несохранившимся главам второго тома «Мертвых душ», начатого Гоголем в Риме в 1840 году «…Со всех сторон к концу бала Чагравину..»: «[И] когда разъехалось все это, и в доме остались пустота и следы битвы… лакеи… заспавшиеся… и споры… за разбитую посуду. Ему сделалось так же неприятно [как и всем] умным людям после балов. Колкие намеки и насмешки губернии предстали ему во всей живости» ^{[3, т. 7, с. 844]}. Очевидно, что тогда же появляется помещик Петр Петрович Петух, занятый своим обедом. Кроме того, мотив Фрака и Мундира развивается и в пьесе «Отрывок», время написания которой датируется 1840–1842 годами.

Если развивать эту версию, то логично предположить, что Мария Власова могла попросить оставить запись перед отъездом Гоголя из Рима на память.

Стоит отметить, что обе версии не являются противоречащими, а дополняют друг друга. Перекличка мотивов и образов альбомной записи с поэмой «Мертвые души» и пьесой «Отрывок» не может являться основанием для датировки в полной мере, так как, очевидно, эта тема повторялась на протяжении достаточно долгого времени. Другие записи, находящиеся в окружении послания Марии Власовой, датируемые 30-ми годами (что в качестве аргумента приводят Б. Арутюнова и Р. Якобсон), тоже является лишь косвенным доказательством, так как однй из структурных характеристик альбомов как явления культуры в целом является нелинейность их содержания, то есть записи в альбом часто расположены не в хронологической последовательности. Желающий оставить автограф мог открыть любую страницу с пустым местом или дополнить уже имеющуюся запись своим комментарием. Часто можно встретить альбом, записи которого сначала были сделаны с нового листа, а потом, когда альбом закончился, авторы возвращались к обороту уже заполненных страниц. Из того же свидетельства Р. Якобсона и Б. Арутюновой следует, что Мария Власова не вела альбом в хронологическом порядке, поэтому датировка так и остается лишь предполагаемой. Не подлежит сомнению лишь предположительный период, когда Гоголь мог оставить свой автограф — это его пребывание в Европе.

Данная альбомная запись демонстрирует не имеющий равных талант Гоголя использовать всю творческую силу и «юмор в полной свежести» ^{[2, с. 449]} в ответ на просьбы о таких мелочах, как написание какой-либо безделицы на память в альбом. Как отмечают Б. Арутюнова и Р. Якобсон, эта «замечательная по изобразительной силе» ^{[4, с. 210]} «шутливая страница альбомной прозы Гоголя, замаскированная под обычную «риторическую формулу сдержанной благопристойности, была для него своего рода «заклятьем смеха» против той творческой неуверенности, которая позже поспособствовала губительному упадку сил»: «Gogol`s jocular page of album prose, disguised as a merely rhetorical formula of demure modesty, was for him a kind of «spell by laughter» (zakljatie smexom) against that creative diffidence which later contributed so much to his fatal breakdown» ^{[1, с. 251]}.