Archaic Mind and Archaic Times

Pershin Yurii Yur'evich Doctor of Philosophy Senior Researcher, Military Institute of Physical Training  194044, Russia, Saint Petersburg, Bol'shoi Sampsonievskii prospekt, 63. pershin9059229943@yandex.ru Other publications by this author

Когда мы говорим о сущности, принципах и чертах архаического сознания, нам необходимо упомянуть, что само архаическое сознание разворачивается и осуществляется во времени. Время – одно из основных составляющих и языческой (архаической) и современной картины мира ^{[10, С. 18]}. Тема времени имеет достаточно серьезную теоретическую разработку в различных подходах и аспектах, от античности до нашего времени. К примеру, досократики (Парменид, Зенон, Гераклит), Платон, Аристотель, Галилей, Р. Декарт, И. Ньютон, Г. В. Лейбниц, Д. Беркли, Д. Юм, Э. Мах, И. Кант, Г. В. Ф. Гегель и др. С естественнонаучных позиций к проблеме времени обращались Г. Лоренц, Д. Максвелл А. Грюнбаум, Р. Карнап, Г. Рейхенбах, А.Эйнштейн, и многие другие. В подробном перечислении огромного количества авторов нет необходимости, так как так как наша работа не посвящена проблеме исследования концептуализации времени. Однако нашей задачей не является рассмотрение или представление неких развернутых концепций времени, которых и так за долгую историю исследований накопилось предостаточно. В рамках данной работы нам представляется необходимым только показать, что архаическому сознанию присуще некое иное, отличное от нашего обыденного понимание времени.

Время, очевидно, существовало изначально, и если мы, к примеру, возьмем такую теорию образования вселенной, как теория «Большого взрыва», то время по этой теории начало свой бег с самого начала этого «взрыва». Собственно, «большой взрыв» – это «большой взрыв» во времени. Но считается, что до «Большого взрыва» материя существовала в некой точке сингулярности, вне пространства и времени. Иными словами время оказывается чем-то отдельным от привычных для нас форм его существования и проявления. В этом отношении в качестве примера архаического понимания времени можно взять теогонию Гесиода, где Время-Кронос появляется отнюдь не первым. В Теогонии Гесиода все «рождения» происходят упорядоченно в парадоксальном времени, когда собственно Времени-Кроноса еще нет.

Прежде всего во вселенной Хаос зародился, а следом

Широкогрудая Гея, всеобщий приют безопасный,

Сумрачный Тартар, в земных залегающий недрах глубоких,

И, между вечными всеми богами прекраснейший, – Эрос.

Сладкоистомный – у всех он богов и людей земнородных

Душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает.

Черная Ночь и угрюмый Эреб родились из Хаоса.

Ночь же Эфир родила и сияющий День, иль Гемеру:

Их зачала она в чреве, с Эребом в любви сочетавшись.

Гея же прежде всего родила себе равное ширью

Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду

И чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных;

Нимф, обитающих в чащах нагорных лесов многотонных;

Также еще родила, ни к кому не всходивши на ложе,

Шумное море бесплодное, Понт. А потом, разделивши

Ложе с Ураном, на свет Океан породила глубокий,

Коя и Крия, еще – Гипериона и Напета,

Фею и Рею, Фемиду великую и Мнемосину,

Златовенчанную Фебу и милую видом Тефию.

После их всех родился, меж детей наиболе ужасный,

Крон хитроумный.

То, что действия идут по порядку во времени, Гесиод обозначил словами «прежде всего», «также еще», «потом», «после». Это хороший пример, показывающий архаическое понимание времени-до-времени, описанный Гесиодом [14. С. 196].

В зороастризме Ормазд также создает время.

20. И своим ясным зрением Ормазд видел, что Дух-разрушитель никогда не прекратит нападок, и что нападки эти станут бесплодны только вследствие акта творения, и что творение может сдвинуться с места только благодаря времени; а когда возникнет Время, творение Ахримана тоже придет в движение.

21. И чтобы низвести захватчика до бессилия, ему не оставалось ничего другого, как Создать Время.

(Большой Бундахишн, I, 20-21). Цит. по ^{[10, С. 28]}.

Здесь интересным является не то, как действия в сказаниях происходили на самом деле, и не их последовательность, а противоречие: фактически действия происходили до появления времени, т.е. движение было до времени, и до времени существовали некие божественные сущности. Иными словами, время было и до времени. Такое «время до времени», или, по мнению исследователей, «Священное время», так называемое «время богов», отличается от профанного времени людей. Люди в архаическом представлении «выпадают» из времени богов, этого «до-времени», и свой путь проходят линейно, лишь условно, в некотором смысле, умирая каждый вечер и возрождаясь каждое утро ^{[10, С. 31]}. Также является интересным то, что древние сказители ни в коем случае не снимали этого противоречия. Возможно, для них описание существования этого парадоксального времени, существовавшего «до времени», не подлежало исправлению из-за традиции. Но стоит также предположить, что для них такое положение дел было не парадоксальным, а естественным, т.е. такое мировосприятие предположительно было естественным. Показательно то, что в библейской традиции Бог изначально действовал во времени, и уже после создания земли и неба, разделения тьмы и света и т.д., создал светила с целью упорядочения отсчета времени:

И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной [для освещения земли и] для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов (Бытие, 1:14).

У Платона в диалоге «Тимей» мы находим похожие строки: «Такими были замысел и намерение бога относительно рождения времени; и вот, чтобы время родилось из разума и мысли бога, возникли Солнце, Луна и пять других светил, именуемых планетами, дабы определять и блюсти числа времени). Это также «время богов», или «время до времени».

Когда исследователи касаются темы архаического понимания времени, то обычно упоминается, что оно имеет циклический характер (См., например, ^{[4, 5, 10, 11,16, 20, 22]}). Предлагаются также различные варианты проявления такой цикличности, к примеру, время делится на циклическое (природное), родовое (династическое), библейское (мифологическое), циклически-историческое (См., напр., ^{[7, С. 192],[19, С. 45-46]}, помимо этого А. Я. Гуревич пишет, что время измерялось поколениями ^[8], обретая себя в своих детях и в них видели своих предков. Таким образом живые были парадоксально воплощениями, продолжениями и образами мертвых, а мертвые жили в живых). Цикличность задает ритм, объединяет пространство в живую систему, живой организм, который дышит, который пульсирует. Космос, по Платону (Тимей), есть совершеннейшее живое существо, наделенное душой и умом и обладающее телом. И в этом живом «теле космоса» пульсирует время.

Для греков время течет циклически, пишет А. Ш. Пюеш, по кругу, а не по прямой. «Придерживаясь идеала умопостигаемости, уподобляющего подлинное и полное бытие тому, что заключено в себе и остается тождественным самому себе; тому, что вечно и неизменно, они полагают движение и становление низшими ступенями реальности, тогда как распознать ее наилучшим образом возможно лишь в стабильной и постоянной форме, в соответствии с законом повторяемости» ^{[23, C. 34]}. Поэтому мир у них одновременно и очень старый и совершенно молодой. Дело в том, что будущее и прошлое – это виды времени, которые не могут быть перенесены на «вечную сущность» – вселенную. Для нее нет «было» или «будет», она не становится старше или моложе, она живет только в «есть» (Тимей).

«Этот космос, один и тот же для всего существующего, не создал никакой бог и никакой человек, – но всегда он был, есть и будет вечно живым огнем, мерами загорающимся и мерами потухающим», говорит Гераклит, гениально подмечая пульс космоса. Иными словами, цикличность, или ритмичность отражает единство и целостность мира, взаимосвязь всех его частей, даже самых отдаленных. Прокл в своих «Первоосновах теологии» также приводит рациональные доказательства движения всего того, что причастно времени кругооборотами, или циклами. Здесь же он дает понимание еще одного аспекта архаического сознания – круговороты душ (обоснование метемпсихоза) ^{[15, С. 139-141]}. Таким образом ритм объединяет пространство и время в единое тело бытия, в которой он пульсирует, как кровь в теле человека. Таким образом ритм размыкает пространство каждой вещи, каждого человека к другому, объединяет в состоянии dasein, вот-бытии, присутствии. Отсюда ритм человека должен подчиняться ритму вселенной, ритм микрокосма – ритму макрокосма. Отсюда – человек живет правильно, если он в логосе, то есть если его ритм совпадает с ритмом мира, если они входят в резонанс, мир становится доступным человеку. Человек вписывается в мир ритмом танца, музыки и движений, ритмом ритуала. Причем ритуал – это строгая техника выполнения значимых движений, нацеленных на настрой и переключение сознания на иной онтологический регистр (См.: ^[12], помимо этого онтологию ритма прекрасно описывает А. Н. Северьянов ^[17]). Но такая встроенность в логос бытия доступна только человеку с открытой конфигурацией внимания, который таким образом открыт явлениям жизни. Такой человек прямо уделяет внимание как самому течению жизни, и через него – жизненным ритмам ^{[18, С. 36]}. Иное понимание времени (а также пространства) дезинтегрирует организм космоса, который становится простым набором объектов, как только они перестают подчиняться общему ритму – цикличности, и приобретают каждый – свою, иногда входящую с другими в совершеннейший диссонанс. Такой временной диссонанс прекрасно прочувствовал Шекспир: «the time is out of joint», пишет он, рвется связь времен (О взаимоотношениях архаики и мифопоэтики, об архаических элементах миропонимания и мирочувствования поэтов можно проследить на примере фундаментальной работы И. А. Кребель «Мифопоэтика Серебряного века: Опыт топологической рефлексии», см.: ^[13] и др. работы указанного автора). Поэтому линейное время – это смерть времени ^{[3, С. 84]}.

Цикличность времени, как оказалось, не представляя проблемы для архаического сознания, на самом деле представляет собой весьма серьезную проблему для современного сознания. Дело в том, что одним из существенных свойств времени является его способность к упорядочению ^[1]. Одним из проявлений такого упорядочения являются отношения явлений, одно из которых может происходить «раньше, чем» другое. В циклическом времени эти явления не просто следуют одно за другим, но имеют свойство повторяться вновь и вновь. А. М. Анисов по этому поводу пишет, что цена принятия концепции циклического времени – отказ от отношения «раньше, чем» как порядкового отношения. По его мнению, примирить идеи цикла и порядка логически невозможно. Отсюда время можно представлять либо как цикл, либо как порядок, но его невозможно представлять как то и другое вместе. Если время изобразить в виде циклической замкнутой линии, или круга, и поместить на эту линию события, то сказать, какое из событий отмеченных на круге произошло раньше, нельзя в принципе. Иными словами, невозможно сказать, какие из явлений были в прошлом, какие будут в будущем. Поэтому наше время линейно. Это удобно для нас тем, что прошлое у каждого объекта одно единственное, тогда как будущее альтернативно. Иными словами, время ветвится в будущее, но линейно в прошлом ^[2].

Однако архаическое понимание времени входит в противоречие с его логическим пониманием. Для рассмотрения некоторых особенностей архаического времени обратимся к одному из древних источников античной мысли – «Илиаде» Гомера. В Предисловии к Илиаде и Одиссее ^{[6, С. 7]} С. П. Маркиш дает интересные комментарии к древнему тексту, которые практически повторяют положения топологической рефлексии В. В. Савчука. У Гомера, пишет Маркиш, субъект еще не противопоставлен объекту (обществу или даже природе): так ребенок долго не осознает противоположности «я» и «не-я». Органическое ощущение единства слабело с веками, но вплоть до самого конца античной традиции не исчезало окончательно, и это придает всякой античной книге, и прежде всего гомеровским поэмам, особую цельность, которую ни с чем не спутаешь и которая влечет нас и радует – по контрасту. Однако именно эта неразделенность субъекта и объекта, отмеченная Маркишем, является индикатором присутствия в поэмах отзвуков архаического сознания, которое в поэмах, помимо прочего, выражается в антропоморфизации (или «олицетворении», по Маркишу) «всего отвлеченного», к примеру, Обиды, Вражды, Злобы, Смуты, Смерти и др. Он объясняет это тем, что того, чего нельзя охватить взором, для Гомера просто не существует. Иными словами, это нечто «отвлеченное» надо воспринять. А для этого, как верно подметил М. Хайдеггер, его надо заметить как присутствующее, замечая, взять его перед собой и принять как присутствующее. Это и есть представление в простом, широком и одновременно сущностном смысле, в котором мы даем присутствующему стоять и лежать перед нами так, как оно стоит и лежит ^[21]. Гомер делает именно это, вводя «отвлеченное» (Обиду, Вражду, Злобу и пр.) в присутствующее, где оно начинает действовать.

Те примеры с описанием действий во времени, которые мы считаем самыми ценными для иллюстрации понимания времени архаичным сознанием С. П. Маркиш считает «изъянами композиции». Нельзя настаивать, пишет он в Предисловии к Илиаде и Одиссее ^{[6, С. 10]}, что композиция поэм – и не только композиция – совершенно свободна от изъянов, с точки зрения современного читателя. Остатки примитивного творческого метода древних певцов обнаруживаются и в утомительных длиннотах, и в сюжетных повторах, резко снижающих занимательность (например, в начале XII песни «Одиссеи» волшебница Цирцея заранее и довольно подробно рассказывает о приключениях, которые будут содержанием этой же самой песни), и в так называемом законе хронологической несовместимости: действия одновременные и параллельные Гомер изобразить не может, а потому рисует их разновременными, следующими одно за другим. По милости этого закона гомеровские битвы выглядят цепочками поединков – каждая пара бойцов терпеливо дожидается своей очереди, да и внутри пары строго соблюдается очередность – разом противники никогда не бьют. Однако здесь нам, в противовес С. П. Маркишу, следовало бы усомниться: а может быть это только для нас действия в поэме кажутся «разновременными, следующими одно за другим», а для архаического сознания они именно одновременные и параллельные? Может быть для нас сюжетные длинноты утомительны, сюжет повторяется бессмысленно, а для архаического сознания эти вещи полны смысла? Для того, чтобы разобраться в этом, нам следует обратиться к самому тексту Илиады.

В Восемнадцатой песне Илиады (Изготовление оружия) происходит разговор Фетиды с Гефестом. Фетида просит его сделать для Ахиллеса доспехи, и Гефест начинает изготовление щита. Во многих отношениях это очень показательное место из поэмы, так как щит, изготовленный Гефестом, представлял собой сложную конструкцию, любопытную во всех отношениях. Щит был составлен из пяти листов распространенных на то время металлов (прим. 1). И на поверхности щита Гефест сделал своеобразную чеканку, которая обладала замечательными свойствами: она изображала не только землю, море, небо, солнце, месяц, но сцены из жизни людей. Последние не статичны, а динамичны, и притом, что они должны были бы быть жестко закреплены в металле, они, по описанию, как будто обладают движением. Скажем иначе, эти сцены расположены одна за другой на щите так, как их невозможно изобразить в статике. На щите время не стоит, а движется. Причем оно сразу и циклично, и линейно, и одномоментно/одновременно.

Цикличность времени проявляется как прокручивание событий, изображенных на щите заново, еще и еще раз, при обращении взгляда на щит. Количество таких прокручиваний может быть бесконечно, и зависит только от продолжительности жизни того субъекта, который раз за разом обращает свой взгляд на щит. При каждом таком обращении взгляда щит начинает заново «проигрывать» всю последовательность одновременно изображенных на щите событий. Сама последовательность событий, из которых каждое происходит «раньше, чем» другое, несмотря на их одномоментность, фиксируемую металлом щита, является выражением линейного времени. Причем протяженность временной линии ограничена сюжетом, изображенном на щите и разворачивающимися там событиями. Эта линия времени также имеет начало и конец. Материал щита, на котором жестко фиксируются события, не является «экраном», на котором эти события проходят последовательно. Наоборот, жесткая фиксация событий говорит о том, что они происходят все вместе, несмотря на ясное и отчетливое описание Гомером их последовательности.

Возьмем, к примеру строки 490-508 Песни Восемнадцатой «Изготовление оружия» в переводе Н.И. Гнедича:

490 Там же два града представил он ясноречивых народов:

В первом, прекрасно устроенном, браки и пиршества зрелись.

Там невест из чертогов, светильников ярких при блеске,

Брачных песней при кликах, по стогнам градским провожают.

Юноши хорами в плясках кружатся; меж них раздаются

495 Лир и свирелей веселые звуки; почтенные жены

Смотрят на них и дивуются, стоя на крыльцах воротных.

Далее много народа толпится на торжище; шумный

Спор там поднялся; спорили два человека о пене,

Мзде за убийство; и клялся един, объявляя народу,

500 Будто он все заплатил; а другой отрекался в приеме.

Оба решились, представив свидетелей, тяжбу их кончить.

Граждане вкруг их кричат, своему доброхотствуя каждый;

Вестники шумный их крик укрощают; а старцы градские

Молча на тесаных камнях сидят средь священного круга;

505 Скипетры в руки приемлют от вестников звонкоголосых;

С ними встают, и один за другим свой суд произносят.

В круге пред ними лежат два таланта чистого злата,

Мзда для того, кто из них справедливее право докажет.

До сцены суда еще возможно говорить о том, что события, вычеканенные на щите, являются синхронными, но далее логика развития событий спора показывает, что два человека вряд ли перед судом старцев, в шуме кричащей толпы тоже будут кричать оба одновременно. Дальше по нарастающей идет более явное указание на последовательность действий спорщиков, которые решились представить свидетелей, и наконец закончить тяжбу. Но наиболее ясным является момент, когда старцы встают «один за другим» и произносят вердикт. Выражение «один за другим» точно описывает процесс упорядочения отношения явлений (вставаний и выступлений старцев) одно из которых происходит «раньше, чем» другое.

Однако далее, в строках 509-540 последовательность событий, вычеканенных на щите, описывается Гомером гораздо четче.

Город другой облежали две сильные рати народов,

510 Страшно сверкая оружием. Рати двояко грозили:

Или разрушить, иль граждане с ними должны разделиться

Всеми богатствами, сколько цветущий их град заключает.

Те не склонялись еще и готовились к тайной засаде.

Стену стеречь по забралам супруг поставив любезных,

515 Юных сынов и мужей, которых постигнула старость,

Сами выходят; вождями их идут Арей и Паллада,

Оба златые, одетые оба златою одеждой;

Вид их прекрасен, в доспехах величествен, сущие боги!

Всем отличны они; человеки далеко их ниже.

520 К месту пришедшие, где им казалась удобной засада,

К брегу речному, где был водопой табунов разнородных,

Там заседают они, прикрываясь блестящею медью.

Два соглядатая их, отделясь, впереди заседают.

Смотрят кругом, не узрят ли овец и волов подходящих.

525 Скоро стада показалися; два пастуха за стадами,

Тешась цевницею звонкой, идут, не предвидя коварства.

Быстро, увидевши их, нападают засевшие мужи;

Грабят и гонят рогатых волов и овец среброрунных:

Целое стадо угнали и пастырей стада убили.

530 В стане, как скоро услышали крик и тревогу при стаде,

Вои, на площади стражей стоящие, быстро на коней

Бурных вскочили, на крик поскакали и вмиг принеслися.

Строем становятся, битвою бьются по брегу речному;

Колют друг друга, метая стремительно медные копья.

535 Рыщут и Злоба, и Смута, и страшная Смерть между ними:

Держит она то пронзенного, то не пронзенного ловит,

Или убитого за ногу тело волочит по сече;

Риза на персях ее обагровлена кровью людскою.

В битве, как люди живые, они нападают и бьются,

540 И один пред другим увлекают кровавые трупы.

Парадоксально, но те, кого в городе окружили враги, требующие свою долю богатства, одновременно выставляют сторожей на стены, выходят из города, подходят к месту засады, садятся в засаду, причем от них отделяются соглядатаи и идут на разведку, затем показываются стада и засада нападает на пастухов. И уже после этого, когда услышав шум, прибывает другое войско, они вступают в битву. Злоба, Смута и Смерть тоже делают свою страшную работу последовательно во времени. Все действия этой сцены, а также и других сцен из жизни, изображенных на щите, тоже идут одно за другим, или упорядочены во времени по принципу одно «раньше, чем» другое. При этом сочетаются статика щита, на который нанесена чеканка, и динамика действий. Иными словами, все действия, последовательные по времени, происходят одновременно.

Интересно и то, что прошлое у каждого персонажа на щите одно единственное, но и будущее не альтернативно, а также одно единственное. Здесь время не ветвится ни в прошлое, ни в будущее, оно и везде линейно. Одновременно нам известно и прошлое и будущее, показанное на щите, так как они представляют собой единое. Отсюда каждый момент времени действия есть момент сейчас, есть момент настоящего. Такое понимание времени отличается от экзистенциального понимания времени в тот, что для последнего нет прошлого и будущего, есть только сейчас. Для архаического понимания времени есть и прошлое, и будущее, причем и то, и другое – сейчас. Сейчас – это то, куда мы направляем наше внимание. Именно поэтому архаика, согласимся с С. Э. Ермаковым и Д. А. Гавриловым, не знает истории в нашем смысле слова ^{[10, С. 24]}. Это некая цельность. Поэтому Гомер рельефно и подробно одно за другим описывает события, которые происходят одновременно, синхронно. Однако с точки зрения архаического сознания парадокса здесь нет. Мы можем вернуться в любую точку времени и описать ее изнутри, причем можем описывать насколько угодно долго (создавать подмеченные С. П. Маркишем длинноты). Но при этом мы знаем, сделав временную петлю, вернемся в ту же точку, и опишем происходившее в это же время событие так же длинно и с подробностями.

Бесконечное количество таких срезов времени как статических картинок (прим 2.) соотносится с бесконечным количеством пространств (прим.3). Это возможно логически (но невозможно эмпирически), следовательно, мы опять приходим к интересному выводу – логичность рациональных построений в настоящее время аналогична таковому в архаичном сознании. Следовательно, весь объем логики (включая и Аристотелеву) наравне и наряду с бессознательными слоями психики является тем пластом, который хранит в себе архаическое миропонимание. Иными словами, панлогизм бытия является общим знаменателем современного и архаического сознания. Здесь противоположности сходятся. Следовательно, чем дальше вследствие своих страстей, желаний и глупости мы уходим от понимания логики причинно-следственных связей бытия, тем далее мы уходим от архаического сознания.

Таким образом, архаическое понимание времени не просто циклично. Оно одновременно циклично, линейно, синхронистично, прошлое настоящее и будущее происходит сейчас, одновременно. В этом оно парадоксально едино и дискретно. Огромная протяженность времени может сжиматься в мгновение, но и наоборот, мгновение может длиться непомерно долго. Отдельные мгновения могут быть развернуты одновременно. Время может быть развернуто в другом времени, мгновения бесконечно вмещаются одно в другое. Такое понимание времени фактически повторяет такое же понимание вмещения пространств. Такое понимание времени предполагает не только одностороннюю мифологему «вечного возвращения», которая описана у М. Элиаде, но более точную мифологему «вечного присутствия», предложенную Г. Ди Зеригой ^{[9, С. 22]}. Вечное присутствие, по нашему мнению, предполагает весь объем внимания, уделяемого в рамках архаического сознания пространственно-временному космосу. Для того, чтобы вечно возвращаться, надо вечно быть в присутствии. А быть в присутствии значит быть во внимании.

1. Следует, на наш взгляд, заметить, что Л. С. Клейн в своей книге «Анатомия «Илиады» касается темы щита Ахиллеса, полагая, во-первых, что изготовление доспехов Гефестом (оно начинается со стиха 468) целиком сведено к работе над щитом: описание этого одного предмета заняло 120 строк (478-608), тогда как все остальные доспехи (шлем, панцирь, поножи) описаны в 4 строках (610-613). Вдобавок почти весь объем описания щита – это подробный рассказ о содержании его украшений. А во вторых, он согласен с У. Виламовицем (Wilamowitz, U. IH – Die Ilias und Homer. Berlin, 1916; 2. Aufl., 1920) в том, что текст о щите – совершенно чуждая вставка в сюжет о Фетиде у Гефеста, взятая из какого-то более раннего произведения (Клейн, Л.С. Анатомия «Илиады». – СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1998. – С. 293).

Однако по этому поводу нам следует уточнить, что описание щита все же занимает 130 строк, но главное не в этом. Клейн отлично проводит именно «анатомическое» исследование «Илиады», в том числе и указанного отрывка, но, к сожалению, он не обращает внимания на несколько строк в Двадцатой песне (Битва Богов), в которых Гомер описал то, как устроен щит. Приведем здесь цитату из Гомера, так как сама конструкция щита, на наш взгляд, заслуживает описания.

Пущенный сильным Энеем щита досточудного бурный

Дрот не пробил, обессиленный златом, божественным даром.

Две полосы просадил он; но три их еще оставалось;

270 Пять в нем полос сочетал хромоногий художник небесный:

Две для поверхности медяных, две оловянных в средине

И одну золотую: она ‑ то копье удержала. (перевод Н. И. Гнедича)

При внимательном рассмотрении схемы расположения листов-слоев щита (можно сверить с переводом этого отрывка В. В. Вересаевым) становится очевидно, что они расположены в следующем порядке: медный, оловянный, золотой, оловянный, медный. Такое расположение мягкого (олово мягче меди и золота) и жестких металлов фактически дает конструкцию, аналогичную конструкции композитной брони, которая была изобретена в ХХ веке. Отсюда можно предположить, что современная (и даже ранее) Гомера технология знала такую конструкцию, способную поглощать силу удара, для которой применялись доступные в то время металлы.

2. Странностью статических моделей времени, пишет А. М. Анисов, является свойственная им своеобразная расточительность. В статических моделях времени в каждый момент времени на протяжении жизни человек существует вместе со всем своим достоянием. Если он обладатель автомобиля, то каждому мгновению этого обладания соответствует свой автомобиль. Это происходит так потому, что существование в одни моменты времени в статике по типу ничем не отличается от существования в другие моменты времени. В разные моменты времени существует по автомобилю, это разные объекты, хотя и очень похожие в небольших интервалах времени. Таким образом, наука и философия, которую Анисов называет парменидовыми, наделяют время странной способностью вмещать в себя огромное количество миров, – по одному миру на каждый момент времени, – в любом из которых имеется надлежащее количество вещества и энергии, происходят соответствующие конкретному моменту времени события, наличествует в полном объеме пространство со всеми своими атрибутами. Никаких эмпирических данных, свидетельствующих об этой удивительной способности времени, попросту не существует. Напротив, наш повседневный опыт свидетельствует против темпорального умножения миров, что выражено в принимаемом здравым смыслом утверждении: есть только настоящее, прошлого уже нет, будущего еще нет. См.: ^[2].

3. Зенон представляет некоторые размышления о пространстве в виде критики. Все существующее, по его словам, находится где-нибудь, то есть в пространстве. А если так, то и само пространство, чтобы существовать, тоже должно находиться где-нибудь, т. е. в другом пространстве. Это второе пространство в свою очередь должно находиться в третьем пространстве, третье в четвертом и так далее. Таким образом, получим пространство пространства и т. д. до бесконечности. Следовательно, приходится или признать бесконечное число пространств, заключенных одно в другом, или же совсем отрицать существование пространства. В. Виндельбанд и Дж. Кернет находят в этом доказательстве отрицание лишь пустого пространства, а не пространственного бытия вообще. Действительно, приведенный аргумент отвергает только существование пространства, как чего-то отличного от заключенной в нем материи, между тем Парменид отожествлял материю и пространство (Досократики (Классическая философская мысль). – Минск: Харвест, 1999. – С. 485).