Scottish Independence Referendum as a Challenge to the British Statehood

Eremina Natalia Doctor of Politics Docent, the department of European Researches, St. Petersburg State University 191060 Russia, St. Petersburg, Smolnogo Street 1/3, office #8 nerem78@mail.ru Other publications by this author

Национальные референдумы о самоопределении, ставшие явлением, характеризующим новое государственное строительство на европейском пространстве после распада СССР, а затем и Югославии, по-новому расставили акценты в концепциях суверенитета и национализма, совместив их в рамках единого исследовательского поля, что ранее практически не отражалось в научных исследованиях. Государственный суверенитет, будучи концепцией власти, теперь не столько оказывает влияние на понятие и представления о гражданской лояльности государству и его независимости, сколько следует за внешнеполитическими и внутриполитическими изменениями и позициями населения. Поэтому во многих западноевропейских научных работах в конце 1980-х и в 1990-е гг. государственный суверенитет постепенно уступил место народному суверенитету, а развитие национальных движений, регионализма стали связывать с развитием демократии и примером полноценной реализации идеи народного суверенитета, в то время как государственный суверенитет был подвергнут сомнению и разнообразным интерпретациям в академической среде ^[29]. Процессы самоопределения народов, которые происходили при распаде СССР и Югославии, представлялись торжеством демократии и народного волеизъявления. Однако движение дезинтеграции не завершилось после их крушения, оно продолжается и по сей день, став трендом уже западноевропейской политической жизни, хотя и встречает иное толкование.

Длительное время считалось, что Западная Европа остается неизменной после окончания Второй мировой войны, поскольку сецессия требует значительной поддержки населения, а оно в Западной Европе более всего ценит стабильность и опасается каких-либо изменений границ. Поэтому в развитых европейских демократиях сецессия и сепаратизм не рассматривались как обычные явления, а скорее как выбивающиеся из общего ряда ^{[19, c.503-506]}. В частности, баскский и шотландский национализмы представлялись некими исключениями. Например, в британской литературе данные движения традиционно называются регионалистскими, т.е. нацеленными на некоторое изменение статуса региона через автономизацию. Как правило, они действуют постепенно и последовательно. Иногда авторы, подчеркивая «излишнюю» радикализацию того или иного национального движения или партии, исследовали их деятельность с точки зрения модели квебекского сепаратизма ^{[14, 19]}. Тем не менее, модель, представленная Квебеком, действительна всегда вызывала интерес у национальных сообществ разных европейских государств, например, у Шотландской национальной партии (ШНП). При этом шотландские националисты отдавали себе отчет в том, что автономизация, восстановление парламента и приобретение некоторых компетенций - это не финальная точка, но шаг на пути к независимости Шотландии.

Цель статьи – объяснить, почему предстоящий референдум в Шотландии можно полагать неизбежным в контексте развития британской политической системы, а также оценить его последствия с точки зрения развития не только Шотландии, но и Соединенного Королевства в целом в объединенной Европе.

Британская политическая система.

Соединенное Королевство – государство, в котором исторически переплетены централизационные и децентрализационные тенденции в управлении и развитии политической системы. Поскольку Соединенное Королевство было сформировано из трех королевств и Ирландской провинции, вошедших в состав единого государства в разные периоды времени (Уэльс был завоеван в XIV в.; Шотландия длительное время воевала с Англией, но в 1603 г., две страны были объединены короной, а в 1707 г. подписан Акт об Унии; Ирландия была поглощена Англией в 1801 г.), его судьба с самого начала была предопределена необходимостью искать компромисс между усилением центральной власти в лице парламента и региональным партикуляризмом, основанным на очевидных культурно-территориальных дифференциациях ^{[1, 2, 12]}. Особенные споры вызвала уния Шотландии и Англии, так как и сейчас британские исследователи говорят в большей степени об инкорпорации Шотландии, нежели об объединении государств на равных основаниях, так как, например, в его ходе Шотландия лишилась собственного парламента ^{[8, c.480]}. Более того, Уния была воспринята населением как подчинение шотландского уровня управления центральному, представленному английскими структурами. Понимание этого шага как национальной трагедии со временем не слабело, напротив, в результате социальных или экономических потрясений, оно всегда начинало превалировать в обсуждении позитивных и негативных аспектов присоединения Шотландии к Англии. Требования гомруля, т.е. самоуправления (Home Rule), являются ярким свидетельством этого процесса. Неудовлетворенность шотландцев своим положением составила хорошую базу для формирования этнорегиональных движений, а затем и партий, которые наряду с вопросом независимости Шотландии ставили задачи создания справедливых и равных для всех регионов возможностей экономического и политического развития ^[3].

Во-первых, важный момент в развитии британской политической системы заключается в том, что политически и административно Британия формировалась и развивалась как высоко развитое централизованное государство ^{[22, c.10]}. На длительный период времени сложилась практика все решения принимать только в Уайтхолле и Вестминстере без согласования и консультаций с регионами ^{[21, c.160]}. Иными словами, с самого начала развитие британской политической системы было нацелено на «вертикальное» достижение компромисса между институтами и между обществом и институтами, в том числе через расширение гражданских прав и представительства. Данная задача периодически находила свое воплощение в конкретных актах, расширяющих народное представительство. Однако необходимо было учитывать также географический аспект в достижении единства и стабильности, т.е. интересы национальных (этнических) регионов. Достижение этой задачи оказалось более, чем трудным, так как каждый регион сохранял собственную культурную и этническую идентичность, формировавшую региональную политическую культуру, отличную от культуры центра. Именно по этой причине центр-периферийные отношения во многом заложили существующие особенности британской политической системы: противоречивое сочетание принципов административной централизации и административной децентрализации, а также дихотомию принципов парламентского суверенитета и регионального самоуправления. Данные принципы получили закрепление в нормах британского конституционализма, демонстрирующего как гибкость и пластичность, так и сложности в разграничении полномочий между разными уровнями в процессе принятия решений.

При этом вопрос общественного противостояния был в основном разрешен в течение длительного периода времени, но вопрос противостояния культур и интересов центра и кельтских регионов остался, будучи выраженным в форме этнополитического конфликта и этнического национализма, которые в процессе государственного развития динамично развивались или уменьшались.

Сосуществование отличных друг от друга политических культур центра и кельтской периферии всегда сохраняло британское общество диверсифицированным в этнокультурном плане. Это требовало к себе внимания центра и проведения соответствующей этнорегиональной политики. Вместе с тем, централизация носила явно организационный характер, т.е. была направлена на техническое обеспечение принятия решений, удовлетворяющих абсолютное большинство, но не могла ставить перед собой задачу централизации культурного пространства. По этой причине она не была настолько глубокой, чтобы повлиять, например, на высоко развитое местное самоуправление, которое всегда сохранялось в Британии.

Политическая задача противостоять региональному давлению побуждала центр идти на административные реформы в отношении локального уровня управления, и только уже после этого, речь могла идти об уступках более высокому региональному уровню. Тем не менее, административная децентрализация в отношении локального уровня, так или иначе, с течением времени подталкивала центр к более значимому вопросу – децентрализации регионального уровня управления, к тому же, что региональные политические партии постепенно приобрели силу и политическое влияние на население своих регионов.

Во-вторых, необходимо учитывать, что в развитии британской государственности региональное (национальное) движение играет значимую роль. Его усилили и продолжают усиливать новые факторы, связанные с потерей британцами мирового влияния. Соединенное Королевство как государственное образование, видимо, набрало силу и окончательно укрепилось как единое, хотя и разнообразное целое благодаря активной внешнеполитической деятельности и стремительному экономическому росту. Данный союз означал несомненные блага для элит и в некоторой степени для рядовых граждан, что позволяло принципу парламентского верховенства превалировать в политической системе Британии. Ценность этого союза значительно сократилась в XX в., даже невзирая на мировые войны. Упадок британского колониального могущества привел к геополитическим изменениям и обострил проблему самоидентификации для всех жителей Королевства. Разделение Ирландии и создание независимого ирландского государства в 1921 г. стало очевидным сигналом слома данной государственной структуры. Вся последующая государственная политика была направлена на сохранение единого государства и удовлетворение хотя бы части претензий национальных регионов. 1970-е и 1990-е годы оказались знаковыми в этом процессе. Конституционные реформы стали возможны благодаря поддержке населением регионов национальных политических сил, которые настойчиво предлагали центру изменить характер взаимоотношений и перейти на партнерское взаимодействие. Начиная так называемые конституционные диалоги (конституционный конвент, национальный разговор и т.д.), национальные региональные партии окрепли и обозначили собственное видение британского будущего и будущего своих регионов, оказались готовы взять на себя ответственность за их политическую судьбу. Данные реформы были жестко выстроены в соответствии с исторической практикой взаимодействия центра с тем или иным регионом. Не удивительно, поэтому, что именно Шотландия приобрела более значимые возможности для самостоятельной законодательной деятельности, по сравнению с Уэльсом или Северной Ирландией.

В-третьих, на британскую политическую систему и развитие государственности не могло не повлиять то, что уже при образовании единого государства Шотландия сохранила признаки прежней независимости. С самого начала Шотландия стала оберегать свои этнокультурные особенности, основанные на ярко выраженной идентичности и стремлении населения региона ее защитить и приобрести больше прав и компетенций для развития. Шотландия также смогла сохранить многие собственные административные структуры. Поскольку административные системы Англии и Шотландии отличались, это создавало базу не только для административной деволюции, но и сохранения собственного голоса Шотландии в государстве и собственных политических сил региона. Важно отметить, что общегосударственный парламент не имел права требовать изменений существующей системы управления в Шотландии. Таким образом, «административная деволюция» в отношении Шотландии весьма ярко характеризовала сущность нового унитарного государства, появившегося в 1707г., действительная унитарность которого всегда вызывала вопросы ^{[16, c.165]}.

Именно в отношении Шотландии государственная власть была вынуждена пойти на уступки в первую очередь. В частности, продвижение идеи административной деволюции хорошо иллюстрирует пост государственного министра по делам Шотландии и формирование Шотландского Офиса в 1885 г. Его учреждение вполне можно рассматривать как проявление принципа децентрализации в конституционной практике унитарного государства, свидетельство того, что Шотландия не была полностью ассимилирована в рамках нового государства. Государственный министр сразу стал фигурой посреднической по характеру своей деятельности между центром и регионом. С одной стороны, он представлял интересы Шотландии, отвечая за формирование общей стратегии развития региона. С другой стороны, все его действия получали соответствующую оценку в правящем кабинете, в состав которого он входил ^{[10, c.217; 25, c.6]}. Таким образом, государственный министр по делам Шотландии говорил в центральных структурах от имени шотландского населения, а в Шотландии – от имени центра. Поэтому этот факт мог как способствовать развитию новых структур управления в регионе, так и мешать их полномасштабной реализации на практике, поскольку, в любом случае, данная фигура при осуществлении децентрализации и создании собственно регионального уровня управления должна была исчезнуть. Помимо этого, необходимо учитывать и тот факт, что данная фигура могла встречать недоверие со стороны шотландцев, если их политические позиции отличались от итогов общегосударственных выборов. Так, в случае победы консервативной партии на общебританских выборах, но традиционно получающей низкий процент голосов именно в Шотландии, государственным министром становился представитель данной партии, это не могло не вызывать сопротивления населения и политических движений, требующих пересмотра сложившейся практики управления. Более того, фигура посредника свидетельствует о стремлении центра выстроить четкую жесткую линию на единую стратегию государственного развития и при видимости ряда послаблений региону еще крепче привязать его к себе, развивая единство управленческих связей. Подобным «послаблением» Шотландии также можно назвать участие шотландских политиков в парламенте Соединенного Королевства и Большом комитете ^{[32, c.24]}. Это доказывает, что Шотландию длительное время воспринимали как отдельную политическую и административную единицу. И в самом Вестминстере очень немногие англичане были готовы обсуждать именно шотландские вопросы. Поэтому был сформирован Большой шотландский комитет, занимающийся вопросами регионального бизнеса, Шотландский комитет по процедуре, разрабатывающий шотландские билли.

Но самое главное здесь – это то, что культурная и правовая отличительность Шотландии от Англии всегда была очевидной для всех, включая самих англичан. В Шотландии развивался национализм (или квазинационализм), а в Англии никогда не отмечалось регионального чувства, аналогичного тому, что выделяло этнические регионы, хотя заметим некоторое английское региональное единение на северо-востоке, в Йоркшире, Ланкашире, или юго-западе. Но вопрос о необходимости создания региональных министерств в Англии не рассматривался.

Централизация, которую планомерно осуществлял центр, была вызвана задачами достижения государственного единообразия и культурной унификации, которая так окончательно и не была достигнута с самого начала формирования единого государства. Именно это объясняет и опасения многих британских политиков в отношении возможного развала страны в случае проведения политики, направленной на децентрализацию, и резкое неприятие деволюции, высказанное консерваторами в начале осуществления реформы в 1998г.

Таким образом, идея централизации соответствовала интересам национального государства и центрального правительства. Однако сохранение ярко выраженного этнокультурного своеобразия кельтских регионов, а затем и внешние обстоятельства, прежде всего, формирование общего европейского рынка, влияли на объективную и адекватную потребность проводить политику децентрализации.

Ответом на проблемы адаптации регионов государства в новых условиях европейской интеграции и роста националистических настроений должна была стать деволюция, модель которой предполагает внедрение в систему управления некоторых элементов федерализма, чтобы решить проблему управления эффективно и избежать этнополитических конфликтов ^{[9, c.233]}. При этом эксперты полагали, что деволюция не обязательно приведет к развалу государства ^{[21, c.181]}. Появление националистов убедительно показывало, что иные партии, в первую очередь, консерваторы и лейбористы, могут потерять голоса, по крайней мере, в Шотландии, если будут игнорировать мнение граждан так называемой кельтской периферии. Именно здесь общественность остро ощущает свое бедственное положение и невозможность влиять на ситуацию, ответственность за которую несут главные британские партии. Поэтому идея деволюции стала знаковой в политическом процессе в стране, ответом на ситуацию, всерьез встревожившую консерваторов и лейбористов, которые, таким образом, не могли не понимать, что конституционная реформа уже должна стать, по сути, вынужденной уступкой регионам в условиях наступления национализма в стране, уже уставшей от североирландских беспорядков.

В случае признания центром этнорегиональных культурных особенностей Шотландии, что было очевидным, требовалось и признание ее политических особенностей. Таким образом, перед правительством встала дилемма: продолжать централизацию или всё же признать существующие регионализмы.

Официальное разделение полномочий центра с Шотландией в ходе деволюции свидетельствует о некотором отходе от традиционного конституционализма, поскольку если суверенитет парламента как-то ограничивается или его разделяют, то он уже не является целостным. Поэтому деволюция также изменяет британский конституционализм и его практику. Вероятно, с течением времени ему всё же придется принять нормы, характерные для центр-региональных отношений Австралии, Канады и США, и принципы, ограничивающие власть центра ^{[18, c.19-20]}, учитывая, что коммунитарное право также влияет на движение Британии в сторону федерализма ^{[20, c.163; 17, c.279]}.

Деволюционные постановления, направленные на передачу части компетенций региональным институтам власти, конституционны, несмотря на то, что парламент может их как отменить, так и расширить, поскольку принцип парламентского суверенитета, невзирая ни на какие конституционные реформы, сохраняется ^{[35, c.775]}. Именно по этой причине деволюция была осуществлена таким образом, что Вестминстер оставил за собой возможности решать все вопросы в отношении Шотландии, независимо от того, находятся они в ведении региональных институтов или нет. И, тем не менее, данная конституционная реформа – это серьезный шаг, свидетельствующий о готовности и способности конституционализма к изменениям.

В условиях унитарного государства утверждение деволюционных моделей означает формирование нового типа политических взаимоотношений между институтами и между населением и властью. А. Медушевский полагает, что термин квазифедерализм наиболее точно определяет сложившуюся систему управления в Британии после 1998 г. (при реформированном переходе от унитаризма в сторону федерализации), так как сложившаяся после 1998 г. система управления включает в себя некоторые характеристики федеративной системы: два уровня управления с разделением полномочий; резервированные и делегируемые полномочия; совместная юрисдикция центра и регионов в международных делах, новая структура межправительственных отношений через конкордаты. Вместе с тем, данные конституционные изменения не отражают последовательности в реформировании, при этом подлинная федеративная система не может существовать при законодательном верховенстве парламента. Поэтому необходима кодификация конституции, чтобы ограничить фиксированными рамками деятельность парламента и гарантировать Шотландии полученные в ходе деволюции права ^{[6, c.86-92]}.

Сама же реформа (деволюция) воспринимается как адекватный инструмент развития государства и временного примирения центра с Шотландией. Однако эволюция этих взаимоотношений свидетельствует о сохранении этнополитического конфликта по линии «центр-регионы». Сохранение принципа парламентского суверенитета остается главной конституционной традицией, обеспечивающей единство всех частей государства, и создает противоречивый путь для деволюционных преобразований ^{[4; 5]}.

Это значит, что британская конституционная система не предполагает действительное разделение суверенитета парламента с региональными институтами, она лишь очерчивает зоны деятельности для регионов. Поэтому конституционные нормы сохраняют существующий порядок, что означает, что либо конституционная реформа должна носить радикальный характер и быть направленной против принципа верховенства парламента, либо она будет продолжать существующую конституционную традицию, а, значит, не приведет к значимым трансформациям в государственном развитии. При этом, конечно, стоит подчеркнуть, что появление региональных институтов с течением времени станет дополнительным фактором воздействия на принцип парламентского верховенства. Но возглавить этот новый виток общественно-политической борьбы должны именно новые законодательные и исполнительные власти регионов при опоре на этнорегиональные сообщества.

Таким образом, деволюция не оправдала ожидания ее главных политических участников. Консерваторы, хотя и смирились с реформой, по-прежнему опасаются дезинтеграции страны, лейбористы предлагают оставить все, как есть на некоторый период времени, а либеральные демократы полагают, что пора назвать страну федерацией, дабы избежать ее распада. Но главной политической силой в этом раскладе остаются шотландские националисты.

ШНП, сформированная в 1934 г., с самого начала выступала за независимость Шотландии, в 1980-е гг., эта риторика чуть изменилась, так как был провозглашен лозунг о независимости, но в Европе. Шотландские националисты поддержали реформу деволюции, рассматривая ее как механизм для планомерного достижения своей цели. В этом контексте предстоящий референдум для ШНП – это демонстрация стратегии партии, сознательно ведущей Шотландию к независимости. Для шотландских националистов – это долгосрочная цель. Они выстраивают свою политику, стремясь привлечь рядового избирателя.

Согласно Эдинбургскому соглашению от 2012 г., на 18 сентября 2014 г. в Шотландии назначен референдум о самоопределении Шотландии. В случае положительного результата Шотландия становится независимым государством в 2016 г.

Поэтому во второй части статьи необходимо исследовать вопрос цены шотландской независимости, причем не столько для самой Шотландии, сколько для Соединенного Королевства в целом: с точки зрения безопасности Шотландии и остальной части Соединенного Королевства в объединенной Европе; с точки зрения вопросов членства Шотландии в ЕС и НАТО; с точки зрения экономической опоры независимой Шотландии и, безусловно; с точки зрения идентификационных проблем, причем в большей степени для британцев, если они останутся без Шотландии.

Цена шотландской независимости.

Обсуждение цены шотландской независимости с точки зрения безопасности, пожалуй, самая болезненная тема для коалиционного правительства, если вспомнить слова Дэвида Кэмерона о том, что Британия не может лишиться ядерного щита и отказаться от военной базы, которая сейчас дислоцирована в Шотландии. Наличие такой базы для Британии – это ресурс, опираясь на который она демонстрирует свою сопричастность глобальной политике и то, что является надежным партнером для стран-членов НАТО ^[33].

По Шотландскому Акту 1998 г. оборона полностью находится в ведении центрального правительства, но Шотландия всегда четко заявляла о необходимости вывести ядерный арсенал со своей территории. И если бы у нее были соответствующие законодательные возможности, то подобные решения были бы уже приняты ^[24].

После издания Шотландского Акта 1998 г. последовала череда конкордатов, заключенных между центральным и региональным правительствами, в том числе, и конкордат о безопасности ^[7]. Его центральная идея состояла в том, что обе стороны признают необходимость полного сотрудничества и взаимодействия в сфере безопасности и обороны, несмотря на то, что данные вопросы остались исключительно в компетенции центра. Следует подчеркнуть, что Шотландский парламент имеет право высказываться по любому вопросу, находящемуся в ведении центра, однако из этого не следует, что это мнение будет учтено. Поэтому перенос обсуждения вопроса шотландской независимости в плоскость безопасности не сулит позитивных перемен в диалоге центра с Шотландией.

Шотландские националисты решительно настроены вывести базу за пределы Шотландии. Население региона также выступает против военной ядерной базы. И именно в Шотландии этот вопрос обсуждается на самом высоком политическом уровне. Поэтому перед правительством Соединенного Королевства встает дилемма: заключать соглашение с Шотландией или искать новое место дислокации в случае позитивного исхода референдума. Поскольку первое невыполнимо, а второе осуществимо с огромными трудностями, это означает для Соединенного Королевства потерю статуса, в том числе и статуса ядерной державы, что также сопровождается опасениями изменения особых отношений с США ^{[11; 13]}.

Сейчас центральное правительство пугает общественность, заявляя о том, что Шотландия в случае независимости станет слабым звеном для остальной части Соединенного Королевства. В частности, Тереза Мэй, министр внутренних дел, заявила, что независимая Шотландия представляет риск с точки зрения распространения терроризма ^[15]. Хотя исследователи, напротив, придерживаются противоположной точки зрения, подчеркивая, что Шотландия всегда обладала чертами государственности, поэтому развод между частями государства должен быть цивилизованным и не представлять никаких угроз обществу ^{[11, c.8]}.

В качестве независимого государства шотландское правительство намерено не превышать военные расходы более, чем на 2,5 млрд. ф.ст.; обеспечивать охрану морских территорий, таким образом, внося свой вклад в безопасность североатлантического сообщества ^[34]. При этом шотландцы рассчитывают унаследовать некоторые виды вооружений, в частности, три фрегата, несколько патрульных кораблей и др., сохраняя тесные военные связи с остальной частью Соединенного Королевства.

Вместе с тем, Шотландия по-прежнему важна для своих союзников по НАТО и европейских партнеров, так как находится в сердце так называемой Североатлантической зоны. Членство Шотландии в НАТО, как полагают шотландцы, должно сохраниться. Аналогичные позиции они занимают в отношении членства в ЕС. Шотландцы рассчитывают войти в ЕС в качестве самостоятельного государства согласно статье 48, а не 49 Договора об ЕС. Отметим, что Шотландия соответствует всем критериям членства. Однако сейчас очевидно, что в этом вопросе большую роль будут играть позиции разных государств. Но учитывая, что в свое время в состав ЕС вошли новые государства, вышедшие из СССР и Югославии, то вряд ли ЕС откажется от своих принципов и займет позицию неприятия.

Важно, что именно с европейской ареной Шотландия связывает свое будущее. Сейчас Шотландия имеет право высказывать свое мнение по тем вопросам внешней политики и отношений с ЕС, которые затрагивают ее интересы. Хотя ее позиция, если, например, вспомнить диалог о введении евро, на чем настаивала Шотландия, не является значимой для Вестминстера. Поэтому шотландцы планируют внести свой вклад в поддержку интеграционных процессов и самостоятельно участвовать в диалоге европейских наций. Шотландия всегда подчеркивала свое позитивное видение общего европейского строительства, указывая на то, что Соединенное Королевство, ведомое консерваторами, выступает ненадежным партнером и способно вообще вывести всю страну из ЕС (подобный референдум может быть проведен в 2017 г.).

Согласно официальным документам, подготовленным ШНП, Шотландия готова быть полновесным участником ЕС. Так, ШНП опубликовала 670-страничную белую Книгу «Будущее Шотландии» в ноябре 2013 г. Опорой шотландской независимости там обозначен шельф Северного моря, в частности, шотландцы претендуют на 96% нефтяных запасов и 52% газовых, что составляет около 57% от нефтяных ресурсов ЕС (не считая Норвегии, которая не является членом ЕС) ^[26].

Устойчивое будущее самостоятельного государства шотландцы видят в поддержании связей с остальной частью Соединенного Королевства. Борьба с системными рисками странным образом возлагается шотландцами на Банк Англии, который сейчас является центральным финансовым институтом. Представители ШНП заявляют также о сохранении монетарного союза и оставляют британский фунт стерлинга в качестве основной валюты. Однако этот союз, несомненно, наложит некоторые ограничения на экономическую и фискальную политику Шотландии. Помимо этого, шотландцы готовы и после референдума в случае обретения независимости считать Елизавету II главой своего государства. Таким образом, ШНП всячески подчеркивает, что независимость – это понятие, которое раскладывается на некие составляющие, обладающие разной степенью важности для возможного нового государства, а также убеждает рядового избирателя в том, что даже после обретения независимости для шотландцев очень многое останется прежним. По этой причине независимость не должна вызывать отторжение, а рассматриваться лишь как новый этап в развитии Шотландии ^[28]. В большей степени, по этой причине, изменения коснутся остальной части Соединенного Королевства.

Так, независимость Шотландии изменит баланс политических сил в Соединенном Королевстве. Без голосов шотландцев у лейбористов остается мало надежд на политические успехи, а консерваторы, напротив, заметно укрепятся. Также выход Шотландии из состава Соединенного Королевства усилит антиевропейские взгляды британцев, ведь шотландцы, в отличие от англичан, настроены про-европейски. Это объясняет то, что лейбористы сейчас активно стремятся повлиять на выбор шотландцев, развернув кампанию «Лучше вместе», так как осознают значимость шотландского электората для своей партии.

Но главной проблемой станет, безусловно, идентификационная проблема.

Для британцев вопросы самоопределения весьма чувствительны, ведь в свое время Британская империя стала разваливаться, когда в Африке и Азии ее бывшие колонии получили независимость в результате мощных сепаратистских национальных движений. Нельзя не отметить и ситуацию с Северной Ирландией. Сама Ирландия в 1921 г. была разделена на две части также в результате национального движения за независимость. Последние примеры того, что постколониальные вопросы еще не отжили окончательно – это Гонконг и Гибралтар.

В этом смысле результаты референдума оказываются гораздо более значимыми не столько для Шотландии, сколько для всего Соединенного Королевства. Лондон оказывается столицей постоянно сокращающегося с момента крушения Британской империи государства. И именно Лондону придется встретиться лицом к лицу с проблемами самоидентификации, а не Шотландии, для которой референдум – это шаг к ее обретению.

Среди политиков и населения понимание шотландскости постоянно росло в 90-е гг. XX в. и достигло пика с введением деволюции - 70%, и эта численность оставалась довольно стабильной в течение 2000-х годов ^[31].

Шотландское население также относится положительно к деволюции и формированию регионального парламента. Практически половина жителей региона поддерживают идею независимости ^[27]. Интересно, что с течением времени была установлена четкая взаимосвязь между деятельностью этнорегиональной партии и парламента Шотландии, поэтому поддержка парламента и ШНП практически совпадает.

Парламент прочно вошел в политическую жизнь региона, как полагают шотландцы. Его поддерживают постоянно около 80% населения. В 2010 г. и в 2011 г. эта поддержка росла ошеломляющими темпами ^{[30; 31]}. При этом география поддержки реформы расширялась постепенно, но постоянно.

Поэтому, безусловно, деволюционная модель, существующая в Шотландии, «прижилась» на местной почве. Остаются дискуссионные вопросы, которые, несомненно, ведут регион все ближе в сторону независимости. Тем не менее, на практике поддержка националистов не имеет жесткой взаимосвязи с идеей независимости. Рост поддержки ШНП в большей степени зависит от ее позиции по вопросу деволюции, так как она является в настоящее время лидером деволюционного процесса. Партия отмечает, что вопрос независимости Шотландии должно решать только население, и это решение будет принято партией. Таким образом, ШНП действует именно как представитель и выразитель интересов регионального сообщества и в этом смысле заявляет о себе как о единственной исключительно регионально-ориентированной партии. Более того, в ее манифесте содержатся выдержки из запросов населения, которые указывают на необходимость, как минимум, деволюционного расширения и дальнейшего развития, поскольку все местные проблемы рациональнее и эффективнее решать на соответствующем уровне ^[4].

По новым опросам общественного мнения, проведенных в 2014 г., ясно, что число тех, кто выступает против независимости, сократилось с 46% до 42%, а с учетом того, что число тех, кто не может определиться, достигает 19%, то можно говорить о том, что существуют явные возможности роста электората в поддержку идеи независимости. Более того, разница между двумя точками зрения не столь уж и существенна ^[23].

Чем бы ни окончился референдум в Шотландии, он вызовет массу вопросов, например, о дальнейшей судьбе и развитии Соединенного Королевства, поставит ребром проблему его федерализации, вновь возникнет вопрос о членстве в ЕС и вхождения страны в зону евро. Уход Шотландии однозначно означает глубокий кризис британской идентичности. В этом отношении будущее Соединенного Королевства трудно предсказуемо.