Modern actors in the global politics and the transition to the sustaintable development.

Трансформация структуры международно-политической акторности в течение последних нескольких десятилетий связана с глобализационными процессами и отражает их специфические черты. Этот процесс уже можно принять за объективную реальность, так как он имеет вполне материальные выражения в виде новых форм организации участников глобальной политики, формирования так называемой «глобальной повестки» и, как следствие, возникновения новых структур на разных уровнях и с разнообразными полномочиями. Однако если рассматривать эту новую реальность с точки зрения ее потенциала к переходу на рельсы устойчивого развития, то пока, к сожалению, приходится констатировать, что она представляет собой стохастический конгломерат потенций и трендов, которые в принципе способны «спровоцировать» переход к УР, но лишь при определенных условиях.

«Эффективный переход к устойчивому развитию предполагает отказ от старой модели (формы) цивилизационного развития, которое неумолимо ведёт к глобальной антропогенной катастрофе, и формированию стратегии развития человечества, которое должно стать рационально управляемым в планетарном масштабе» ^[1]. С позиций глобального эволюционизма, основная задача видится в том, чтобы удержать человеческую цивилизацию и порождаемые (обуславливаемые) её активностью глобальные процессы и системы в русле супермагистрали глобальной эволюции, обеспечив тем самым их темпорально-перманентное и прогрессивное развитие. Переход к устойчивому развитию предполагает отказ от стихийности развития, активизацию деятельностного начала, глобальную и системную кооперацию на всех уровнях и направлениях. Очевидно, что новые вызовы ставят нетривиальные задачи перед международно-политической наукой, которой приходится не только привыкать иметь дело с целым рядом новых научных дисциплин и областей знаний (эволюционная глобалистика, например), но и приспосабливаться к уже изменившимся составу и организации основных акторов мировой политики.

Существующие политические концепции носят в основном описательный характер, тяготея к прошлому международно-политической науки, её канонам и стереотипам, которые с трудом воспринимают даже возможность возникновения иных идеологем, основанных на новом типе рациональности. В результате мировая политика в качестве реальности предстаёт сегодня в виде некоего хаоса, где активное, деятельностное начало оказалось утраченным. Политический дискурс, связанный с УР, пробуксовывает на этапе перехода от простого менеджеризма к реальной прагматичной политике, необходимость которого всё явственнее осознается международным сообществом ^[2]. Ключевая проблема состоит в том, что существующий набор политических методов и инструментов в нынешнем виде явно недостаточен для управления глобальной социоприродной реальностью, и очевидна беспомощность его основных акторов перед лицом надвигающейся и даже уже осознаваемой антропо-экологической катастрофы. Причем если роль государств в переходе к УР уже выявлена и относительно исследована, транснациональные акторы фактически остаются вне УР-концептуализации. В данной статье предлагается рассмотреть международно-политическую реальность в терминах акторности в контексте глобально-эволюционных процессов и заявленной цели перехода к устойчивому развитию.

В процессе глобальной эволюции происходит усложнение социальных систем цивилизации (включая её политическое развитие), в связи с чем глобально-политическая система обладает тенденцией к прогрессивному развитию и усложнению, происходящим по мере накопления ею своего информационного содержания. Глобально-политические процессы суть политическое проявление естественных глобально-эволюционных процессов, происходящих на мегауровне.Как отмечает в своей работе И. В. Ильин, «вектор глобализации политической деятельности оказывается одновременно и траекторией ее прогрессивного развития. И это связано с основной тенденцией глобальной эволюции – информационным критерием, который требует для прогрессивного развития систем перманентного накопления их информационного содержания, в частности – усложнения политических систем» ^{[3, с.14]}.

Развертывание политических процессов в глобальном измерении открывает новые возможности для накопления информации на внегосударственном уровне, что, в частности, обусловлено растущим многообразием связей между государствами и иными акторами мировой политики.

Ориентация на реализацию концепции УР предполагает коэволюционное взаимодействие разных типов подсистем, и, как следствие, разных типов акторов. Сама глобализация как тренд отражает совокупное влияние взаимодействующих между собой центров силы, будучи результатом их коэволюции и обладая признаками системности.Из данной предпосылки следуют два основных заключения. Во-первых, даже признавая в контексте нашей проблематики существование иерархии акторов мировой политики в соответствии с их ресурсами и заявленной миссией, при анализе акторности необходимо учитывать особенности каждого актора в отдельности, особенности их взаимодействия и нюансы распределения ролей. Во-вторых, коэволюционность предполагает нацеленность на компромисс и, следовательно, минимизацию роли военной силы в глобально-политическом взаимодействии.

Глобализация проблемы безопасности постепенно ведёт к уходу от жёсткого противопоставления экономического роста и политического влияния с одной стороны, и задач окружающей среды, требующих коллективного решения - с другой. Становление качественно нового – планетарного – уровня обеспечения безопасности как безопасности всего мирового сообщества и одновременно сохранения биосферы требует создания новых информационно – управленческих структур и самое главное – формирования глобально-коллективного сознания человечества, ответственного за принятие судьбоносных для всего человечества решений и их реализацию. Речь идёт о поэтапном преобразовании стихийных процессов в управляемые и регулируемые, усилении позитивного воздействия глобализации на развитие мирового социума. Причём если обсуждение глобальной экологической повестки на разных уровнях уже прочно вошло в международно-политическую практику, конвергенция концепции УР и вопросов глобальной безопасности пока что является лишь универсальной нормативной установкой, разрабатываемой в узких кругах интеллектуалов (См.: Урсул А.Д. Обеспечение безопасности через устойчивое развитие // Безопасность Евразии, 2001, № 1; он же. Принцип безопасности через устойчивое развитие: концептуально-методологические аспекты // Безопасность Евразии, 2009, № 2; он же. Стратегия национальной безопасности в ракурсе устойчивого развития // Национальная безопасность/ Nota bene, 2010, № 3; он же. Экологическая безопасность и устойчивое развитие // Государственное управление ресурсами. Специальный выпуск, 2008, № 11; Бабурин С.Н., Дзлиев М.И., Урсул А.Д. Стратегия национальной безопасности России: теоретико-методологические аспекты. М.: Магистр, ИНФРА-М, 2012). Такой подход хоть и присутствует, например, в документах ООН, но является пока скорее интуитивным.

В последнее десятилетие всё более интенсивное развитие и растущий авторитет в научном сообществе получает исследовательское направление, возникшее на стыке социологии и международно-политической науки. С этим подходом, в частности, связывают наибольшие успехи в концептуализации «мировой политики» как научной дисциплины, не тождественной классической теории международных отношений. Основные подходы этого направления исходят из предпосылки, что современный мир представляет собой единое пространство, структурированное многообразными и всё более взаимосвязанными сетями социальных взаимодействий, как процесс постепенного формирования глобального гражданского общества ^{[4, с.158]}. Так, рассуждая в рамках политико-социологического («мирополитического») подхода, А. Богатуров связывает становление мировой политики с тенденцией к уплотнению международной среды и повышению её проницаемости для импульсов влияния, которые участники международного общения посылают друг другу. При этом ключевые параметры международной среды с мирополитической точки зрения – характер эволюции систем вооружений и скорость распространения технологий их производства по миру, транснационализация мировой экономики, формирование всемирного виртуального пространства, контуры сферы единообразного понимания морали и права, транспортная проницаемость планеты, экологическая взаимозависимость. В отличие от неореалистов и неолибералов, представители социологического направления в МО подчёркивают значимость в мировой политике не столько национальных интересов, сколько ценностей, норм, идентичностей, культурных особенностей, традиций и идей, сложившихся исторически в силу естественных причин. В результате, как отмечает П.А. Цыганков, все основные вопросы международных отношений, включая и характер участников, получают трактовки, альтернативные тем, которые господствовали в международно-политической науке на протяжении многих десятилетий. Политико-социологический подход акцентирует внимание на роли социальных норм и институтов, групповых ценностей и идентичностей, культур и традиций, которые оказывают то или иное влияние на интересы акторов международных взаимодействий.

Принципиально важным является то, что с позиций политико-социологического подхода, в основе тех процессов, которые принято называть мировой политикой, лежит глобальное измерение. Именно процессы глобализации и взаимозависимости привели к той принципиальной трансформации глобальных политических отношений, которая проявляется в появлении и развитии следующих феноменов и трендов: а) появление новых акторов на политической арене (НПО, транснациональные преступные группировки и структуры, бизнес, общественные движения, СМИ и др.); б) граница между внутренней и внешней политикой государств стирается, становится всё более условной; в) «размывается» государственный суверенитет.

Мирополитический подход предстаёт некой эволюционно-исторической формой неолиберализма, критически осмысленного и дополненного с учётом тенденций, особенно явственно проявивших себя после крушения биполярного мира. Такое видение природы современных международно-политических процессов, несмотря на достаточное количество присущих данному подходу недостатков, представляется нам наиболее полным отражением политической реальности эпохи глобализации. Неслучайно параллельно новому мирополитическому знанию в эти же годы происходит зарождение и дальнейшее развитие научного знания о глобальных и мировых феноменах. Начало первого этапа его становления относят к рубежу 1960 – 1970-х гг., когда стал очевиден структурный кризис капитализма и западной цивилизации, проявившийся в возрастании частоты и масштабов экологических кризисов. Подлинный интерес к глобальной проблематике проявился после первых докладов созданного в 1968 г. Римского клуба - «Пределы роста» (1972 г.), «Человечество на перепутье» (1974 г.), «За пределами века расточительства» (1976 г.) и др. Однако во всех этих работах акцент делался на экологическую, нежели на непосредственно глобалистскую проблематику. Вторая историческая форма знания о глобальных и мировых феноменах развёртывается после кризиса начала 1980-х гг. и достигает пика на рубеже 1980 – 1990-х гг. с распадом мирового социализма и начинает всё больше включать в орбиту своего внимания мировые экономические и финансовые процессы, размывание суверенитета, акцентируя внимание на унификации мира и его растущей гомогенности. Третий этап развития предмета глобалистики связан с кризисами середины 90-х гг., когда основной упор делается на культурное разнообразие и гетерогенность мира, развёртывание информационной революции и необходимость перестройки всего мирового порядка. Последние два этапа или исторические формы глобального знания как раз и ознаменовали собой интенсивный период становления глобалистики как междисциплинарной области научных исследований, изучающей глобальные процессы и системы.

Согласно реалистической парадигме, определение акторов мировой политики происходит на основе трёх основных критериев: суверенитет, его международно-правовое признание и контроль над территорией и населением ^{[5, с.80]}. С учетом новых реалий, в 1990 году британские учёные Б. Хокинг и М. Смит предложили собственную тройку обязательных атрибутов акторов мировой политики: автономия, представительность и способность оказывать влияние. Под автономией понимается степень свободы субъекта при принятии им собственных решений. Репрезентативность подразумевает способность актора выражать интересы определённой социальной группы (части электората в широком смысле слова). Влиятельным актором субъект становится тогда, когда он может оказывать заметное воздействие на международно-политические процессы по определённым вопросам и в определённом контексте. Такой подход, бесспорно, существенно расширяет границы такого понятия, как акторность, пересматривая природу участия и роли целого ряда относительно новых типов акторов, которые в перспективе должны стать политическими «проводниками» концепции УР.

Действительно, несмотря на такое разнообразие подходов, уже сегодня представители большинства теоретических школ и направлений считают, что типичными международными акторами являются государства, а также международные организации и системы. Так, Мортон Каплан различает три типа международных акторов: национальный (суверенные государства), транснациональный (региональные международные организации) и универсальный (всемирные организации: например, ООН). М. Мерль в качестве типичных международных акторов рассматривает государства, международные организации транснациональные силы (например, мультинациональные фирмы, а также мировое общественное мнение). Дж. Розенау считает основными международными акторами государства, подсистемы (например, органы местной администрации, обладание определённой автономией в международной сфере), транснациональные организации, когорты (этнические группы, церкви и т.п.), движения. Между тем, как видно, согласие относительно основных типов международных акторов касается прежде всего государства и межправительственных организаций. Итоговый документ конференции «РИО+20», который называется «Будущее, которого мы хотим», обращён к «заинтересованным сторонам», которые, согласно его тексту, включают «правительства, международные, региональные и субрегиональные организации, частный сектор и гражданское общество» ^[6].

При этом, было бы совершенно непродуктивно «выбрасывать» государство из исследовательского фокуса мировой политики или полагать, что его изучение – удел международников-реалистов. Как справедливо отмечает Г.А. Дробот, само понятие «мировой политики» предполагает обращение к той сфере общественных отношений, в области и посредством которой её участники стремятся реализовать свои интересы, цели и ценности путём либо убеждения и согласования, либо соперничества и обмена, либо угроз и насилия в отношении друг друга. А это, в свою очередь, означает, что важнейшим признаком мировой политики выступают отношения силы, авторитета, влияния и власти, а государство является главным актором мировой политики ^[7].

Современные акторы глобальной экологической политики. Как справедливо отмечает А.Д. Урсул, проявлением негативного воздействия нынешнего неустойчивого развития на процесс перехода к УР в политической плоскости является неопределённость и непоследовательность поведения основных социальных акторов этого перехода ^[1]. Красноречивой иллюстрацией этих противоречий стали итоги Конференции ООН по устойчивому развитию Рио+20. В качестве одной из основных причин этих противоречий А. Д. Урсул приводит односторонность той концепции УР, которая является объектом современных глобально-политических дискуссий, и, как следствие, очень упрощённое понимание этой концепции. В своём нынешнем, «популярном», виде она выделяет в основном экологический аспект и его связь с экономикой и социальной сферой. Отсутствие её глубинного и комплексного восприятия порождает массу практических трудностей на пути к её реализации. В рамках нашей темы, мы остановимся на том, как это влияет на образ поведения и структуру акторов мировой политики, лишённых системной целостности и действующих в духе модели НУР, несмотря на декларируемые ими ценности и цели.

Даже беглый обзор международно-политической практики в природоохранной сфере показывает, что на сегодняшний день главными акторами, оказывающими решающее влияние на статус международных договорённостей в этой области, являются государства. В этом смысле они выполняют следующие ключевые функции: во-первых, они играют принципиальную роль в переговорном процессе по поводу поиска решений тех или иных глобальных проблем. Любой международный договор такого уровня требует государственной подписи, а также ратификации его правительствами стран-подписантов. Второй важнейшей функцией, являющейся прерогативой государства, являются формулирование и практическая реализация новых внутриполитических стратегий, нацеленных на решение экологических проблем на территории данного государства. Так, например, государство может осуществлять функции по координации и поощрению разнообразных форм участия граждан и местного бизнеса в реализации целей государственной природоохранной политики. Государство также способно играть активную роль в разработке новых подходов к природоохранной политике, активно взаимодействуя с бизнесом по развитию новых технологий или новых средств популяризации экологической повестки. Разработанные инновации оно может как использовать на собственной территории, так и распространять (в той или иной форме) среди членов международного сообщества.

Однако поведение государств, как основных акторов принятия решений в сфере глобальной экологической политики, часто носит неоднозначный характер. С одной стороны, доминирование тех или иных государств в процессе выработки решений глобальных экологических проблем выглядит достаточно логично и предопределяется той ролью, которую эти государства сыграли в ухудшении экологической обстановки. Например, США по праву играют первую скрипку в формулировании и решении проблемы глобальных климатических изменений, так как являются одним из рекордсменов по выбросам парниковых газов ^[8], а также по объёму международных инвестиций. При этом, в деле решения проблем тропических лесов влияние США гораздо меньше, чем, например, Бразилии, на территории которой, в силу её географических особенностей, расположено около 41% общей площади тропических лесов планеты. По этому вопросу Бразилия по естественным причинам занимает доминирующее положение в международной системе. И хотя, как известно, тот или иной международный режим может быть установлен и без участия такого «гегемона» (например, Киотский протокол в 2005 году вошёл в силу, несмотря на отказ от участия в нём США), в краткосрочной перспективе он вряд ли способен серьёзно повлиять на ситуацию. Такое распределение ролей хотя, на первый взгляд, и кажется естественным, его «расщеплённая» логика противоречит целям и установкам УР. С другой стороны, зачастую степень влияния на формирование глобальной экологической политики напрямую зависит от международного авторитета данного государства, его военной мощи, площади территории, вклада в мировую торговлю, численности населений, одним словом – от его внешнеполитического ресурса, понимаемого в терминах классической парадигмы международной политики, не совместимой с целями УР.

Второй сущностной чертой государства является суверенитет. Несмотря на то, что в последнее время, в связи с процессами глобализации все активнее стала обсуждаться тема изменения, «размывания», «исчезновения» суверенитета, формально (да и фактически) он является одним из основополагающих принципов современного международного права. Для глобальной экологической политики он является существенным фактором в том смысле, что любое международное соглашение в этой сфере ограничено рамками доброй воли его участников. С формальной точки зрения, коль скоро государство обладает суверенным правом на осуществление внутренней политики и контроль над своей территорией, никакие внешние силы не могут оказывать влияния на ситуацию в этом государстве до тех пор, пока само это государство не изъявит желания этому влиянию подчиниться. Кстати в экологической международно-политической плоскости принцип уважения суверенитета и «суверенное» право на развитие были закреплены на Стокгольмской конференции по окружающей среде в 1972 году. В соответствии с Принципом 21-м Стокгольмской декларации, «государства имеют суверенное право разрабатывать свои собственные ресурсы согласно своей политике в области окружающей среды и несут ответственность за обеспечение того, чтобы деятельность в рамках их юрисдикции или контроля не наносила ущерба окружающей среде других государств или районов за пределами действия национальной юрисдикции» ^[9]. Между тем, в глобализированном мире поиск рациональной коэволюционной цивилизационной стратегии (одним из вариантов которой и предстаёт концепция УР) ставит под вопрос принцип суверенитета в его классическом понимании, который многими исследователями уже сегодня признаётся анахронизмом. Так, например, Комиссия по проблемам глобального управления и сотрудничества, созданная в 1992 г., в своём докладе «Наша глобальная община» признаёт, что во всё более взаимосвязанном мире понятия территориальности, независимости и невмешательства утратили некоторый свой смысл. В докладе, в частности, говорится: «В каких-то сферах суверенитет должен осуществляться коллективно, особенно в отношении общего достояния. Кроме того, наиболее серьёзные угрозы национальному суверенитету и территориальной целостности коренятся во внутренних причинах. Принципы суверенитета и невмешательства следует адаптировать таким образом, чтобы признавалась необходимость установления равновесия между правами государств и правами простых людей и между интересами государства и интересами глобальной общины, а не в контексте мира отдельных государств» ^{[10, с.435]}. Здесь также уместно будет привести цитату из выступления генерального секретаря ЮНСЕД в Рио-де-Жанейро М. Стронга: «Необходимо уважать суверенитет государств, но надо уважать и целостность биосферы, её неделимость» ^{[11, с.11]}.

Но в современной глобальной политической реальности международные переговоры и дипломатический торг всё еще оказываются единственным законным средством влиять на политику другого государства. Причём, с точки зрения политического реализма (чьи позиции всё ещё очень крепки), каждый участник переговоров действует исходя из собственных интересов, а любые международные соглашения всегда заключаются в пользу стран-гегемонов. Государства могут сесть за стол переговоров, но для их успешного завершения им придётся пройти через процесс согласования конфликтующих требований.

Относительно более перспективной и адекватной в этом смысле предстаёт позиция либералов. Они, в свою очередь, выражают убеждённость в том, что сотрудничество возможно и без явного лидера, несмотря на разность интересов. Так, с точки зрения либерального институционализма, под влиянием глобальных изменений в международной жизни постепенно трансформируются сами национально-государственные интересы. У государств возникают потребности в координации своей деятельности, в том или ином виде помощи со стороны коллективных структур международных отношений (кредитовании или миротворческом посредничестве), а также в получении технико-экономической, финансовой и иной информации, аккумулируемой в этих структурах ^{[7, с.264]}. По мнению либералов, реалисты существенно упрощают природу кооперации и конкуренции государств, и выработать общие, глобальные рамки международного взаимодействия, даже в условиях конкуренции отдельных государств, представляется вполне реальным. Правда пока только благодаря ООН существует некое подобие международно-глобального механизма согласования решений почти всех государств планеты, который необходимо использовать для перехода к УР.

Реальная международно-политическая практика обнаруживает примеры в пользу как первого, так и второго подходов. Аналитики часто приводят пример успешных переговоров по разрешению «озонового кризиса» 1980-х гг. как иллюстрацию применения либерального подхода в международном взаимодействии. В то время, как ситуация вокруг проблемы глобального изменения климата, по мнению учёных, свидетельствует в пользу политического реализма.

Как уже подчёркивалось выше, современная мировая политика, к счастью, не сводится к совокупности межгосударственных взаимодействий. Тем более не может к ней сводиться и глобальная политика в интересах УР. Совокупность акторов, не привязанных напрямую к конкретным государствам, делят, как правило, на две группы: субъекты гражданского общества (например, неправительственные организации) и частный бизнес (ТНК).

Среди наиболее влиятельных НПО с природоохранной/глобально-экологической «специализацией»: «Гринпис», «Всемирный фонд дикой природы», «Друзья Земли», Римский клуб и др. Эти организации уже сделали немало в плане решения глобальных экологических проблем, в том числе путём привлечения к ним внимания общественности и властей. Одной из ключевых функций этих организаций в плане перехода к УР, кроме собственно природоохранной, является информационная, а именно: привлечение внимания СМИ посредством громких акций, социальная реклама, публикация аналитических докладов и др.

Среди существующих на сегодняшний день влиятельных экономических «агентов» УР в негосударственном секторе, можно выделить частный бизнес. ТНК включают нефтяные компании, такие как Exxon and BP-Amoco, или предприятия пищевой промышленности, такие как, например, Monsanto. Сегодня уже многими отмечается, что с 1980-х гг. имеет место глобальная тенденция к сокращению роли государств в развитии таких сфер, как инвестирование и инфраструктура, в то время как частный бизнес, напротив, наращивает масштабы экономической деятельности на региональном уровне (особенно в беднейших странах). Каким образом частный бизнес в политическом ракурсе способен влиять на переход к УР? Здесь можно выделить два направления: 1) политические элиты => бизнес; 2) бизнес => политические элиты. Первый случай представляется наиболее простым и распространенным, речь идет, в первую очередь, о регулировании эколого-ориентированной деятельности менеджмента предприятий в соответствии с принятыми международными договоренностями и/или национальными доктринами, или экологического менеджмента. Так, например, уже после Стокгольмской конференции в мире было принято множество соглашений и деклараций по экологизации предпринимательства. В отраслях и в регионах разрабатываются и внедряются системы управления охраной окружающей среды, которые интегрируются в общую систему управления производством, отраслями и регионами. Как пишет С.А. Степанов, «этот процесс призван обеспечивать конкурентоспособность производимой продукции, финансовую стабильность, которые, в свою очередь, являются социально-экономической базой устойчивого развития предприятий, отраслей народного хозяйства и регионов». ^[12] Такие системы предусмотрены международными стандартами ИСО серии 14000, разработанными Международной организацией по стандартизации в соответствии с требованиями ООН относительно охраны окружающей среды и принятыми в качестве национальных стандартов в России. Примечательно, что ISO 14000 основан на добровольном подходе к экологическому регулированию и рыночных механизмах. Он может служить как внутренним инструментом менеджмента, так и способом продемонстрировать экологическую ответственность своим клиентам и потребителям. Для крупных компаний по крайней мере декларативная приверженность принципам устойчивого развития является позитивным имиджевым фактором, в чём можно легко убедиться, зайдя на веб-сайты этих компаний. Так, тот же упомянутый ExxonMobil на своем официальном Интернет-сайте указывает, что «ExxonMobil Chemical придерживается принципов устойчивого развития, включая обязательства по поддержанию баланса между экономическим ростом, социальным развитием и охраной окружающей среды» ^[13]. Компания BP на своей странице в Интернете отчитывается о результатах реализации своей Программы по инвестированию в устойчивое развитие и развитие локальных общностей в Анголе, сообщая о финансировании образовательных программ и местного бизнеса ^[14]. В компетенции государства находится создание наиболее благоприятных условий для бизнеса, придерживающегося экологических стандартов и принципов устойчивого развития на предприятиях.

Что касается второго направления влияния, бизнес => политические элиты, то здесь роль бизнеса в переходе к УР носит гораздо более противоречивый характер, в силу самой специфики частной коммерческой деятельности. Так, например, ТНК играют существенную роль в лоббировании интересов правительств стран базирования, а также в популяризации информации об экологических проблемах среди местного населения (в том числе – через сотрудничество с университетами), воздействуя таким образом и на политику принимающего государства. Однако важно понимать, что частный бизнес, действующий вне рамок прямого государственного регулирования, и имеющий основной (а часто – и единственной) целью своей деятельности максимизацию прибыли при минимизации издержек нуждается в прагматических основаниях для того, чтобы действовать в духе УР, иначе коммерческая деятельность как таковая потеряет всякий смысл. Рыночно-ориентированная парадигма НУР фактически не оставляет бизнесу выбора, кроме как существовать за счет деградирующей биосферы и увеличивающегося социально-экономического разрыва между богатейшими странами и периферией. В этой связи большой интерес представляет относительно новая концепция природного капитала (капитализма) (П. Хоукен и др.), сторонники которой акцентируют внимание на критической взаимозависимости между производством и использованием «рукотворного» капитала с одной стороны, и сохранением и доступностью так называемого естественного капитала (ресурсов) ^[15]. Концепция естественного капитала существенно повлияла на современную практику расчёта макроэкономических показателей. Всемирный банк ныне учитывает при их анализе объёмы добычи природных ресурсов и экологический ущерб, вызванный выбросами углекислого газа.

Роль негосударственных акторов могут также играть и небольшие социальные общности и даже отдельные личности (например, всемирно известный правозащитник А.Д. Сахаров), социальные движения (например, анти- и альтерглобалистские), профсоюзы.

Здесь важно отметить, что зачастую теоретическое разведение интересов и стратегий государственных и негосударственных акторов носит довольно условный характер. По мнению многих современных исследователей, государства и негосударственные акторы имеют гораздо больше точек соприкосновения, чем принято думать. Например, можно найти множество примеров того, как высокая степень влияния бизнеса на политику приводит в конечном итоге к союзу государства с отдельными секторами промышленности, причём отнюдь не во имя реализации УР. Одним из таких примеров могут служить нефтяная и угольная промышленность США в контексте участия этой страны в международно-политических дискуссиях вокруг проблемы изменений климата. Кроме того, некоторые НПО могут скрыто продвигать интересы определённых социальных групп и классов, пренебрегая интересами других и провоцируя конфликты. Так, скептики заявляют, что крупные природоохранные НПО (например, WWF) продвигают свою политику по защите лесов в таких странах, как Индонезия, Танзания и Бразилия, без учёта положения беднейших слоёв населения в этих странах, проживающих на покрытых лесом окраинах. Кроме того, учёные опасаются, что НПО могут в конечном итоге стать гегемонами в гражданском обществе, вытеснив с его поля менее влиятельных субъектов.

Важнейшую роль в глобальной экологической политике (и частично – в политике для УР) играют также межправительственные организации (далее МПО). Важнейшим признаком МПО является то, что они создаются правительствами государств на основе межгосударственного договора. В настоящее время в мире насчитывается около 300 МПО ^{[7, с.262]}. Ключевое значение здесь имеет деятельность международных валютно-финансовых организаций, а также универсальных по функциям МПО, реализующих отдельные экономические и социально-ориентированные проекты. В рассматриваемой нами сфере наиболее известными являются такие организации, как ООН, Всемирный Банк, ВТО и др. Они фактически подготавливают площадки для заключения международных соглашений в природоохранной сфере и их претворения в эффективные политические стратегии. Вырабатывая правила поведения участников международно-политического взаимодействия, повестку дня и аккумулируя необходимую информацию, МПО способствуют понижению градуса неопределённости в отношениях между государствами и эффективному поиску коллективных решений международных и глобальных проблем. МПО способны влиять на мировой порядок и индивидуальные предпочтения национальных государств, предлагая собственные политические проекты. Причем в последнее время прослеживается позитивная тенденция к интеграции крупнейших МПО со специализированными функциями для реализации глобальных целей, формулируемых в рамках ООН. Так, например, выступая на «РИО + 20», заместитель директора-распорядителя МВФ Мин Жу озвучил рекомендации по переходу к более экологичной экономике, исходя из которых цены на электроэнергию, транспортировку и др. промышленные товары должны отражать полную стоимость негативных побочных эффектов для окружающей среды ^[16]. Например, замена дорогостоящих субсидий энергетического сектора, которые выгодны в основном обеспеченным слоям населения, финансовой помощью, адресованной малоимущим, может способствовать высвобождению денежных средств на социальные расходы и расходы на цели развития, а также на борьбу с изменением климата. Более того, МПО осуществляют мониторинг исполнение внутри государств-участников принципов, норм и правил функционирования международных институтов и режимов. Самый известный пример – это Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ). МПО также позволяют сокращать стоимость информационно-аналитической работы, что особенно важно для небольших и экономически отсталых государств. Без ООН, например, многие страны были бы просто не в состоянии добыть необходимую информацию о международных политических и социальных процессах.

В настоящее время большинство исследователей мировой политики сходятся во мнении, что значение МПО несравненно больше, чем НПО по той причине, что их членами являются государства – основные акторы на международной арене. Тем более что сегодня членство в МПО фактически является обязательным для государства, претендующего на какое-либо влияние в мировой политике.

Сегодня одним из самых распространённых способов решения глобальных экологических проблем, в которое в той или иной степени оказывается вовлечённым множество акторов, является создание международных режимов, под которыми понимаются согласованные нормы, принципы и процедуры принятия решений, совокупность которых представляет собой центры межгосударственного сотрудничества ^{[4, с.443]}. Режим является институтом, который, как и любой другой институт, включает как формальные нормы поведения (закреплённые законодательно), так и некие неформальные правила (обязательства, которые люди исполняют, но которые не обличены в строгие законодательные предписания). Участники международного режима могут придерживаться единого образа действий либо разными способами стремиться к достижению общей цели. Примерами международных экологических режимов могут служить Конвенции о защите Средиземного моря от загрязнения и об охране озонового слоя, важнейшую роль в создании которых сыграла Программа ООН по окружающей среде (ЮНЕП).

В неформальную деятельность в рамках международного режима часто бывают вовлечены и негосударственные акторы, включая представителей бизнес-сообщества, общественных организаций и гражданского общества. За ними могут быть закреплены определённые обязательства в соответствии с достигнутыми международными соглашениями или внутренним законодательством, но чаще всего эти акторы действуют самостоятельно и добровольно. К примеру, многие страны могут регулировать продажу озоноразрушающих веществ, следуя договорённостям Монреальского протокола (1987), как официального межгосударственного соглашения. Он предусматривает для каждой группы галогенированных углеводородов определённый срок, в течение которого она должна быть снята с производства и исключена из использования. Но сами граждане государств-участниц могут принимать добровольное посильное участие в достижении глобальных экологических целей, вне рамок формальных международных соглашений. Так, например, не существует какого-либо международного договора по переработке бытовых отходов.

В этой связи необходимо сказать несколько слов об одном из достаточно новых, но весьма перспективных акторов международной политики в контексте перехода к УР – национальных бюрократических структурах. В последние десятилетия существенную роль стали играть создаваемые в разных странах Национальные советы по устойчивому развитию (НСУР), которые, как правило, формируются при участии всех ветвей власти, международных доноров, бизнеса и гражданского общества и представляют собой политические площадки для консолидации общества для перехода к УР. Создание НСУР и разработка Национальных Повесток дня на XXI век было определено как одно из основных обязательств стран по переходу к УР на Всемирной Конференции ООН по вопросам охраны окружающей среды и развития в Рио-де-Жанейро в 1992 году. Всемирный саммит ООН по устойчивому развитию, прошедший в Йоханнесбурге в 2002 году, еще раз подтвердил необходимость образования в странах НСУР. Их роль существенно возросла после Первого международного форума НСУР, прошедшего на базе ЭКОСОС, и Саммита Земли в 2000 году ^[17]. На сегодняшний день более чем в 80 государствах мира уже созданы уполномоченные межсекторальные комиссии, советы или аналогичные структуры для разработки комплексных подходов по переходу к устойчивому развитию. В разных странах НСУР могут называться по-разному, в зависимости от формы и мандата. Так, например, в Канаде это Круглый стол по вопросам окружающей среды и экономики, в Мексике – Национальный консультативный совет по УР, в Южной Корее – Президентский совет по устойчивому развитию. Неоспоримым преимуществом данной формы институционализации является возможность объединять и координировать на ее основе деятельность разных национальных акторов - представителей правительства, НПО, академического сектора, деловых кругов и др. Как отметил, в своем докладе «Информация и институты для принятия решений» Генеральный Секретарь ООН К. Аннан: несмотря на различия между национальными советами, они, как правило, выполняют четыре важнейшие функции: а) создание благоприятных условий для участия гражданского общества в принятии государственных решений; б) содействие применению комплексного подхода к решению экономических, социальных и экологических проблем; с) приведение глобальных соглашений в соответствие с местными требованиями и д) содействие участию гражданского общества в процессах и обсуждениях, которые проходят в рамках ООН ^[18].

Неоспоримые преимущества такой институциональной формы заключаются в том, что, с одной стороны – они являются удобными платформами для эффективного международного диалога на разных уровнях; с другой – создаются и функционируют, в первую очередь, с учётом национальных приоритетов развития, выразителями которых они являются в глобальном политическом процессе перехода к УР. Они несут в себе мощный мобилизационный и пропагандистский потенциал внутри государства, способствуя формированию политических элит и гражданского общества для УР. На концептуальном уровне значимость подобных институтов тем более высока, что они являются носителями «локальности» в глобальном дискурсе перехода к УР, снижая его конфликтный потенциал и перемещая его из идеалистической в рационально-практическую плоскость. Так, например, в 1993 году индийская писательница Вандана Шива сетовала на то, что вошедший в моду менеджмент глобальных экологических проблем, продвигаемый такими крупными организациями, как Всемирный Банк или ООН, всё более означает игнорирование позиций маленьких государств. Она, в частности, писала: «Понятие «локального» исчезло из природоохранной повестки. Вдруг оказалось, что существуют только «глобальные» экологические проблемы, для которые не может быть иного решения, кроме как «глобального»… «Глобальность» в нынешнем дискурсе предстаёт неким политическим пространством, в котором конкретный локальный участник стремится к глобальному контролю, избавляя себя от локальных, национальных и международных ограничений» ^{[19, с.149]}. Поэтому столь велико значение национального институционального оформления политического процесса для УР – чтобы, будучи активным участником глобального перехода на рельсы новой стратегии цивилизационного развития, государство могло органично интегрировать свою культурно-хозяйственную общность в этот процесс, не чувствуя себя объектом разного рода дискриминации.

Кроме НСУР, в ряде государств действуют и некоторые другие институциональные формы, которые «обслуживают» конкретные подсистемы УР. Так, например, в Великобритании создана сеть правительственных учреждений, лоббирующих интеграцию идеологии устойчивости с образованием на различных уровнях ^{[20, с.56]}. Университеты и исследовательские центры ведут соответствующие исследования, поддерживаемые правительственными фондами. В 1998 году в Великобритании был создан Совет по образованию в области устойчивого развития, который представляет собой правительственный орган для рассмотрения вопросов образования для УР в самом широком смысле этого понятия в школах, вузах, на работе, во время отдыха и дома. В его задачи входит также разработка практических рекомендаций по соответствующей деятельности в Англии.

Отдельно стоит отметить, что в ходе РИО+20 создана сеть вузов, которые могли бы влиять на переход к УР. Конечно, как-либо формализовать политическую составляющую участия акторов высшего образования в переходе на рельсы УР представляется нетривиальной задачей, так как в строгом смысле слова образование в развитых демократических обществах «предпочитает» оставаться «вне политики». При этом было бы в высшей мере безответственно не учитывать тот факт, что с одной стороны, институты высшего образования непосредственно осуществляют профессиональную подготовку лиц, принимающих политические решения, с другой – они играют ключевую роль в производстве и распространении новых знаний, концепций и парадигм. Кроме того, содержательная часть образования должна отвечать социальному (или в случае с УР – «социоприродному») заказу, который концептуализируется в политических декларациях и стратегиях. Учитывая специфику рассматриваемой нами глобальной повестки и новые факторы глобальной политики, можно предположить, что уже в ближайшем будущем будет всё очевиднее проявляться и усиливаться тенденция к политизации высшего образования. С одной стороны, это предстаёт совершенно закономерным и необходимым процессом, с другой – способно стать камнем преткновения на разных уровнях взаимодействия акторов (как глобальном, так и национальном). Именно поэтому такое значение имеет принятая на РИО+20 Декларация ректоров, президентов, деканов и других ответственных лиц в сфере высшего образования, согласно которой её адепты обязуются поддерживать международные усилия по переходу к устойчивому развитию ^[21]. То есть фактически, создаваемая сеть институтов высшего образования начинает играть роль политического актора, принимающего на себя ряд обязательств на международно-политическом уровне.

К группе национальных акторов, участвующих в том или ином виде в процессе перехода к УР, можно также отнести и любые другие бюрократические структуры, которые могут и не содержать в своём наименовании словосочетания «устойчивое развитие», но оказывать непосредственное влияние на переход к нему. К ним, в том числе, относятся институты грантовой поддержки, НКО, политические партии и др.

Чтобы установить международный режим в природоохранной сфере, не обязательно подписывать межгосударственное соглашение, если можно убедить акторов внутри этих государств действовать определённым образом. Всемирный Саммит по устойчивому развитию в Йоханнесбурге (2002 год) среди прочего обозначил новый политический подход к решению проблемы перехода к УР, предполагающий формирование нового уровня управления, основанного на сотрудничестве между государствами и негосударственными акторами (ТНК и крупными НПО). Такое управление позволило бы этим акторам наиболее эффективно реализовывать экологическую политику на местном уровне, вместо того, чтобы продолжать множить международные договоры по тем или иным вопросам охраны окружающей среды.

Однако следует признать, что в современной, неустойчивой, международно-политической реальности заключение международного договора зачастую является наиболее эффективным средством добиться изменений в общественном порядке внутри того или иного государства. Иными словами первую скрипку в создании международных режимов играют государства. При этом режим так или иначе накладывает ограничения на суверенитет государств-участников. Но с другой стороны, как отмечают сторонники теории международных режимов Леви, Кохейн и Хаас, «природоохранные международные режимы <…> открывают новые возможности для коллективного решения проблем в этих государствах» ^{[22, с.21]}.

Как уже отмечалось выше, международная кооперация, одной из форм которой является создание международных режимов, возможна и в условиях разности интересов и конкуренции между странами. Однако природа и перспективы этой кооперации оцениваются по-разному, в соответствии с существующими концепциями в международно-политическом дискурсе, в связи с чем имеют место три разных подхода к созданию международных экологических режимов. Та или иная интерпретация этого феномена также позволяет по-разному оценивать его перспективность как одного из возможных инструментов перехода к УР.

Первый из них основывается на концепции силы и условно имеет две разновидности. Первая соответствует реалистическим воззрениям на природу международно-политических отношений и имеет своей исходной предпосылкой тезис о том, что, даже руководствуясь глобальной экологической повесткой, все государства всегда будут в первую очередь исходить из собственных национальных интересов. В частности, крайне сложно убедить государство-гегемон изменить образ действий, в отсутствие реальных рычагов давления на него. И, наоборот, гегемон имеет все шансы навязать остальным участников собственные правила игры, используя различные формы невоенного давления: угрозы отказа от предоставления помощи, доступа к рынку и т.п.

Другая разновидность «силового» подхода отражает позицию сторонников неомарксистской парадигмы, которые считают, что главным движущим мотивом является не желание государств защитить собственные интересы, а глобальный капитализм, как ключевой фактор распределения экономической мощи. С их точки зрения, великие державы Севера являются прямыми бенефициарами глобального капитализма, и, как следствие, они будут всегда стремиться сохранить контроль над торговыми и экономическими процессами и потоками, иными словами – отстаивать свои «классовые интересы».

Второй подход к образованию международных режимов отстаивают представители либеральной концепции. Они убеждены, что мотивом к созданию того или иного международного экологического режима вполне может стать коллективное осознание необходимости принятия совместных мер по избежанию масштабной (глобальной) катастрофы. Например, многие теоретики международной политики по борьбе с изменениями климата высказывают убеждение, что режим как политический феномен обязан своим появлением массовому осознанию того, что если государства не начнут как-то реагировать на научную информацию, катастрофы не избежать. Сторонники уже упоминавшегося ранее либерального институционализма настаивают на реальности тех случаев, когда государства делают выбор в пользу максимизации своих коллективных интересов, даже если их индивидуальные интересы не совпадают ^[23].

Наконец, третий подход основывается на идее накопления и распространения глобального знания об окружающей среде, как одного из способов установления международных режимов. Такая позиция знаменует собой отход от классических проблем традиционной международной политики и акцентирует внимание на роли глобального консенсуса и социальных движений. Этот подход придаёт большее, чем все предыдущие, значение негосударственным акторам. Рассматривая информацию как основной ресурс международной экологической политики, его сторонники заявляют, что производство научного знания об окружающей среде потому так важно для образования международных режимов, что оно эффективнее всего побуждает акторов адекватно реагировать на возникающие проблемы. Например, составление научных докладов, распространение идей через СМИ, публичная деятельность НПО или социальных движений способствуют повышению осведомлённости общества о проблемах окружающей среды. Как практически это может повлиять на создание международного режима? Во-первых, правительство того или иного государства может таким образом получить информацию о том, что, например, большая часть населения поддерживает принятие государством мер по охране окружающей среды. Во-вторых, новое знание может побудить негосударственных акторов (например, бизнес) принять собственные меры, вне рамок международного соглашения. Оба приведённых сценария, в действительности, являются ничем иным, как созданием экологического режима «снизу».

Данный подход к образованию режимов имеет массу преимуществ. Прежде всего, он делает акцент на возрастающей роли негосударственных акторов, в частности – групп давления, в концептуализации и популяризации экологической повестки. Во-вторых, он подчёркивает значение внутренней политики, оказывающей непосредственное влияние на международную повестку. Наконец, он демонстрирует подвижность и диалектичность общественного восприятия экологических проблем: режимы редко возникают в связи с правительственными докладами и решениями, но чаще являются результатом нарастания общественного беспокойства. Причём общим знаменателем для оценки роли этих процессов и явлений выступает осознание роли накопления информационного ресурса, знания, что концептуально ближе всего к нашему пониманию путей достижения глобального устойчивого общества.

В этой связи, встаёт вопрос об источниках происхождения этого глобального экологического знания, что является принципиально важным для решения глобальных проблем и международной экологической политики.

Во-первых, основным актором, отвечающим за выработку такого знания, является научно-экспертное сообщество, способное предъявлять свое коллективное знание к общезначимым решениям. Теоретик-международник П. Хаас считается автором термина «эпистемическое сообщество» в его современном звучании, которое он определяет как «сеть специалистов, претендующих на обладание политически релевантными знаниями в рамках той или иной области, имеющих общие нормативные убеждения и ценности, общее понятие об истинном и общие политические инициативы» ^[24].

Многие исследователи в данной области считают, что к эпистемическим сообществам следует относить только формальные экспертные органы и институты, такие как, например, Межправительственная группа экспертов по изменению климата (МГЭИК). Между тем ряд социологов считают такую интерпретацию термина «эпистемическое сообщество» слишком узкой и предлагают понимать под ним все источники знаний, которые de facto пользуются авторитетом (Дж. Ясанофф, 1996). В качестве аргументов они указывают на тот факт, что многие признанные на высоком уровне деятели науки или экспертно-совещательные официальные органы довольно часто бывают критикуемы. В то время, как многие НПО и общественные активисты периодически выступают с заявлениями, которые оказывают непосредственное влияние на принятие политических решений. Однако, даже признание второго, более широкого, толкования феномена «эпистемические сообщества» не избавляет от противоречий и дискуссий по поводу того, что считать авторитетным источником информации/знания.

Вторым центральным понятием так называемого «знаниевого» подхода к формированию международных режимов является пропаганда, или распространение знания посредством социальных сетей и объединений, в которых, как правило, участвуют крупные НПО с более мелкими, а также группы граждан. В ряде случаев распространение научного экологического знания за пределы национального государства может служить индикатором возрастающей поддержки в других обществах того или иного экологического режима. Однако, учитывая разнообразие неофициальных источников и каналов распространения пропагандистской информации, важно понимать, что она далеко не всегда реально отражает структуру ценностей того или иного сообщества.

* * *

Несколько обобщая вышесказанное, следует еще раз отметить, что несмотря на сохраняющееся разнообразие теоретических подходов к определению акторности в современной МП, их представители солидарны в признании существования относительно нового – глобального – уровня участников и так называемой глобальной среды. Их появление обусловлено глобализационными процессами и формированием так называемой глобальной повестки. Однако под такого рода акторами сегодня понимаются скорее некие наднациональные структуры (глобальные МПО), чем транснациональные участники. Что, в свою очередь, является следствием концептуальной приверженности большей части научно-экспертного сообщества государствоцентричному подходу, где суверенное государство всё ещё является точкой отсчёта в анализе процесса принятия политических решений и выработке национальных и глобальных стратегий развития. С одной стороны, такой подход отражает текущее состояние международно-политической среды, где государству формально (а зачастую и фактически) принадлежит решающая роль, а транснациональные акторы выполняют скорее информационно-пропагандистскую функцию. С другой стороны, государствоцентричный подход в нынешнем виде воспроизводит политическую модель НУР, в которой распределение ролей и ресурсов в тех же МПО происходит на основе архаичных критериев в духе классического реализма. В результате даже осознание глобальных экологических угроз пока не приводит к принципиальным изменениям в поведении государств, на которых лежит «бремя национального интереса», находящегося в состоянии вечного конфликта с национальными интересами соседних государств.

Как справедливо отмечает М.М. Лебедева, «сами транснациональные акторы (ТНА), т. е. те, кто «делает» мировую политику, определяет направления ее развития, оказались практически вне фокуса внимания» ^[25]. Глобальная политическая система выстраивается стихийно, что несовместимо с целями УР.

Из приведённых нами выше примеров (в том числе – форм и средств создания международных экологических режимов) хорошо видно, что глобальная повестка формируется не только «сверху», но также «снизу» и «извне», что в перспективе станет принципиальной предпосылкой перехода к УР. Эти процессы являются естественным следствием развития и роста числа каналов коммуникации и взаимовлияния. Накапливая своё информационное содержание, глобально-политическая система развивается и усложняется. Это объективный процесс и его недоучет чреват глобальными негативным последствиями, и уже не только политическими, но социоприродными, приближая глобальную антропо-экологическую катастрофу.

Растущее многообразие связей между государствами и негосударственными участниками глобальной политики должно становиться фактором прогрессивного коэволюционного развития человечества, а не расшатывать глобальную политическую систему. В частности, оно открывает новые возможности для накопления информации на внегосударственном уровне, которым ещё предстоит стать объектом всеобъемлющего теоретического осмысления и практического управления.

Кроме того, глобализация проблемы безопасности (как осознание реальности угроз глобального масштаба) должна постепенно вести к уходу от жёсткого противопоставления экономического роста и политического влияния с одной стороны, и задач окружающей среды, требующих коллективного решения - с другой. Данная фрагментарность политического сознания, которая, к сожалению, всё ещё очень характерна для современных участников мировой политики, является, с одной стороны, следствием того, о чём мы только что писали. А именно – «комплекса национального интереса», в связи с которым глобальная проблематика часто воспринимается как навязанная извне и являющаяся инструментом манипулирования внешних сил. Преодоление этого комплекса предстаёт уже гораздо более сложной задачей, чем простая его констатация, но, по крайней мере первый шаг в этом направлении лежит в концептуально-теоретической плоскости, а именно – в расширении понятия УР.

Из массы приведённых нами примеров очевидно, что обсуждение глобальной экологической повестки на разных уровнях уже прочно вошло в международно-политическую практику. Это, безусловно, является большим достижением человеческой цивилизации и первым шагом на пути к УР. Однако консервация такого подхода чревата нарастанием противоречий, проистекающих из крайне архаичного политического сознания и едва разрешимых в модели НУР, со всем её разнообразим стратегий и тактик. Усилия по формированию устойчивого будущего предполагают комплексный подход к деятельности в основном в трёх ключевых областях – экономике, социальной сфере и экологии. В терминах акторности это означает не только техническое взаимодействие акторов с соответствующей специализацией (что тоже крайне важно), но и их общее целеполагание и приверженность единым принципам – принципам УР. Именно поэтому столь важно формирование единых, институционально оформленных площадок для взаимодействия множества акторов, вовлеченных в один глобальный проект. Конвергенция концепции УР и вопросов глобальной безопасности способна создать то концептуальное ядро, которое станет основой реального изменения содержания принципа национальной безопасности, который пока что служит барьером на пути УР-кооперации и является, конечно, анахронизмом.

Отталкиваясь от политико-социологического и либерально-институционального подходов в анализе акторности в мировой политике, мы отдаём себе отчёт в том, что для данных подходов характерен достаточно большой разброс мнений относительно форм будущего мирового порядка (в случае с «мирополитическим» это: концепция глобального гражданского общества, концепция новой биполярности, концепция Нового Средневековья и др.). Далеко не со всеми из них даже теоретически коррелирует концепция УР. Все они либо не признают, либо упускают из виду тот факт, что с принятием стратегии УР мировым сообществом появится новый сильный и вместе с тем системный фактор глобализации наряду с экономическим, информационным и другими, начинающими уже сейчас активно влиять на международные отношения и геополитические процессы. «В одно целое соединяются виды и направления деятельности субъектов международных отношений и основных акторов глобализации. Происходит их объективная интеграция в единый субъект глобального самоуправления в интересах устойчивого развития» ^{[10, с.438]}. Чем в данном случае предстаёт само УР – идеалистической доктриной или новым типом рациональности – нам ещё предстоит рассмотреть.

Возвращаясь к вопросам современной международно-политической реальности, приходится констатировать, что на сегодняшний день существуют две стратегии преодоления кризиса политической системы мира. Первая стратегия (УР) предполагает, что государства как главные, хотя и не единственные акторы на мировой арене, совместно с другими акторами через систему переговорных процессов начинают выстраивать новую политическую систему. Эти процессы подразумевают, в первую очередь, конструктивный и коллективный поиск «общего знаменателя», которым способна стать глобальная стратегия УР. Как пишет Лебедева, «эти переговорные процессы должны обеспечиваться интеллектуальными поисками. Фактически нужна программа во всемирном масштабе с разделением труда участников, подобно программе по расшифровке генома человека» ^[25]. Вторая стратегия – стихийного выстраивания системы - создаёт реальную угрозу глобальной безопасности. К сожалению, пока можно скорее говорить о стихийности происходящих процессов.