The concept of “life” as an existential basis of Aziz Alem’s poetry of the 1960’s – 1970’s

Bedirkhanov Seifeddin Anver-Ogly PhD in Philology Senior Scientific Associate, the Institute of Language, Literature and Art of G. Tsadasa. Dagestan Scientific Center of the Russian Academy of Sciences 367025, Russia, respublika Dagestan, g. Makhachkala, ul. M. Gadzhieva, 45, kab. 203 bedirhanov@mail.ru

В 1960 – 1970 - е годы строительство социалистического общества вступает в завершающую фазу, которая была сопряжена с рационализацией ментальных конструкций общественного сознания. В результате творческая мысль повернулась к универсальным, вневременным парадигмам общественного бытия, что приводит к увеличению устойчивости логических конструктов сознания.

Актуальность всеобщих смыслов обозначила условия расширения жизненного пространства духа. Как следствие, этнопоэтическое сознание лезгин открывается к художественно-эстетическим явлениям восточного и западного стихосложения. Яркий тому пример - поэзия Азиза Алема. Творческий феномен поэта во многом и определил структурные характеристики лезгинской поэтической культуры второй половины ХХ века. Это обусловливает актуальность исследовательских подходов, направленных на изучение различных аспектов его многогранного творчества. Объектом исследования данной статьи является концепт «жизнь» как экзистенциальная основа поэтического мира известного лезгинского поэта.

В «Истории лезгинской литературы» на основе всестороннего анализа национального литературного процесса 1950–1960-х годов прослеживается процесс устойчивого развития жанров художественного творчества. В результате определяются условия опережающего развития поэтического творчества. По мнению автора «Истории» Г. Г. Гашарова эти условия в первую очередь были связаны с широким в нем распространением политической, философской, любовной и пейзажной лирики, с приходом в поэзию большого количества молодых талантов. В качестве примере Г. Г. Гашаров называет имена – А. Саидова, Б. Салимова, К. Азизханова, А. Раджабова, К. Рамазанова, З. Ризванова, Ш. Кафланова, Лезги Нямета, Д. Абдуллаева, Жамидина, И. Гусейнова, А. Алема, К. Мусаева, Х. Хаметовой. Молодое поколение поэтов, по мнению Г. Г. Гашарова, ушло от поэтической риторики, агитационных лозунгов, они активно начали использовать новые художественные средства, новые формы и жанры, поднимали злободневные проблемы эпохи, расширили тематический диапазон литературы. Главное место в их произведениях занимают проблемы труда, родины, воспитания нравственности.^{[1, с. 285 – 286]}.

В плеяде названных автором «Истории лезгинской литературы» поэтов особое место занимает Азиз Алем, творческий феномен которого стал отражением всего многообразия тематического диапазона этнопоэтического творчества лезгин со второй половины ХХ века. Как пишет Р.М. Кельбеханов «Азиз Алем - один из талантливых поэтов лезгинского народа. Он родился в 1938 году. Мы не ошибемся, если скажем, что бесчисленны новшества, которые он привнес в нашу поэзию. Обладая философским взглядом на жизненные перипетии, он неизменно глубоко вникает в выбранную тему и решает поставленные проблемы в произведениях, как коротких (даже в однострочных стихотворениях), так и развернутых. У него выработалась своя система образов, он и лирик и в то же время поэт эпических жанров» ^[2].

Философский взгляд на жизненные перипетии определяет экзистенциальную основу поэтического феномена А. Алема. В экзистенции жизнь дана в бытийных основаниях, в переживании которых явления жизни выстраивают идеально детерминированный символический порядок. Темпоральные характеристики этого порядка лишены того динамизма, который свойствен естественному течению жизненного цикла. Именно в символических реалиях сознания ритмы жизни могут быть схвачены во всей длительности ее временного цикла. Как следствие, факты жизни в структуре видения имеет последовательность не темпоральных ритмов, а конститутивных принципов поэтического сознания, в результате становится возможным взглянуть на жизнь с дистанции.

Жизнь на дистанцию есть следствие активности духовных волнений, через которые факты жизни включаются в присутствии как ценностно оформленные моменты единого временного целого. Дело в том, что жизнь сама по себе, в собственных темпоральных реалиях, лишена смысловой полноты, и лишь в духовных волнениях субъекта она приобретает ценностно-смысловое содержание.

Стихотворение А. Алема «Агь уьмуьр, уьмуьр .....» («Ох жизнь, жизнь...») состоит из двух строф, каждая из которых содержит по три стихотворной строки. Таким образом, единое поэтическое пространство разделено на две ровные части, представляющие духовные референции лирического начала в различных модусах аффективного состояния. Генератором этого состояния является жизнь (уьмуьр), освещенная значением абсолютной ценности.

Явленная в поле абсолютной ценности жизнь располагает некими собственными, недоступными сознанию императивами, которые в качестве бытийных устоев присваиваются человеку, но без его веления. Это определяет эмоциональный настрой поэтического духа, в реалиях которого выстраиваются полярные, противоположные подходы к одной и той же жизни.

Обе строфы произведения начинаются со слов «Агь уьмуьр, уьмуьр.....» («Ох жизнь, жизнь...»). Несущие эмоциональную нагрузку эти слова фиксируют позицию начала, через явления которого в содержательное пространство произведения «врываются» эмоционально насыщенные интенции духа, обстраивающие пространство жизни противоположными дефинициями: жизнь - горька, не стоит ломаного гроша; жизнь - сладка, бесценна:

Агь уьмуьр, уьмуьр, вуч туькьуьл я вун?!

Гьич чет кепекни гуз жеч завай ваз,

ХьайитІани захъ Кьарунан девлет.

Агь уьмуьр, уьмуьр, вуч ширин я вун?!

Гьич чет кепекни тахьайт!ани захъ,

Океан хьана хъвада даим ^{[3, с. 25]}.

Ах, жизнь, жизнь, как ты горька?!

Ни копейку не отдал бы за тебя,

Если и было бы у меня богатство Каруна.

Ах, жизнь, жизнь, как ты сладка?!

Если даже ни копейки не будет у меня,

Став океаном утолю жажду тобою.

(подстрочные переводы здесь и далеепринадлежат автору)

Жизнь, как было сказано, есть экзистенциальная основа, удерживающая бытийные смыслы человеческого существования в фазе активности. Завершение жизненного цикла означает распад устоявшейся иерархии бытийных устоев. Как следствие, явления субъектности Я, уже не фундированные цельностью его ядра, выстраивают новый, невосприимчивый к темпоральным ритмам, цикл, достоверность которого обеспечивается сущностными характеристиками небытия. Такая перспектива провоцирует экзистенциональный кризис, в переживании которого факты жизни освещаются универсальными принципами протекания физических и духовных процессов, встроенных в линейный порядок временных измерений. Сам этот порядок не может быть охвачен созерцательным взглядом, так как действенен в качестве имманентного состояния сознания. Его устойчивость есть следствие конститутивной деятельности сознания, через структуры которого моменты жизни схватываются в единстве ее временного цикла.

В осознании ограниченности жизни во времени развертываются мыслительные интенции в стихотворении «Жув уьмуьрдал кьару яз» («Сам, любящий жизнь»). Порядок встраивания материальных носителей этих интенций в семантические ряды сопряжен с активностью импульсивных ритмов, являющих ментальные конструкции сознания в поле особой напряженности.

Напряженность сознательных явлений ограничивает горизонтальное движение мысли. Она имеет вертикальное направление, определяющее условия синхронизации ритмической организации произведения и жизненного пространства. Стремительность течения жизненных мгновений обозначена понятийным значением ветра, уносящего явлений жизни в небытие:

Жув уьмуьрдал кьару яз

Агь, заз гьихьтин кар кьуна:

Уьмуьр фена гарув гваз,

Заз хиялрин зар туна ^{[4, с. 26]}.1

Сам, любящий жизнь,

Ах, как мне отомстили:

Жизнь как ветер пронеслась,

Оставив мне блеск мыслей.

«Жизнь прошла» означает выбывание смысла бытия из присутствия, в результате само присутствие, удерживающее жизненные волнения в актуальности, освещается смыслом небытия. Однако, следует отметить, что сам вербальный акт, снабжающий «жизнь прошла» достоверностью, может быть заявлен с позиции настоящего (присутствия), являющее суть Я в актуальности бытия. Поэтому слово «жизнь» в сочетании с глаголом прошедшего времени «прошла» фиксирует некую символически отмеченную содержательную точку, через которую в сознательный мир духа просачиваются смыслы, раскрывающие сценарии жизни в перспективе.

Жизнь в прошедшем времени освобождена от субстанциональной основы - внутреннего движения, как результат идея жизни схватывается в пространстве мечты, через структуры которого бытийные смыслы транслируются в неограниченную протяженность:

Агь, аламат: тепедай

Гьизвай кьезил шагьварди

Хьанвай михьиз чигедай

Тек кфилдин ялварди

Чан хкизва хиялрал

Эвер хгуз женгиниз.

...Аватна нур ракъинин

Ксанвай зи аялрал.

Ах, как странно, из-за холма

Идущий легкий ветерок,

Мольба свирели одинокой

Насквозь промокшей росой

Оживляют мысли,

Призывая к борьбе.

...Солнца луч упал

На спящих моих детей.

В пространстве мечтаний не действенны созерцательные функции, поэтому от взора скрывается эмпирически наблюдаемый мир, вследствие чего жизненные ритмы отрываются от универсальных принципов мироустройства. В результате моменты жизни растягиваются во времени, тем самым факты духа освещаются смыслом вечности. «Жизнь выходит за пределы бытия, данного природой: она уже не есть часть этого бытия лишь как биологический процесс - она преображается и находит завершение в форме «духа»» ^{[5, с. 47]}. «В форме духа» жизнь освещается смыслом вечности, вследствие чего генерируются мощные импульсивные рефлексы, схватывающие интенции духа в поле некой эйфории.

Достигнув пика эйфории, духовные интенции начинают движение «сползания вниз». Постепенное отдаление от момента эйфории обусловливает «восстановление» темпоральных характеристик времени, которые выбивают реальность духа из пространства мечтаний.

В мечтах переживается состояние, равнодушное к непрерывному течению жизни. «Вещностное» содержание этого состояния извлекается из потока сознательных актов, представляется как демонстрация полноты бытия.

Таким образом, смысл полноты бытия достигается в особых состояниях, отход от которых и фокусирует экзистенциональный кризис духа.

Стихотворение «Агь, ягъизва сафунай» («Ах, через сито пропускает») начинается с междометия «ах». Понятийное значение междометия являет в присутствие эмоционально - волевые интенции лирического Я в единстве его духовного начала. Сущностно – содержательные характеристики этого начала выстраивают иерархизированные структуры, освещенные сознанием временных измерений. В результате развертываются темпоральные принципы устройства бытия, в процессе которого над фактами духа надстраивается сплошное, содержательно уплотненное символическое поле, «выдавливающее» целостную конструкцию духовного начала из присутствия. Это есть причина производства мотивационных механизмов, схватывающих духовные явления в особом состоянии, отражением которого и является междометия «ах». Понятийные структуры междометия удерживают смысл полноты бытия, но уже в модусе воспоминания, тем самым демонстрируется власть времени над экзистенциальной основой бытия:

Агь, ягъизва сафунай

Вахтуни зи хиялар,

Гуя хъванва пияла,

Гуьгьуьл ава тавуна:

Худда авай эбеди,

Инсаф течир сафуна

Амукьзава бахтунай

Сад - кьве хиял сечме тир... ^{[6, с. 27]}

Ах, через сито пропускает (Ах как размельчает)

Время мои мысли,

Как будто выпито пиала

В вечно поднятом настроении,

В незнающем жалость сито

К счастью остается

Несколько мыслей избранных.

Уход в мечты требует концентрацию духовных сил, вследствие чего достигается состояние, равнодушное к активным, телесно данным явлениям духа. Развертывание интенциональной структуры этого состояния в качестве семантической основы поэтического дискурса определяет ценностную значимость образа ночи.

Стихотворение А. Алема «ГъвечІи баллада» («Маленькая баллада») посвящено времени, которое «входит в произведения по-разному: через прямые и опосредованные исторические, библейские, мифологические реминисценции, аналогии с природным временем, путем снятия всякой маркировки времени и.т.д.» ^{[7, с. 36]}.

Время в произведении обозначено словом «вахтуни». В наименовании суть времени облагается объективными характеристиками, не восприимчивыми к его внутреннему течению. Локализация внутреннего содержания времени делает несущественными экзистенциально данные структуры переживания, являющие субстанционально данное начало субъектности в присутствии, что и мотивирует отчуждение поэтического дискурса от грамматически оформленного лирического начала.

В объективности время располагает свойством, которое присваивается к универсальным принципам организации мироздания. Однако сами устои мироздания не во времени, потому они чужды объективности времени. Объективность времени есть представление идеальных связей, исходящих из синтетического единства смысла бытия. Бытие в целостности сопряжено с возможностями, выстраивающими экзистенциальный порядок человеческого существования. Из этого порядка выводится смысл вневременности принципов мироздания, которого лишена человеческая сущность. Развертывание этих принципов имеет следствием постепенное сужение жизненного пространства, в пределах которого бытие человека приобретает индивидуально определенную сущность. «Человек в круге его проблем – достойнейший объект художественного мышления, возвращенный литературе ХХ века литературой экзистенциальной ориентации» ^{[8, с. 26]} - пишет исследователь экзистенциальной традиции в русской литературе В. В. Заманская.

Таким образом, через объективные характеристики времени в поэтическое пространство вбрасываются смыслы, встраивающие отдельные эпизоды жизни в ритмы настоящего. Порядок их «расположения» в структурах видения определен не ритмической последовательностью жизненных волнений, а темпоральными моментами самого потока сознания. Потому их именно рядоположение (а не последовательность) обусловливает необходимость присутствия в поэтической конструкции стихотворения разных грамматически оформленных, освещенных наименованием носителей жизненного цикла, каждому из которых присваивается тот или иной эпизод жизни. В результате на эпизодах из жизни горца, жениха, молодой девушки, матери освещается необратимость событийных процессов жизненного цикла во всей его длительности. Двигателем этих процессов является время, которое «свое богатство»

Халича хьиз вегьизва

Физвай касдин к1вачерик

Ва, эхирни, кІунчІар хьиз

Гадарзава къужахдиз,

Жегьил рушан къужахдиз

Диде жери мукьвара ^{[9, с. 34]}.

Словно, как ковер бросает

Под ноги идущего человека.

Нет, наконец, как букет цветов

Бросает в объятия,

В объятия молодой девушки,

Которая скоро станет матерью.

Как мы видим, в стихотворении время имеет аналогии с природным временем, оно не затрагивает бытийно данные реалии жизненного пространства. Его темпоральные ритмы, освещенные сущностными характеристиками смысла вечности, выстраивают некую единую символическую линию, являющую волнения жизни в строгой последовательности ее событийно обусловленных эпизодов. Рождение, женитьба, смерть есть явления, присущие жизненному циклу не только отдельно взятого горца, жениха, невесты, а всего человеческого рода.

Таким образом, созданные в 1960 – 1970 - х годах стихотворения А. Алема отражают социокультурные явления, определившие условия трансформаций структурных основ поэтического творчества. Результатом этих трансформаций стало активное обращение поэтов к бытийным проблемам человеческого существования. Одной из этих проблем является проблема кратковременности жизни, которая и определила экзистенциальную основу художественного творчества известного лезгинского поэта.