Peculiar Features of the Development of the Buryat Literature in the 1920 - 1930s Based on the Example of Z. Batotsyrenov, Ts. Don, S. Tuy and B. Baradin

Amgalanova Mariya Viktorovna PhD in Cultural Studies associate professor of the Department of Cultural Research and Art Studies at East-Siberian State Institute of Culture 670031, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Tereshkovoi, 1 amgalanova@rambler.ru Other publications by this author

В многонациональной России в советский период была успешно осуществлена культурная интеграция национальных литератур, в основу которой были положены общечеловеческие ценности и усвоение реалистических традиций, а «интегрирующим началом послужили гуманистические завоевания русской классической литературы, а также гуманистические воззрения крупных советских писателей разных национальностей» ^{[5, с. 37]}. Здесь, уместно, на наш взгляд, отметить, что по сравнению с другими видами художественной культуры, в регионах литература развивалась наиболее активно, что было также связано с особенной ролью литературы, которая в социальном пространстве активно конкурирует с политикой, экономикой, идеологией. Являясь отражением жизни людей, их мировоззренческой позиции в тот или иной исторический период, литературные произведения всегда запечатлевают видения, мысли и чувства писателя, акцентируя социальные, политические, экономические и историко-культурные тенденции.

Предваряя анализ особенностей литературного творчества бурятских писателей, следует обратить внимание на некоторые ключевые факторы формирования бурятской культуры в 1920-1930-е годы. Первые послереволюционные десятилетия в истории Бурятии стали одним из наиболее динамичных периодов, когда были созданы объективные предпосылки для ускоренного развития всей социокультурной сферы: народного образования, науки, художественной культуры. Региональные особенности становления советской культуры характеризовались как реализацией общих для всей отечественной культуры задач (ликвидация неграмотности, атеизация, установление социального равенства, формирование общества образованных трудящихся масс), так и конкретных, специфических только для нашего региона. На наш взгляд, они заключались в уникальности духовной культуры бурятского народа. Будучи частью непростой и драматичной судьбы Великой степи, самобытная и яркая культура номадов вобрала в себя достижения Запада и Востока. Национальная компонента, отличающаяся стабильностью и устойчивостью, получила закрепление в культурных традициях, которые выражали эстетические и нравственные ценности бурятского народа.

Идея создания национальной по форме и социалистической по содержанию культуры на начальных этапах способствовала сближению народов России и культурной интеграции бурятского народа, давала неограниченные возможности ускоренными темпами преодолеть все пережитки патриархально-родового строя, свойственные общественной жизни Бурятии начала XX в. Реализация этой несомненно важной задачи была осуществлена посредством формирования социокультурной среды (школы, музеи, клубы, библиотеки, театры), подготовки национальных кадров художественной культуры, которых в Бурятии ранее не было (актеры, режиссеры, композиторы, писатели и т.п.). Кроме того, особенное внимание уделялось сохранению и трансляции символических маркеров национальной идентичности.

Но с другой стороны, культурная жизнь Бурятии в эти годы характеризовалась острой идеологической борьбой по вопросам культурного строительства, столкновением «старой» и «новой» культур. Жесткое идеологическое централизованное управление привело к деструктивным процессам, проявившихся в основном в двух аспектах. Во-первых, в общественной и политической жизни конца 1920-х – начала 1930-х гг. доминировал вульгарно-классовый подход в оценке общественно-политической и культурной деятельности бурятской интеллигенции, следствием которого стало то, что большая ее часть была обвинена в контрреволюционной деятельности и репрессирована. Основным критерием для подобной оценки становились так называемые панмонгольские взгляды Ч.-Л. Базарона, Ж. Батоцыренова, Б. Барадина, Ц. Жамцарано, Д.-Р. Намжилона, С. Туя и других. Во-вторых, классовые и идеологические конъюнктуры коснулись использования культурного наследия. В условиях утверждения авторитарной власти отрицательно оценивались мировоззренческая и художественная ценность буддийской культуры, произведения дацанского искусства, старомонгольская письменность, традиции и обычаи шаманизма. Были национализированы, а затем разрушены или использованы не по назначению практически все культовые здания. Традиционные праздник Сагалган, обряды обо тахилга и тайлаган, мистерия Цам были фактически запрещены.

Что касается непосредственно бурятской литературы, то ее зарождение и развитие тесно связано с социально-политическими событиями становления Советского государства. Однако это не означает, что ее история восходит к 1923 г. – году образования Бурят-Монгольской АССР. Исследование литературных фактов показывает, что процесс формирования бурятской литературы начался гораздо раньше. Так, к началу XX в. она была представлена классическими буддийскими богословскими, медицинскими, юридическими, историческими памятниками на старомонгольской письменности, но практически не имела светских письменных традиций, а также профессиональных писательских кадров. Начиная с 1905 г., когда первая русская революция, по словам А.Б. Соктоева, всколыхнула «окраины страны… сыграла огромную роль в раскрепощении духовных и творческих сил ранее угнетенных народов, явилась мощным толчком в становлении у них художественной литературы» ^{[11, с. 279]}. С этого момента появилась социально новая литература, которая отражала современные тому времени процессы.

После Октябрьской революции наряду с преобразованиями социальных основ, проходил процесс формирования новой культуры, в которой ведущая роль отводилась именно литературе. Историко-культурная ситуация потребовала от национальных литератур выдвижения на первый план событий классовой борьбы, социальных конфликтов, пояснение судеб их участников. Не была исключением и Бурятия, в которой огромную массу людей, не понимавших политической сути происходивших событий и роли простого человека в них, необходимо было вовлечь в исторический процесс.В этих условиях, когда «личные катастрофы и неурядицы, трагические финалы жизненных судеб приобретали внеличный ("надличный", "сверхличный") оттенок … Процесс формирования личности не имел и не мог иметь характера замкнутого, семейно-изолированного, отъединенного» ^{[4, с. 35]}, поэтому центральной темой становились не столько судьба индивидуальной личности, сколько общее состояние мира. Эта «социально новая литература» бурятскими литературоведами была определена как литература бурятского просветительства ^[6], а позднее как буржуазно-националистическая литература ^[11].

В первые послереволюционные годы еще не было четко выстроенной идеологической программы в вопросах культурного развития и роли литературы в этом процессе. Поэтому большинство писателей выступали за т.н. «чистое искусство», провозглашая моральную и духовную свободу интеллигенции и творчества от власти (А. Белый, Е. Замятин, А. Изгоев). В таком же контексте понимали назначение литературы и бурятские писатели, для которых произошедшие кардинальные перемены, предоставляли широкие возможности для реализации «национального вопроса».

Однако Постановлением Политбюро ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 г. «О политике партии в области художественной литературы» была поставлена точка острым дискуссиям о путях развития культуры и литературы. В ней отмечалось: «как не прекращается у нас классовая борьба вообще, так точно она не прекращается и на литературном фронте. В классовом обществе нет и не может быть нейтрального искусства, хотя формы классовой значимости вообще, и литературы в частности, бесконечно более разнообразны, чем, например, формы классовой значимости политики… Распознавая безошибочно общественно-классовое содержание литературных течений, партия в целом отнюдь не может связать себя приверженностью к какому-либо направлению в области литературной формы. Руководя литературой в целом, партия также мало может поддерживать какую-либо одну фракцию литературы» ^[10].

Исходя из классовой установки, рождается лозунг «союзник или враг», обусловивший формирование негативного отношения к деятельности ведущих идеологов бурятской культуры. Источником такой политики становилось не столько непримиримое отношение к непролетарским трудовым слоям общества, сколько политические взгляды бурятской интеллигенции, в которых нашли отражение идеи буржуазных реформаторов, анархистов, эсеров. Но, с другой стороны, власть осознавала, что донести социалистические идеалы и ценности нового строя невозможно без привлечения образованных представителей дореволюционной интеллигенции. К концу гражданской войны ее взгляды на советскую власть изменились: заметно ослабли настроения радикального толка, многие осознали бесперспективность продолжения борьбы с большевизмом. Значительная часть бурятской интеллигенции Б. Барадин, Ц. Жамцарано, П. Дамбинов, А. Доржиев, Э.-Д. Ринчино приняли советскую властью. Занимая нейтралитет в политике, они стремились помочь своей стране и своему народу восстановить экономический и культурный потенциал.

Творчество любого писателя отражает историко-культурную ситуацию, общественно-политическую жизнь, но также в нем отражается субъективный мир автора, особенности его мировоззрения, отношение и оценка происходящих событий. В этом контексте творческая биография и общественная деятельность писателя представляет собой зеркало эпохи, рассмотрение которой позволяет ответить на многие вопросы историко-культурного плана.

Жигжитаб Батоцыренович Батоцыренов (1881-1937) – член Союза советских писателей, общественный деятель, занимал разные должности в органах советской власти: был членом Агинского народно-революционного комитета и председателем Адагалигского хошунного управления (1921), членом Бурят-Монгольского Центрального исполнительного комитета и делегатом XI Всероссийского съезда Советов в г. Москва (1923), членом коллегии наркомата земледелия Бурят-Монгольской АССР (1924), центрального крестьянского комитета и городского совета г. Верхнеудинска (1926).

Помимо активной общественной деятельности Ж. Батоцыренов занимался научной, просветительской и литературной деятельностью. Он являлся ответственным секретарем оргбюро по разработке бурятского алфавита на латинице, осуществлял переводы в Литературном фонде, составителем бурятского словаря. В историю бурятской литературы Ж. Батоцыренов вошел как публицист, прозаик и один из первых поэтов. Наиболее известным его произведением является повесть о быте бурятского дореволюционного улуса «Пурга» («Санан щуурган», 1929), часть которой была опубликована в альманахе «Украшение искусного слова» в 1927 г., целиком в пяти частях – опубликована в 1929 г. на старомонгольском языке.

«Пурга» стало одним из первых прозаических произведений, в которых ярко изображены два социальных мира бурятского улуса, показана картина взаимоотношений бедных и богатых, другими словами историческая смена двух поколений. В разработке характеров автор прибегает к типичной для того времени антагонистической характеристике главных героев. Яркой отрицательными чертами наделяются представители богачей, а положительной оценки удостаивается бедняк Цырен – главный герой и дочь богача Гэндэна – Тамжад. В целом следует отметить, что образ Цырена получился статичным и невыразительным, а Тамжад показана более действенной, но вынужденной подчиняться патриархальной традиции.

Одной из сильных сторон произведения является лирическая сторона взаимоотношений Тамжад и Рабдана – сына Цырена, которая для Ж. Батоцыренов стала решением идеологической проблемы, решавшейся посредством классового единения. Однако «Пурга» вызвала критику как пронизанная идеей классового мира и гармонии, согласия между всеми бурятами, независимо от социального и имущественного положения, что с точки зрения идеологических установок априори было невозможно. Заслугой автора, кроме того, является и показ «маленьких людей», ставшей открытием в бурятской литературе. Они наделялись лучшими человеческими качествами, но ничего не могли противопоставить миру сильных. На раннем этапе становления бурятской прозы эти образы «были необходимой ступенью в развитии реалистического изображения жизни, результатом поисков первыми национальными писателями положительного героя в самой действительности» ^{[7, с. 201]}.

Цыденжап Дондупович Дондубон (1905-1938) – член Союза писателей СССР с 1935 г., член Бодонгутского сомонного совета (1922), член Президиума Гучитского хошунного исполкома (1924), заместитель председателя Мухоршибирского аймака (1927), секретарь газеты «Бурят-монголун унэн» (1928), народный комиссар просвещения Бурят-Монгольской АССР (1933), работа в Бурятском книжном издательстве (1936-1937). Большую известность получил как прозаик, сатирик, критик, публицист и переводчик.

Литературную деятельность Ц. Дон (литературный псевдоним) начал как публицист, печатая очерки в газете «Залуу малшан» («Молодые животноводы»), статьи, посвященные вопросам образования и культуры и сатирические очерки в «Унэн» («Правда»). Рассказ «Кровавая расправа» (1930) стал первой попыткой в истории бурятской литературы эпического изображения гражданской войны. Рассказ «Дело сделано» (1931) оказал влияние на отражение современной действительности в творчестве Б. Абидуева, Ж. Балданжабона, Х. Намсараева ^{[5, с. 214]}. Рассказ «Лоодорийн зуудэн» («Сон лодыря», 1937) – положил начало сатирической разработке темы современности в бурятской прозе. Его перу принадлежит героическая поэма «Убгэн Жэбжээнэй мэргэн» («Старик Жэбжэнэй», 1933).

Ц. Дон – автор первой национальной повести «Хиртэhэн hара» («Затмение луны», 1932), значение которой заключается в том, что она написана в соответствии с принципами формирующегося нового творческого метода – социалистического реализма, как художественное освещение коллективизации. Это произведение стало новаторским и по форме и по содержанию и в этом контексте литературоведами осуществляется сравнительно-сопоставительный анализ с «Поднятой целиной» М. Шолохова, характеризуя эти произведения как значительные художественные документы эпохи. Становление новой жизни в бурятском улусе становится в целом центральной темой его произведений. Ц. Дону удалось очень ярко показать общественно-политические тенденции острой классовой борьбы и принятие крестьянином колхозного строя, что являлось отражением четкой авторской позицией писателя-коммуниста.

Острые проблемы классовой борьбы в деревне в условиях коллективизации получили авторскую разработку посредством драматической и двойственной по своей социальной сущности фигуры середняка. Образ Радны Цыбикова – главного героя повести – в бурятской литературе стал первым глубоко разработанным психологическим образом бурята-середняка. Двойственность героя нашла отражение во всем. С одной стороны, он честный труженик, который никогда не пользовался наемным трудом, но при страх бедности заставляет его испытывать чувство почтения перед богатыми, которые в его понимании являются умелыми и рачительными хозяевами. С другой стороны, в нем живет чувство классовой солидарности: он добровольно вступает в коммуну, но при этом очень переживает, наблюдая за многочисленными хозяйственными проблемами. Очень ярко показана сцена семейной ссоры, вызванной желанием дочери-комсомолки выкинуть из дома божницу. Апофеозом повести становится признание Радны на собрании, как врага новой жизни, пособника эксплуататорского класса. Тяжелые внутренние переживания заставляют Радну вступить в сговор с кулаками.

Заслуга Ц. Дона заключается в том, что образ ничем не примечательного главного героя выстроен в глубоком постижении его внутренней противоречивой сущности, постоянной душевной борьбы, являющейся отражением общественно-политических событий того сложного и противоречивого времени. Писатель исторически точно и психологически достоверно изобразил не только черты бурятского середняка, но и в том, что «в образе Радны получили верное отражение типические черты середняка вообще, взятого как социальный тип безотносительно к национальной принадлежности» ^{[7, с. 225]}.

Повесть «Брынзын санха» («Отрава от брынзы», 1935) также заняла достойное место в истории бурятской литературы с точки зрения формирования нового человека – положительного героя. Повесть стала первым опытом многопланового эпического произведения с одновременным развитием нескольких сюжетных линий и характеризуется как лучшее произведение тех лет. В этом произведении также видна четкая и ясная авторская позиция в изображении современной ему действительности. Одним из главных достоинств данного произведения является становление образа «новой» женщины. Дольжон обыкновенная труженица, мастер своего дела, какими были большинство женщин в бурятском колхозе. Ц. Дон показал нравственную и как того требовали идеологические установки политическую зрелость героини, проявившиеся в трудной ситуации.

Ц. Дон начал работу над романом «Туужа соо» («В сосновом бору»), который был утерян в 1937 г. ^{[3, с. 51]}. «Туужа соо» мог бы стать первым бурятским романом, написанным еще до войны. Следует отметить, что произведения Ц. Дона не вызывали критической и идеологической оценки, однако он не избежал обвинений в контрреволюционной деятельности.

Петр Никифорович Дамбинов (1892-1938) – видный общественно-политический деятель, один из основоположников бурятской литературы и бурятской критики, член Союза писателей СССР. Учитель Онхотойского двухклассного училища (1913-1915), председатель Иркутского отдела Бурятского национального комитета, председатель Бурятского учительского союза, председатель Бурят-Монгольского народного революционного комитета (1917-1922). При его непосредственном участии создавался национальный театр, осуществлялась профессиональная подготовка кадров в области литературы и искусства. В октябре 1922 г. как активный член партии эсеров был арестован, однако в опубликованном открытом письме в «Правде» П. Дамбинов заявил о своем выходе из этой политической партии. Несмотря на это, в 1937 г. именно участие в партии эсеров стало ключевым пунктом обвинения ^[9].

Практически вся деятельность П. Дамбинова была связана с работой в Бурятии. Возглавляя Художественную секцию Бурятского ученого комитета, им были собраны десятки рукописных пьес, поставлен ряд спектаклей, осуществлен сбор фольклорных и этнографических материалов. Составление и редакция первого художественного альманаха «Уран угэсун чимэг» («Украшение искусных слов», 1927) совместно с Б. Барадиным стало заметным явлением в истории национальной литературы. Большая работа была проделана по подготовке и проведению I съезда бурятских писателей (1924), принимал активное участие в работе совещания писателей Восточной Сибири (1935), Первом всесоюзном совещании по переводу (1936), в качестве руководителя провел творческую командировку по регионам и республикам Советского Союза, знакомя с художественной деятельностью в Бурятии (1936). Путевые заметки Солбонэ Туя в ходе этой командировки характеризуются как яркие страницы развития бурятской журналистики ^{[7, с. 204]}.

В 1927 г. Бурят-Монгольским ученым комитетом была организована уникальная и единственная экспедиция по дацанам Бурятии, результатом которой стала рукопись П. Дамбинова и Р. Мэрдыгеева «Об искусстве бурятских дацанов», которая не была опубликована. Сегодня рукопись имеет несомненную историческую и культурную ценность, она написана замечательным языком тонких ценителей искусства. Известный писатель и начинающий художник представили буддийский дацан как сокровищницу культурного наследия бурятского народа, хранящую все виды искусства: архитектуру, живопись, театр, музыку, литературу. По его инициативе в 1936 г. был снят и выпущен фильм «Цам», который «отражает весь период подготовки и момент представления ламами буддийской театральной мистерии. Позднее Солбонэ Туя сделал звукозапись музыки ламского оркестра для этого фильма» ^{[1, с. 69]}. В ходе антирелигиозной кампании многое было уничтожено, поэтому в рукописи и фильме сохранилось описание того, что навсегда было утрачено.

В историю бурятской литературы он вошел под литературным псевдонимом Солбонэ Туя, который был взят по названию кружка «Солбон», членом которого он был еще в годы учебы. Первым сборником бурятской поэзии стал его сборник «Цветостепь», изданный в Чите в 1922 г., одним из лучших произведений которого является лиро-эпическая поэма «Ангара». Поэтизация Степи, воспевание идиллического мира патриархального степняка, обращение к образам, сюжетам, лексическому богатству фольклора, несмотря на популярность в народе, вызывала критику с идеологической точки зрения. Под влиянием этой критики в 1930-е гг. он переделывает многие поэтические произведения с новых позиций. Значительной редакции подвергается и «Ангара».

Заметный след он оставил и в прозе. Его перу принадлежат рассказ «Сэсэг» (1927) – первое наиболее крупное прозаическое произведение, «Цырен» (1935) – большой рассказ, который литературоведами относится к жанру повести, стал первым в разработке детской тематики. В 1935 г. Солбонэ Туя начал писать роман, посвященный 20-летию Октябрьской революции, однако завершить его он не смог. По словам его современников в романе были использованы автобиографические материалы. Изъятая при аресте рукопись, посвященная психологическим изменениям в сознании старшего поколения бурятской интеллигенции в предреволюционный период, скорее всего безвозвратно утрачена ^{[3, с. 37]}. Архив П. Дамбинова не сохранился.

Перу Солбонэ Туя принадлежит пьеса «Оюн Билик» о революционных событиях и гражданской войне, написанная на основе реальных фактов и событий. Одним из главных достоинств пьесы стал показ участия в революционных событиях женщины-бурятки. В.Ц. Найдаков полагает, что в создании образа Оюун Билик автор использовал биографические данные первой женщины-коммунистки Бурятии М. Сахьяновой ^{[7, с. 114]}. Пьеса была представлена в театральном сезоне 1935/1936 Государственного бурятского драматического театра. Пьесе была дана неоднозначная оценка, поэтому она была снята с репертуара, типографский набор пьесы уже подписанной к печати, был рассыпан. Кроме того, пьеса стала одним из пунктов состава обвинения П. Дамбинова в контрреволюционной деятельности ^{[9, с. 43]}.

Наиболее неоднозначной фигурой в истории культуры Бурятии является Базар Барадиевич Барадин (1978-1937) – лектор на восточном факультете Санкт-Петербургского университета (до февраля 1917 г.), один из основателей народного театра в Аге, первый Наркомом просвещения Бурят-Монгольской АССР (1923-1926), Председателем Бурятского ученого комитета – первого научного учреждения Бурятии (1926-1929). Его вклад в развитие отечественной науки и бурятской литературы поистине неоценим. Его перу принадлежат более ста статей, рецензий, описаний экспедиций, научных трудов и художественных произведений. После командировки в Тибет Русским комитетом при Академии наук по изучению Средней и Восточной Азии им были опубликованы научные труды «Путешествие в Лавран», «Цам Миларайбы», «Заметки о путешествии 1905-1907 гг. в северо-восточную окраину Тибета», которые поставили его в первые ряды ученых-востоковедов. Научная работа Б. Барадина была высоко оценена научным сообществом России: ему была присуждена премия им. Пржевальского, он был принят в члены Российского географического общества. Научные статьи, освещавшие проблемы этногенеза, истории, языка, национальных традиций и быта монгольских народов не потеряли научной ценности и актуальности и сегодня. Литературное наследие Б. Барадина включает поэтические, прозаические и драматургические произведения, среди которых наиболее известными являются поэма «Буряад монголой уг гарбалай домог» («Легенда о происхождении бурят», 1922), стихотворение «Ехэ саг» («Великое время», 1927), рассказ «Сэнгээ баабай» («Отец Сэнгэ», 1927), пьесы «Жэгдэн» (1919), «Шойжит хатан» (1920), «Ехэ удаган абжаа» («Великая сестрица - шаманка», 1921).

Б. Барадиным был задан достаточно высокий художественный уровень в зарождавшейся бурятской литературе. Его творчество до сих пор вызывает живой интерес, становясь предметом дискуссий с точки зрения идейно-политической направленности и художественного выражения. В своем творчестве Б. Барадин стремился синтезировать исторически конкретное изображение реальных событий современности с откровенным авторским вмешательством в судьбы героев, с широким использованием условных приемов. Он впервые в бурятской литературе применил «трехмерное» изображение действительности, когда герои и события воспроизводятся в отношении к настоящему, прошлому и будущему. Наибольший интерес, на наш взгляд, представляют драматические произведения. Его перу принадлежат комедия, историческая драма и поэтическая стихотворная драма, обусловив углубление и расширение жанрового разнообразия национальной драматургии.

Комедия «Жэгдэн» (1919) стала первой многоактной бурятской комедией, пользовалась успехом у зрителей, имела положительные оценки критиков, поэтому достаточно часто ставилась не только на улусных сценах, но и на сцене Государственного бурятского драматического театра вплоть до 1937 г. Положив в основу пьесы жизнь реального богатого старика, чье поведение, причудливые выходки и слабости, давали богатый материал для множества анекдотов, Б. Барадин осуществил попытку художественного осмысления сложной и противоречивой эпохи кардинальной ломки старинных укладов, вступления в новую историческую эпоху, подведения итогов прошлого. Оригинальный подход показа соцокультурной жизни бурят конца XIX в. заключался в использовании этнографических примет и деталей, которые были органично вплетены в ткань действия, способствуя созданию яркого образа и действующих лиц, и показа жизненных ситуаций.

Исследователь бурятской литературы А.Б. Соктоев считает, что Б. Барадин как писатель буржуазно-националистического течения в этом произведении «проповедовал тесный "дружественный" союз между эксплуататорами и эксплуатируемыми» ^{[11, с. 300]}. Он отмечает, что автор специально уходил от критики современного нойонатства, поскольку был проводником класса национальной бурятской буржуазии. Мы считаем, что современное прочтение пьесы показывает, что в целом она была направлена на воспитание в зрителях не только желания высмеять мир царских чиновников, местных ставленников, но и ненависти уходящему эксплуататорскому строю. Сама действительность и значительность социального содержания пьесы дали Барадину тот эпический материал, в обостренных конфликтах которого он не только вскрыл источники драматических столкновений, но и реальным ходом событий способствовал «отрезвлению» зрителей, освобождению их от старых иллюзий. При этом, полагаем, что А.Б. Соктоев прав в том смысле, что эта комедия не выводила к эпическому показу состояния мира, но она наметила острый социально-философский конфликт. В сравнении с другими произведениями того времени, она обладала более совершенной действенной линией и более углубленным изображением отрицательных персонажей.

Абсолютно новым литературным явлением стала историческая драма «Шойжид хатан» («Шойжид», 1920). Многие герои – реальные исторические лица, поскольку драма повествует о действительных исторических событиях 1802-1807 гг., когда по царскому указу заселялись земли забайкальских бурят переселенцами из европейской части Российской империи: в частности, Дамба Рэнсын (тайша 1786-1804 гг.) – внук первого тайши одиннадцати хоринских родов Шодо Болтирокова и Годохин Шойжид – дочь богача и жена престарелого тайши.

В пьесе правдиво нарисованы быт и нравы нойонов и лам, общность их интересов, раскрыта закулисная сторона сделки между бурятской верхушкой и высокопоставленным царским чиновником, приехавшим из Санкт-Петербурга. Также в пьесе показана жизнь и личная драма героини – властной и своенравной женщины, стремившейся еще при жизни престарелого супруга подготовить почву, чтобы после его смерти занять пост Хоринского тайши. Кроме сцен, которые способствуют развитию главной сюжетной линии, в пьесе «много "проходных" жанровых сценок, в которых проявились наблюдательность автора, умение наделить персонажи живыми черточками, подметить и оттенить индивидуальные особенности того или иного персонажа» ^{[6, с. 91]}.

Образ своевольной и властной Шойжид понятен и действенен. Перед зрителями предстает своенравная женщина, которая по сравнению со статичными, обыкновенными и даже примитивными ламами и нойонами оказывается главной действующей силой первой части. Личный конфликт героини с Галсаном воспринимается как конфликт общественно-политический, идейный: в нем показана неразрешимость противоречий, которые приведут ее к гибели. Она стремится к тому, чтобы не отдать Тугнуй – ее родовые земли – русским переселенцам. Поведение Олзобоя нетипично для поведения простого арата того времени. Он не смог покорно покинуть родные места и оставить безнаказанными виновников бед простого народа. Угрозы и избиение русского инженера, с одной стороны, обернулись жестоким наказанием самого Олзобоя и его девушки Сэсэг. С другой стороны, этот поступок приводит героя к пониманию себя как человека творящего, созидающего себя и свой мир, как личности, имеющей право на свободу и свободное волеизъявление. Такой акцент, придание такого смысла личности простого героя отвечали лучшим этическим и эстетическим устремлениям времени.

В принципе сюжетные линии Шойжид и Олзобоя идут параллельно, ни один из них не мирится со своей судьбой и судьбой своей родины, они героически сопротивляются ударам судьбы. Разное мировоззрение, обусловленное разным социальным статусом героев, в целом настраивает на сложную, образно-философскую проблематику всей драмы. Герои второй части пьесы – простые люди, жертвы властных устремлений Шойжид. Именно это обстоятельство определяет композиционное построение всей пьесы. Первая часть осталась незаконченной: зрители не узнали, добилась ли Шойжид того, к чему так упорно стремилась. Известие о ее дальнейшей судьбе вложено в уста старика Холхоя, ее жертвы: «… тайшой хотела стать Шойжид, но Галсан обманул ее и сам стал тайшой». В этом заключена мораль всей пьесы: Шойжид стоит грудью за свои интересы, а Олзобой – за народные. Поэтому финал второй части пьесы – оптимистичен, в нем взрыв чувств, ликование по поводу наказания бурятского и русского чиновников, обретение свободы и веры в себя. В целом эта часть отличалась большей выразительностью, где были «воссозданы картины народной жизни, печальная участь тех, кому приходилось уходить с дедовских земель, возмущение бедноты и пока еще не осознанное, стихийное выступление ее против союза бурятских богачей и русских чиновников» ^{[8, с. 43]}.

Читая пьесу, на первый взгляд может показаться, что герои драмы конфликтуют друг с другом: Шойжид с Галсаном, Олзобой с русским инженером. Но реально они сталкиваются с тенденциями эпохи, с колониальной политикой царской России. Поэтому наиболее ярко и выпукло характеры героев обнаруживают себя в определенном своеволии, которое присуще не только родовитым нойонам, ламам и представителям царской власти, но и простым аратам – Бадме и Олзобою. В этом своеволии Б. Барадин, на наш взгляд, стремился показать символ человеческого права на свободу.

В этом произведении, как и в лучших пьесах советских драматургов, утверждалась зависимость сознания героев от сложных социально-политических процессов и расстановки общественных сил. В целом идея драмы заключалась в том, что бурятские богачи по своему усмотрению распоряжались судьбой народа. С точки зрения традиций европейской драмы, пьеса, возможно, не выдерживает строгой критики, поскольку в ней драматический конфликт не развит, она растянута и малодейственна. В.Ц. Найдаков полагает, что Б. Барадин, будучи человеком «высокой европейской и восточной образованности, сознательно или интуитивно создал пьесу в духе эстетики народной эпической драмы» ^{[6, с. 92]}, восходящей к эпической драме Б. Брехта.

Яркий национальный колорит, который был достигнут благодаря точному этнографическому воспроизведению обрядов, воссозданию образов действительно живших людей, критическому изображению представителей царской администрации и бурятской знати и сочувственному отношению к простым аратам. Пьеса, поставленная на сцене Агинского театра в 1920 г., имела «шумный, надолго запомнившийся успех… все это было внове и привлекало внимание, западало в душу бурятского зрителя той поры» ^{[7, с. 93]}.

В поэтической драме «Ехэ удаган абжаа» («Великая сестрица шаманка», 1921) – еще одном новаторском произведении Б. Барадина – автор достоверно передал социально-политическую атмосферу XVIII века. Это знаменательное историческое событие неординарным общественным деятелем Б. Барадиным было соотнесено с современными ему историческими процессами 1920-х гг. и со всей исторической протяженностью в целом. 1917 – начало 1920-х гг. стало важнейшим узловым моментом истории Советского государства, когда окончательный разрыв с прошлым и строительство новой жизни происходили одновременно.

А.Б. Соктоев полагает, что время написания пьес «Шойжид» и «Великая сестрица шаманка» было периодом «отчаянной борьбы бурятского буржуазного национализма за претворение своих сепаратистских устремлений, период его агонии в связи с нежелательным для него историческим развитием событий (крах атамана Семенова, японской интервенции, колчаковщины, крушение иллюзий даурского периода борьбы за создание "Великого монгольского государства"). Одним словом, это был период не только наивысшего подъема надежд и упований бурятского буржуазного национализма, но и начала их спада. Национализм, возникший на бурятской почве, впервые почувствовал, что почва под его ногами заколебалась» ^{[11, с. 355]}. Однако анализ исторических фактов, документов, писем, протоколов различных заседаний и съездов свидетельствует, что для общественных деятелей Бурятии, в частности Ц. Жамцарано и Э.-Д. Ринчино, на чью антисоветскую и панмонгольскую деятельность ссылается автор, ничего в этом времени не было драматического и трагического. Тяжелый и сложный в политическом плане 1919 г. сменился годами плодотворного революционно-политического и научного творчества ^{[1; 12]}.

Что касается литературного творчества Б. Барадина, то А. Б. Соктоев полагает, что «в своей предсмертной агонии литература бурятского буржуазного национализма, впервые за свою небольшую историю развития… при котором ее трагическое ощущение современности… в отчаянии исторгает из своих глубин последнюю "героическую" ноту, стремящуюся во что бы то ни стало спасти раскалываемую на части "национальную целостность", но эта ее "героическая" нота захлебывается в подспудном сознании неизбежной своей обреченности и поражения» ^{[11, с. 388]}.

Однако прочтение пьесы в соответствии с соотнесением исторических событий показывает, что ее действие апеллирует к реальному настоящему – гражданской войне, интервенции, семеновщине и ближайшему будущему, которое в монологах героев мыслится светлым и радостным, в противоположность мрачному, лишенному какой-либо ценности настоящему. Тем самым, на наш взгляд, Б. Барадин отразил главную художественную драматургическую задачу: расширить сознание зрителя, показать ему события, происходившие в далеком прошлом и научить его в открывшейся перспективе увидеть и оценить не только прошлое своего народа, но и его настоящее время.

Критики литературного творчества Б. Барадина считали, что, изображая прошлую историю бурят, в обличениях царской политики, он выступает против большевиков, вызывает антирусские настроения ^{[11, с. 389, 12, с. 231]}. Для подтверждения данного тезиса приводятся монологи героев пьес «Шойжид» и «Великая сестрица шаманка», понимаемые как «лебединая песня умирающего бурятского буржуазного просветительства» и как стремление «объединить интересы богатых и бедных бурят общей ненавистью к великому русскому народу» ^{[11, с. 393]}.

Однако объективное и беспристрастное прочтение пьесы показывает, что указанного подтекста антирусской направленности и призывов к борьбе с большевиками здесь нет. Даже слова из монологов Эреэхэн и Бадана: «Вновь подвергнетесь нашествию врагов, снова будете неимоверно страдать», «Не попадать под пяту многочисленных русских» в целом не говорят об этом. Кроме того, монолог Б. Туракина, как и реплики героев пьесы «Шойжид» показывают, что Б. Барадин отнюдь не игнорировал классово-дифференцированный подход, примерами которого могут служить слова Олзобоя: «Не русские переселенцы виноваты. Виноваты русские чиновники и наши нойоны… Русские цари и чиновники обирают нас аратов» и Старика: «Наши мысли, что русские цари и чиновники беспокоятся о нас, оказывают нам разные милости – неправда. Наоборот, подарив награды и дэгэлы нашим нойонам, нас, простых аратов, обирают» автор противопоставляет простой народ – русских переселенцев и аратов эксплуататорским классам, правящей верхушке. То есть, своими пьесами Барадин давал возможность зрителям воочию увидеть эксплуатацию правящего класса и народного стремления освободиться от социального и национального гнета политики царского правительства. Кроме того, слова «антирусской» направленности автор вкладывает в уста отрицательного героя пьесы – Бадана Туракина, показывая свою позицию по этому вопросу.

Подводя итог сказанному, отметим, что, во-первых, главной особенностью становления бурятской литературы было то, что она создавалась усилиями индивидуальных авторов, что способствовало появлению нового типа писателя и стало новаторством в советской бурятской литературе, в корне отличавшейся по этому аспекту от дореволюционной бурятской литературы. Во-вторых, в произведениях бурятских писателей происходило становление реалистических традиций, формирование образа нового героя как того требовали социалистическая идеология. Сюжеты литературных произведений были злободневными и отражали суть эпохи. Все это нашло отражение в обрисовке конфликтов, в показе новых людей, в понимании авторов основного смысла свершенных революционных преобразований, в стремлениях начинающих писателей доступными и знакомыми средствами помочь строительству новой жизни и новой культуры, показать все это читателю и зрителю. Круг жизненных вопросов, драматического прошлого реализовывался эстетическими категориями нового времени. Писатели пытались показать, что так было, но так уже не будет.

Усилиями Ч.-Л. Базарона, Б. Батоцыренова, Ц. Дона, П. Дамбинова, Б. Барадина менее, чем за два десятилетия была создана национальная литература, сформирована жанровая система, написаны самые значительные публицистические и художественные произведения, основанные на идеях национально-культурного возрождения бурятского народа, «составившие наиболее представительную библиотеку бурятского просветительства» ^{[7, с. 12]}. Конечно, первостепенное значение в формировании бурятской литературы существенное влияние оказала русская гуманистическая, психолого-личностная, идеологическая литературная концепция, но самобытность и своеобразие было обусловлено национальным фактором.

К сожалению, все они, кроме Ц. Дона, были представителями интеллигенции дореволюционного периода, которую советские историки называли «старой» или «буржуазной», противопоставляя новому поколению, сформировавшемуся в условиях советского строя. Для новой власти они, не смотря на лояльность к советскому государству, были все же идейно чуждым элементом. «Слишком независимая, образованная и критически мыслящая она (бурятская интеллигенция) не могла быть верным союзником и проводником идей большевистского руководства в массы. Это был "продукт" старой эпохи, судьба которого в изменившихся исторических условиях была предрешена» ^{[2, с. 391]}. В конце 1920-х – начале 1930-х гг. в стране начинается широкомасштабная кампания по усилению идейно-художественного содержания произведений литературы и искусства, трагическим следствием которой становится физическое устранение талантливых писательских кадров.