Corruption and corruptionist in modern Russia

Введение

Вопросам коррупции посвящено гигантское количество литературы. Отметим здесь очень незначительную часть из наиболее доступных российскому читателю. Вопросы оценки уровня коррупции обсуждаются в работах ^{[5; 7; 9; 25; 34]}. Неоднозначная роль коррупции рассматривается в ^{[11; 21; 32; 51]}. Обзор математических моделей коррупции представлен в ^[21]. Экономический подход к преступной деятельности и обоснование невозможности искоренения корыстных преступлений приводятся в ^{[1; 13; 19; 40; 41; 43; 50]}.

Коррупция, являясь формально предметом исследования в основном только таких научных направлений как криминология, юриспруденция, социология и экономика, в нашей стране вызывает пристальное внимание и жгучий интерес представителей и политологии, и истории, и культурологии, и психологии, а также целой армии писателей и журналистов. Достаточно вспомнить, например, о вышедшей в 2006-м году книги «Коррупционная Россия», представляющей собой весьма серьезное журналистское расследование, осуществленное группой петербургских журналистов под руководством Андрея Константинова – автора получивших широкую известность литературных произведений «Бандитский Петербург» и «Адвокат».

Очевидно, что в основе коррупционного, как и других видов преступного (и не только преступного) поведения, лежит своекорыстный интерес индивида. В принципе, в существовании такого интереса нет ничего предосудительного. Во всяком случае, именно этот интерес является движущей силой предпринимательской деятельности. Вопрос заключается в том, в какой мере обществу удается направить этот интерес в продуктивное русло. Основоположница позитивного анализа коррупции Сьюзан Роуз-Аккерман отмечает, что диапазон выражения этого интереса может простираться очень широко: от продуктивной деятельности в рамках конкурентного рынка, обеспечивающего эффективное использование ресурсов, до разрушительной войны, завершающейся уничтожением той ресурсной базой, желание к овладению которой и послужило причиной военного конфликта ^{[33, с. 2]}.

Интересно отметить, что, невзирая на то чрезвычайно высокое влияние, которое оказывают на человеческое поведение менталитет и культурные традиции, взяточничество демонстрирует определенную инвариантность относительно, как отмечает Роуз-Аккерман, культурных традиций, экономических условий и политического устройства: «Мздоимство процветает примерно в одних и тех же областях… Взятки дают и берут при лицензировании видов деловой активности, при инспекции строящихся и приемке готовых объектов, при оценке экологической опасности производств и безопасности труда» ^{[33, с. 20]}.

Среди исследователей нет единого мнения по поводу определения коррупции и коррупционного преступления. Это обусловлено в первую очередь как чрезвычайно широким распространением коррупции, так и присущей ей многоликостью. Само слово «коррупция» образовано от латинского corruptio – разламывать, портить, повреждать ^{[17, с. 384]}. Одно из ее наиболее кратких определений: «злоупотребление публичной властью ради частной выгоды». Более развернутое определение дается 34-й сессией Генеральной Ассамблеи ООН (1979 г.): «Выполнение должностным лицом каких-либо действий или бездействие в сфере его должностных полномочий за вознаграждение в любой форме в интересах лица дающего такое вознаграждение, как с нарушением должностных инструкций, так и без их нарушения» ^{[3, с. 235]}.

По словам Генерального прокурора РФ Юрия Чайки, в нашей стране «среди коррупционных преступлений наиболее распространены хищения чужого имущества, совершенные с использованием служебного положения, мошенничество, а также присвоение и растрата» ^[47].

Известный петербуржский криминолог Яков Гилинский перечислет те формы, в которых могут проявляться коррупционные действия: взяточничество, фаворитизм, непотизм (кумовство), протекционизм, лоббизм, незаконное распределение и перераспределение общественных ресурсов и фондов, незаконное присвоение общественных ресурсов в личных целях, незаконная приватизация, незаконная поддержка и финансирование политических структур (партий и др.), вымогательство, предоставление льготных кредитов, заказов, знаменитый русский «блат» (использование личных контактов для получения доступа к общественным ресурсам – товарам, услугам, источникам доходов, привилегиям, оказание различных услуг родственникам, друзьям, знакомым) и др. При этом он замечает, что дать исчерпывающий перечень коррупционных видов деятельности невозможно ^{[3, с. 235]}.

Здесь хотелось бы отметить, что самым низколатентным (наиболее выявляемым) и, если так можно выразиться, осязаемым видом коррупционных преступлений в нашей стране является взяточничество, проявленное в денежной форме, а самым высоколатентным – должностной (служебный) подлог ^{[17, с. 388]}. Именно поэтому об уровне коррупции принято судить по степени разгула взяточничества. При этом зачастую как-то забывают о многих других видах коррупционных преступлений. В частности, в нашей стране сложилось очень либеральное отношение к таким явлениям, как явная диспропорция в доходах крупного чиновника и его ближайшего родственника (например, чиновник декларирует относительно скромный личный доход, а его жена является долларовым мультимиллионером) либо введение юного, иногда только-только достигшего совершеннолетия, отпрыска чиновника в совет директоров (или даже назначение вице-президентом) крупной компании или банка.

Роль коррупции

Большинство исследователей, усматривая основную причину коррупции в самом государстве, различаются во взглядах, как на приемлемый уровень коррупции, так и на степень того зла, которое она привносит в общество. Представляется, что коррупция не может быть полностью истреблена ни в одном из современных государств, вследствие тех же причин, по которым экономически нецелесообразна и даже невозможна полная победа над преступностью ^{[1; 19; 42]}. Например, С. Роуз-Аккерман пишет: «Полностью искоренить коррупцию невозможно, но можно предпринять шаги для ее обуздания и уменьшения причиняемого ею вреда». ^{[33, с. 5]}.

Что касается вопроса о том, может ли коррупция способствовать повышению эффективности использования ресурсов и экономическому росту, то надо отметить, что некоторые доводы в пользу этого утверждения существуют ^{[11; 21; 32; 51]}. Дж. Лайтцель, к примеру, в работе, посвященной коррупции в России переходного периода, насчитывает семь причин, в силу которых коррупция может способствовать положительному эффекту ^[51]. В первую очередь здесь имеет смысл отметить следующие эффекты: стимулирование должностного лица к более тщательной работе, возможность обходить недействующие и нерациональные нормы и снижение издержек взяткодателя.

Невзирая на существование в некоторых случаях возможности положительного влияния коррупции на использование ресурсов, большинство исследователей категоричны в убежденности, что «…подобные ситуации не являются оправданием терпимого отношения к коррупции» ^{[33, с. 30-31.]}. Что касается России, то, к примеру, академик Т. И. Заславская уверена в том, что коррупция «… не только проникла во все щели, но, по сути, стала органической частью действующего хозяйственного механизма. Коррупция разъела все ветви и уровни госаппарата, так что справиться с ней возможно лишь чрезвычайными мерами, вплоть до возврата высшей меры наказания. Пока же попытки руководителей государства развернуть бескомпромиссную борьбу с коррупцией встречают сильнейшее сопротивление чиновников и, как правило, терпят неудачу. Глубокая коррумпированность “властной вертикали” обескровливает экономику, выкачивая из нее миллиарды долларов, уходящие в западные банки» ^{[12, с. 21]}. Ниже мы еще вернемся к этому мнению.

Вряд ли можно сомневаться в том, что по мере роста уровня коррупции возможны не только появление и последующее усиление того угнетающего влияния, которое она оказывает на экономику, но и определенная нездоровая деформация политической и социальной структур общества, а также соответствующих социокультурных установок. Сформулируем и перечислим те виды издержек, которые влечет за собой коррупция, представив их, возможно с некоторой долей условности, в виде политических, экономических и социальных потерь.

Политические издержки состоят в недееспособности или ограниченной дееспособности государства, которая, прежде всего, выражается в неспособности находить, вырабатывать и реализовывать те или иные целесообразные решения в том случае, если они не соответствуют интересам чиновников, а также в неэффективной работе различных государственных подразделений, в частности, правоохранительных органов. Кроме того, у населения складывается и укрепляется недоверие к властям, что представляет определенную угрозу политической стабильности. Многие избиратели или отказываются от участия в выборах, или голосуют против всех, или голосуют за те партии и тех кандидатов, которые, по их мнению, неугодны властям ^[41].

Экономические потери состоят в бегстве капиталаза границу – капитал уходит от коррупции, чиновничьего произвола, высокого риска и неопределенности, в лишении российского рынка инвестиционной привлекательности для иностранных инвесторов, в снижении уровня конкуренции, что лишает предпринимателя стимулов для эффективной и инновационной деятельности, в росте трансакционных издержек. Коррупция стимулирует рост теневой экономики, ведет к снижению доходов от налогообложения, к диспропорции в распределении бюджетных средств в пользу силовых структур за счет социальной сферы, в первую очередь, за счет образования и здравоохранения. Результатом всех потерь является снижение темпов экономического роста и замедление процесса становления нормальной рыночной экономики ^[41].

Социальные потери выражаются в чрезвычайно высоком расслоении общества по доходам, что отрицательно сказывается на политической стабильности, в снижении уровня жизни значительной части населения, в оттеснении наименее обеспеченных граждан от бесплатных общественных благ, в частности, от возможности получения высшего образования и квалифицированной медицинской помощи. Коррупция в суде и в полиции и отсутствие возможности для малообеспеченных граждан на получение квалифицированной защиты в суде увеличивают для них риск подвергнуться репрессиям либо неоправданно высоким наказаниям за те или иные правонарушения. Кроме того, коррупция способствует дальнейшей криминализации общества. С учетом коррумпированности судей нельзя также исключить возможность даже для некоторой «вестернизации» общества в духе времен Дикого Запада, ибо убежденность некоторых граждан в продажности судейского корпуса и в невозможности найти в суде справедливость может оборачиваться стремлением разобраться с обидчиком приватным образом, без обращения к государственным правоохранительным органам ^[41].

Место России в коррупционном мире

Среди наиболее авторитетных организаций, занимающимися вопросами распространенности коррупции в мире и уровня коррупции в различных странах, следует отметить международную некоммерческую общественную организацию Transparency International (ТИ). Согласно индексу коррупции, разработанному и составленному ТИ в 1999 году для 99 стран мира, Россия занимала к тому времени 83 место и находилась между Эквадором и Албанией. Первые места, отвечающие самым низким уровням коррупции, занимали Дания (1 место), Финляндия, Новая Зеландия, Швеция, Канада (5 место). Последние места занимали Камерун (99 место), Нигерия, Индонезия, Азербайджан (96 место).

В 2004 году Трансперенси Интернешнл опубликовала новые данные, полученные уже для 146 стран. Это страны были ранжированы согласно новому индексу, разработанному ТИ и названному индексом восприятия коррупции (ИВК). Этот индекс, основанный на данных экспертных опросов и исследований, отражает мнение предпринимателей и аналитиков из различных стран мира и характеризует степень распространенности коррупции среди государственных служащих и политиков. Его наибольшее значение – 10 баллов (с 2012 года 100 баллов) – означает отсутствие коррупции. По заявлению ТИ «коррупция “правит бал” в 60-ти странах мира, где сектор государственного управления захлестнуло взяточничество» и «шестьдесят стран набрали менее 3 баллов, что соответствует высочайшему уровню коррупции» ^[30]. Россия набрала 2,8 балла и разделила в этом списке 90-96 места вместе с Гамбией, Индией, Малави, Мозамбик, Непалом, Танзанией.

Очень определенно и весьма нелестно для нас на место России указывают слова Петера Айгена – основателя ТИ и в то время Председателя Правления ТИ: «Согласно Индексу восприятия коррупции 2004, такие страны, обладающие богатейшими запасами нефти, как Ангола, Азербайджан, Эквадор, Индонезия, Иран, Ирак, Казахстан, Ливия, Нигерия, Россия, Судан, Венесуэла, Чад и Йемен набрали чрезвычайно низкие баллы Индекса. В этих странах система заключения государственных контрактов, связанных с нефтедобычей, пронизана коррупцией, в результате чего львиная доля доходов от производства и продажи нефти оседает в карманах менеджмента западных нефтяных компаний, посредников и местных чиновников» ^[31].

Недавно ТИ опубликовала «Индекс восприятия коррупции 2015». Теперь исследование охватило 168 стран. Россия набрала 29 баллов (по 100-бальной шкале) и разделяет 119-е место с такими странами как Азербайджан, Гайана и Сьерра-Леоне. Первые 3 места заняли Дания, Финляндия и Швеция.

Интересно отметить, что те страны, в связке с которыми Россия еще недавно участвовала в решении проблем мировой политики и экономики на равных, в рамках «большой восьмерки», находятся совсем в другом месте таблицы, ибо индекс восприятия коррупции в них гораздо выше, а уровень коррупции, соответственно, значительно ниже. Великобритания разделяет вместе с Германией 10 место (81 балл), Канада – на 9 месте (83), США – на 16 месте (76), Франция – на 23 месте (70), Япония на 18 месте (75), Италия – на 61 месте (44 балла). Как видим, налицо огромное противоречие между желанием России участвовать в мировой политике наравне с самыми развитыми демократическими странами мира и ее реальным незавидным положением в коррупционном «табеле о рангах».

Масштабы взяточничества в современной России

Для некоторого беглого обзора количественного состояния коррупции в России мы будем, в основном, использовать выводы, сделанные фондом ИНДЕМ в результате исследования, проведенного им в 1999-2001 гг. ^[7] и весной 2005 года ^[29], а также теми, которые были получены Фондом «Общественное мнение» в результате исследования, проведенного по заказу Минэкономразвития РФ в 2010-2013 гг.

Общая сумма, выплаченная в течение 2001 года предпринимателями чиновникам, оценивается фондом ИНДЕМ в 33,5 миллиардов долларов США. Средний размер одной взятки составил приблизительно 10 тыс. долларов, откуда следует, что в течение одного 2001 года чиновники получили от предпринимателей порядка 3 миллионов взяток. В 2005 году объем рынка деловой коррупции оценивается фондом ИНДЕМ в сумму 316 млрд. долларов при средней взятке в 138 тысяч долларов. Как отмечают эксперты фонда, интенсивность взяточничества снизилась за 4 года примерно на 20% и составила в 2005 году в сфере деловой коррупции приблизительно 2,3 миллиона взяток ^[29].

Согласно исследованию фонда ИНДЕМ, бытовая коррупция характеризуется гораздо меньшими суммами, так как нижняя граница ее объема составила в 2001 году 2,8 миллиардов долларов, а в 2005 году – 3,0 млрд. Средний размер взятки оценивается приблизительно в 60 долларов (1,8 тысяч руб.) в 2001 году и в 100 долларов (2,8 тыс. руб.) в 2005 году. Следовательно, количество фактов дачи-получения взятки в бытовом секторе составило приблизительно 46 миллионов в 2001 году и 30 миллионов в 2005 году. Как видим, общее количество взяток исчисляется несколькими десятками миллионов в год.

По оценкам фонда «Общественное мнение» в 2010 году объем рынка бытовой коррупции стал практически вдвое больше чем в 2001. В 2010-м году в сфере бытовой коррупции был осуществлен 31 миллион коррупционных сделок с непременной взяткой на общую сумму не менее 164 млрд. рублей (5,5 млрд. долларов). Средний размер взятки составил 5,3 тысяч рублей (180 долларов) ^[36]. Как видим, в этом вопросе, а именно в оценке масштабов бытовой коррупции, оба фонда приходят практически к одному мнению. Для нас, в силу того, что ниже мы воспользуемся соответствующей оценкой, важен факт совпадения тех чисел, которые определяют количество совершаемых в год коррупционных сделок.

Что касается оценки масштабов деловой коррупции, то нужно отметить, что соответствующий (общий) по деловой и бытовой коррупции отчет Минэкономразвития РФ, опубликованный в 2014-м году на его официальном сайте ^[25], изложен в намного менее подробном варианте, чем опубликованный ранее в 2011-м году отчет о состоянии бытовой коррупции ^[36]. Упор в отчете 2014 года делается не на состоянии российской коррупции, характеризуемой объемом соответствующего рынка, количеством и размером взяток, а на положительной динамике, и почему-то на коррупционной ситуации в Евросоюзе. При этом состояние деловой коррупции в России описывается крайне невнятно ^[25].

Как отмечают эксперты фонда ИНДЕМ, общий объем деловой коррупции возрос за 4 года, с 2001 по 2005, в 9 раз и превысил в 2005 году доходы федерального бюджета в 2,66 раза. Несмотря на резкое изменение общего объема коррупционного рынка, доля участия каждой из трех ветвей власти практически не изменилась. На долю исполнительной власти приходится 87,4% общих коррупционных поступлений, на долю законодательной – 7,1%, на долю судебной – 5,5% ^[29].

За эти четыре года с 2001 по 2005, отмечают эксперты ИНДЕМ, слабо изменились и доли в коррупционных доходах различных органов и организаций, от которых зависит предприниматель. Как и прежде на первом месте нефинансовые органы, осуществляющие «контрольные и надзорные функции» – пожарные инспекции, СЭС, торговые инспекторы и пр. По данным фонда ИНДЕМ, опрошенные в 2005 году предприниматели связывают с коррупцией эти нефинансовые органы и организации приблизительно в 2,5 раза чаще, чем лицензионные, в три раза чаще, чем налоговые и в 3,5 раза чаще, чем правоохранительные ^{[7; 29]}.

Обратимся к рассмотрению причин, в силу которых предприниматели склонны связывать коррупцию именно с теми органами, которые осуществляют контрольно-надзорные функции.

Несколько слов об облике российской коррупции

Профессор МГУ В. Л. Тамбовцев в построенной им экономической теории контрольно-надзорной деятельности (КНД) государства отмечает, что правила, способствующие созданию стоимости, и административные барьеры, снижающие эффективность использования ресурсов, разделены очень тонкой границей. «Например, правило, требующее регистрации некоторых видов сделок, в принципе полезно их сторонам, поскольку повышает уровень надежности спецификации прав собственности на предмет сделки (если плата за регистрацию ниже, чем ожидаемые ущербы от нарушения этих правил). Однако стоит плате за регистрацию превысить величину ущерба, как соответствующее правило превращается в административный барьер, препятствующий заключению сделок либо вытесняющий часть сделок в область теневого оборота» ^{[38, с. 91]}.

В силу того, что некоторую часть ответственности в случае возникновения негативных последствий от подконтрольной деятельности хозяйствующего субъекта ложится на контролера (инспектора надзорного ведомства), то последний, по замечанию В. Тамбовцева, в стремлении обезопасить себя максимизирует число наблюдаемых и контролируемых параметров как подготовки к деятельности, так и самой деятельности. Поэтому в число подобных параметров могут войти и те, которые в действительности не имеют никакого отношения к потенциально возможным отрицательным последствиям. Тем не менее, любое отклонение от предписанного этим ведомством значения любого из параметров может явиться основанием для соответствующих санкций, что приводит к ситуациям, провоцирующим коррупционные действия ^{[38, с. 102-103]}. Ибо если дело может быть улажено с помощью взятки, размер которой ниже денежного эквивалента предусмотренной санкции, то естественно, что хозяйствующему субъекту выгодней дать инспектору взятку.

В интереснейшем исследовании Игоря Клямкина и Льва Тимофеева «Теневая Россия» проводится подробный анализ коррупционных отношений между бизнесом и властью. Обращаясь к анализу практики мздоимства, авторы отмечают, что российский административный аппарат, традиционно сохраняющий множество распорядительных функций, «стремится предельно зарегулировать права собственности, искусственно создать дефицит прав, четко соблюдая при этом собственные корпоративные интересы» ^{[15, с. 91]}. Как видим, авторы «Теневой России» в данном вопросе солидарны с В. Тамбовцевым.

Фактически российские чиновники обладают монополией на юридические права. Имея широкие возможности для того, чтобы затянуть, утопить в бюрократической волоките любое дело, связанное с регистрацией или выдачей разрешения на какой-либо вид деятельности, чиновник может вполне успешно вымогать взятку у предпринимателя. Причем предприниматель, как правило, не спешит в этом случае с обращением в правоохранительные органы за защитой. Единственное объяснение такому поведению предпринимателя может быть только следующее: те издержки, которые он понесет в борьбе за справедливость, заведомо не окупаются и уж во всяком случае, они выше издержек покупки соответствующего административного решения.

Казалось бы, что право на занятие легальной деятельностью является разновидностью общественных благ, как так доступ к этому праву (именно к праву на легальную предпринимательскую деятельность) юридически неограничен, и его использование (потребление блага) неконкурентно. Однако, и на это обращают внимание И. Клямкин и Л. Тимофеев, чиновник фактически выставляет это право на продажу, так как предоставление его за взятку эквивалентно продаже. И если предприниматель соглашается это право у чиновника купить, то тем самым он соглашается с тем, что оно выступает в качестве товара, принадлежащего чиновнику. Однако в отличие от купли-продажи любого другого товара приобретение предпринимателем права на легальную деятельность не означает, что теперь с его покупкой оно ему безраздельно принадлежит. «Бюрократия никогда не оставляет бизнес своим корыстным вниманием, постоянно она присутствует во всех коммерческих начинаниях – явно или незримо. Можно без особой натяжки сказать, что любая российская фирма всегда есть вынужденное “совместное предприятие” с чиновником, который смотрит на коммерсанта как на вечно обязанного ему партнера» ^{[15, с. 96]}.

Президент фонда ИНДЕМ Г. Сатаров отмечает, что в постсоветской России предприниматели «столкнулись не с банальными разовыми взятками, а с настоящей данью, которой их обложили. Каждый месяц бизнесмен должен объехать несколько точек и развести деньги. Это могут быть разные места: от контрольных органов до правительственных структур. На “зарплату” опекающим его ведомствам бизнес тратит в месяц половину своей чистой прибыли» ^[35].

Добравшийся до нас из средневековой Руси такой вид подношений чиновникам как почесть, приобрел черты постоянного сотрудничества между чиновником и предпринимателем. Если чиновник рассматривает фирму в качестве предприятия, обязанного ему своим существованием, и поэтому ощущает себя партнером с правом на постоянное получение части доходов, то он испытывает определенную заинтересованность в стабильной и успешной работе этой фирмы. В зависимости от своих возможностей он стремится оказать содействие владельцу фирмы в освобождении от ответственности в случае нарушения законодательства, в получении льготного режима деятельности, в ограждении от конкуренции и пр. Поэтому общество в целом оказывается в институциональной ловушке. Сложившаяся практика сотрудничества с администрацией невыгодна обществу в целом, но зато выгодна каждому участнику такого сотрудничества. Предприниматель, отказывающийся от подобной практики, вынужден нести дополнительные издержки, которые ослабляют его позиции в конкурентной борьбе.

Юрий Латов и Сергей Ковалев отмечают, что нелегальное вознаграждение, которое получает чиновник от того или иного клиента, может ему выдаваться по различным мотивам. Например, индивид или фирма может дать взятку для того, чтобы ускорить работу чиновника или быть обслуженным «вне очереди» (ускоряющая взятка). Чаще чиновника подкупают ради нарушения им своих служебных обязанностей – предоставления клиентам предлагаемых государством услуг в большем объеме, чем это предусмотрено законодательством, снижения величины уплачиваемого налога, создания каких-то препятствий конкуренту и пр. (тормозящая взятка). Если чиновник имеет возможности для придирок, способных создать проблемы, то взятка дается «за доброе отношение» ^{[20, с. 67]}.

Широкое распространение получила административная коррупция в виде вымогательства, которое используется в целях получение ренты в форме «отката», платы за лицензию или за вход в отрасль, пожертвований, спонсорской помощи. Представители бизнеса могут быть вынуждены безвозмездно оказывать услуги, связанные с их профессиональной ориентацией. Например, строительная компания – регулярно производить ремонт в помещениях, принадлежащих правоохранительным органам, частное охранное предприятие – участвовать в мероприятиях по обеспечению общественного порядка, ресторанный и гостиничный бизнес – бесплатно обслуживать чиновника с его гостями и родственниками и т. п. ^[15].

Е. Галицкий и М. Левин в результате своего исследования приходят к выводу о том, что в современной России успешными являются только две стратегии ведения бизнеса: «”сдача” своего бизнеса представителям власти и “взятие” представителей власти на регулярное содержание» ^[2].

Приведем фрагмент из книги И. Клямкина и Л. Тимофеева, ярко характеризующий отношение чиновника к «облагодетельствованному» им предпринимателю. Рассказывает один из опрошенных авторами предпринимателей – хозяйка ресторана в Уфе.

«Ресторан наш – лакомый кусок для всевозможных чиновников. …В последнее время тетки из торгового отдела администрации повадились к нам ходить со своими гостями. Вот и сидишь с ними, водку жрешь, хоть и не хочется. Пришли, поели, один богатый мужик, который с ними был, достает кошелек, а эта баба ему: “нет-нет, уберите, это же я вас пригласила”. Я думаю: ну раз ты пригласила, то ты и плати, а я здесь при чем? И не скажешь ничего. Как-то раз меня не было, а моя сотрудница психанула и потребовала с них деньги. Потом столько на нас неприятностей свалилось! Долго не могли оправиться» ^{[15, с. 96-97]}.

Для характеристики степени непреодолимости административных барьеров Г. Сатаров поведал о том, что один из российских бизнесменов, твердо решивший из принципиальных соображений открыть свое дело никого не подмазывая, потратил на оформление всех необходимых документов два года ^[35].

Об аналогичной истории рассказывает известный перуанский экономист Эрнандо де Сото. Предварительно отметим, что главным условием устойчивости экономического роста он считает «создание и укрепление правовых институтов, обеспечивающих подотчетность правительств народу, обязывающих их информировать общественность и создающих такую среду, в которой права собственности четко определены и защищены». Придерживаясь твердого взгляда на теневую экономику, как на «прибежище для тех, для кого издержки соблюдения существующих законов при ведении обычной хозяйственной деятельности превышают выгоды», Э. де Сото расценивает теневую экономику как «стихийную и творческую реакцию» народов Латинской Америки на неспособность государства создать правовую систему, не ущемляющую интересы большинства в пользу небольших групп с особыми интересами ^[49]. Для получения дополнительных аргументов в пользу этой точки зрения, группа исследователей Института свободы и демократии (находится в Лиме – столице Перу) и осуществила оценку издержек доступа к производственной легальной деятельности.

Перед группой стояла задача регистрации предприятия путем исполнения всех законных требований. Дача взятки предусматривалась только в том случае, если та становилась единственным способом довести регистрацию до конца. Группа прибегла к имитации развертывания бизнеса одним-единствен­ным владельцем, для чего в предместье столицы Перу была основана фабрика по пошиву одежды. Де Сото отмечает, что в ходе эксперимента взятку вымогали 10 раз, и дважды имитаторы были вынуждены ее дать. В результате оказалось, что для открытия небольшого предприятия человек должен потратить 289 дней на бюрократические процедуры по оформлению документов. Отметим, что в списке ТИ 1999-го года, Перу занимает 40 место с баллом 4,5, т. е. ситуация с коррупцией в конце прошлого века там была заметно благополучнее чем в России.

Обращаясь в своем анализе к практике лихоимства, И. Клямкин и Л. Тимофеев отмечают, что предприниматели, по крайнем мере, те из них, которые участвовали в опросе, к фактам лихоимства относятся более благосклонно, чем мздоимства. Объяснение авторы усматривают в том, что при покупке своих законных прав на легальную деятельность предприниматели еще не уверены в успехе своего предприятия, этот успех – дело будущего, в то время как покупка права на теневую деятельность сулит явную выгоду ^{[15, с. 108]}. Нужно отметить, что практика лихоимства не всегда связана с незаконной деятельностью предпринимателя. Например, сделки с полицией могут быть эквивалентны покупке права на безопасность или защиту от криминальных структур.

Портрет российского коррупционера-взяткодателя

В современной российской криминологии существуют два прямо противоположных подхода к проблеме и самому понятию личности преступника. Одни исследователи и авторы учебников по криминологии считают, что «личность преступника представляет собой совокупность социально значимых негативных свойств, развивающихся в процессе многообразных и систематических взаимодействий с другими людьми» ^{[17, с. 151]}. И «эта личность – основное и важнейшее звено всего механизма преступного поведения» ^{[17, с. 150]}.

Другие исследователи убеждены в том, что никакой особой «личности преступника» не существует. Действительно, если исходить из того, что уголовный закон весьма изменчив и не совпадает ни в пространстве (в разных странах), ни во времени, то возникает вопрос, что же происходит с личностью преступника, если та или иная норма уголовного права претерпевает коренное изменение, например, при пересечении личностью государственной границы. Или, например, «что происходит с “личностью спекулянта” или “личностью тунеядца” при декриминализации этих деяний»? ^{[3, с. 73]}.

Напомним, что в 1964 году 23-летний поэт Иосиф Бродский был осужден за тунеядство (ведение паразитического образа жизни – ст. 209 УК РСФСР 1960 г.) и приговорен к высылке сроком на пять лет с обязательным привлечением к физическому труду. К настоящему времени это деяние декриминализировано. В течение 25 лет с 1966 года по 1991 год в России только за занятие спекуляцией было привлечено к уголовной ответственности около 1 миллиона человек ^[17]. В настоящее время это деяние считается разновидностью легальной экономической деятельности ^[45]. Известный российский криминолог В. В. Лунеев отмечает, что «за время действия четырех УК России (1922, 1926, 1960 и 1996 годов) было криминализировано более 300 новых видов общественно опасного поведения и декриминализировано около 100» ^[23].

Следует учитывать и тот факт, что ныне действующий в России уголовный закон страдает явной избыточностью в оценке вреда, проистекающего от некоторых видов поведения. Я. Гилинский настойчиво подчеркивает тот факт, что, согласно букве уголовного закона, каждый российский гражданин в принципе может быть признан (в суде) преступником и даже рецидивистом. «Кто, например, в России ни разу … не ударил кого-либо, причинив физическую боль, – ст. 116 УК РФ, или не уклонился от уплаты налога – ст. 198 УК?» ^{[3, с. 35]} или, добавим от себя, не давал взятку – ст. 291?

Но если каждый или почти каждый совершеннолетний российский гражданин, согласно букве УК РФ фактически является преступником, а статус формального преступника он пока не получил только по той причины, что до него суд просто еще не добрался, то возникает вопрос, а в чем его личность преступника отличаются от личности «не преступника», практически не существующего в реальности ^{[3, с. 73]}. Соответственно, понятие «личность преступника» вряд ли связано с какой-то действительно присущей исключительно преступнику «совокупностью социально значимых негативных свойств».

Академик Т. Заславская посвятила одну из своих статей подробному анализу модернизационного потенциала «одной из наиболее продвинутых групп российского делового сообщества» ^{[12, с. 15]}. Статья основана на материалах, проведенного в конце 2008-го года, опроса предпринимателей и менеджеров в количестве свыше одной тысячи человек, обучающихся по программам МВА в Академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. «Отвечая на вопрос “Как бизнесмены вашего круга чаще всего реагируют на ужесточение экономического законодательства и проявление бюрократического произвола?”…больше четверти опрошенных (27%) признались, что вступают в неформальные отношения с чиновниками и контролерами, то есть идут по пути коррупции. … Наиболее активно реагируют на действия власти бизнесмены с более высоким статусом. Так, в неформальные отношения с чиновниками вступают 37% представителей “бизнес-элиты” против 20-30% остальных» ^{[12, с. 22]}.

Как видим, среди молодых и успешных предпринимателей и менеджеров 27-37% фактически признались в том, что решают свои вопросы при помощи взяток. Обратимся к результатам, полученным фондом «Общественное мнение» при выполнении заказа Минэкономразвития РФ. Опрос проводился в октябре 2010 года в 70 субъектах РФ. «Общий объем выборки составил 17500 респондентов по 250 респондентов в каждом субъекте Российской Федерации».

Показатель «риск коррупции», представляющий собой долю респондентов, попавших в коррупционную ситуацию при последнем по времени случае взаимодействия с представителем государства при посещении государственного учреждения или органов власти, составил 29% ^[36].

Показатель «готовность давать взятку», представляющий собой долю респондентов, давших взятку в последней по времени коррупционной ситуации, составил 47% ^[36]. Отметим, что в отчете Фонда значение этого показателя в 47% предлагается считать нижней границей готовности индивида дать взятку.

Показатель «интенсивность коррупции», равный среднему числу взяток в год, приходящихся на одного взяткодателя, оказался равным 0,761.

Согласно этим результатам, почти в каждом третьем случае взаимодействия с представителями государства индивид попадает в коррупционную ситуацию и почти в половине таких случаев дает взятку. Как видим, согласно отчету Фонда, по крайней мере, половина жителей России являются или реальными или потенциальными взяткодателями, т. е. коррупционерами. Причем, именно, по крайней мере, потому что показатель готовности дать взятку учитывает только тех взяткодателей, которые дали взятку в последней по времени коррупционной ситуации. Тот факт, что они не дали взятку в этой последней ситуации, отнюдь не свидетельствует о том, что они никогда не дают взяток.

Основной вывод, который можно сделать, состоит в том, что в современной России имеется огромное множество коррупционеров, готовых на дачу взятки, причем как среди предпринимателей, так и среди всего остального населения. Таким образом, российский коррупционер-взяткодатель предстает перед нами в виде самого обычного жителя России.

Что нам подсказывает экономический подход?

Основоположник экономического подхода к анализу преступности Гэри Стэнли Беккер, удостоенный в 1992-м году Нобелевской премии «за распространение сферы микроэкономического анализа на целый ряд аспектов человеческого поведения и взаимодействия, включая нерыночное поведение», предложил рассматривать преступников как обычных людей, осуществляющих свой выбор в пользу той или иной деятельности в результате сравнения ожидаемых выгод и издержек ^[50]. Соответственно, по Беккеру: «Рост выгод или сокращение издержек преступной деятельности увеличивает число людей, становящихся преступниками…» ^{[1, с. 41]}. Обратим внимание на то, что Г. Беккер не привлекает для объяснения существования преступлений и преступников такое понятие как «личность преступника».

Именно для того, чтобы преступное поведение не представлялось многим индивидам выгодным занятием, сулящим быстрое и легкое обогащение, общество и изобрело систему наказаний, предназначенных для увеличения издержек криминальной деятельности. Конечно, далеко не все преступления являются результатом обдуманных и спланированных действий. В частности, преступления могут совершаться по неосторожности или по идейным (иногда нам неведомым) соображениям, а также индивидами, находящимися в невменяемом состоянии или в состоянии аффекта, психически неполноценными или маньяками ^[41]. Однако мы-то рассматриваем вполне осознанные преступления корыстной направленности, совершая которое коррупционер, так или иначе, учитывает соответствующие выгоды и издержки.

Если ограничиться экономическим анализом преступного поведения в простейшем варианте, то в качестве издержек коррупционного преступления мы можем рассматривать только угрозу наказания. Именно вероятность наказания и его строгость выступают в роли главного сдерживающего фактора. Отметим, что в ряде случаев свою роль играют и моральные нормы самого кандидата в преступники, а также его окружения, и размер его заработной платы в легальном секторе, и форма наказания, и его отношение к риску, но мы ограничимся рассмотрением простейшего варианта теории, так как (и это будет очевидно в дальнейшем) в нашем случае оказывается вполне достаточным получить грубые (приблизительные) оценки.

Следует заметить, что для правоохранительных органов, да и для любого российского обывателя изложенные выше соображения относительно сдерживающего влияния, которое оказывает угроза наказания, могут представляться вполне очевидными. Именно поэтому в обществе нередко раздаются призывы к усилению ответственности за коррупционные преступления, вплоть до применения смертной казни (вспомним, например, приведенную выше цитату из статьи академика Т. Заславской).

Надо сказать, что в последние годы российское государство и идет этим путем. С вступлением в действие Федерального закона № 97-ФЗ от 04.05.2011 уголовная ответственность за коррупционные преступления заметно повысилась. Позднее, соответствующие статьи УК РФ (за дачу и получение взятки) снова подверглись корректировке в сторону повышения строгости наказания. В ныне действующих статьях 290 и 291 УК РФ за получение, как и за дачу взятки в качестве максимального наказание предусматривается лишение свободы на срок до 15 лет. Хотелось бы обратить внимание на то, что, за умышленное убийство (ст. 105) одного человека также предусмотрено наказание в виде лишения свободы на тот же срок – до 15 лет.

Теперь обратимся к рассмотрению изъянов такого способа борьбы с коррупцией. Дело в том, что преступник (в нашем случае коррупционер) ориентируется не на номинальное наказание, а на его ожидаемую величину. В простейшем случае для нейтрального к риску индивида ожидаемая прибыль U (математическое ожидание) от преступления корыстной направленности описывается выражением:

, (1)

где D – доход (или его денежный эквивалент), получаемый от совершения преступления, p – вероятность наказания преступника, f – денежный эквивалент наказания ^{[1; 19; 41]}. Как видим, «преступление не окупается» в том случае, в котором издержки преступления, т. е. эквивалент ожидаемого наказания, равный произведению вероятности наказания на его номинальную строгость, меньше величины предполагаемого дохода, иначе говоря, если

или (2)

Если условие (2) не выполняется, то преступная деятельность оказывается выгодной для преступника, что ведет к росту числа соответствующих преступлений. Попробуем оценить вероятность наказания за коррупционную сделку, используя значение относительной частоты соответствующего наказания.

Используем ту оценку количества совершаемых коррупционных сделок в год, которую предложил для 2010 года фонд «Общественное мнение», т. е. будем исходить из того, что ежегодно совершается 31 миллион коррупционных сделок, сопровождаемых дачей-получением взятки. По заявлению генпрокурора РФ в том же году было возбуждено около 40 тысяч дел коррупционной направленности ^[48]. Отметим, что до суда доходит не больше половины дел, из которых только часть оборачивается наказанием подсудимого. Отсюда вытекает, что вероятность наказания (относительная частота) за коррупционную сделку ниже 0,1%.

Заметим, что по данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ в 2015-м году всего по составам коррупционной направленности осуждено 11499 человек. Причем по статье 290 (получение взятки) – 1702 человека, по статье 291 (дача взятки) – 5216 человек ^[6]. Если исходить, что и в 2015 году число коррупционных преступлений составило 31 миллион, то вероятность наказания меньше 0,0004. Другими словами, мы можем смело считать, что .

Если использовать для оценки величины ожидаемого наказания самое строгое номинальное наказание – 15 лет лишения свободы, то получим, что ожидаемый эквивалент наказания при вероятности p=0,001 составляет 5,5 дней лишения свободы. Если использовать в качестве номинального наказания штраф в размере 100-кратной суммы взятки, то ожидаемый эквивалент наказания (для взяткополучателя) окажется ниже получаемой взятки ровно в 10 раз.

Получается, что если идти только по пути увеличения номинальной строгости наказания, то для выполнения неравенства (2), т. е. для того, чтобы преступление для коррупционера не окупалось, необходимо увеличить срок лишения свободы, по крайней мере, раз в 50-100, а величину взимаемого штрафа, не меньше чем в 10 раз, т. е. необходимо увеличить срок лишения свободы приблизительно до 1000 лет, а размер штрафа должен превосходить величину взятки не менее, чем в 1000 раз. Абсурдность такого пути, по-видимому, очевидна.

Тем не менее, похоже, что не все государственные деятели придерживаются такого мнения. Например, министр юстиции РФ А. В. Коновалов, согласно сообщениям СМИ, в своем выступлении на заседании Госдумы 21-го сентября 2011 года предложил: «…чтобы каждый, совершивший тяжкое преступление, в том числе коррупционер, получил по заслугам, а максимальные сроки наказания могут быть и до 40, и до 50 лет – пусть сидят…» ^[26]. Как видим, мнение о необходимости бороться с экономическими преступлениями, в основном, путем ужесточения номинального наказания получило довольно широкое распространение в нашем обществе. Поэтому обратимся к тем доводам, которые, на наш взгляд, должны продемонстрировать присущую этому пути порочность.

О некоторых особенностях борьбы с преступностью в современной России

Прежде всего, заметим, что современная Россия довольно сильно перегружена полицейскими, заключенными и их охранниками. Если в среднем в мире на 100 тысяч жителей приходится 7-8 тысяч регистрируемых в год преступлений ^[3], 140-150 заключенных, около 300 полицейских ^[27] и 51 тюремный служащий ^[27], то в современной России соответствующие значения такие: менее 2 тысяч регистрируемых преступлений ^[37], 445 заключенных ^[30], 785 сотрудников МВД и 211 штатных сотрудников уголовно-исполнительной системы ^[16]. Как видим, в России показатель регистрируемых преступлений в 3-4 раза меньше, а приходящихся на 100 тысяч жителей заключенных больше в 3 раза, полицейских больше в 2,5 раза, тюремных служащих больше в 4 раза, чем в среднем в мире ^{[30; 44]}.

Недостаточно внимательный читатель может сделать вывод о том, что большое количество полицейских в нашей стране оборачивается низким уровнем преступности. Это далеко не так. В нашей стране низок уровень регистрируемой преступности, а не реальной. В последние годы в России регистрируется около 2,5 миллионов преступлений в год, а количество реально совершаемых преступлений составляет, по-видимому, несколько десятков миллионов. Только по двум (290 и 291) статьям УК РФ из 360 совершается, как было сказано выше, согласно оценкам фондов «ИНДЕМ» и «Общественное мнение», порядка 30 миллионов коррупционных преступлений.

Обычно эксперты в оценке общего (интегрального) уровня латентности российской преступности останавливаются на отношении 4:1-6:1, т.е. на одно зарегистрированное преступление приходится четыре-шесть незарегистрированных. Академик РАН В.Н. Кудрявцев в 1999-м году оценивал уровень латентности по убийствам как 2:1, по изнасилованиям как 6:1, по кражам как 73:1, по взяточничеству как 2900:1, по вымогательству как 17000:1 ^[18]. Поэтому относиться к тем статистическим данным о масштабе и структуре преступности, которые нам предлагают правоохранительные органы, следует очень осторожно, так как они могут иметь мало общего с реальным положением дел. Приведем мнение юриста В. В. Лунеева относительно российского правосудия и официальной уголовной статистики:

«…в сферу действия системы уголовной юстиции попадают в первую очередь те, кто совершил примитивное и очевидное деяние, кто не смог замести свои следы, кто не спо­собен квалифицированно самозащи­щаться, кто не прикрыт беспреце­дентной депутатской, должност­ной (государственные должностные лица категории «А») и специфичной для России «иерарховой» не­прикосновен­ностью, кто плохо понимает презумп­цию невиновности, у кого нет оснований блефовать, что его преследуют по политическим мотивам, у кого нет средств на талантливо-циничного адвоката, кто не может внести залог и вый­ти на свободу до суда для заметания следов, кто не может сфаб­ри­ковать или добыть необходимый компромат на своих преследова­телей, кто не может просто отку­питься и т.д.» ^{[22; 24]}.

Этому мнению не противоречит ответ генпрокурора Юрия Чайки на вопрос о том «кто чаще всего попадает в сети правосудия?» Ответ был такой: «Большинство составляют чиновники среднего и низшего звена. Две трети уголовных дел – это учителя, преподаватели, милиционеры в званиях лейтенантов – старших лейтенантов» ^[47]. А вот фрагмент из его доклада на заседании Совета Федерации Федерального собрания, прочитанного в апреле 2010 года: «…согласно судебной статистике, по 10% от всех преступлений о взяточничестве суммы взяток не превышали 500 руб., по 30% – не более 3 тыс. руб., еще по 30% – до 10 тыс. руб. Получается в целом, что в подавляющем большинстве случаев (70%) суммы взяток были незначительными. Таким образом, опять боремся с бытовой коррупцией» ^[46]. Как видно, генпрокурор сожалеет о том, что борьба с деловой коррупцией не эффективна. Напомним, что по результатам исследования фонда «ИНДЕМ» размер средней взятки в 2005 году в сфере деловой коррупции составил 5 миллионов рублей, а число взяток оценивается в 2,3 миллиона.

Иногда с мнением юриста В. Лунеева согласуются мнения официальных лиц России, занимающих высокие посты. Вот, например, фрагмент из доклада Уполномоченного по правам человека в Российской федерации за 2015 год Э. А. Панфиловой: «Избирательность правосудия, круговая порука и уход от ответственности высокопоставленных коррупционеров, отсутствие действенной системы неизбежности и неотвратимости наказания усиливают в обществе сомнения в способности государства защитить законопослушных граждан, развращают, с одной стороны, массовое сознание вседозволенностью, а с другой – порождают такое явление, как самосуд» [8 с. 9]. В качестве источника угроз в Докладе называются в числе прочих «факты повсеместной коррупции, которые являются основной причиной нарушений прав человека, включая гибель людей», а также «“издержки” правосудия, нередко позволяющие привилегированной категории лиц уходить от ответственности за преступления, повлекшие за собой гибель или тяжкие увечья потерпевших» ^{[8, с. 8]}.

Напрашивается вывод о том, что сама уголовно-репрессивная система находится у нас в режиме самогенерации. Огромное количество заключенных, отбывших свой немалый срок в крайне тяжелых условиях, выйдя на волю, способствует интенсивному распространению среди населения неформальных социокультурных норм и ценностей, принятых в уголовном мире. Подавляющее большинство преступлений остается нераскрытым, а правонарушители – безнаказанными, зато попавшиеся преступники получают излишне суровые наказания в виде лишения свободы на длительные сроки, что оборачивается огромным числом заключенных, которые впоследствии выходят на свободу с деформированной психикой или, по крайней мере, с соответствующей системой взглядов, и … круг замыкается ^[43].

В условиях крайне неэффективной деятельности полиции наша уголовная юстиция вынуждена компенсировать низкую вероятность раскрытия преступления и осуждения преступника чрезмерно суровой строгостью наказания с тем, чтобы для преступника «преступление не окупалось». Определенный резон в этом имеется. Однако в долгосрочном периоде подобная уголовная политика имеет ряд существенных изъянов.

Во-первых, она равносильна практике ценовой дискриминации, при которой для большинства преступников преступление бесплатно, а для других (попавшихся) имеет чересчур высокую цену. По словам Юрия Латова, «…судьба конкретного правонарушителя становится объектом хладнокровных манипуляций во имя “общего дела”» ^{[19, с. 69]}. Поэтому ничего общего с декларируемой в Уголовном кодексе РФ (ч. 2 ст. 43) социальной справедливостью такая практика иметь не может.

Во-вторых, проводимая в течение достаточно длительного времени подобная уголовная политика будет оказывать деформирующее влияние на ценностные ориентации общества. Низкая вероятность наказания преступника при высокой строгости наказания проявляется на практике как избирательное действие закона и, что естественно, воспринимается самими широкими слоями населения как проявление несправедливости. В результате к закону, к суду, к правоохранительным органам со стороны общества формируется недоверчивое, скептическое и даже враждебное отношение.

В-третьих, в условиях достаточно низкой вероятности наказания преступник, в том числе потенциальный, в силу собственной ограниченной рациональности склонен считать себя неуловимым. В этом его убеждают и многочисленные, удачно совершенные им или его коллегами по цеху, правонарушения, и соответствующее общественное мнение, и заявления СМИ о бессилии полиции. Поэтому строгость наказания перестает играть свою роль, что оборачивается падением сдерживающего эффекта угрозы наказания.

В-четвертых, строгость наказания не может расти до бесконечности. И поэтому при достаточно низких вероятностях раскрытия преступления и наказания преступника условие «преступление не окупается» перестает выполняться. Преступление становится выгодным и привлекательным не только для любителей риска, но и для нейтральных к риску индивидов и противников риска. В последние десятилетия такая ситуация характерна для российской коррупции.

Заключение

Как следует из вышесказанного и формулы (2), единственная приемлемая возможность повысить для коррупционера цену его преступления состоит только в кардинальном, в десятки раз, повышении вероятности наказания за преступление. Причем эта мера может рассматриваться только в качестве необходимой, но не достаточной. Дело в том, что если наше правосудие сохранит присущий ему избирательный характер, то наиболее масштабная и опасная деловая коррупция сохранится. Снизиться в этом случае может только уровень так называемой «низовой коррупции».

Для достижения устойчивой тенденции к снижению уровня коррупции и степени ее отрицательного влияния на экономику и социум, необходимо, помимо кардинального повышения вероятности наказания за коррупционное преступление, предпринять решительные шаги, направленные на постепенное лишение высокопоставленных чиновников их «статусной неприкосновенности». До тех пор пока высокопоставленные чиновники будут прикрыты должностной («иерарховой») неприкосновенностью, никакие меры вроде переименования милиции в полицию, создания новых правоохранительных структур, угрозы увольнения чиновника вследствие утраты доверия, применения жесточайших наказаний в виде лишения свободы на сверхвысокие сроки и даже применение смертной казни не позволит государству в борьбе с коррупцией выйти за рамки борьбы с низовой коррупцией, жертвами которой, по-прежнему, будут оставаться полунищие учителя, преподаватели, врачи.

Конечно, маловероятно, что среди чиновников найдутся такие, которые готовы добровольно расстаться с имеющимися у них привилегиями оказывать влияние на судебные решения, уходить от судебного преследования за совершаемые ими правонарушения и укрывать от ответственности своих родственников. Поэтому даже в самом благоприятном случае, в котором высшие руководители государства проявят твердую волю, настойчивость и желание обуздать коррупцию, потребуются целые десятилетия для того, чтобы Россия смогла войти в круг среднекоррумпированных стран мира.

Следует отметить, что борьба с коррупцией в нашей стране может протекать с сильными перегибами. Например, в настоящее время начинает приобретать массовый характер то явление, которое уже получило название «субботники по борьбе с коррупцией». В стремлении работать не на результат, а на показатель, сотрудники правоохранительных органов могут мягко провоцировать того или иного индивида, совершившего мелкое административное правонарушение, на дачу взятки. Как только индивид предложит сотруднику некоторую, сколь угодно малую сумму, то он сразу превращается в уголовного преступника, по крайней мере, в том случае, если эпизод был зафиксирован камерой или видеорегистратором. А правоохранители записывают себе в актив раскрытие коррупционного преступления с задержанием преступника.

В связи с тем, что в последние 2-3 года стала быстро увеличиваться величина диспропорции между числом осужденных взяткодателей и числом взяткополучателей, можно думать, что подобная практика набирает силу. Во всяком случае, по данным Судебного департамента в 2015-м году среди осужденных за коррупционные преступления взяткодателей было в 3 раза больше, чем взяткополучателей. В 2013-м году соответствующее отношение составляло только 2:1. В соцсетях по этому поводу уже гуляет ироничное объяснение этому феномену: взяткодателей наказывают за то, что мало дают.

Тот успех в борьбе с коррупцией, который достигли в XX-м веке такие небольшие по территории и численности населения страны, как Сингапур, Швеция, Финляндия, не должен порождать иллюзии и вводить нас в заблуждение. В высшей степени головокружительный успех, достигнутый премьер-министром Сингапура Ли Куан Ю, в значительной степени связан с тем, что и население, и территория страны очень малы. В России невозможно создание эффективного ведомства, аналогичного сингапурскому Бюро по расследованию случаев коррупции, которое подчинялось бы только главе государства и было наделено столь же широкими авторитарными полномочиями, в частности, не сковано презумпцией невиновности и обладающее исключительным правом по своему усмотрению задерживать, допрашивать, обыскивать любого подозреваемого в коррупционных действиях, а также его родственников.

В России в силу большого населения и огромной территориальной протяженности пришлось бы создавать множество территориальных филиалов подобного Бюро с большим количеством сотрудников, которых пришлось бы выстроить в сложную иерархическую систему. Получилась бы просто еще одна контора, которая очень скоро превратилась бы в очередное разветвленное коррупционное гнездо с самыми широкими полномочиями.

Что касается таких мер, как введение смертной казни (на желательность которого указывает, в частности, академик Т. Заславская) или конфискация имущества, то опять же при высокой степени зараженности коррупцией правоохранительных органов, эти меры могут способствовать не борьбе с коррупцией, а дальнейшему процветанию беззакония.