The Theme of Bread in Terms of the Axiological Potential of Contemporary Mari and Chuvash Prose

Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, respublika Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Other publications by this author

Вопрос о ценностных ориентациях литературы в последние годы входит в круг самых обсуждаемых в современной отечественной филологической науке вопросов ^{[4; 14; 10; 11; 12; 13]}. Все большую актуальность приобретает и аксиологическая парадигма национальных литератур Поволжья ^{[3; 6; 7; 8; 15]}, однако пока все еще остается малоисследованной областью регионального литературоведения.

Ценностно-смысловой потенциал современной марийской и чувашской прозы высвечивается в произведениях, посвященных разным темам и раскрывающих разнообразную проблематику. Особую значимость в концептуально-смысловом плане приобретают тема хлеба и связанный с ней образ хлеба. Хлеб – не только вечная универсальная, но и вечная народная, не только материальная, но и нравственно-этическая, духовная ценность. Именно в таком значении данный образ обозначен в творческом опыте марийских прозаиков Юрия Артамонова и Валерия Бердинского. Аксиологически ориентированный образ хлеба в чувашской литературе особенно ярко предстает в творческом опыте Евы Лисиной. Ценностная составляющая авторской концепции хлеба высвечивается в их произведениях на самых разных уровнях художественной структуры, например, в речи персонажа: "Нельзя быть выше хлеба!" ^{[2, с. 135. Пер. с марийского здесь и далее наш – Р.К.]} (это слова одного из персонажей рассказа В. Бердинского "Хлебные валки"). В рассказе Евы Лисиной «Кусок хлеба» на аксиологическую парадигму восприятия читателя ориентирует известная присказка чувашей «Нет ничего дороже хлеба» ^{[9, с. 143]}, с которой начинается произведение.

Предметом конкретного анализа в данной статье является ценностная природа образа хлеба в рассказах марийского писателя Юрия Артамонова «Весомый каравай» и чувашского писателя Евы Лисиной «Кусок хлеба».

Интерес Ю. Артамонова к словообразу «хлеб» обозначился уже в начале 1980-х годов. С ним связан целый ряд его произведений: рассказы «Весомый ка­равай» («Перкан кинде», опубли­кован в 1984 году и концептуально связан с характером литературной жизни начала «перестройки»), «Хлеб» («Кинде», 1981) и «Каравай хлеба» («Кинде сукыр», 1986), повесть «Хлебного тебе обилия!» («Киндет перкан лийже!», 1980), которая впоследствии была переработана и опубли­кована в 1988 году под названием «Каравай» («Сукыр»). Их отличает общность тематики и авторских оценок, которая наиболее отчетливо обнаруживается в повести «Хлебного тебе обилия!» и рассказе «Весомый каравай». Авторская мысль в повести «Хлебного тебе обилия!» следующая: с хлебом связано счастье человека, поэтому надо на­учиться видеть и беречь это богатство, за хлеб надо сражать­ся, он требует большого труда. В этом произведении Ю. Артамо­нова, действительно, все «вертится» вокруг мысли о хлебе, сюжетные движения исключительно связаны с образами тех, кто его выращивает. Все это присутствует и в рассказе «Весомый каравай», который по своему содержанию, несмотря на малую форму, отличается масштабностью и глубиной обобщения жизненного материала.

Рассказ "Весомый каравай" начинается словами повествователя о хлебе, образ которого постепенно выводит писателя к осмыслению жизни марийской деревни, жизни крестьянина-труженика и народных ценностей; в связи с этим собственно повестовательная (событийная) стратегия текста дополняется множеством описаний, размышлений и переживаний персонажей (особенно центрального персонажа рассказа – Прокоя), истоки которых в деревен­ской действительности.

Описания, данные в экспозиции рассказа, демонстрируют особенности быта сельской семьи, ее домашней обстановки, утренних забот хозяйки дома. Особое внимание уделено тому, как печется хлеб; через отношение к этому процессу рисуется поэтизированный образ трудолюбивой деревенской женщины, оберегающей, сохраняющей издавна сложившееся в народе искусство хлебопечения: «В Яштыродо только она одна умела выпекать такой весомый каравай: мягкий, красивый, вкусный. <…> Не хлеб – а медовый пряник, мягкий калач» ^{[1, с. 250]}. В восприятии повествователя красоте хлеба сродни красота платья марийской женщины, сконструированного ею с какой-то особенной любовью (с такой же, как и к выпекаемому ею хлебу): «А платье ее выглядит так: обшиты тесьмой, вышиты воротник и планка у ворота, а далее книзу везде идет белый цвет. Внизу сначала прошита прошва, затем кумачовая ткать, а кумач-то – красно-алый, такой сейчас ни в какой лавке не найдешь. За ним снова прошва, белая, как молоко» ^{[1, с. 261]}.

Следующие описания (жизнь Прокоя после войны, его комбайн, дом, дети, восход солнца, работа комбайна в поле и т.д.) призваны показать неповторимый стиль деревенской жизни, ритм и порядок которой сообразны за­конам природы, а также связь трудовых и нравственно-этических традиций народа. Прокой вспоминает старинное народное изречение, связанное с уважением к хлебу: «Хлеб собирают стоя, только тогда он будет весомым» ^{[1, с. 263]}. Так писатель постепенно переводит взгляд читателя с хлеба, который на столе, на труд­ную работу хлебороба в поле, побуждает его к размышлениям об условиях, от которых зависит «весомость» каравая: хлеб не любит людей ленивых, недобрых, равнодушных.

Привычный, давно устоявшийся ритм деревенской жизни подчеркивается и композиционным рисунком рассказа, в частности, его временной составляющей. Сюжетная основа произве­дения связана с одним днем из жизни центрального персонажа, его семьи – с четырех часов утра до позднего вечера. Следующий день, о котором Ю. Артамонов говорит в концовке рассказа, удивительно похож на предыдущий; краткий рассказ о нем лишь углубляет мысль о праведности и неостановимости деревенской жизни, насыщенной работой, заботами и размышлениями.

Основное событие из повествовательной части сюжета – съемки филь­ма с участием Прокоя, которые представлены в произведении как идущая извне попытка нарушить ровное течение мыслей и чувств, безукоризненный жизненный распорядок героя, в том числе порядок его бытовой жизни. Ничего не понимая в происходящем, Прокой с укором смотрел на людей, приехавших из города, помешавших ему в его работе, и искренне завидовал работающим в этот момент другим комбайнерам, желал в мыслях скорейшего «освобождения». Причину страданий Прокоя, много раз в ходе съемок поднимавшегося на комбайн и спускавшегося с него, автор обозначает в его внутреннем монологе: «Легче работать, чем так мучаться» ^{[1, с. 256]}. Его тяготит все, вплоть до одежды и пове­дения этих людей; все происходящее диссонирует с его личным опытом и миром деревенской жизни. Даже красный вымпел, привезенный ему как лучшему работнику, кажется бесполезной и чужой игрушкой. Разговаривая с людьми, Прокой мыслями и чувствами совсем в другом мире, он в любимой работе – в связи с этим на окружающих он производит впечатление не совсем нормального человека, не уверенного в себе.

Киносьемки кое-что изменили в его жизни (привели его к серьезным размышлениям о собственной жизни и семье, об уважении к себе и другим, пробудили в нем саморефлексию и стремление к познанию нового и незнакомого). Но в главном (отношении к труду и хлебу) герой по-прежнему прочен и основателен, он умный, толковый и ответственный работник, пожалуй, с одной разницей, что он еще больше укрепился в мысли о целесообразности и важности своего труда (труда хлебороба) и своей жизни.

В рассказе есть попытка осмыслить бытовой материал с нравственно-философских позиций: писатель размышляет о труде как о великой силе в жизни человека, о хлебе как о главном жизненном богатстве, о хлеборобе как о хозяине и хранителе земли, жизни (не зря в конце произведения герой уже не просто Прокой, а Прокопий Игнатыч – полное именование персонажа подчеркивает безусловную значимость его как человека и труженика).

Рассказ неслучайно начинается и заканчивается образом хлеба. Обратимся к концовке рассказа: «Вот он, Прокопий Игнатыч, хозяин полю – только ли полю? – всей земле, кормит свой народ весомым хлебом. <…> Комбайн-богатырь, словно корабль, плыл по полю, подчиняясь рукам и разуму своего хозяина, собирая созревший хлеб, не оставляя на земле ни одного зернышка» ^{[1, с. 268]}. Кольцевое обрамление углубляет автор­скую идею о том, что вкусный хлеб («весомый каравай» – «перкан кинде», часто переводимый на русский язык как народные поговорки «Хлеб да соль!» или «Приятного аппе­тита!») на столе является результатом напряженной работы в поле, хозяйского и ответственного отношения к земле. Концовка рассказа дидактична, что подтверждается также и тем, что повествователь в ней выходит на открытый диалог с читателями: «Не ленитесь, придите и посмотрите!». Так утверждаются важнейшие народно-ценностные установки, обращенные к читателю: труд, трудолюбие, разумно-хозяйский взгляд на землю и работу на земле.

Чувашский прозаик Ева Лисина актуальную тему хлеба в своем рассказе «Кусок хлеба» раскрывает не на современном материале, как это у Ю. Артамонова, а на материале прошлого. Уже в начале произведения заявлена установка на мемуарность. Оно построено как воспоминание перволичного повествователя об одном дне из своего послевоенного детства: «Я это знаю, знаю с малых лет. Дни, когда мне удавалось поесть хлеба, остались вехами в моем детстве. <…> Вспоминается один из таких дней…» ^{[9, с. 143]}. Такое временное ограничение (один день), характерное и для уже рассмотренного нами рассказа Ю. Артамонова (характерный пример аналогичной композиции – рассказ А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича») открывает исключительную возможность создания максимально точного и конкретного рисунка времени и жизни.

Однако, кроме повествовательной перспективы взрослого человека, с «высоты» своего возраста описывающего и оценивающего поведение, состояние и общее настроение людей трагического времени, есть еще откровенно-детский взгляд, душа ребенка, воспринимающего окружающее. Соответственно в рассказе обозначаются два стилистических пласта, вытекающих из особенностей речевого мышления взрослого человека (писателя) и детской речи: «Мама учила нас всякую еду делить поровну, и мы решаем есть суп по очереди. Но ждать, когда Лизук проглотит ложку, – мучение: мы вчера ели с ней свербигу, может быть, поэтому, а может, от простуды, но губы сестры сильно распухли, она не может глотать горячий наперченный суп, ждет, чтоб он остыл, дует. Это как насмешка надо мной. Только душу травит. Не выдержав, я придумываю другой способ. Лизук безропотно соглашается. Теперь каждый ест по две ложки. Я проглатываю их мигом, потом сижу и жду. Наверное, до Лизук дошло, как я мучаюсь, она уже не дует, торопится, после каждого глотка стонет от боли» ^{[9, с. 148]}.

Такой двойной взгляд повествователя на мир и себя в нем в художественной структуре рассказа, равно как и сам образ героя-повествователя, близкого к автору (созвучные имена автора и героя – Ева и Еля; временное и событийное сопряжение жизненных обстоятельств их биографии), придают произведению исповедальный характер и проникновенно-доверительный пафос, позволяют максимально приблизить к читателю то, что происходило в прошлом времени.

Очевидно, сам трагический материал, ставший объектом изучения Е. Лисиной (послевоенная поволжская деревня в условиях голода), вызвал ее интерес к поэтике экзистенциального сознания. Герой-повествователь одновременно живет в бытовом мире и экзистенциальном пространстве. Автор обращается к экстремальной ситуации и психологическому эксперименту, а также к экзистенциальным мотивам страха, несвободы, одиночества, отчуждения от мира, сиротства, бессилия, слез, несбыточной мечты, сна и т.д. Они становятся главным способом изображения изломанного мира и изломанного сознания.

Экзистенциальная концепция бытия и человека передана, прежде всего, через образы двух девочек, которых мать, занятая на колхозном поле, вынуждена была отправить в больницу за жизненно важной справкой, заинтересовав возможностью зайти в столовую поесть хлеба. Е. Лисина показывает, что человек в этом мире («огромном поле» жизни) ничто, безвольное, бессильное и никому не нужное существо: «Для огромного поля две – только две былинки, даже слабый ветер сгибает нас, как бурьян» ^{[9, с. 150]}.

В рассказе актуализированы экзистенциальный пейзаж и интерьер. Окружающее девочек пространство – опасное, давящее на них всей своей тяжестью, готовое их поглотить. Все окружающее вызывает у героев страх и желание убежать, спрятаться, освободиться: «Ветлы села Турхан выше и темнее наших <…>. Подальше бы от них, и я тяну Лизук на середину дороги. И дорога здесь другая, хотя она покрыта пылью, а идешь по ней как по острым камням» ^{[9, с. 144]}; «Как кипяток льются лучи света. Глаза щиплет от пота. Травы бессильно расстилаются по тропинке. Горяча не только пыль, даже листья обдают жаром. <…>. Дорога бесконечна» ^{[9, с. 145]}; «Холодно в коридоре. Окна, выходящие на запад, кажутся совсем черными» ^{[9, с. 146]}; «Передо мной по краю ясного неба вверх-вниз, вверх-вниз качается солнце, и его красные лучи широким потоком ползут ко мне по железной крыше» ^{[9, с. 149]}; «Земля качается под ногами. Столовая то пропадает, то, сверкая своими окнами, ползет ко мне. Черные рамы окон стоят передо мной как ряды кладбищенских крестов. Отступаю назад» ^{[9, с. 150]}. Аналогично описывается физическое состояние героев. К примеру, так описано состояние героя-повествователя: «Я задыхаюсь, мое дыхание – словно маленькая речка, которая хочет сбросить камень, преграждающий ее течение» ^{[9, с. 149]}.

Подобные описания призваны подчеркнуть, с одной стороны, жестокую и абсурдную реальность, с другой стороны, одиночество, бессилие в ней человека. Они определяют мир за пределами родного дома «как категорию абстрактно-всесильную» и страх «как естественное эмоциональное состояние абсурдного мира» ^{[5, с. 192]}.

Сестра героя-повествователя, прозванная в деревне «дурочка Лизук», обезумевшая, как намекнул доктор, от отсутствия настоящей еды, это – предельно незащищенное существо, ибо живет бессознательно, на уровне инстинктов и рефлексов. Неслучайно в произведение включена такая фраза: «Чернота обволакивает все. И в середине этой черноты – Лизук, та, которая потеряла хлеб» ^{[9, с. 149]}.

Герой-повествователь Еля также предстает в произведении как воплощение изломанного детского сознания в изломанном мире. Она живет мечтой о хлебе. Мечта естественна для детского сознания, но мечта о двух кусках хлеба, которые могли бы сделать девочку счастливой («Ради хлеба я готова была пойти хоть на край света») ^{[9, с. 144]}, в рассказе кажется абсурдной, ибо она порождение абсурдного мира. Реальное существование героини – это сплошные неудачи, удары, уводящие ее от заветной мечты. В мире, в котором живет Еля, сознание ребенка наполнено противоестественным, рассудочно-взрослым, прагматичным началом. Признаком изломанности сознания ребенка является и экзистенциальное состояние двойничества: «Слышится чей-то дикий крик. <…> Оказывается, это я кричу» ^{[9, с. 144]}.

Осуществление мечты оказалось возможным только в волшебном сне, завершающем произведение. И только там, во сне, высвечивается естественная, нормальная природа детского сознания и поведения: «Я улыбаюсь. От этой улыбки растаивает всякая боль и наступает блаженство. <…> Я самая счастливая девочка на свете. Я жду, когда выпечется кусок хлеба…» ^{[9, с. 151]}. Сон (в нем и хлеб, и сено, и домашнее тепло) – это оппозиция суровой реальности. Слово «волшебный», сознательно поставленное автором рядом со словом «сон», подчеркивает невозможность в ней даже маленького счастья в виде куска хлеба. Таким образом, открывается ценностное значение образа хлеба: источник счастья и жизни. Одновременно автор протестует против суровой реальности, извращающей детское сознание, заставляя человека ограничивать жизненное пространство куском хлеба и рефлексом физического выживания.

Итак, в одних произведениях, как это в рассказе Ю. Артамонова «Весомый каравай», хлеб предстает как ключевое, пока еще актуальное и ностальгически репрезентируемое понятие современного мира, сильно тяготеющего к разрушению традиций; в других произведениях хлеб – это явление экзистенциальной реальности прошлого («Кусок хлеба» Е. Лисиной). При этом очевиден тот факт, что в обоих рассказах, рассмотренных нами, важной составляющей авторской концепции произведения является мысль о хлебе как источнике жизни и счастья. Но если в рассказе Ю. Артамонова эта мысль рождает образ почти идеального героя-труженика, продолжающего извечную народную традицию, созидающего эту ценность, то в рассказе Е. Лисиной, вставленная в контекст художественного описания абсурдного мира, она, сохраняя свою нравственную составляющую, начинает сочетаться с гуманистическим призывом в защиту человека, с протестом против извращения детского сознания.