New Liberalism: Historical Grounds and Modern Tendencies in Russia

Shchuplenkov Oleg Viktorovich PhD in History Associate professor of the Department of History, law and Social Disciplines at Stavropol State Pedagogical University 357625, Russia, g. Essentuki, ul. Doliny Roz, 7 oleg.shup@gmail.com Other publications by this author

Shchuplenkov Nikolai Olegovich lecturer of the Department of History, Law and Social Disciplines at Stavropol State Pedagogical Institute 357625, Russia, Yessentuki, ul. Dolina Roz 7 veras-nik@yandex.ru Other publications by this author

Современная политическая ситуация в России делает обращение к идее либерализма актуальной благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, образовавшаяся идеологическая пустота после краха Советского Союза автоматически замещается хорошо отработанным традиционным идеологическим образцом, в качестве которого чаще всего выступает либерализм. Психологические основания такого замещения очевидны: если прошлое общественное развитие было заклеймено печатью тоталитаризма и социализма, то, следовательно, теперь, с точностью до «наоборот», к светлому будущему надо идти под знаком свободы личности и либеральных установок. Интерес к либерализму в политической науке чаще всего ограничен просветительскими тенденциями (главы в учебниках политологии, переводы классиков либерализма, комментарии переводов, разъяснительные материалы и т.д.). Но в значительной степени любопытны тенденции в современной политической российской жизни — и это второе обстоятельство, благодаря которому либерализм обращает на себя внимание. Речь идет о политической практике, и именно о практике формирования политических движений и партий, которые весьма вольготно наклеивают на себя ярлык «либерального» направления и с энергией делового задора и энтузиазма, не особо вдаваясь в либеральные «дух и букву», ведут активные избирательные кампании.

Россия сегодня — весьма либеральная страна. Парадокс? Вовсе нет: подоходный налог — самый низкий в Европе; электоральная свобода и свобода слова более-менее гарантированы. Поэтому спор, как нам кажется, должен идти не о необходимости либерализации, а о том, какая модель либерализма востребована Россией? Сейчас в кризисе находится прежде всего либеральное сообщество (общественные деятели, часть интеллигенции и бизнеса, транслирующие либеральные идеи и ценности). «Низовой», «народный» либерализм, «вольность» столетиями живет и так.

После экономического краха псевдолибералов в России установилась линия на развитие рыночного хозяйства с широким участием государства в экономике. Не были принесены в жертву истинно либеральные рыночные ценности: отвергнуты призывы к тотальной национализации, отмене конвертируемости рубля, возвращению к государственной монополии внешней торговли. Но к этому решительно добавились интересы государства: прекращение антинародной приватизации, усиление роли государства как регулятора экономики, борьба с экономическими преступлениями.

В начале XXI века оформилась идея государственно-частного партнерства. Была подчеркнута роль государства не только как регулятора экономики наряду с рынком, но и как собственника средств производства. Государство стало владельцем или акционером целого ряда предприятий, крупных банков. Одновременно провозглашалось, что госсобственность постепенно будет приватизироваться за исключением небольшого числа стратегических предприятий, связанных главным образом с обороной, безопасностью и жизнедеятельностью общества.

Заявления, что это не госкапитализм, так как постепенно перевес получит частный сектор, отвечают действительности. Однако в государственно-частном партнерстве государству принадлежала определяющая роль. Это стало объективной необходимостью. К середине нулевых годов нашего столетия проявились сложности государственно-частного партнерства. Не во всех случаях и далеко не по всем проектам его негосударственная часть готова была, да и сейчас готова, выполнить свои функции. Характерен пример, связанный с общепризнаваемой необходимостью изменить структуру российской экономики, освободить ее от полной зависимости от мировых цен на экспортируемые энергоресурсы. За двадцать с лишним лет частнопредпринимательские структуры не пошли на серьезные инвестиции в обрабатывающую промышленность, в реиндустриализацию страны. Все большее значение приобретало бюджетное финансирование проектов, но оно оказалось недостаточным для остро нуждающихся в инвестициях инновационных производств и крайне необходимых проектов в области образования, здравоохранения. Эти трудности усугубились кризисом 2008–2012 годов.

Определяющим моментом в закате либерализма, по мнению С.И. Гессена, оказалась внутренняя непоследовательность и противоречивость исходных установок, которая привела к образованию кардинально противоположных направлений в либеральном движении. К примеру, классический, или правоверный, либерализм мыслил отношение власти и личности как отношение взаимного безразличия, тогда как «новый либерализм» утверждает идею установления взаимных обязательств между государством и индивидом. Личность теперь вправе требовать от государства исполнения минимальных положительных обязательств (социальное страхование, право на труд, образование, пенсионное обеспечение и т.д.) в рамках коренных прав личности, в то время как основополагающей установкой классического либерализма была установка на невмешательство государства в частную жизнь индивида в какой бы то ни было форме. Свобода предполагала, прежде всего, невмешательство власти или других лиц в сферу существования отдельной личности. Теперь же государство обязано помогать отдельному гражданину, точно так же как последний берет на себя обязательства выполнения положительных действий в отношении государственных институтов и других граждан. Свобода меняет свой потенциал в новом либерализме с отрицательного на положительный.

Другой либеральный принцип — принцип равенства, который ранее означал отмену привилегий для одних социальных групп и запрещений для других групп, в новом варианте либерализма наделялся положительным содержанием. Так экономические отношения равенства или конкуренции теперь регулировались определенными со стороны государства правилами «честной игры».

Равенство детей в получении образования сводилось в новом либерализме не к требованию отмены каких-либо привилегий, но в установлении и обязательном получении некоторых обязательных, установленных государством норм и стандартов образования. Классическая идея равенства модифицируется в идею установления равных возможностей для каждого индивида со стороны государства.

Отрицательное понимание свободы, характерное для классического либерализма, несет в себе необходимый элемент положительных обязательств как со стороны государства, так и со стороны индивида. Так, право отдельного гражданина на правосудие уже свидетельствует о притязании на помощь со стороны государства и сохранении готовой и зафиксированной сферы свободы, равно как сопутствующих, «прирожденных» прав — на труд, образование и т.д.

Несомненно, что новый либерализм углубил понятие свободы, характеризуя последнюю как особое, качественное состояние личности, находящееся в постоянном изменении и развитии. Сфера личных прав понимается не в своих многочисленных конкретных формах, а в своем существе, как некое качество принципиальной «непроницаемости личности» для другого лица государства.

Таким образом, не преуменьшая значение глубоких различий между классическим и новым либерализмом, С.И. Гессен признает и убедительно доказывает развитие идеи свободы как «возможности личного творчества», посредством которого личность обретает свою индивидуальность и неповторимость.

Наряду с идеей свободы в новом варианте либерализма модифицируется понятие социального равенства. Отрицательное понимание равенства как отсутствия сословных привилегий и социальных препятствий заменяется пониманием равенства как «равноценности фактически различных между собой личностей». В практическом смысле мотив борьбы за равенство без сословных и социальных привилегий был видоизменен на позитивную программу равенства стартовых возможностей, равенство индивидуальной ценности каждого человека, органично входящего в общественное целое и занимающего в нем свое уникальное место.

В отношении такого базового понятия как собственность либеральные представления также претерпели изменения, продиктованные реальным положением дел в политике и экономике. Так отрицается все, что происходит из монопольного характера собственности. С.И. Гессен подчеркивает видимое противоречие, которое возникает при этом в плане нарушения «священного» либерального принципа незыблемости частной собственности. И хотя следует попытка интерпретировать это противоречие как возвращение к либеральному духу, к первоосновам, в том смысле, что собственность есть «материальное поприще личности», фундамент индивидуального творчества, но все же современная практика борьбы с монопольной собственностью и концентрация этих усилий в руках государства свидетельствуют о невозможности преодолеть противоречия классической догмы и реального положения дел в рамках либеральной концепции.

Исчезновение любой политической теории сопровождается появлением мифов — миф об аутентичности, миф о совершенствовании и верности традициям и т.д. Новая версия либерализма внесла свой вклад в создание мифа о совершенствовании и сохранении духа либерализма. На примере с монопольной собственностью становится очевидным, что возвращение к справедливой конкуренции лишает собственность ее монопольного характера, возвращает личности «утраченную связь с вещью». Выдвигаются другие представления, которые в лучшем случае имеют целью привязаться к раскрученной, известной политической марке — либерализму.

Реальностью же после отрицания монопольного характера собственности становится признание чрезвычайного расширения полномочий государства, и новая версия «затухающего» либерализма именно этот шаг и делает. Конечно, можно говорить о диалектическом (в духе Гегеля) отрицании классических установок либерализма, что, собственно, и делает С.И. Гессен, но это похоже на создание очередной теоретической иллюзии. В действительности расширение деятельности государства, к примеру в ограничении монопольного характера собственности, в отношении решения задач культуры, образования, военной политики и т.д., происходит прежде всего не в связи с какими-то теоретическими и политическими принципами (например, «поднятие благосостояния народа», или «обеспечение права на труд», или «укрепление оборонной мощи» и т.д.), а в силу логики собственного экономического, политического и международного развития государства.

Что касается таких либеральных правовых установок, как «все, что не воспрещено законом, то дозволено», очевидно, речь идет о коренном принципе всякого правового государства. Точно так же следует признать, что государство, даже в условиях действия данного принципа, регламентирует и предписывает гражданину определенные стандарты, нормы и установления. Конечно, при этом используется вся возможная риторика по поводу личной свободы граждан, творческой инициативы общественных организаций и т.д. для обеспечения должного уровня свободы и творчества каждой личности.

Подобные допущения нового либерализма дают повод задуматься о незыблемости либеральных ценностей как таковых. Как признается С.И. Гессен: «Конечно, в действительности иногда очень трудно бывает соблюсти меру и не переступить той грани, за которой ограждающий право минимум блага переходит в игнорирующее право лица благо» ^[4]. Иначе всевозможные новолиберальные оговорки по поводу лишь «минимального» вмешательства государства в обеспечение права личности на образование, социальную защищенность, заработную плату и т.д., создание так называемых «ограждающих» условий со стороны государства для развития частной инициативы и личной свободы отнюдь не гарантируют от произвола государственной власти в соблюдении даже минимальных («ограждающих») прав и свобод личности.

На наш взгляд, причин неудачи либеральных реформ в России несколько. Во-первых, либералы-реформаторы, как в прошлом, так и в конце прошлого столетия, безоглядно наступали на одни и те же грабли и получали «оглушительный удар по лбу». Они, по существу, отказавшись от всестороннего осмысления исторического опыта российского либерализма начала XX столетия, настаивали на том, что Россия должна развиваться обязательно в общецивилизованном, западноевропейском русле. А российские неолибералы будто бы ошибочно проигнорировали европейский стандарт, что и помешало успеху либеральных реформ в России. Поэтому в нулевые годы планировалось «снять» эти издержки, препятствия и машина преобразований, по замыслу авторов, заработает в полную мощность. В этих целях, в первую очередь, следовало «укоротить», как образно выразился в одном из своих выступлений Е.Т. Гайдар, «традиции восточного государства» и «основы планово-распорядительной хозяйственной системы». Он и его соратники предлагали взамен «восточного государства» создать так называемое «минимизированное» правовое государство, а вместо планово-распорядительной системы — рыночную капиталистическую экономику. Эти же мысли в несколько мягкой форме повторялись в экономической стратегической программе бывшего министра экономики и торговли России Г. Грефа, утвержденной на заседании правительства М. Касьянова 28 июня 2000 года. Российские неолибералы, некоторые зарубежные экономисты эту программу оценивали самой удачной, соответствующей мировым стандартам. Д. Хоффман, например, оценивая ее, говорил: «После долгих лет промышленного и финансового, политического ступора и правительственной нерешительности Россия приняла самую либеральную рыночно-ориентированную экономическую программу со времен развала Советского Союза в 1991 году» ^[17].

Программа Грефа, в отличие от предыдущих своих аналогов, более объективно оценивал сложившуюся в России социально-экономическую и политическую ситуацию. В ней затрагивались некоторые из наиболее тяжелых проблем, с которыми пришлось столкнуться России при переходе к рыночным отношениям. Наиболее либерализованной частью программы являлись те ее разделы, в которых планировалось в течение ближайших двух лет снизить долю государства в экономике, укрепить финансовую дисциплину. Планировалось реформировать государственные ведомства с целью упрощения процедур учреждения и работы компаний. В программе Грефа особое внимание обращалось на необходимость модернизации банковской системы; планировалось создать конкурентную среду в газовом, электроэнергетическом и железнодорожном секторе, где доминировали монополии. В этой программе, наконец-то, было учтено требование российских прогрессивных политических сил, общественности в целом, сделать бюджетные расходы государства прозрачными и ясными. Среди дополнительных элементов краткосрочного плана деятельности Правительства России особое внимание уделялось осуществлению на деле многократно откладываемых структурных реформ, в том числе изменение Налогового кодекса и разработка нового Земельного кодекса. Эта программа настолько была насыщена либеральными ценностями и принципами, что ее восторженно комментировали зарубежные специалисты и газеты. Так, например, репортер газеты «Нью-Йорк» Майкл Уайнс заявил, что западные журналисты услышали из уст В. Путина то, «что они хотели от него услышать, что написано во всех американских учебниках экономики» ^[9]. После прослушания пространного Послания В. Путина Федеральному Собранию в 2000-м году вспомнилось нам, что то же самое говорилось, обещалось в посланиях Б. Ельцина народу, парламентариям в начале 1990-х. Что изменилось после этих посланий и выступлений? Часть журналистов из-за рубежа тоже помнят его клятвенные обещания, но, к сожалению, ни одно из них не было реализовано. Кстати, предыдущие программы либерализации страны не были плохими. Это признавали крупные иностранные специалисты, работающих в сфере либерализации социальной жизни государства. Но главная российская проблема — это реализация их на практике. Именно в процессе осуществления их на практике в обществе начиналась политическая неразбериха. Симптомы очередного политического противоборства в обществе появились в июне 2000 года. В этот раз шпаги скрестили верхняя и нижняя палаты Российского Федерального Собрания по вопросу реформы Совета Федерации, связанной с проектом закона Президента России об усилении контролирующей роли центра над регионами и формировании профессионально работающей верхней палаты российского парламента. Не менее ожесточенную перепалку в обществе, в его политической жизни вызвали «легкие намеки» Президента о необходимости усиления регулирующей роли государственных институтов, судебной системы над деятельностью сверхбогатых олигархов, желание последних не допускать органы контроля государства к своей кормушке. На страницах почти всех российских и зарубежных газет активно ангажировались эти столкновения и полицейские «наезды» на офисы некоторых фирм, в частности, на «Медиа-мост», «Лукойл» и др. На каналах российского телевидения и радио постоянно был слышен страшный вопль с прогнозами об установлении «диктатуры» нового режима, о возврате к старым порядкам, о конце демократии и т.д. Попытка полного разрыва с прошлым гибельна для любого государства, особенно для России. Это ведь на самом деле правый радикализм. Он не менее опасен, чем леворадикальный марксистский вариант социализма. Младореформаторы могли надеяться на определенный успех в реформировании России, но, не идя открыто, вызывающе на разрушение всего прошлого, а наоборот, решительно развивая, совершенствуя все старое, доброе в ценностном, технологическом, культурном плане, чтобы избежать возможности образования вакуума ценностей.

Они избрали другой путь — путь разрушения всего старого, «отжившего», как они говорили. Российскими младореформаторами была допущена серьезная ошибка и в выборе модернизационной стратегии реформ. Избрав «догоняющую модель» преобразования страны, они внятно, недвусмысленно не смогли обосновать эту свою тактику. Единственной ясной аргументацией выбора западной модели реформирования у них было следующее: мы должны стать «нормальной» страной, где под нормальным понимается как раз Запад. Однако младореформаторы не уяснили себе, главное — не объяснили обществу, какую фазу западной модели развития они пытались (и ныне пытаются) «... догнать — нынешнюю, ведущую в постиндустриальный, информационный мир, прежнюю индустриальную или стадию первоначального накопления?» ^[16]. Как показывает сегодняшняя российская реальность, модернизационная модель, внедряемая в нашу социальную жизнь, была ориентирована не вперед к технологическим и демократическим достижениям современности, а назад — на первоначальное накопление. Это отбросило Россию далеко назад, к ранним формам капитализма.

Следующая серьезная причина, приведшая реформы к плачевным результатам, состояла в том, что российские неолибералы в рыночную экономику ринулись, не подготовив для этого нормальную социальную «среду», необходимую для выращивания ростков либеральных ценностей.

Еще задолго, по опыту других стран, было известно, что такие масштабные реформы в первую очередь отразятся на материальном положении трудящихся: произойдет их обнищание, усилится безработица. Тем не менее, реформаторы-либералы не позаботились о «смягчении» последствий этих преобразований. Гайдаровская «шоковая терапия», всевозможные проекты и прожекты, наподобие «500 дней», расплодившиеся в начале 90-х гг., привели к страшному обнищанию россиян. Даже человеку без экономического образования (а ведь Гайдар, Лившиц, Федоров и др. — это люди с научными званиями и степенями) известно, что нельзя отпускать цены в условиях падения производства, что это приведет к резкому ухудшению материальных условий жизни широких слоев населения. Еще на заре развития капитализма об этом же предупреждал А. Смит. В частности, он сказал, что отпуск цен при кризисных явлениях приведет к «обнищанию масс и даже спекулянтов». Это и произошло в России. До сих пор люди не могут простить Е. Гайдару инициированную им «шоковую терапию». У них вообще сформировалось крайне негативное отношение к либеральным реформам.

Исторический опыт России и современное состояние демократизации стран в постсоветском пространстве показывает, что деятельность социальных институтов, экономическая жизнь и публичная политика в российских условиях должны строиться на сочетании либерального принципа свободы личности и социально-демократического принципа равенства в социуме. Либеральный принцип, делая акцент на свободе индивида, противостоит тенденциям к иждивенчеству, патернализму, но уязвим перед натиском негативного эгоизма. Социально-демократический принцип, концентрируясь на устройстве социума, выдвигает на передний план социальную справедливость, солидарность, равенство. Однако он заключает в себе возможность авторитаризма, может превратиться, как говорит американский политолог Ф. Закария, в «нелиберальную демократию» ^[10].

Современной формой единства принципа коммунитаризма и «негативной свободы» личности является либеральная демократия как компромисс между либерализмом и демократией. Западные общества давно уже перешли на этап либеральной демократии, где либерализм и демократия идут на сбалансированные (правда, временами нарушаемые обеими сторонами) уступки. Либерализм соглашается на то, чтобы ограничить независимость индивида, признать необходимость ее социального обеспечения государством, а также необходимость активного участия индивида в политической жизни общества. Демократия же принимает правила игры репрезентативного парламентаризма и признает права меньшинства и личности.

Государство в России, по крайней мере, со второй половины XVI века формируется как «сильное и самовластное», способное определять исторический путь страны, контролируя все значимые социальные, политические, экономические и культурные тенденции. Хотя основа для «самодержавия» — усиления государства обозначилась в начале XIV века (начало геополитического возвышения Москвы) в виде формирования модели развития социума, при которой государство контролирует все его ресурсы. Государство приобретает такие возможности благодаря особенностям вмещающего его социума (непосредственно) и особенностям связей с этим социумом (опосредованно).

Следствием этого становится формирование специфического набора ролей, выполняемых государством, а также целого ряда других значимых следствий: структурной слабости государства, ограниченности возможности социума осуществлять эффективное саморазвитие в рамках моделей, задаваемых государством и т. д.

Традиционно считается, что роли государства заключаются в поддержании порядка, организованности, целостности, благосостояния конкретной социальной общности. В России же государство традиционно исполняет также некоторые другие специфические роли. Оно выполняет их в разные исторические периоды с большим или меньшим успехом. Прежде всего, это роль главного творца идеологических образцов для данного социума: секуляризация при Петре I, создание «идеологии для народа» в духе самодержавия — православия — народности в XIX веке, теории «суверенной демократии» в современности. Кроме того, чрезвычайно важна роль государства как творца (или чаще — селектора) культурных образцов для социума: государство формирует культуру общества как комплекс познаний о мире, имеющих определенную направленность.

Примером может служить как «культурная революция» в 20 — 30-е гг. XX века, так и «культурная либерализация» 1990-х гг. — масштабные смены комплексов знаний о мире, инициированные государством (во втором случае «инициирование» со стороны государства было значительно меньше, чем в первом). Государство также исполняло и исполняет роль главного собственника и распорядителя практически всех ресурсов социума, включая территорию вне существенной зависимости от интересов других акторов: как людских, так и земельных ресурсов вплоть до второй половины XIX века, так природных и промышленных в настоящее время — приватизация госсобственности в 1990-е гг., конфискация собственности в современности. О том же свидетельствует передача некоторых пограничных территорий Китаю в недавнем прошлом, продажа Аляски в XIX веке. Важна также роль государства как актора, направляющего и организующего деятельность всего социально-политического «организма» страны: направленность на геополитический успех со времени возвышения Москвы до падения Романовых, направленность на водворение коммунизма во всем мире в советский период. Важна роль государства в качестве интегратора социума и его метаорганизатора, что выражено в том, что государство всегда в достаточно сильной степени контролировало и создавало организационные связи внутри социума, с помощью чего последний обретает внешние цели, такие, как геополитическое расширение и др., которые не требуются социуму исходя из потенциалов его развития. Это связи крепостной зависимости крестьянства, обязательности службы дворянства, и прочие. Итогом выполнения государством этих ролей становится то, что оно обретает возможности формировать направление развития (социального, политического, экономического, культурного) страны.

Российское государство выполняло эти функции в прошлом и выполняет в настоящее время (в разные исторические периоды — с разной степенью «жесткости»: с начала 1990-х гг. наблюдалось ослабление в их выполнении, но значительное усиление обозначилось с начала 2000-х гг.). Это означает, что в социальной организации, культуре, историческом опыте страны имелись ранее и имеются сейчас некие особенности и структуры, определяющие и постоянно поддерживающие существование такого набора ролей государства. Выявление этих особенностей и структур — самостоятельная чрезвычайно сложная проблема, но в качестве наиболее вероятных можно представить следующие особенности социума (будучи рассчитанными, воздействия этих особенностей ведут к реализации следствий — указанных ролей государства). Первая особенность — слабая горизонтальная интеграция социума (между близкими в плане доступа к ресурсам социальными слоями и группами) и слабость его внутренних связей. Все это препятствует формированию субъектности социума, а, следовательно, не способствует повышению его возможности целенаправленно воздействовать на государство. Слабость внутренней интеграции общества в истории России выражена достаточно сильно: хорошо описана А. С. Ахиезером ^[2] тенденция к локализации, замкнутости крестьянских «миров» (отдельных сел, деревень или групп нескольких таких населенных пунктов), где слабы связи с другими «мирами», отсутствует солидарность с жителями других областей. В современности слабость интеграции выражается кроме прочего и в том, что часто поездка за границу обходится дешевле, чем поездка в другой конец страны. В России слабость интеграции существует также в форме атомизации общества. «Распад горизонтальных связей при А. о. (атомизации общества. — О.Щ.) вызывает развитие вертикальных, что дает мощный стимул активизации Авторитарного нравственного идеала (усиления центральной власти. — О.Щ.)…» ^[2]. Слабость горизонтальных связей в обществе определила роли государства как интегратора и метаорганизатора, а также актора, «направляющего» деятельность социально-политического «организма» страны. Вторая по счету особенность — слабая выраженность тенденций развития социума, исходящих из его внутренних доминант. Исторически сложилось так, что подавляющее большинство населения России в условиях слабости горизонтальных связей было локализовано в «малые миры», которые имели очень небольшой прибавочный продукт, изымавшийся практически полностью, что лишало «миры» способности к саморазвитию. Изъятие прибавочного продукта осуществлял наличествовавший всегда властный аппарат (или несколько аппаратов) — назовем такой аппарат «посредником», который, кроме того, ограничивал связи отдельных «миров» со всем социумом, ограничивал воздействие международных социально-экономических тенденций, во многом лишая этим «миры» стимулов к изменению: аппарат крепостничества, мобилизационный аппарат власти, административный аппарат, контролировавший информационные потоки. В разных формах это осуществлялось как в Российской империи, так и в СССР. Таким образом, между отдельными «мирами», составлявшими общество в России всегда был «посредник», а ситуация отсутствия ресурсов неизбежно требовала от «миров» «замыкания» в пределах собственных локальных связей и связей с «посредником», что сильно ослабляло стимулы к развитию, кроме тех, что задавались «посредником». Пример — появление нового стимула к развитию (капиталистических отношений) произошло в стране хоть, сколько-нибудь значительно только после отмены крепостного права государством (посредником). В современной России по-прежнему достаточно слабы внутренние тенденции социума, которые исходили бы из его внутренних доминант. Слабость тенденций, исходящих из внутренних потенциалов социума определила роли государства как творца образцов идеологии и культуры, роль актора, направляющего деятельность социально-политического «организма», а также интегратора и метаорганизатора социума. Следующая особенность — слабость возможности социума отражать масштабные вызовы (как правило, военные), а, следовательно, необходимость концентрации ресурсов для ликвидации этих вызовов. Социум в России изначально имел сравнимо мало прибавочного продукта, кроме того, велика была разрозненность населения по значительной территории (это и определило слабость возможности отражения вызовов), что в ситуации любого масштабного вторжения, организации военного похода требовало «стягивания» материальных и людских ресурсов в одном центре. В значительной мере такая ситуация сохранилась в современности.

Именно это и определило роль государства как главного собственника и распорядителя ресурсов социума, а тем самым, сделало его «сильным и самодержавным». Четвертая по счету особенность — политический традиционализм сознания населения. Казалось бы, такое возможно годов до 70-х XX века, но не сейчас, при массовой индивидуализации и рационализации сознания людей (кстати, традиционализм вполне уживается с рационализмом), но рассмотрим проблему подробнее. «На первый взгляд, попытка рассмотрения современного российского общества… как разновидности традиционного общества представляется абсурдной. Однако, если учесть, что большинство жителей даже крупных городов в возрастных когортах 30–50 лет составляют мигранты первого и второго поколений, прежде всего — из деревень и малых городов, где и прошла их социализация, то такая постановка вопроса уже не кажется противоестественной» ^[14]. Традиционализм массового сознания всегда отличается тем качеством, что в его рамках государство выступает как субъект, монопольным правом которого является установление конфигурации социально-политических связей внутри общества и связей этого общества со «вне» по отношению к нему, что в реальности осуществлялось и в значительной мере осуществляется в России. Еще одна особенность связана с самоподтверждением в сознании населения мнения о том, что, «власть» в лице государства настолько сильна, что противостоять ей не имеет смысла, так же как не имеет смысла идея ее изменить. Это происходит по той причине, что у общества нет положительного опыта самоорганизации и противостояния государству. Наглядный пример — данные опросов, что приводит М. Х. Фарукшин: по опросам 2005 г. 47 процентов опрошенных считали, что итоги выборов не отражают общественное мнение, а 23 процента — что выборы не нужны ^[15]. Тут видно, что недоверие к «власти» велико, но в обществе не заметно никакого массового стремления ее изменить.

Разумеется, этот список особенностей, что способствуют принятию государством указанных ролей может быть неполным. Но очевидно, что все они оказали влияние на оформление государства как «сильного и самовластного». Следствием этого становится неэффективность государства, на что указывал В. Л. Иноземцев ^[6]. Все эти особенности, а, следовательно, и сила государства зависят во многом от такой постоянно поддерживающейся ситуации в социуме, при которой его значительная часть (в истории страны — подавляющая) не обладает значимыми ресурсами, отчего она неспособна, оказывать целенаправленное влияние на государство. Многие факты в этом свете представляются весьма тревожными, например, Н. И. Лапин указывает: «Результаты пятой волны мониторинга (2006 г.) свидетельствуют о сохранении, воспроизводстве, закреплении контрастов социального расслоения населения современной России» ^[7]. Это указывает на то, что и в современности государство по-прежнему оставляет за собой потенциал для выполнения своих вышеуказанных традиционных ролей а, следовательно, возможность в значительной мере определять исторический путь страны.

Следствия особенностей российского государства и социума В России сформировались специфические следствия существующих особенностей социума и системы его связей с государством. Первое следствие — относительно меры эффективности различных моделей управления. В стране сравнительно малоэффективны практически все способы управления и организации, кроме тех, что позволяют осуществлять жесткий контроль, что подтверждается исторически: «с ослаблением принудительных отношений начинались мятежи и сепаратистские движения на окраинах и в зонах геополитического влияния (кавказские войны, польские восстания первой половины XIX в., мятежи моджахедов в Средней Азии в 1920-х — 1930-х годах,… столкновения в Тбилиси, Баку, Вильнюсе в конце 1980-х — начале 1990-х годов)» ^[12]. Кроме того, ослабление контроля государства над социумом вызывало дестабилизацию общества и как следствие — недовольство населения, что впоследствии приводило к отрицанию самого государства. Так, после либерализации 1860-х гг. последовал взрыв революционной активности, связанный с деятельностью революционных народников, «Земли и воли», «Черного передела» и т. д. Очевидно и то, что даже в современности жесткие механизмы контроля при необходимости воздействовать на все общество остаются весьма эффективными: с их помощью удалось стабилизировать ситуацию в стране после кризиса 1990-х гг. Это возможно в силу того, что в обществе не выработаны достаточно эффективные общепринятые практики согласования противоречий. Все это с неизбежностью требует установления такого государства, которое, во-первых, посредством создания жестких вертикальных связей стабилизирует социум и, во-вторых, посредством административного контроля создает определенную конфигурацию его внутренних связей, следовательно, государство приобретает возможность формировать общее направление его развития. Ослабление государства всякий раз вызывало и вызывает нестабильность и желание ее восстановить в форме «сильной власти», так как другого исторического опыта у социума практически нет. Результатом этого становятся два важных следствия. Первое заключается в том, что самовластие государства самоподдерживается (своеобразный «порочный круг»): властвующая элита убеждена, в том, что эффективны только методы жесткого управления, общество также убеждено, что только при жестком управлении можно жить в стабильности, поскольку элита и общество не имеют опыта, который бы существенно противоречил этим убеждениям. Такая ситуация становится психологически привычной, а значит, достаточно приемлемой. Но не для небольшой части общества (в основном интеллигенции), которая «не встраивается» в задаваемые государством вертикальные связи подчинения, имеет опыт стабильного существования без тотального внешнего контроля, выстроенные внутренние связи и понимание сложившейся социальной ситуации, что приводит к тому, что она отрицает само «самовластное» государство: вспомним, во второй половине XIX века большинство революционеров — именно из интеллигенции. Вторая особенность — в значительной упрощенности организационных отношений в социуме: преобладание тенденции к построению вертикальных связей подчинения, а в случае невыполнения инструкций свыше — наказание. Долгое существование такой ситуации отразилось на этических стандартах: общество стало достаточно терпимым к насилию.

Второе следствие — о слабости горизонтальных связей внутри общества. Об этом уже многое сказано выше, но есть и особая специфика, на которой необходимо остановиться. Слабость горизонтальных связей ведет к уменьшению капитала доверия в обществе, когда «другой» (не столь важно: отдельный человек, организация) воспринимается как «подозрительный», которому «нельзя доверять», а поскольку так, то можно не стесняться в действиях по отношению к нему. Так формируется еще один «порочный круг»: если нельзя доверять, то можно не стесняться в действиях, а если можно не стесняться в действиях, то необходимо не доверять. Эта же модель присутствуют и в отношениях государства и общества: государство «не доверяет» социуму и контролирует его, а социум «не доверяет» государству и стремится уйти из-под этого контроля.

Теперь перейдем к чрезвычайно важному третьему по счету следствию.

Традиционно считается, что российское государство является «сильным и самодержавным», но на самом деле оно слабо в организационном смысле, а потому весьма неустойчиво. Российское государство слабо (в данном случае) в том смысле, что оно достаточно часто входит в состояние угрозы распада всех его связей с социумом и отказа в повиновении со стороны военного и административного аппаратов, как произошло в феврале 1917 г. Такое возможно в силу того, что государство не имеет постоянной достаточно мощной поддержки.

Государство может «опираться» на организованные объединения (значимые социальные слои и группы), на «государственный класс» (военных, администрацию) или же на широкие массы населения. Социальный слой или социальная группа, установившие значительные горизонтальные связи внутри себя и ставшие таким образом «организованными объединениями» в рамках слабо организованного социума обретают существенные возможности для концентрации в своих руках ресурсов и оказания влияния на элитные группы. Эти группы испытывают существенные ограничения со стороны государства, стремящегося втянуть их в иерархию вертикальных связей, которые государство неизбежно должно поддерживать, чтобы иметь возможность контролировать все ресурсы этого социума. Значит, что многие организованные объединения всякий раз в России выступают как соперники государства за обладание ресурсами общества. Это могут быть самого разного рода объединения: интеллигенции в конце 1980-х гг., либералов и крупной буржуазии в начале XX века, «олигархов» 1990-х гг. и т. д. Диалектика отношений этих групп с государством сложна: они отрицают самовластное государство и борются с ним, но именно в такого рода государстве они нуждаются. Об этом — несколько позже. Такие организованные объединения с целью сохранения своей субъектности противостоят государству и стремятся мобилизовать против него общество. Самый яркий пример этому — «образованное либеральное сословие», которое свергло династию Романовых.

Поэтому государство не может полностью опираться на существующие такого рода объединения, чем лишает себя конструктивной поддержки, а социум — возможности самостоятельного развития. Способствовать же созданию множества (сейчас, как и в прошлом, их достаточно немного) таких самостоятельных организаций и опираться на них государство не может, так как это подрывает интересы привластных элит и верхушки административного аппарата, без которых государство не может обойтись, установить же конструктивное сотрудничество этих самостоятельных групп с привластными элитами и администрацией не удается, так как часть значимых групп в условиях неорганизованного социума и «невписанности» в государственную элитно-управленческую систему объективно переходит в позицию конкурента государству в борьбе за ресурсы. Отсюда стремление государства поставить под контроль те организованные объединения, что не имеют значительных ресурсов (либералы, интеллигенция т. д.), а те, что имеют таковые (бояр до начала XVIII века, элиту, контролирующую нефть и газ в современности) интегрировать во власть разными способами, т. е. «слить» воедино власть и собственность. Складывается конфликт между государством и организованными объединениями.

Этот конфликт может быть решен только при повышении степени организованности социума, что в отдаленной перспективе повышает влияние самоорганизовавшихся значимых групп, тем самым, в перспективе лишая государство его традиционного самовластия и приводя отношения государства и этих групп в состояние стабильности. Но это противоречит интересам государства напрямую, так как усиливает его конкурентов, к тому же, противоречит ближайшим интересам самих этих групп, так как высокая степень организованности общества помешала бы им концентрировать ресурсы в противостоянии с государством, которое необходимо продолжать, чтобы сохранить свою субъектность. Таким образом, государство и указанные группы, чтобы продолжать это противостояние не стремятся повышать степень организованности общества, но чтобы завершить борьбу, необходимо все же способствовать этому, что невыгодно. Именно поэтому постоянно продолжается конфликт государства и общества в России, но ни одна сторона не проявляет политической воли, чтобы, поступившись своими ближайшими интересами, окончить конфликт. Итак, ясно, что государство не может с уверенностью опираться на самостоятельные объединения. Следовательно, оно должно опираться на «государственный класс» (административный аппарат, армию, спецслужбы и т. д.) или на слабо организованное население. Опираться на «государственный класс» возможно, но он имеет свои собственные интересы, не всегда управляем, часто малоэффективен для контроля над внутренним развитием социума и часто неуправляем, что выражается в том, что он может «перейти на сторону противника», как это сделали царские войска в 1605 г., перейдя под городом Кромы на сторону Лжедмитрия I или как поступило царское войсковое командование в 1917 г., согласившись на отречение Николая II (по сути дела в данном случае это было согласие на смену социального строя). Следовательно, государство не может с достаточной степенью уверенности опираться на «государственный класс». Опираться на народ государство может, но и эта опора эффективна только в случае экстренной мобилизации или в ситуации внутреннего конфликта, когда «опираясь на народ, громят бояр» вне зависимости от того, бояре ли это времен Ивана Грозного или современные олигархи. В стабильные же периоды народ стремится минимизировать контроль со стороны государства над собой. Таким образом, государство не имеет достаточной поддержки, что обуславливает его нестабильность, несмотря на внешнюю силу. Данная характеристика российского государства является весьма важной для понимания истории страны, так как она обуславливает его силовой и мобилизационный характер.

Четвертая особенность соотношения государства и социума заключается в том, что, сильное «самодержавное» государство с его организующим и контролирующим аппаратом крайне необходимо как привластным элитам, так и самостоятельным организованным объединениям, которые стремятся к самостоятельности относительно государства (о которых сказано выше). Причина этого отчасти в разделенности и слабой организованности социума, отсутствии выраженных горизонтальных связей. При таких условиях существенная часть значимых групп и элит (в основном тех, деятельность которых затрагивает несколько регионов страны) часто не в состоянии обеспечить безопасность и эффективное функционирование своей собственности, а точнее — ресурсов, которыми они обладают без сильного организующего как общество, так и сами элиты государства, поскольку эта собственность становится объектом посягательств со стороны «низов», чему часто трудно противостоять, во-первых, и, во-вторых, с неизбежностью происходят столкновения различных объединений элит, значимых групп, риски потери собственности при которых чрезвычайно велики. Именно поэтому в 1613 г. на московский престол был сознательно выбран царь (хоть и царь слабый), который не был в полной мере ставленником тогдашних элит, не был «боярским царем», поскольку такой был бы с точки зрения населения изначально нелегитимен, а значит, посягательства на имущество элит и конфликты в их рядах продолжились бы. Возведенный на престол царь (заведовал всеми делами при новом царе его отец, бывший в чине патриарха) с неизбежностью сильно ограничил свободу всех, кто его выбирал: дворян, бояр, казаков, крестьян (последние также присутствовали на Соборе, избиравшем царя). Современники сознательно отказались от, казалось бы, сверхвыгодного для себя положения, когда власть слаба. Либерализация при реформировании не разу не охватывала все общество в том смысле, что либеральные ценности не разу не становились ценностями всего социума.

Исторические обстоятельства сложились так, что слабость власти часто имела большую опасность, чем ее сила. Именно поэтому произошло построение «вертикали власти» и в современной России. Достаточно сильная и централизованная власть необходима и для слабо организованного социума, так как, будучи таковым, он не может функционировать на уровнях, выше, чем уровень локальных объединений.

Пятая особенность — постоянно воспроизводящееся отрицание некоторыми организованными объединениями, группами и некоторыми элитами (либеральной интеллигенцией, олигархами и т. д.) сильного «самовластного» государства, несмотря на чрезвычайную их потребность в нем. Это организованные слои и группы, кроме того, что имеют внутренние связи, имеют позитивный опыт существования без значительного контроля над ними, поставлены в достаточно независимое положение относительно государства. Все это активизирует их отрицание государства, если они не включены в государственный аппарат и привластные слои элит и (или) становятся объективными конкурентами государства в борьбе за ресурсы. Но вместе с тем, эти слои и группы существуют стабильно по большей части только благодаря государству, потому как они весьма мало нужны населению страны (кому нужны строители авианосцев и ракет, как не государству и только — в отношении интеллигенции).

Государство является актором, определяющим, «исторический путь» страны: изменение ее политического, социального, экономического устройства.

Разумеется, государство не полностью «детерминирует» путь развития страны, но его влияние всегда значительно. Таким образом, можно сказать, что Россия развивается во многом «через государство» и «посредством государства». В этом свете Т. Е. Ворожейкина удачно использовала термин «государствоцентричной матрицы» ^[3] развития общества. Она также указывала на возможность исчерпания способностей к развитию на этой основе, например, как было в конце 1980-х гг. ^[3]. Она указала тем самым на шестое (в нашем подсчете) следствие сложившейся системы связей государства и общества: ограниченность возможности эффективного развития и функционирования общества в рамках моделей, задаваемых государством, когда продолжение развития на основе этой модели приводит общество и государство к масштабному кризису. Проиллюстрируем это на примере кризиса социально-политического строя СССР. Советское государство задавало обществу жесткую контролирующе-мобилизационную модель развития, при которой направление развития социума определялось государством без существенных поправок на его внутренние тенденции и особенности. Долгое время такая модель существовала стабильно, так как обеспечивалась значительными ресурсами, поддержкой населения и геополитическим успехом. Но к середине 1980-х гг. обозначился ее кризис во внутриполитической и внешнеполитической сфере.

Внутриполитический кризис заключается в том, что потенциалы и возможности общества превзошли возможности административно-мобилизующей системы (модели развития) его контролировать. Идеология стала неэффективна, так как повысился культурный уровень общества, возникли неконтролируемые социальные объединения, сложность экономической системы превзошла имеющиеся возможности эффективно управлять ей. Внешнеполитический кризис заключался в том, что мобилизующая система перестала приносить видимые геополитические успехи. Таким образом, существовавшая модель развития социума перестала быть эффективной, вместе со связанным с ней социальным строем, который, будучи не в состоянии ее реформировать, был сменен. Причины (и одновременно показатели) исчерпания возможностей эффективного развития (обобщая исторические случаи), таковы: это масштабные несоответствия задаваемой государством модели организации социума его потенциалам и тенденциям, и (или) несоответствие задаваемой государством модели развития внешним вызовам.

Колебания силы — слабости государства и особенности реформирования. Все вышеуказанные особенности и следствия определяют динамику колебания силы — слабости государства и особенности процессов реформирования в стране. Колебания силы — слабости государства связаны с впадением в кризис неэффективности модели развития, определяемой государством для социума, о чем говорилось выше. Под силой — слабостью государства следует понимать его способность или неспособность эффективно отвечать на внешние вызовы и контролировать оппозиционные движения. Кризис неэффективности предлагаемых государством моделей развития приводит к тому, что государством инициируются реформы, за которыми следует период контрреформ. Итогом цикла реформ — контрреформ становится создание новой или «подновление старой» «государствоцентричной» модели развития. Такие изменения повторяются периодически, превращаясь в устойчивые циклы. Во всех известных исторических случаях реформы в России — это модернизация и некоторая либерализация, а контрреформы — переход к консервативному политическому курсу (при Петре I и Екатерине II реформы и контрреформы совпадали по времени). Итак, возвращаясь в этом свете к проблеме колебания силы — слабости государства необходимо пояснить: перед началом реформ государство сталкивается (по большей части) с ситуацией своего геополитического ослабления (которое и выступает как видимая причина реформ), невозможности военного противостояния другим странам, что связано с исчерпанием возможностей развития на используемых государством принципах.

В процессе реформ до момента начала контрреформ государство ослабевает «внутренне», то есть ослабевает его поддержка со стороны населения и значимых групп, падает легитимность существующих властных элит, что связано с нестабильностью в период реформ. В процессе контрреформ государство обновляет старую или формирует новую модель развития общества, но и она со временем, как показывает история, также теряет эффективность, Но в результате контрреформ государство усиливается геополитически и внутриполитически, разрешив некоторые социальные проблемы и мобилизовав значительные ресурсы.

После чего цикл повторяется. Так, к моменту начала большого этапа реформ второй половины 1980-х — первой половины 1990-х гг., СССР потерпел значительное поражение в Афганистане (внешнее ослабление государства). После этого последовали указанные реформы и распад государства, в результате чего до момента начала контрреформ (с начала 2000-х гг.) произошла активизация внутриполитической деятельности и внутренних военных конфликтов (Чечня) — внутреннее ослабление государства. Восстановление же в минимальной степени внутренней стабильности и внешнего могущества государства произошло только в результате проведения контрреформ.

Функционирование социальных сфер и структур общества приобрело разбалансированный характер. Результатами таких негативных процессов в российском обществе является коррупция, сращивание новой бюрократической государственной элиты и олигархического капитала, образование мафиозных структур, криминализация бизнеса, приводящая к разграблению сырьевых ресурсов страны.

В свете всего вышерассмотренного хорошо прослеживаются процессы реформирования в России. Поскольку государство стремится контролировать процессы, которые могут лишить его ресурсов данного общества, оно всегда ограничивается частичными реформами, цель которых — ликвидировать явные противоречия. Тому же способствует слабость поддержки реформ в обществе и немногочисленность реформаторов. В таком случае реформы неизбежно становятся «неполными». Именно эта «неполнота» обуславливает только кратковременную эффективность реформ. «Неполные» также и либеральные реформы 1990-х гг., так как в итоге не произошла устойчивая смена «самодержавных» социально-политических практик и ценностей на либеральные.

Во всех случаях проведения либеральных реформ в России, реализующие их группы и их сторонники всегда испытывают зависимость от государства и не имеют значимых связей с обществом, а потому такого рода реформы проводятся жестко и принудительно, без серьезного учета внутренних особенностей общества, поскольку оно практически всегда не способно влиять на государство.

Такого рода либерализация ведет к отрицанию «самодержавного» государства, недовольству широких слоев населения и впадению общества в кризис. Полная либерализация не востребована в ситуации кризиса, поскольку возрастает потребность в «порядке», что позволяет государству снова перейти к концентрации власти, то есть провести контрреформы.

«Абсолютное государство» в России весьма устойчиво к изменениям и имеет возможность восстанавливаться, что и случилось, например, после революции 1917 г. в форме советского режима. Обратимся к вопросу о том, продолжает ли и сейчас существовать сильное «абсолютное» государство, способное выполнять все указанные выше специфические традиционные роли и направлять историческое развитие социума или же произошли некие изменения, исключающие это.

Опираясь на три аргумента можно утверждать, что такое государство продолжает существовать, но с той оговоркой, что в настоящее время оно в существенно меньшей степени, чем раньше способно направлять историческое развитие страны (но такое случалось и раньше с неизменным восстановлением этой возможности). Три аргумента, создающие основание для этого утверждения, таковы. Первый заключается в том, что с момента начала кардинальных изменений социальной системы страны, связанных с самоотстранением государства от процесса формирования направления ее развития (с начала 1990-х гг.) прошло достаточно мало времени, а социальные особенности, которые создают возможность для полного восстановления «самодержавного» государства, остаются: большой социальный слой бедных, слабость горизонтальных связей в обществе, приоритет в сознании населения макрообщности над отдельной личностью, так как «…около половины населения страны в возрасте от 16 до 65 лет — безоговорочно уверены, что государство всегда должно отдавать приоритет интересам всего народа перед интересами отдельной личности» ^[14]. Второй аргумент заключается в следующем. Комплекс причин, определяющий существование «самовластного» государства, выражается в определенном алгоритме социальных изменений: исчерпание возможностей развития социума на основе определенной модели, заданной государством — геополитическое поражение — либеральные реформы — внутреннее ослабление властного аппарата, бунты — контрреформы — коррекция модели развития и продолжение его. По этому алгоритму проходили события от поражения в Крымской войне в середине XIX века до контрреформ Александра III, когда государство было гораздо сильнее по отношению к обществу, чем сейчас. Именно по такому алгоритму, как почти полтора века назад, осуществлялись последние наиболее значимые для страны исторические события: исчерпание возможностей развития в рамках жесткой советской «государствоцентричной» модели — геополитическое поражение в Афганистане — реформы конца 1980-х гг. и либеральные реформы начала 1990-х гг. — ослабление государства и бунты (война в Чечне, «оттягивание» суверенитета Татарстаном и другими республиками) — «контрреформы» начала 2000-х гг. (усиление центральной власти, хоть и с продолжением либерального курса) — коррекция модели развития (создание специфических организаций, например, «Общественной палаты», построение «вертикали власти», формирование концепции «суверенной демократии» и др.).

Поскольку в настоящее время реализуются этот алгоритм социальных изменений, являющийся следствием наличия некого комплекса причин, определяющих существование сильного «самовластного» государства, то это значит, что существуют и сами эти причины, создающие возможность для усиления государства. Третий аргумент, позволяющий утверждать, что государство существенно не изменило свою модель отношений с социумом, таков: государство в современности не стремится отказываться от своих специфических традиционных ролей, что были рассмотрены в начале данной статьи. Поскольку оно не отказывается от них, то оно имеет тенденцию к увеличению степени своего «самодержавия», то есть стремится контролировать общество, ресурсами для чего оно располагает. Так как указанные роли государства рассмотрены выше, в том числе и с указанием фактов из современности, мы не будем на них подробно останавливаться, отметим только, что после ослабления возможности выполнения этих ролей в 1990-е гг., начиная с 2000-х гг., государство заметно активизировалось в плане их осуществления.

В этом свете возникает вопрос о том, что может позволить кардинально изменить сложившуюся модель отношений общества и государства, при которой государство может контролировать развитие общества. Существует мнение, что это может сделать развивающийся средний класс, так как «…нынешние средние слои российского общества рассчитывают прежде всего на свои силы, а не на господдержку, считая себя способными оказывать влияние на происходящее с ними…» ^[5]. Но для этого средний класс должен стать значимым социально-политическим фактором, возможности и потенциалы которого стали бы основой для развития всего общества, чего в современности пока в достаточной мере нет. А. А. Аузан указывает, что для отмены государственного «самодержавия и крепостничества» необходимо воздействовать на «…переплетение власти и собственности как базовый узел…» ^[1]. Но надо признать, что это переплетение сейчас слишком сильно, что делает подобное воздействие маловозможным. Все это позволяет утверждать, что существующая система отношений общества и государства вряд ли будет существенно изменена в ближайшее время.

В науке существуют мнения, подобные тому, какое высказывает Т. Е. Ворожейкина: «Поэтому, на мой взгляд, шансы на возвращение России к традиционному типу взаимоотношений между государством и обществом (тому типу „организующих и направляющих“ со стороны государства отношений, что описан в данной работе. — О.Щ.) не очень велики» ^[3]. Но чтобы с достаточной обоснованностью утверждать, что с неизбежностью происходит «отход» от модели традиционного авторитарного государства, необходимо указать на наличие в стране, во-первых, активно развивающихся социальных институтов и структур, которые были бы способны взять на себя многие из вышеуказанных ролей государства, во-вторых, на наличие масштабных социальных тенденций, которые в других странах всегда в итоге приводили к кардинальному изменению традиционных властных отношений. Но на данный момент государство и социум поддерживают такой тип связей и отношений, который позволяет государству оставаться главной «руководящей и направляющей» силой, формирующей историческое развитие страны.

Для современной России тоже «существует большой спектр возможностей» для перехода к демократическому либерализму. Одной из основ такой возможности являются позитивные стороны нашей советской истории, опыт социальной политики советской власти. Другой основой выступает формирование нового поколения, для которого демократия и требование демократических методов должны стать нормой повседневной жизни и критерием оценки политической практики, для которого позитивные и негативные стороны одностороннего (классического) либерализма понятны не из теории, но из их реального предпринимательского опыта и социального бытия. Социальный либерализм в сегодняшней России, с одной стороны, означает свободу предпринимательской деятельности от государственного вмешательства, как в классическом либерализме, с другой — формирует социальное партнерство взамен государственного патернализма ^[11].

Социальное партнерство как структурный элемент демократического либерализма в сущности для России означает возрождение и развитие элементов демократизма в сфере взаимоотношений предпринимателей и работников, предпринимателей и общества, что имело место в дореволюционной России. В социальном партнерстве усилия предпринимателей сосредоточиваются на создании эффективных рабочих мест и расширении на этой основе массовой покупательной способности населения. По результатам такого партнерства формируется общественная оценка предпринимателя, формируется, как указывал М. Вебер, легитимный авторитет предпринимателей.

Одна из веберовских предпосылок капитализма и демократического либерализма состояла в том, что, как пишет А. Стинчкомб, «капиталисты должны были пользоваться авторитетом у свободных рабочих. ...Даже народная демократия не могла служить основанием гражданского права, авторитета соглашения и власти денег». На основе веберовской концепции легитимности авторитета предпринимателя А. Стинчкомб делает вывод, очень важный для понимания некоторых сторон менталитета рядовых граждан стран постсоциалистического пространства. Он считает, что «основной легитимирующей идеологией „предпринимательского авторитета“ <...> является идея экономического прогресса». Когда чешский, польский или русский рабочий класс «видит прогресс только у других, у представителей среднего класса, он начинает считать сомнительными праволиберальные идеи демократии и всестороннего распространения рынка». Люди в постсоветских странах «зачастую считают, что крупные капиталисты наворовывают свой капитал у государства вместо того, чтобы заниматься предприятиями и идти к прогрессу» ^[13].

Если учесть, что слова американского автора о крупных предпринимателях в постсоветском экономическом пространстве близки к истине, то общественная оценка предпринимателя и легитимизация его авторитета как предпринимателя приобретает огромное значение как в экономическом прогрессе — в формировании социально-демократического либерализма, — так и в становлении демократического образа жизни. В настоящее время и в дальнейшем только благодаря легитимизации авторитета предпринимателя и социальному партнерству определяется мера жизненного успеха предпринимателя, в более широком измерении происходит расширение воспроизводства демократического образа жизни в социально-экономической сфере нашего общества.

Расширение демократического образа жизни на основе социального партнерства проявляется в открытости предпринимательской и политической элит, создании условий для вертикальной мобильности. Способной молодежи из разных слоев населения должен быть предоставлен шанс на хорошее образование и продвижение по социальной лестнице. Общество, в свою очередь, с помощью средств массовой информации следит, чтобы элита не была закрытой кастой, а постоянно обновлялась за счет талантливых представителей всех слоев населения. Реализация демократического либерализма как экономической и социально-политической системы является расширением демократического образа жизни народа и его соединением с политической системой общества.

Демократический либерализм, диалектически соединяя в индивиде, в его мироощущении, экзистенции ценности классического либерализма с ценностями демократизма, формирует новые ценности, снимающие в сознании индивида недостатки как либерализма, так и демократии. Эти ценности, становясь стержнем личности, сами формируют личность и ее самосознание, образовывая либерально-демократические модели социального поведения и набор социальных требований. В основе этих моделей лежит понимание того, что гарантией индивидуальной свободы и самого существования личности должна быть свобода каждого гражданина. естественным образом жизни каждого человека и всего общества является демократия как состояние и как политика, то есть как образ жизни всего общества. В таком аспекте демократический либерализм есть, скорее всего, социально-демократический либерализм.

Демократический транзит России есть не только и даже не столько демократизация политической системы и либерализация экономики, сколько демократизация образа жизни каждого и всех, создание комплекса условий во всех сферах общества для формирования и воспроизводства демократического гражданина.

«Локомотивами» экономики, ее организаторами и руководителями провозглашены личности, владеющие огромными богатствами (олигархи). Плановое государственное управление экономикой объявлено совершенно неэффективным. Неолибералы настойчиво твердят, что коммунистические общества, социальные демократии и даже страны умеренного благосостояния потерпели крах, и их граждане будто бы приняли неолиберализм как единственно возможный социально-экономический курс. Очевидные отрицательные последствия неолиберальной политики оправдываются тем, что, быть может, свободный рынок весьма несовершенен, но он представляет собой единственно возможную экономическую систему, высшую ступень социальной истории, обреченную на неопределенно длительное существование. С помощью пиариндустрии и СМИ, оплачиваемых олигархами, эти представления, совершенно несоответствующие подлинной сущности неолиберализма, настойчиво и довольно успешно внедряются в массовое сознание.

Было бы неверно представлять неолиберализм и глобализм только как измышления идеологов, услужливо выражающих интересы международных монополий. Их объективной основой является все более настойчиво проявляющая себя тенденция создания единого мирового экономического пространства, управляемого из одного центра — некоего подобия или реального мирового правительства.

Осуществление такого проекта гуманистическим, демократическим путем возможно только постепенным выравниванием уровня экономического развития разных стран и уровня жизни их граждан. Очевидно, что такой путь движения к благополучию всего человечества не может быть принят международными монополиями. Они избрали другой путь — экономическую и военную экспансию.

Как эта новая для всей планеты тенденция экономического и политического развития — глобализация и неолиберализм, осуществляемые насильственными средствами, методом экономической и открытой военной экспансии, проявляет себя в российской действительности? Событие на пространстве бывшего Советского Союза в 90-х гг. ХХ в., названное перестройкой, или реформой, произошло в рамках американской программы глобализации, сформулированной в «Вашингтонском консенсусе», по неолиберальному сценарию, с участием «консультантов» и покровителей из США. Последствия: соотношение неолиберальных идей и российской постперестроечной действительности — один к одному. Негативные результаты очевидны каждому гражданину России: развал Союза ССР, потеря десятков миллионов русских, оказавшихся за пределами государственных границ, разрыв экономических связей, упадок производства, сельского хозяйства, в бизнесе — криминал, в управлении страной — коррупция, ослабление безопасности страны. Наука и образование, лишенные государственной поддержки, утрачивают свои былые высокие позиции. Резко снизился уровень жизни подавляющего большинства населения. Налицо упадок нравственности и культуры.

Но это еще далеко не все. В планах глобалистов полное разрушение российской государственности, расчленение России на мелкие резервации, сокращение российского населения до нескольких десятков миллионов, необходимых для добычи энергоносителей, другого сырья, его первичной, когда это необходимо, обработки и отправки за рубеж.

Много из этого, к сожалению, уже стало действительностью, но серьезным препятствием в полной реализации глобализаторских планов США в отношении России, а в какой-то мере и во всем мире, может стать менталитет русского народа, которого господин Даллес назвал самым непокорным народом в мире. Конечно, сопротивление россиян происходящим в стране изменениям, все более ухудшающих их жизнь и все более подвергающих их унижениям, пока довольно пассивное: резервы доверчивости обещаниям властей и терпения еще не исчерпаны, но как верно заметил Н. О. Лосский: «Если же русский усомнится в абсолютности идеала… то он способен перейти от невероятной законопослушности до самого необузданного безграничного бунта» ^[8].

Возможностью реализации такого сценария в недалеком будущем правящие круги России, по-видимому, обеспокоены не очень сильно, но, тем не менее, идеологи неолиберализма, усматривая сопротивление осуществлению своих идей со стороны российского менталитета, настойчиво стремятся разрушить его основную структуру, вытравить из него или извратить наиболее значимые представления, убеждения и чувства, повлиять тем самым на изменение жизненной позиции российских граждан в свою пользу. Особенно усердствуют в этом СМИ, в большей мере телевидение, нередко осмеянию русский менталитет подвергается и с эстрады.

Прежде всего, такому воздействию подвергается чувство гордости за принадлежность к великому народу, за его трудную, но героическую историю. Подвергается осмеянию чувство патриотизма. Благородную профессию защищать Родину в среде новых русских издевательски заменяют понятием и действием «расхищать Родину». Коллективность изгоняется из сознания людей и замещается индивидуализмом и эгоизмом. Ориентации на карьеру, завоеванную честным трудом, отдается предпочтение ориентации на везение и удачу. Духовные ценности отодвигаются на второй план, безусловное предпочтение отдается материальным ценностям. Делячеству и личной выгоде отдается предпочтение перед верностью, дружбой и любовью.

Менталитет устойчив, он важнейший элемент народной души, но было бы ошибкой считать, что все эти негативные воздействия не оказывают на него влияния. Он нуждается в поддержке и защите со стороны, прежде всего, патриотически ориентированных интеллектуальных сил общества: ученых, идеологов, писателей, журналистов, работников культуры, но главная роль принадлежит системе образования, здесь главная фигура — патриотически ориентированный Учитель.

С течением времени естественно происходят изменения во всех областях жизни общества. Наиболее значимая и одновременно медленно развивающаяся сфера — идеологическая. Будущее предполагает прогресс, рост, преобразования — все, конечно, в лучшую сторону.

Какая же идеология наиболее приемлема конкретно для России? (И важно не забывать о том, сколько разных народов, культур, религий сосуществуют под общим именем Российская Федерация) Наиболее популярными вариантами являются либерализм и социал-демократия.

Социал-демократия — превалирующая идеология в России. На данном этапе страна живет и развивается в рамках данной системы. По крайней мере, это так называется. Но в целом существующие лозунги типа «равенство, свобода выбора, законность» вполне удовлетворяют общественный ум. Главный минус демократии, на наш взгляд, в ее восприятии. К сожалению, многие понимают ее как вседозволенность, хотя об этом никто не говорит. В идеале демократия — власть народа, которой, по сути, нет нигде, не говоря уже о России. На деле в условиях социал-демократической идеологии у подавляющего большинства населения создается иллюзия справедливости, чего, по-нашему, нет. Россия социал-демократическая (в буквальном смысле) — невозможна. В менталитете заложен подданнический тип культуры, русский народ испокон веков привык подчиняться Царю-Батюшке. И сейчас все так же, как бы ни кричали все о голосе народа (и последние выборы тому в подтверждение).

Либерализм — идеология, которую поддерживает меньшая группа. Фундамент либерализма — права и свободы человека, как основа общественного порядка. В целом либерализм возможен для нашей страны, но скорее как мировоззрение некоторой части населения. И причина этому — отсутствие либеральных идей в менталитете нашей страны. Ведь эталоном данной идеологии является общество, в котором каждый обладает свободой действий, а государственная власть ограничена. Думаем, в России это недопустимо. Все-таки основная масса населения остается недостаточно грамотной во многих вопросах. На наш взгляд, Россия либеральная — это утопия.

Ни для кого не секрет, что Россия всегда тянулась за Европой. Несколько веков назад Петру Первому удалось провести грандиозные реформы и «прорубить окно в Европу». Конечно, в современном мире невозможно совершить подобный рывок: все упирается в права и свободы личности. До настоящего момента нам, на наш взгляд, удалось лишь сделать из окна дверь, и не более. Для достижения столь же высокого уровня развития не обязательно использовать ту же тактику. Будущее России не в либерализме, присущем Европейским странам. Ведь нужно учитывать специфику нашей страны. Россия многонациональна и, соответственно, многохарактерна.

В общем, рассуждать на тему того, что же лучше — достаточно сложное занятие. Но сугубо наше мнение: для нашей страны не подходит ни социал-демократия, ни либерализм, ни любая другая идеология в чистом виде. Россия — страна компромиссов, и этот вопрос — не исключение.

Нужно основываться, главным образом, на том, что такое хорошо и что такое плохо с учетом особенностей национального сознания. Это определит нравственные, моральные принципы, на которых будет строиться конкретика: политический режим, концепция развития экономики и др. А конкретику эту можно насобирать из существующих идеологий, в первую очередь из либерализма и социал-демократии, а также из тоталитаризма (не жестокого, а взаимовыгодного).