The Russian-Latvian Relations During the First Period of Independence of Latvia as Part of German Eastern Policy

Политический кризис, мировая война, революционные потрясения начала двадцатого столетия на пространстве Российской империи сформировали центробежные тенденции и сепаратистские настроения в её национальных окраинах. Брест-Литовский мирный договор 1918 г., который вывел Россию из войны, стал и точкой отсчёта в образовании ряда самостоятельных государств на её территории. Одним из таких государств стала Латвийская Республика.

Главным событием на пути обретения независимости Латвийской Республикой является Мирный договор от 11 августа 1920 г. с Российской Социалистической Федеративной Советской Республикой. Исходя из провозглашённого ею «права всех народов на свободное самоопределение вплоть до полного отделения от государства, в состав которого они входят», РСФСР безоговорочно признала «независимость, самостоятельность и суверенность Латвийского Государства» и «добровольно и на вечные времена отказалась от всяких суверенных прав, кои принадлежали России в отношении к латвийскому народу»^[1].

Дальнейший ход событий, в частности, потеря Латвией независимости в результате вхождения её в состав Советского Союза в 1940 г., свидетельствуют о том, что в таких делах не бывает ничего «вечного». Это обстоятельство вновь и вновь ставит перед исследователями задачу более внимательного рассмотрения событий, связанных с образованием и ликвидацией латвийской независимости. Важность этой задачи подтверждает господство политизированных оценок, как правило, осуждающих Россию и её правопреемника – СССР, особенно за действия 1940 года, квалифицирующиеся в постсоветской Латвии как оккупация и аннексия враждебного по отношению к Латвийской республике и агрессивного Российского государства. Так были оценены события конца 1930-х – 1940 г. официальными властями Латвии в декларациях: «О восстановлении независимости Латвийской Республики», принятой Верховным Советом Латвийской ССР 4 мая 1990 г., и «Об оккупации Латвии», принятой Сеймом Латвийской Республики 22 августа 1996 г.

Тогда же в Латвии стали говорить о русских не как о традиционном этническом меньшинстве, веками проживавшем на её территории, а как об оккупантах и гастарбайтерах.

Однако в последнее время все чаще раздаются трезвые голоса, требующие принимать во внимание особую «деликатность» проблемы ^{[2, с. 7]}, призывающие историков и политологов исходить в оценке латвийско-российских отношений из всего комплекса проблем, встававших в то время перед европейскими политиками. Необходимо учитывать все аспекты международных отношений, на развитие которых влиял самый главный европейский, да и мировой фактор – нацистская Германия, стремившаяся к мировому господству [3. C. 192]. Немаловажное значение приобретает также объективная правовая оценка договоров, заключённых Советской Россией с прибалтийскими странами.

Необходимо иметь в виду, что вся недолгая история Латвийского государства первого периода независимости, процесс становления и ликвидации суверенитета Латвийской республики напрямую были связаны с развитием российско-германских отношений. Прибалтика стала в первой половине ХХ в. тем регионом, где столкнулись интересы двух европейских держав, Российской империи, РСФСР, СССР и Германского рейха, стран, внутреннее развитие которых уверенно эволюционировало в сторону формирования авторитарных диктаторских режимов. С учётом этого обстоятельства и возможно приближающееся к истине рассмотрение не только предыстории, но и всей двадцатилетней истории Латвии в период между двумя мировыми войнами.

Ко времени, когда на повестку дня был поставлен вопрос о независимости, Латвия, а вернее сказать, земли, населённые латышами, уже два столетия находились в составе Российского государства. Весьма показателен и сам процесс вхождения этих земель в состав России. Он начался в ходе Северной войны со Швецией, когда в 1709 г. русские войска под командованием фельдмаршала Б. Шереметьева заняли Ригу. 30 сентября 1710 г. по «Жалованной грамоте» Петра Первого дворяне и бюргеры Лифляндского княжества были объявлены подданными России. Русский царь возвратил лифляндскому дворянству, немецкому, в своей основе, которое доминировало в Лифляндии со времён Ливонского и Тевтонского орденов, все земли, отнятые у них в период шведско-польского владычества, превратив их в главных собственников земли. За ними были сохранены и все другие права и привилегии, которыми они обладали ранее. Другим актом – «Жалованной грамотой городу Риге» были подтверждены сословные права граждан Риги (статусы, чины, вольности, древние обычаи, преимущества, а также «владения наследственными местностями на том же основании, как оные издревле от разных государей содержаны были»).

Юридические права России на Лифляндию были закреплены Ништадтским мирным договором 30 августа 1721 г. ^[5] Россия, выплатив Швеции значительную контрибуцию, получила северную часть Латвии (Видземе) с городом Ригой, на территории которой была создана Лифляндская губерния. Договор окончательно закрепил в Прибалтике существовавшее господство немецкой культуры и сохранил в качестве официального немецкий язык. Ст. 10 договора гласила: «Его царское величество обещает, что все жители Лифляндские, шляхетные и нешляхетные, и в провинции обретающиеся города, магистраты, цехи, и цунфты при них, под свейским правлением имевшие привилегии, постоянно и непоколебимо защищены будут.

Таким образом, российское правительство в абсолютной неприкосновенности оставило сложившуюся здесь систему права: уголовного, гражданского, административного, особое сословное законодательство, судоустройство и судопроизводство.

Второй этап собирания латышских земель в составе Российской империи связан с разделами Польши, после которых Речь Посполитая перестала существовать на политической карте мира. В 1772 г. в результате первого раздела к Российской Империи отошла Польская Инфлянтия – Латгале, которая была оформлена как Двинская провинция в составе Псковской губернии. В 1777 г. она была разделена на три уезда – Двинский (Даугавпилсский), Режицкий (Резекненский) и Люцинский (Лудзенский).

В 1795 г. состоялся третий раздел Польши. Но ещё до этого события курляндское дворянство, опасавшееся революционных волнений, обратилось к российской императрице Екатерине II с просьбой взять их под свою опеку. Переговоры в Петербурге между делегацией курляндского рыцарства и русской императрицей закончились отречением герцога от престола ^[6]. Он получил вознаграждение в сумме стоимости своих имений, ежегодную пенсию и обеспечение вдовьей доли для своей жены. Дворяне признали себя подданными российского престола. Курляндское герцогство было преобразовано в Курляндскую губернию Прибалтийского (Остзейского) края.

Присоединением Курляндского герцогства и Пильтенского округа завершился процесс собирания в составе Российской империи земель, заселённых латышским народом. Юридически переход был оформлен 15 апреля 1795 г. «Указом о присоединении на вечные времена к Российской империи княжеств Курляндского и Семигальского, а также округа Пильтенского». Жители края получили не только гарантии соблюдения российскими властями прежних их прав, но и приобретения «прав, вольностей, выгод и преимуществ», которыми обладали российские подданные.

Можно согласиться с утверждением известного латвийского общественного деятеля Г. Меркеля, который положительно оценивал присоединение Прибалтики к России. (Меркель Гарлиб – прибалтийский немец, священник г. Катлакалн. Автор книги «Латыши, особенно в Видземе, на исходе философского века» о национальном пробуждении латышского народа). Включение Лифляндии, Курляндии и Латгалии в состав России, считал он, объединив под скипетром одного государства территории, населённые латышами, обеспечило не только воссоединение латышского народа, но и его продолжительное мирное развитие. «Под властью России Лифляндия почти девяносто лет жила в мире; это дало время латышу проснуться от духовной летаргии» ^{[8, c. 126]}. Присоединение территории, населённой преимущественно одним этносом, создавало предпосылки и предопределило формирование в будущем национальной государственности латвийского народа.

Но осуществление стратегических планов Петра I и последующих российских императоров, их стремление прочно закрепить позиции России на Балтике, вызывали необходимость заручиться поддержкой новой власти со стороны привилегированного остзейского дворянства. Поэтому не имела никаких последствий попытка поднять на заседании Уложенной комиссии в 1766 г. так называемый «остзейский вопрос». Именной указ императрицы Екатерины II от 3 июля 1783 г. о распространении на Остзейский край Учреждения о губерниях 1775 г., предполагавший создание в Лифляндии общероссийской административной и судебной систем, привёл лишь к уравнению в правах местного и российского дворянства. В создававшемся губернском правлении предполагалось наличие двух «экспедиций» – русской и немецкой, а судопроизводство могло осуществляться как на русском, так и на немецком языке. Однако и аборигенное латышское население не остались без призрения новой власти. Распространённое на Ригу общее для Российской империи Городовое положение 1785 г. предоставило гражданские права, в том числе право избирать и быть избранным в органы городского самоуправления, всем её жителям, независимо от национальности (деление на граждан, к которым причислялись только немцы, и неграждан, латышей и русских, было отменено).

Тем не менее, Лифляндия и Курляндия продолжали находиться на «особом положении». Они ещё довольно долго не рассматривались для проживавших здесь русских людей как отечество, о чём свидетельствуют многочисленные правительственные манифесты, призывавшие их «вернуться в пределы отечества» ^{[5, т. XV. № 11007, 11456; т. XVI. № 11618, 11720, 11815; т. ХХ. № 14870, 17870; т. XXVI. № 19786; т. ХХХII. № 25677]}.

Русское население, несмотря на общую государственную политику, начав освоение территории Прибалтики в эпоху Раннего Средневековья (поселения русских купцов зафиксированы в летописях и ливонских хрониках уже в XII – XIII веках, а 1212 год считается годом основания в Риге «Русской деревни» ^{[9, с. 18]}), успешно продолжало наращивать своё присутствие в землях латышей. Играли свою роль не только притягательная сила географически близких к русскому государству земель, заселённых балтийскими племенами, но и наличие здесь торговых путей в Центральную Европу, выхода к Балтийскому морю. Сказывалась традиционная веротерпимость местного населения, радушно принимавшего беженцев из русских земель, в том числе представителей разного рода сект, преследовавшихся официальной церковью ^{[10, C. 22]}. Среди таковых видное место занимали старообрядческие общины, сформированные в Риге и её предместьях выходцами из Пскова, Новгорода, Москвы ^{[11, c. 66]}.

С изменением политического статуса прибалтийских земель после присоединения к России в эти земли был открыт путь русским купцам и ремесленникам, им было разрешено селиться в Риге и других городах Лифляндии. Ликвидация в середине XVIII в. таможенных границ, отделявших прибалтийские губернии от остальной Российской империи, усилила приток русских поселенцев. Русское население Лифляндии пополнялось также за счёт беглых крепостных крестьян из внутренних губерний России. Серьёзным стимулом для них являлось отсутствие в прибалтийских губерниях до вступления на престол в 1796 г. Павла I рекрутской повинности ^{[12, c. 6]}.

Распространение на Ригу Городового положения 1785 г. не только усилило приток в Прибалтику русского населения, но превратило колонизацию края в важный фактор его экономического и социального развития. Отмена крепостного права в России в 1861 г. обеспечила свободу передвижения всем слоям населения, в том числе и податным сословиям. В Лифляндии рядом с крупными домовладельцами, предпринимателями, фабрикантами, купцами, появляется русская интеллигенция: врачи, учителя ^{[10, c. 33]}.

Вхождение русского народа в полосу демографического взрыва во второй половине XIX в. превратило естественный прирост русской этнической группы в основной источник пополнения русского населения Лифляндии и Курляндии.

В царствование Александра I была внесена робкая «поправка» в правовое положение остзейских привилегированных сословий, которой подчёркивалось, что местные права и привилегии не должны противоречить общероссийским законам. Фактически же ничего не изменилось и в 1845 г., когда «особый порядок» и «особый» статус Риги были юридически узаконены «Сводом местных узаконений губерний Остзейских» ^[13].

Не привела к ограничению прав местных помещиков на землепользование и проведённая на территории Курляндии и Лифляндии в 1818 – 1819 гг. отмена крепостного права, поскольку крестьяне освобождались только лично, без права претендовать на землю.

Как отмечал известный русский правовед Б. Э. Нольде, «Россия позволила балтийским сословиям и обществам перевести с собою, через государственную границу, весь юридический свой багаж, не подвергая его таможенному осмотру, и отложила обстоятельный перебор его до другого времени» ^{[14, c. 358]}.

Такой «перебор» прежнего юридического багажа латвийского общества начался во второй половине XIX в., но и он не привёл к посягательству на его традиционные воззрения и обычаи.

Начало политике интеграции Прибалтийского края с особым «остзейским порядком» в общероссийское пространство было положено в царствование Александра II. Были предприняты попытки закрепления статуса русского языка в качестве государственного в ходе перевода на него делопроизводства губернского правления и всех присутственных мест. В правительственных кругах и на страницах российской периодической печати («Голос», «Москва», «Московские ведомости», «Санкт-Петербургские ведомости», «Биржевые ведомости») стал активно обсуждаться вопрос об ограничении привилегий прибалтийского дворянства, улучшения положения крестьян. Требовалось также унифицировать судебную и школьную системы с теми, которые были приняты во внутренних губерниях России. Это вызвало жёсткое противостояние остзейского дворянства. Так, проф. Дерптского университета К. Ширрен в своём «Лифляндском ответе» славянофилу Ю. Самарину подчёркивал, что «остзейцы ничего общего с русским народом не имеют, кроме принадлежности к одному государству» ^{[15, S. 95]}.

Новая школьная политика в Прибалтике была продолжена Александром Ш. В 1880 – 1890-е гг. в образовательных государственных и частных учебных заведениях края стал вводиться русский язык, изучение которого становилось обязательным для каждого гражданина, живущего в России. Эта политика была вполне естественной, поскольку диктовалась самой жизнью, и достаточно продуманной, ибо введение русского языка в Остзейском крае, как, кстати говоря, и в районах проживания других «национальных меньшинств», осуществлялось не в одночасье и не одним росчерком пера. Здесь обязательное преподавание предметов в школах на русском языке внедрялось постепенно, в течение шести лет (с 1887 по 1893 гг.). Такую «мягкую» политику положительно оценивали современники, которые подчёркивали «заботливость» правительства в отношении постепенного «обрусения» окраин и интеграции их в общероссийское пространство ^{[16, c. 10]}. Сказывалось традиционно терпимое отношение к национально-культурным, религиозным, правовым особенностям населения нерусских областей. И хотя особый статус западных национальных районов был проявлением некоторой децентрализации унитарного государства, но он являлся и своеобразным способом решения национального вопроса в многонациональной империи. Регулирование общественных отношений в отдельных регионах осуществлялось посредством специальных законодательных актов.

К концу XIX в. русские стали второй по численности национальностью в Остзейском крае после латышей (8 % населения). Наибольшее число русских – 77 тыс. (15 % от всего русского населения) приходилось на Латгалию, 68 тыс. (5 %) – на Видземе ^{[17, S. 93]}. Проведённая в 1913 г. в Риге отдельная перепись населения выявила 88,7 тыс. жителей русской национальности (19 % от всех жителей Риги). Значительная часть русских входила в состав администрации населённых пунктов и служила в полиции. В вооружённых силах их доля доходила до 70–80 процентов, 10 % составляли работники образования, науки, искусства, здравоохранения ^{[18, c. 7]}. К 1918 г. численность русского населения достигла 10 % (на 70 % латышей, 7 % немцев, 6 % евреев).

С таким населением находившаяся в составе Российской империи Латвия встретила начало ХХ столетия, Первую мировую войну, русскую революцию и обретение независимости. Независимость впервые в истории латвийского народа была получена из рук РСФСР в условиях военного времени и в результате унизительных для России договоров с её главным противником в этой войне – Германской империей. В Прибалтике, ставшей ареной военных действий, столкнулись их интересы. Часть территории Латвии (Курземе) была оккупирована немецкими войсками уже в 1915 г. На другой её части (Видземе и Латгалия) располагались русские войска Северного фронта. В августе 1917 г. войска генерала Корнилова после поражения в боях с германской армией оставили Ригу. Линия фронта переместилась на восток, и немецкие войска заняли Земгале и Ригу. Между тем, на не оккупированных немцами территориях, в северо-восточной части Лифляндии, латышские революционеры при помощи большевистских военных организаций в ноябре 1917 г. провозгласили советскую власть. В декабре 1917 г. правительство Советской России решило вопрос о включении в состав Советской Латвии четырёх уездов Витебской губернии (Латгалии), населённых латышами-католиками. Первое советское правительство Латвии (Исколат), располагавшееся в городе Валка, в свою очередь, издало декрет о национальном и государственном самоопределении Латвии.

Ослабление России разбудило аппетиты Германии в отношении Прибалтики и создало возможность для притязаний на включение её в состав Рейха. Германская военная администрация добилась от местных ландтагов оккупированных областей принятия решений об отделении Латвии от России и вхождении их в Рейх. На Брестских переговорах германское командование потребовало от советской делегации оставления за Германией 150 тыс. кв. км в Прибалтике (всю Курляндию, часть Лифляндии, г. Ригу и Рижский залив с островами). Отказ советского правительства удовлетворить эти требования послужил предлогом к срыву переговоров и к наступлению германской армии по всему фронту в Прибалтике. В течение 5 дней (18–22 февраля) вся Латвия была оккупирована немцами, и германские войска вышли на подступы к Пскову ^{[19, c. 112-113]}.

3 марта 1918 г. мирный договор между РСФСР, с одной стороны, и Германией, Австрией, Болгарией и Турцией, с другой, был подписан в Брест-Литовске. Его не зря называли «грабительским» и называют «циничным», ибо немцы, навязавшие его, не пощадили побеждённой России. Она понесла огромные территориальные, людские и экономические потери: около 1 млн. кв. км, включая польские, литовские, частично белорусские и латвийские земли. На территории Прибалтики создавались «независимые» государства, получившие название «окраинных» (Rangstaaten). Россия потеряла почти 56 млн. человек – треть населения страны, проживавшего на отделённых территориях, лишилась 54 % промышленного потенциала и 33 % железных дорог ^{[20, c. 123]}.

Советское правительство, признав действительным прежний договор России с Германией от 8 декабря 1874 г., согласилось на немедленное возобновление дипломатических и консульских сношений между сторонами. В Брест-Литовском договоре были оговорены права и привилегии германских штатных консульств и должностных лиц дипломатических и консульских представительств Германии, и «прикомандированных к германским консульствам в России специальных чиновников, а также агентов русского финансового ведомства и их секретарей (атташе) в Германии» ^{[21, c . 369]}.

Для эксплуатации российских богатств немцы планировали создать синдикат с капиталом от 50 до 100 млн. марок. Собираясь превратить поверженную Россию в особый сырьевой придаток Рейха, они предполагали создать при германском представительстве в Москве специальный «хозяйственный штаб» для координации экономической деятельности своих фирм в России.

Первой крупной политической акцией нового российского внешнеполитического ведомства – Наркомата по иностранным делам под руководством Г. В. Чичерина стало принятие германо-австрийской миссии по делам о военнопленных во главе с графом Мирбахом. В апреле в Берлине во главе с А. А. Иоффе открылось Полномочное представительство РСФСР и Российское генеральное консульство. Первого полпреда советского правительства в Германии немцы считали весьма образованным человеком, «который обладал формами общения, сильно отличавшими его от товарищей по партии». А. А. Иоффе происходил из зажиточной еврейской семьи в Крыму, всё состояние которой подарил большевистской партии. Как личному другу и политическому соратнику Л. Д. Троцкого, Иоффе было уготовано стать жертвой «большой чистки», если бы он уже в 1927 г. из-за болезни и разочарований сам не лишил себя жизни ^{[22, S. 27]}.

Брест-Литовский договор, однако, не провозглашал ликвидацию суверенитета России над Лифляндией и Эстляндией, что не помешало германским властям развернуть активную работу по установлению такого «государственного порядка», который был им угоден. Буквально спустя всего одну неделю после подписания договора на совещании представителей Верховного главнокомандования и имперского правительства о политическом положении в Литве и прибалтийских областях было принято решение о сохранении Германией «фактического господства» в этих областях «путём подчинения их своей верховной власти». Прибалтийские области (т. е. Курляндия – Литва, Лифляндия и Эстляндия) должны были объединиться в «единое государственное целое» и присоединиться к Германской империи ^{[23, c. 478]}. 14 апреля объединённый ландрат прибалтийских земель такое желание высказал. «Единое сплочённое конституционно-монархическое государство с единой конституцией и единым управлением» присоединялось «к Германской империи путем личной унии с прусским королем» ^{[24, т. 1, c. 514]}.

В результате самостоятельность новых государств была отдана на откуп завоевателю, принявшему окончательное решение о создании из них некоего «союза» в рамках Германского рейха, включавшего Эстляндскую, Лифляндскую и Курляндскую губернии Российской империи. «Чтобы менее резко бросалась в глаза зависимость законодательства окраинных государств в регулируемых единым образом областях права, постановления о введении имперских законов в этих странах были окончательно исключены из вводной части и в изменённой и смягчённой редакции помещены в конце», – значилось в письме статс-секретаря имперского ведомства внутренних дел имперским ведомствам. Существовала острая потребность завуалировать происходящее, поскольку «основная масса латышского и эстонского населения, как подчёркивал на одном из совещаний будущий президент Германии Фридрих Эберт, депутат рейхстага и правый лидер социал-демократии, является противником договора» с Германией, «если даже они и хотели отделения от России» ^{[25, т. 1, c. 588]}.

В связи с этим появилась необходимость договориться с Россией о её отказе от своих бывших территорий.

Советское правительство было вынуждено пойти на переговоры с немцами, открывшиеся в Берлине в августе 1918 г. Немецкая сторона считала, что «переговоры были трудными», поскольку советский полпред А. А. Иоффе «был уполномочен добиться также восстановления законного порядка в некоторых местах России, где ещё фактически существует состояние войны между нами и большевиками». Учитывая существующие условия, русские представители, тем не менее, «вели переговоры разумно и по-деловому» ^{[26, c. 638]}. В результате 27 августа 1918 г. был заключен «Добавочный договор» к Брест-Литовскому мирному договору, в ст. 7, гл. IV которого указывалось, что «РСФСР отступается от верховной власти над Лифляндией и Эстляндией» ^{[27, т. 1, c. 605]}.

Это немцы считали своим главным достижением, поскольку удалось добиться того, на что Брест-Литовский договор права не давал. В качестве эквивалента «за уступку русских» немцы любезно согласились «на прохождение через новые окраинные государства определённых неотъемлемых торговых путей» (ст. 8), благодаря чему Россия получала необходимый для экономики доступ к своим прежним портам – Ревелю, Риге и Виндаве. Немцы гордились также тем, что им удалось добиться признания своей «заинтересованности в существовании самостоятельной Грузии» (ст. 13). «Русским было совершенно ясно, что в противном случае Грузия досталась бы туркам». Теперь же «германский консул с помощью немецких военнопленных уже занял железнодорожные станции», – торжествовали в Берлине ^{[26, c. 638]}.

Согласно дополнительным соглашениям Россия обязывалась выплатить Германии в возмещение понесённых ею и её гражданами убытков контрибуцию в шесть миллиардов золотых рублей (250 т золотом, на один млрд. товарами и 2,3 млрд. кредитными билетами займа, обеспеченного государственными доходами России от концессий, предоставленных немецким фирмам). Её составили суммы русского государственного долга, затрат на пленных, ущерба, причинённого гражданским лицам и отчуждённым предприятиям ^{[26, c. 640]}. Особую статью составляли убытки, причинённые действиями органов власти или населения дипломатическим и консульским чинам, зданиям посольства и консульств и их инвентарю. В Германии договор оценивали как большую победу не только немецкого оружия, но и немецкой дипломатии.

Развал кайзеровского режима подорвал немецкие позиции в Прибалтике и привёл к усилению влияния стран Антанты в этом регионе. 11 ноября 1918 г. между Германией, потерпевшей поражение в мировой войне, с одной стороны и Францией, Великобританией, США и другими странами антигерманской коалиции с другой, было заключено Компьенское перемирие. Одним из условий договора являлось прекращение военных действий, немедленный вывод германских войск со всех оккупированных ею территорий на Западе. На основе статьи XVI Компьенского перемирия, обеспечивавшей «свободный вход и выход из Балтики» всем военным и торговым судам Антанты ^[28], в Прибалтику были введены её войска.

В ноябре 1918 г. изменился политический статус латвийских земель. При поддержке войск Антанты в Риге был сформирован Национальный совет, в который вошли представители правых латвийских партий. Манифестом 18 ноября 1918 г. Совет провозгласил независимость демократической Латвии в пределах исторических границ, сохранявших этнографическое единство Курляндии, Ливонии и Латгалии ^{[28, c. 202]}. Обращаясь к гражданам Латвии, Национальный совет проинформировал их о том, что Латвия отныне является «самостоятельным, независимым, демократическим, республиканским государством».

Совет сформировал временное правительство во главе с министром-президентом Карлисом Ульманисом, главой партии Латышский Крестьянский Союз. С этого момента вся борьба «буржуазной» Латвии с Советской Россией велась от имени этого правительства, хотя главную роль в ней играли иностранные военные силы.

В ноябре 1918 г. правительство Германии, озабоченное необходимостью договариваться о перемирии с Антантой, выступило инициатором разрыва дипломатических отношений с Советской Россией. Его восточную политику по-прежнему определяли те же служащие Министерства иностранных дел (Аусамта), которые во время мировой войны участвовали в революционизировании российских наций, подготавливали Брест-Литовский договор и способствовали отделению от России прибалтийских государств. Это были карьерные дипломаты, вышедшие из аристократии и одворяненных кругов крупной и образованной буржуазии империи, которые сохраняли своё прежнее политическое влияние. Напомню, что согласно военной доктрине Германии, которую они активно поддерживали, Российская империя исключалась из числа «великих стран», её европейскую территорию следовало расчленить под предлогом освобождения «нерусских народов» от господства «реакционного царского режима» ^{[20, c. 109]}.

Несмотря на различия своего социального происхождения и политические убеждения, все они были противниками коммунистического мировоззрения, равно как и возникшей в России советской экономической и общественной системы. За три дня до начала германской революции 5 ноября, воспользовавшись фактом обнаружения в багаже курьера, ехавшего к Иоффе в Берлин, «немецких революционных листков», германское правительство объявило о нарушении ст. 2 договора о запрещении агитации и разорвало Брестский договор. Нарком иностранных дел РСФСР, объясняя случившееся VП съезду Советов в декабре 1919 г. категорически открещивался от принадлежности ему ящика, «странным образом развалившегося на вокзале в Берлине», где и оказались эти листки, «которых мы туда не клали». И позднее советское правительство категорически настаивало на том, что пропагандистский материал на немецком языке был подложен немецкими органами с провокационной целью ^{[21, т. 2, с. 141]}. Советник германского посольства Густав Хильгер писал позднее, что это был лишь удобный повод прервать отношения, в результате которых советское представительство получало посредством курьерской почты значительные средства для ведения коммунистической пропаганды ^{[22, S. 27]}. Советскому правительству было высказано также недовольство тем, что не были найдены и подвергнуты суду убийцы посланника Германии в РСФСР графа Вильгельма Мирбаха, убитого выстрелом из револьвера в здании миссии 6 июля 1918 г. левым эсером, предъявившим поддельный мандат ВЧК на право ведения переговоров по делам военнопленных. Убийство должно было спровоцировать разрыв советско-германских отношений, но послужило лишь сигналом к авантюре левых эсеров, в тот же день пытавшихся поднять восстание против советской власти в Москве.

Итак, в результате разрыва договора германское представительство и все приступившие к работе комиссии, как по эвакуации граждан и военнопленных, так и по выполнению других условий Брестского мира, были отозваны, советские дипломаты высланы из Берлина, германские из Москвы.

К этому времени советское правительство, выполняя условия договора, уже сумело внести два взноса в размере около ½ миллиарда марок, частично золотом, частично рублями. Всего Россия успела выплатить немцам 93 т золота на сумму 124 835 549 золотых рублей ^{[20, c. 109]}. Немцы были вынуждены передать это золото союзным державам «на хранение» в связи с условиями Компьенского перемирия, которые предполагали также отказ Германии от мирного договора с Россией.

Германское правительство считало, однако, что Брест-Литовский договор потерял международно-правовое значение в отношениях с Россией только после заявлений о денонсации, сделанных советским правительством 13 ноября 1918 г. ^{[29, т. 2, с. 150]} После денонсации договора оно активизировало своё участие в борьбе за установление советской власти в Лифляндии. Окраинные государства, в том числе и Латвия, стали рассматриваться Советской Россией как своеобразный плацдарм для прорыва блокады западных стран.

Брест-Литовский договор не означал, однако, окончания притязаний Германии на российские прибалтийские земли. Министерство иностранных дел Германии ещё в течение целого года признавало отношения с Россией равными «состоянию фактической войны» ^{[29, т. 2, с. 146]}. Как считал А. О. Чубарьян, Германия активно участвовала в создании зависимых от неё государств на территориях бывшей Российской империи: Украине, в Прибалтике ^{[30, c. 108]}.

. После денонсации договора присутствие Германии в Прибалтике ещё некоторое время поддерживала Антанта. Союзники намеревались сделать побеждённую Германию активной участницей формирующегося антисоветского блока, «своего рода штаба вооружённой интервенции империалистических держав против Советской России» ^{[31, c. 163]}. Германия была приглашена ими на открывшуюся 18 января 1919 г. в Версале конференцию по выработке мирного договора. Ей было разрешено оставить свои оккупационные войска на востоке и «до особого распоряжения» сохранить там все оборонительные сооружения. По словам представителя США в военной комиссии генерала Дегута, они могли ещё послужить своеобразной «защитой от большевизма».

Представлять интересы Германии на Версальской мирной конференции было поручено графу Брокдорф-Ранцау, посланнику в Копенгагене, бывшему секретарю германского посольства в Петербурге, который 30 декабря 1918 г. занял пост статс-секретаря Министерства иностранных дел. МИД должен был теперь, после ликвидации империи, играть ключевую роль в делах внешней политики Веймарской республики, руководствуясь лишь директивами рейхcканцлера и распоряжениями министра ^{[32, S. 105]}. Брокдорф-Ранцау и стал первым главой республиканского внешнеполитического ведомства Германии в кабинете Филиппа Шейдемана, которому пришлось начинать работу по восстановлению отношений с Россией практически с чистого листа.

Дело это оказалось весьма непростым, поскольку надо было учитывать не только национальные интересы Германии, но и приспосабливаться к постоянно меняющимся позициям держав Антанты, занятых разработкой условий мирного договора. Уже тогда, в периоде между Компьеном и Версалем, было положено начало политике розыгрыша «русской карты» во взаимоотношениях Германии с западными державами, в тех или иных формах продолжавшейся до начала Второй мировой войны ^{[33, c. 10]}. Её конкретная практика хорошо просматривается в позиции и действиях Аусамта и его главы в русском вопросе.

Необходимость восстановления суверенитета поверженной в мировой войне великой державы – Германского рейха – ставила перед МИД задачу определения в этом деле роли России. Последний имперский госсекретарь по иностранным делам, Пауль фон Хинтце, выражая общее мнение ведомства, давал в августе 1818 г. такое напутствие своим преемникам: «Мы можем только мечтать о скором конце большевиков, но не можем ему способствовать. Большевики – в высшей степени обыкновенные, хотя и антипатичные люди… Но мы должны с ними работать, неважно с охотой или без неё, до тех пор, пока нам это будет нужно» ^{[34, S. 85]}. Так, уже в это время, исходя не из идеологических предпосылок, а из государственных интересов,было определено функциональное значение развития отношений с восточным соседом в качестве противовеса державам Запада.

Версальская мирная конференция оценивалась российскими историками дипломатии как «своего рода штаб вооружённой интервенции империалистических держав против Советской России» ^{[31, c. 163]}. Но эта общая и в целом верная оценка может быть принята с учётом некоторых нюансов. Союзники, действительно, полагали, что Германия должна была стать активной участницей антисоветского фронта и предпринимали попытки втянуть её в свои антироссийские дела. Однако сразу после Октября и выхода советского правительства из войны, надеясь свергнуть его силами российского оружия, союзники оставили поле сражения с большевиками белым российским армиям. До начала переговоров в Париже они не поддерживали идею военного вмешательства в российские дела. Более того, Вильсон и Ллойд Джордж 22 января 1919 г., выдвинули инициативу мирного урегулирования русского вопроса, для чего предложили организовать на Принцевых островах под руководством союзников конференцию с участием всех втянутых в гражданскую войну в России группировок.

Такая позиция союзников вполне отвечала умонастроениям ведущих германских политиков и Брокдорфа-Ранцау в том числе. В своей первой программе от 21 января 1919 г. он недвусмысленно высказался за необходимость экономического оздоровления России, в котором интересы Германии совпадали с интересами западных стран. Благодаря совместным действиям, полагал он, «террористический коммунизм», угрожающий Европе и разрушающий ныне русское народное хозяйство, снова приобретёт такую экономическую форму, которая вызовет и «внутриполитический переворот». В реставрации России заинтересованы все державы: Франция может вернуть свои довоенные займы, Англия и Америка защитят свои военные инвестиции. Германия не имеет возможности инвестировать новые капиталы в русское хозяйство, но обладает огромным «человеческим материалом», при помощи которого промышленность и сельское хозяйство России могли бы снова достичь своего расцвета» ^{[35, S. 37]}.

Для достижения такой цели требуется общая политика Германии и союзников против большевиков. Экономические выгоды, которые в долгосрочной перспективе обещает совместная работа западных держав с Германией в русском вопросе, могут превзойти ожидания, если условия мирного договора, предложенные германскому правительству, будут для Германии более благоприятны. В том случае, если удастся договориться относительно такой единой против России политики с бывшими военными противниками на Западе, Ранцау предлагал «прекратить всеобщие переговоры о перемирии во имя защиты мира от большевистской угрозы в интересах всей Европы». Одновременно он побуждал союзников к «более решительной интервенционистской политике против большевиков, полный отказ от которой, полагал он, способствует укреплению их власти и престижа».

Одновременно не была оставлена без внимания МИД и «независимая» Прибалтика, где можно было взять реванш за грядущие потери.

Поскольку Компьенское перемирие не предусматривало вывода германских войск из оккупированных ими российских территорий, в Прибалтике взамен развалившейся немецкой оккупационной армии были сформированы новые немецкие военные формирования. Военные действия Германии с Советской Россией, прекратившиеся 5 марта 1918 г., возобновились уже в начале декабря этого года. Теперь в Латвии действовали так называемый «ландесвер» из местных немцев-остзейцев с привлечением солдат оккупационной армии (на началах найма за предоставление земли и латвийского гражданства) и «Железная дивизия» – профессиональная военная добровольческая организация из унтер-офицеров и офицеров частей бывшей германской армии под начальством генерала Бишова ^{[19, c. 115]}.

Параллельно развивались другие события. На местах, даже там, откуда ещё не ушли немецкие войска, стали воссоздаваться советы (в Валке, Лиепае, Митаве). 4 декабря 1918 г. в Валке создаётся Временное правительство Советской Латвии. Оно обращается к Советской России с просьбой оказать поддержку для изгнания немецких интервентов из Латвии. 22 декабря СНК РСФСР издаёт декрет о признании независимости Советской Латвии и об оказании «всяческого содействия её правительству» ^{[36, c. 242]}.

23 декабря этот декрет был ратифицирован ВЦИК РСФСР. Советской Латвии была предоставлена полная свобода в решении вопроса о присоединении или неприсоединении к России. «Факт принадлежности Латвии к царской империи, – говорилось в ратификации, – не налагает на неё никаких обязательств». Было оказано и «содействие» советскому правительству Латвии, и в конце декабря 1918 г. немецкие части были разбиты Красной армией. 3 января 1919 г. латышские стрелки при поддержке частей Красной армии и рабочего восстания заняли Ригу.

Вскоре почти на всей территории Латвии была установлена советская власть. Немцы, правительство Ульманиса и отступившие войска Антанты закрепились в Лиепае (Либаве), где на рейде стояла английская эскадра. Но победоносное шествие советской власти по территории Латвии оказалось недолгим, в марте 1919 г. в Лиепае из «немецких добровольцев» была сформирована армия под командованием генерала, графа фон дер Гольца, успешно подавившего революционное движение в Финляндии, достигшая численности свыше 60 тыс. чел. ^{[37, c. 171]} Летом 1919 г. в неё влился созданный под руководством немцев и на немецкие деньги корпус Белой гвардии под командованием полковника Бермонта-Авалова, который пополнялся за счёт завербованных в лагерях Германии русских военнопленных. В результате была создана так называемая западная русско-немецкая «добровольческая» армия, насчитывавшая более 51 тыс. солдат и офицеров и состоявшая на 45 из немцев. Она-то, преследуя свои корыстные цели – установления немецкого господства в Латвии – и обеспечила успех правительству Ульманиса, освободив Ригу от малочисленных советских войск (их составляли около четырех тыс. латышских и 2,5 тыс. советских красноармейцев). К январю 1920 г. вся латвийская территория была занята правительственными войсками Ульманиса.

Но Антанта не желала укрепления власти Германии над Прибалтикой. В июне 1919 г. фон дер Гольц потерпел поражение от эстонско-латвийских войск буржуазных правительств, ориентировавшихся на Антанту. В ноте от 28 сентября 1919 г. союзники потребовали отвода немецких войск из Прибалтики, грозя правительству Германии отказом его требованиям увеличить поставки в Германию продовольствия и сырья. Кроме того, Антанта блокировала движение немецких судов на Балтике. Москва, терпевшая поражение, могла перевести дух. В октябре 1919 г. под давлением стран Антанты фон дер Гольц был отозван германским правительством, а его войска расформированы. Ответственность за немецкие действия на Балтике глава Народного комиссариата по иностранным делам РСФСР Г. В. Чичерин возложил на кабинет Шейдемана. Он справедливо сравнивал его политику с той, которую в Брестский период проводили по отношению к России «Людендорф, Тирпиц и им подобные». Как тогда, так и теперь они руководствовались стремлением превратить территорию Россию в политически и экономически зависимый от Германии источник сырьевых ресурсов ^{[38, S. 22]}.

Таким образом, надеждам германского МИДа на закрепление немцев в Прибалтике не суждено было сбыться. Советское правительство, приняв сторону Антанты, подвело итоги военного противостояния со своими бывшими окраинами в мирных договорах с республиками 1920 года. Тем самым было реализовано стремление не только прорвать кольцо блокады и получить из-за границы военное снаряжение и другие средства для успешного ведения борьбы на белых фронтах, но и наладить через «окраинные» государства отношения со странами Запада.

30 января 1920 г. в Москве был заключён советско-латвийский «перемирный» договор, подписанный с советской стороны наркомом иностранных дел Г. В. Чичериным и его заместителем Л. М. Караханом, а с латвийской – членами Национального Совета Андреем Фриденбергом и Фрицисом Мендерсом. В договоре о перемирии, определившем прекращение военных действий и разграничение территорий, на которых сохранялись разведённые войска, советская сторона обязалась эвакуировать с территории Латвии «только военное имущество РСФСР» и оставить в распоряжении латвийских властей всё «остальное русское имущество», в том числе технические приспособления железнодорожных станций и пути, «целыми и невредимыми». Такое же обязательство оно давало в отношении оставленного частного и общественного имущества ^{[39, т. 2. с. 333–338]}.

Германский генеральный консул Г. В. Гросскопф, родившийся и выросший в Риге, трудившийся до войны в германском посольстве в Санкт-Петербурге, наблюдая происходящее из Гельсингфорса (Хельсинки), столицы ещё одного «окраинного» государства, получившего самостоятельность из рук советского правительства, так оценивал итоги военного противостояния России с её бывшими окраинами: «Из чувства самосохранения большевики напрягли тогда все силы против белых фронтов, а по отношению к окраинам, силы которых оказались недостаточными для перенесения войны на территорию Советской России, большевики держались пассивно, пуская одновременно в ход все дипломатические средства для достижения мирного положения. Большевиков побуждали к этому менее всего опасения военного характера. Главная причина было стремление прорвать кольцо блокады, чтобы получить из-за границы военное снаряжение и необходимые изделия для успешного ведения борьбы на белых фронтах. Вместе с тем стремления большевиков были направлены и к тому, чтобы через окраинные государства вступить в сношения со странами Запада, с намерением оказать на правительства этих стран давление в сторону снятия блокады и признания советской власти». Достижению мирного положения с окраинными государствами не могли помешать ни «вызванные в 1920 г. Францией выступления поляков», ни Врангель, ни «украинские самостийники Петлюры» ^[40].

Политика германского МИД в отношении Советской России, как видим, рождалась в муках. Позиции Брокдорфа-Ранцау противостояла альтернатива, которую предлагала Антанта, – а именно втягивание рейха в антисоветскую коалицию. Глава немецкой делегации в Версале активно сопротивлялся этому, понимая, что западные державы отнюдь не собираются платить за такое сотрудничество разумную цену, в то время как Рейх терял свободу торговли, что было бы для него тяжелейшим ударом.

В течение месяца Брокдорф-Ранцау при помощи нотной переписки, поскольку союзники не допускали устных выступлений германской делегации, вёл борьбу за смягчение условий Версальского договора. Убедившись в невозможности добиться этого, он покинул конференцию и пытался убедить Веймарское учредительное собрание отказаться от подписания Версальского договора. 20 июня 1919 г. вместе с другими членами кабинета Ранцау ушёл в отставку, отказавшись подписать расценённый как «предательство Германии» Версальский договор.

Но германское правительство ответило отказом на выраженное в ноте от 21 августа 1919 г. требование держав Антанты об официальном присоединении Германии к блокаде Советской России. Отказ прозвучал в ноте правительства Германии союзным и присоединившимся правительствам от 29 октября 1919 г., в которой говорилось буквально следующее: «Немецкий народ в последние годы почувствовал на себе весь ужас последствий голодной блокады. Он знает, что от неё в первую очередь жестоко пострадали дети и старики, женщины и больные, т. е. люди, не участвовавшие в войне, ему также известно, что блокада оказала разлагающее влияние на состояние духа населения и лишь способствовала распространению анархических движений, вместо того, чтобы их сдерживать. Следует опасаться, что эти явления могут повториться в России» ^{[41, т. 2. с. 137–140]}.

Германию и Россию подталкивало друг к другу наличие весьма важных для обеих стран обстоятельств, требовавших своего решения, в частности, вопрос о военнопленных, десятки тысяч которых томились на территориях бывших соперников в ожидании возвращения на родину. Важную роль играли и интересы крупного капитала Германии, стремившегося возобновить прежние экономические связи с Россией, приносившие ему огромные доходы.

Представления немецких крупных предпринимателей об экономических возможностях России базировались на тех достижениях, которые имела до войны русско-германская торговля. Импорт товаров из Германии составлял в 1913 г. почти 50 % всего российского ввоза. Постоянно рос и экспорт товаров из России, который составил в 1913 г. 8,7 % германского ввоза ^{[42, S. 166]}. Особое место принадлежало электроиндустрии: Всеобщей компании электричества (АЕГ) и концерну Сименса.

В 1918 г. руководство этих и других концернов (Вальтер Ратенау, Феликс Дейч, Тиссен, Ц.Ф. Сименс, директор фирмы Круппа Брун, Стиннес и др.), объединившись в «Восточный синдикат», начало в Копенгагене переговоры о перспективах сотрудничества с РСФСР с наркомом торговли и промышленности Леонидом Красиным. В мае 1918 г. Красин побывал в Берлине с неофициальным визитом ^{[43, S. 277]}. Переговоры продолжились и в 1919 г. Весной 1919 г. представитель синдиката выезжал для их продолжения в Москву. Осенью 1919 – начале 1920 гг. Ратенау и Дейч вели аналогичные переговоры с членом ЦК РКП (б), большевистским «специалистом» по Германии ^{[20, c. 128]} Карлом Радеком. По инициативе Ратенау была создана специальная комиссия для изучения возможностей возобновления экономических связей с Россией (43, S. 163–165).

Но на предложения советского правительства об установлении официальных отношений правительство Веймарской республики по-прежнему не реагировало ^{[44, т. 2, c. 144]}. Более того, оно закрывало глаза на формирование на территории Германии отрядов добровольцев из русских военнопленных, отправлявшихся на белые фронты гражданской войны.

Неоднократными протестными нотами правительство советской республики отвечало также на щедрые субсидии разным белогвардейским организациям и «контрреволюционным» отрядам русских эмигрантов, которые выделялись германским правительством. 1919 год, год блокады и «наиболее бешеной интервенции Антанты в русские дела», оставался годом «полной изоляции Советской России» ^{[45, c. 163-165]}.

11 августа 1920 г. в Риге был заключён мирный договор между Советской Россией и Латвией ^[1]. Даже краткий анализ этого договора позволяет сделать весьма интересные выводы. Так, территория Латвии сложилась из ряда уездов Лифляндии (Рижского, Цесисского, Валмиерского и большей части Валкского), Курляндии, нескольких уездов Витебской и части Островского уезда Псковской губернии. Согласно договору обе стороны отказались от каких-либо расчетов, вытекающих из прежней принадлежности Латвии к России, и признали государственное имущество, находящееся на территории каждой из них, «неотъемлемой собственностью соответствующего государства». Латвия при этом получила право требовать возврата российского государственного имущества, вывезенного с территории Латвии после 1 августа 1914 г. в пределы третьего государства. Россия признала «уничтоженным» право требования с «малоземельных крестьян» их долгов бывшему Российскому Крестьянскому банку или другим, национализированным российским земельным банкам, а также недоимок и долгов, лежащих на помещичьих землях, бывшим российским банкам, правда, в том случае, если их земли перейдут к малоземельным или безземельным крестьянам.

Россия возвращала «за свой счёт» Латвии библиотеки, архивы, музеи, художественные произведения, учебные пособия и прочее имущество учебных заведений, учёных, правительственных, религиозных, общественных и сословных учреждений, вывезенных из неё во время мировой войны. Боле того, оно согласилось на возврат того, что было вывезено до войны, если это имущество имеет для Латвии «существенное научное, художественное и историческое значение», и если «выдел их из российских хранилищ не причинит «существенного ущерба» российским учреждениям, где оно хранится. Ведать передачей должна была особая смешанная комиссия с равным числом членов от обеих договаривающихся сторон.

Россия обязалась передать Латвийскому правительству все документы и материалы, вывезенные во время мировой войны: судебные и правительственные дела и архивы, архивы духовных ведомств всех вероисповеданий, государственных учреждений, местных отделений российских банков, частных учреждений, имущественные документы (купчие, закладные, арендные и прочие договоры и денежные обязательства). Всё это могло иметь значение «для определения имущественно-правовых отношений латвийских граждан». Из своих деловых архивов и делопроизводства центральных и местных учреждений Россия отдавала Латвии ту их часть, которая имела прямое отношение к областям, входящим в её состав. В Латвию возвращалось имущество всех общественных, благотворительных, культурно-просветительных учреждений, колокола и утварь церквей и молитвенных домов всех вероисповеданий, в том числе и православных.

Анализ договора позволяет говорить о беспрецедентном либерализме советского государства, которое пошло на удовлетворение всех требований молодого, но проявляющего непомерные амбиции латвийского государства. Оно истребовало у России всё вывезенное в годы войны имущество городов, обществ, частных лиц, почтово-телеграфного и телефонного ведомств, плавучих средств, железнодорожных средств сообщения, и всё в таком количестве, «какое соответствует действительной экономической потребности Латвии как самостоятельного государства» (выделено нами – Л.Б. и К.Ш.).

Статья 8 договора регулировала вопросы гражданства. Гражданами Латвии признавались лица, ко дню ратификации договора проживавшие в пределах Латвии, равно как и беженцы, «проживающие в России, кои сами или их родители были до 1 августа 1914 г. приписаны к городским, сельским или сословным обществам на территории, составляющей ныне Латвийское государство». Лица той же категории, проживающие в пределах России, за исключением беженцев вышеуказанной категории, признавались гражданами России. В течение одного года с момента вступления договора в законную силу латвийская и российская стороны давали права оптации гражданства, при этом право принятия латвийского гражданства не ограничивалось национальной принадлежностью. Сделавшие заявление об оптации сохраняли свои права на движимое и недвижимое имущество в пределах законов того государства, в котором они проживают, а в случае выезда имели право ликвидировать его или вывозить его с собою.

В интересах Латвийской республики была решена советским правительством и беженская проблема. По договорам РСФСР с лимитрофами (так называли «окраинные» государства) о реэвакуации беженцев, которые, как правило, предшествовали договорам об оптации, беженцы получали право вернуться на места своего прежнего жительства лишь как репатрианты. Только один договор РСФСР с Латвией ^[46] устанавливал по отношению к тем беженцам, которые имели право на оптацию, презумпцию, что они являются латвийскими гражданами. В других государствах беженство не давало права на получение гражданства, и многие вернувшиеся к месту своего прежнего жительства беженцы считались там иностранцами.

Учитывая возможность утраты за годы войны части подлежащего возврату имущества, Россия в двухмесячный срок обязалась выплатить Латвии «в счёт имеющих быть возвращёнными ценностей» аванс в 4 млн. рублей золотом, которые и были выплачены ранее оговорённого срока ^{[47, т. 4. с. 644-645]}. Таким образом, условия мирного договора больше отвечали интересам Латвии, нежели России. Была заложена крепкая основа её экономического развития. Стороны провозгласили также «немедленное» по ратификации договора установление дипломатических и консульских отношений, экономических связей, и о предоставлении друг другу «права наиболее благоприятствуемой нации». 4 октября 1920 г. стороны обменялись в Москве ратификационными грамотами.

Однако отношения поначалу налаживались с трудом. Сказывалось стремление к безапелляционной национальной независимости, которое побуждало латвийское правительство к резкому отмежеванию от Советской России. В нарушение соглашения Латвия подвергла арестам, допросам и другим репрессивным мерам сотрудников открывшегося в Риге российского представительства, отказалась принять крупные заказы для латвийских заводов, стала чинить препятствия обустройству советского консульства в Либаве, задерживать возвращающихся из Америки русских эмигрантов, вычёркивая из списков репатриантов евреев. В связи с этим советский полпред вынужден был пригрозить полным разрывом «экономических взаимоотношений», которые уже «пустили глубокие корни и сулили в недалеком будущем расцвет Латвийской республики на пользу обоим народам» ^{[48, т. 4, с. 90–93]}. На территории Латвии вплоть до окончательного разгрома войск Врангеля продолжался набор добровольцев в Белую армию, что явно не соответствовало характеру добрососедских отношений.

Однако разрыва отношений с РСФСР, благодаря последовательной позиции её правительства, не произошло. Такой разрыв был бы губительным для экономики молодого государства, поскольку разрушались многовековые торгово-экономические и прочие связи. Это хорошо понимал консул Гросскопф, которого трудно заподозрить в особой любви к «советам», но который называл позицию латвийского правительства «манией величия молодого национального шовинизма». Вместе с произведёнными уже «разрушительными коммунистическими мероприятиями большевиков» она могла привести к уничтожению того, что составляло «залог развития, а отчасти и существования окраинных государств». Именно Россия могла, как он считал, стать главным потребителем производимых в прибалтийских странах товаров, причём не только в силу традиции ^[40].

Что касается стран Запада, то они не спешили с признанием новых независимых государств, возникших на территории бывшей Российской империи. Они всё ещё рассчитывали на скорое свержение власти большевиков, на возвращение старых порядков в России, на восстановление статус-кво Российской империи в отношении Прибалтийского края, и продолжали оказывать поддержку антикоммунистическим силам в России. Министр иностранных дел Латвии Зигфрид Мееровиц, командированный за границу после подписания Мирного договора с Советской Россией, с большими трудностями добился поддержки западных стран. Однако пример России оказался для них заразительным. 26 января 1921 г. Англия, Франция, Италия и Япония совместным решением признали независимость Латвии, 18 июля 1922 г. это сделали США. В сентябре 1921 г. состоялось включение Латвийской республики в Лигу Наций.

Международное признание подтвердило де-юре существование на политической карте мира Латвийской Республики. Стали налаживаться отношения и с РСФСР, чему в немалой степени способствовало заключение Россией 16 апреля 1922 г. Рапалльского договора с Германией. Наступала эра «рапалльской политики» в Европе, умиротворения бывших непримиримых врагов, экономического сотрудничества и политического взаимодействия. Все страны получили возможность мирного развития и разрешения возникающих противоречий дипломатическим путем.

В июне 1927 г. Советский Союз заключил торговый договор с Латвией, который предоставил обеим странам особые льготы и создал прочную базу для расширения торговли и улучшения политических взаимоотношений. Латвийское правительство, заинтересованное в развитии экономических связей с СССР, ратифицировало его в ноябре 1927 г., несмотря на угрозы со стороны Англии, разорвавшей дипломатические отношения с СССР и рассчитывавшей на поддержку Латвии. «Финансовые деловые круги западных держав рассматривали бы Латвию, имеющую тесные связи с Москвой, как сомнительное поле для помещения своих капиталов», – угрожала кризисом близкая к министерству иностранных дел Англии газета «Дейли телеграф» [31. c. 471].

Мирному развитию европейских стран был отпущен, однако, совсем малый срок. После прихода к власти в Германии национал-социалистов и утверждения канцлером Адольфа Гитлера в январе 1933 г. наступил период постепенного обострения отношений и нарастающей подготовки к зревшей на континенте новой войне. Территория прибалтийских государств вновь превратилась в яблоко раздора между двумя усиливавшимися европейскими державами. Одна из них прямо заявляла о необходимости расширения «жизненного пространства» на Востоке, а другая, уже снявшая со своих знамён лозунг «мировой революции», была вынуждена искать разные пути предотвращения грозящей катастрофы.

Вновь, как и 20 лет назад, в Прибалтике сошлись интересы двух бывших партнёров по Рапалльскому договору. Новый договор СССР с Германией 1939 г., вызванный нежеланием Франции и Великобритании «обеспечить своё военное участие в предполагаемой англо-франко-советской коалиции перед лицом реальной угрозы войны» ^{[49, c. 246]}, защищая его геополитические интересы, предотвращал установление господства на Балтике Германии. О стремлении к нему имеется много доказательств. С 1934 г. в Латвии трансформировалась политическая система. Роспуск парламента, запрет политических партий, приостановка действия Конституции республики, осуществлённые премьер-министром К. Ульманисом, в 1936 г. провозгласившим себя её президентом, свидетельствовали об установлении авторитарного режима, дрейфовавшего в сторону нацистской Германии.

Летом 1939 г. начались визиты в страны Балтии германских военачальников, зазвучали открытые заявления Гитлера о необходимости решения «прибалтийской проблемы». Германия активно разыгрывала «прибалтийскую карту», поддерживая прогерманские настроения в этих странах и действовавшие там организации фашистского толка ^{[3, c. 205]}.

Произошло то, что должно было произойти. Прибалтийские государства, получившие независимость из рук России, её же руками эту независимость потеряли, а бывшая Российская империя в лице своего правопреемника – СССР – приняла их в свои «нежные» объятия в качестве союзных республик.

Последовательность событий в Латвии была такова. С целью создания стратегического плацдарма в преддверии вероятной будущей войны, в сентябре – октябре 1939 г. ^{[50, c. 161-164]} в Прибалтике был размещён контингент сухопутных, морских и воздушных войск СССР. Основой для этих действий явились «навязанные», по мнению оппонентов, странам Балтии соглашения (пакты) о взаимной помощи, заключённые после недолгих переговоров в Москве. Лидеры Англии, Франции и других западных стран расценили их как необходимое средство обеспечения безопасности СССР. Посланник США в Латвии и Эстонии Дж. Уайли 17 октября 1939 г., докладывая об этом в Вашингтон, оценивал «советскую политику в Прибалтике» как «позитивную». СССР, считал он, учёл то важное обстоятельство, что позиция Германии в прибалтийских странах создавалась более семи веков, в то время как позиция России – всего лишь в течение двух ^{[51, c. 46]}.

Между тем, договор о взаимопомощи обеспечил Латвии мир еще почти на два года. Он был встречен с пониманием и латвийской общественностью, поскольку не посягал на её суверенные права, не затрагивал её общественного и государственного устройства ^{[52, c. 140-144]}. Однако уже тогда у части населения стали появляться предчувствия дальнейшего развития событий. Они вызвали волну переселений балтийских немцев из Латвии и Эстонии на историческую родину. Но произошли и события другого рода, продемонстрировавшие нестабильность внутреннего положения в Латвии. В октябре – ноябре 1939 г. оппозиционно настроенные по отношению к режиму Ульманиса группировки, при поддержке рабочих, совершили в Риге ряд террористических актов. Полиция прибегла к арестам, однако восстановить порядок ей удалось лишь к весне 1940 г. ^{[53, S. 77]}

Развитие военных действий в Европе весной 1940 г. (оккупация германским вермахтом Бельгии и Голландии) показали иллюзорность надежд малых стран удержаться на позициях нейтралитета. Советское правительство пошло дальше в своих действиях по преодолению недружественных позиций со стороны авторитарных режимов, в том числе и латвийского руководства. Они выражались в несоблюдении договора о взаимопомощи (в советско-финляндской войне помощь оказывалась финской стороне), в организованной им антисоветской пропаганде, в недружественных актах руководства прибалтийских стран, во всё большем проявлении ориентации на Берлин, а не на столицы западных демократий. Посол СССР в Латвии И. С. Зотов докладывал в Москву 19 января 1940 г.: «Латвийское правительство затягивает разрешение жизненно необходимых вопросов и организованно ведёт пропаганду против СССР и советских гарнизонов» ^{[52, c. 226]}.

В условиях, когда Париж терпел неминуемое поражение от победоносных германских войск, а Лондон думал о том, не приближается ли и его черёд, советское правительство должно было принимать «срочные меры по укреплению своего стратегического рубежа обороны» в Прибалтике. Незначительные военные силы прибалтийских стран не могли обеспечить прочного заслона в случае гитлеровской агрессии. Введённый 17 июня 1940 г. дополнительный контингент советских войск для усиления военного присутствия СССР в Латвии создавал объективные предпосылки для присоединения её к СССР. Большинство населения Латвийской Республики приняло советские войска вполне благожелательно, поскольку связывало с их приходом надежды на защиту от германской агрессии. Английский посланник в Риге К. Орд телеграфировал в Лондон, что «значительная часть населения встретила советские войска приветственными возгласами и цветами» ^{[3, c. 203]}.

В середине июля 1940 г. в Латвии состоялись выборы в ликвидированный в мае 1934 г. Ульманисом Латвийский Сейм, который провозгласил в республике советскую власть и инициировал обращение к Верховному Совету СССР о принятии Советской Латвии в состав Советского Союза. Мирный характер перехода власти к новому правительству, соблюдение хотя бы внешнее, законности этого перехода, получили признание в мире. Новое правительство Латвии было признано 19-ю европейскими государствами, которые поддерживали с ней дипломатические отношения. В августе 1940 г. вступление Латвийской Республики в состав СССР было законодательно оформлено. Произошло событие, которое недружественные СССР правительства расценили в дальнейшем как аннексию независимого Латвийского государства ^{[54, c. 14]}.

Исходя из всего комплекса проблем, встававших перед европейскими политиками, анализируя разные аспекты международных отношений, на развитие которых влиял самый главный европейский, да и мировой фактор – нацистская Германия, стремившаяся к мировому господству, мы должны сделать следующий вывод. Вовлечение Прибалтики в сферу влияния СССР соответствовало задачам обеспечения безопасности в условиях начавшейся мировой войны с нацизмом не только советского государства, но и всей Европы. И в этом смысле оно отвечало не только его интересам, но также и интересам самих прибалтийских государств.