The Philosophical and Legal Heritage of V.S. Nersesyants

Gorban Vladimir Sergeevich Doctor of Law Head of the Department of Philosophy of Law, History and Theory of State and Law, Head of the Center for Philosophical and Legal Studies, Institute of State and Law of the Russian Academy of Sciences 119019, Russia, Moscow, Znamenka str., 10 gorbanv@gmail.com Other publications by this author

Gruzdev Vladimir Sergeevich Doctor of Law Chairman of the Board, All-Russian Non-Governmental Organization “Association of Lawyers of Russia”; Senior Scientific Associate, Department of Philosophy, History, and Theory of State and Law, Institute of State and Law of the Russian Academy of Sciences 119019, Russia, Moscow, Znamenka str., 10 vsgruzdev@yandex.ru Other publications by this author

Правовые взгляды В.С. Нерсесянца всегда отличались неординарностью и высокой культурой интеллектуального и нравственного восприятия материала. Его работы и сформулированные им идеи давно и прочно вошли в состав лучших образцов российской правовой мысли. Не будет преувеличением сказать, что в современной литературе, как отечественной, так и зарубежной, немного найдется примеров обсуждения права, отличающихся такой же фундаментальностью и последовательностью, которые характерны для сочинений В.С. Нерсесянца. В самом общем виде, оценивая значение и востребованность идей нашего классика в современной палитре размышлений о праве, можно сказать, что он совершенно определенно философ права в классическом смысле, его занимала проблема общего понятия права, определения объективной сущности и назначения права, что в итоге эволюционировало в полноценную авторскую систему философско-правовых идей и рекомендаций их социально-практического применения (например, в виде концепции цивилизма).

Противоположный и популярный в наше время подход связан с попытками вывести понятие права как таковое за скобки, а всю правовую проблематику свести к деталям, частным аргументам, словам и разговору о них, предполагая, что каждый из этих оттенков может быть конечной и достаточной целью или формой правопознания, бесконечным количеством правовых феноменов. Правопонимание в этом смысле объявляется каким-то устаревшим, так как, если понятие права не актуально, то достаточно ограничиться различного рода гносеологическим импрессионизмом (правовая ситуативность, чистый социологизм в праве, правовое впечатление, не связанное с каким-то смыслом, право как факт или текст) или, ещё более популярно, экспрессионизмом (описание личного психо-эмоционального состояния говорящего о праве, чистый психологизм в праве и т. п.), либо ещё лучше комбинации обоих вместе с идеями культуры и почти что квази-религиозной рациональности современного общежительного человека.

В данном случае мы не будем заниматься критикой современных учений о праве, так как это потребовало бы значительного объема и другой направленности исследования. Для целей настоящего исследования важно подчеркнуть актуальность и востребованность философско-правовых идей В.С. Нерсесянца, сформулированного им подхода к правопониманию, обратить внимание на важность стремления к цельному знанию, а не только к партикуляризму и различного рода оттеночным концепциям. Цельность правовых знаний, которая отличала подход к праву В.С. Нерсесянца, представляет собой нацеленность на познание права в его объективном значении, а не только с точки зрения субъективного смысла того или иного комментатора или исследователя. С определенной долей условности можно сказать, что от античной философии и до периода новейшей истории русская и европейская философская и научная культура гордились способностью к обобщениям, в которых схватывались и по возможности наиболее точно отражались бы сущность и объективное значение предмета. В противоположность этому, например, англо-американская интеллектуально-культурная традиция почти повсеместно опирается на казуистический способ мышления, описание деталей, частности и т. п. Во второй половине ХХ в. и вплоть до настоящего времени легко обнаруживается гипертрофированное влияние в правоведении культуры частных поучений вместо поиска общих понятий и объективного значения.

Творческое наследие В.С. Нерсесянца весьма внушительно и поэтому речь идет лишь об обзорном освещении его основных идей, уточнении некоторых взаимосвязей с учениями предшественников, обозначении возможных направлений перспективных исследований и разработок как непосредственно философско-правовой проблематики в трудах В.С. Нерсесянца, так и тесно связанных с его представлениями моментов раскрытия понятия права и формирования теории права.

Труды В.С. Нерсесянца охватывают прежде всего вопросы истории политической и правовой мысли. Он был блестящим знатоком античной политической философии, особенно взглядов Сократа и Платона, посвятив обоим отдельные монографии. В.С. Нерсесянц весьма красочно упомянул Сократа в одном из примечательных и остроумных четверостиший:

Не пиши, скажи всё устно,

Писанина – это яд …

Не писали Заратустра,

Моя мама и Сократ (из сборника «Настроения. Стихи разных лет») ^{[9, с. 107]}.

К циклу работ по политико-правовым учениям античности относятся такие сочинения В.С Нерсесянца, как «Политические учения Древней Греции» ^[5], «Сократ» ^[4] и «Платон» ^[7].

Надо сказать, что вопросы истории политической и правовой мысли присутствовали во многих работах В.С. Нерсесянца. Поэтому почти любой его труд содержал историческую и теоретическую части, например его ставшая знаменитой и почти визитной карточкой уже в своем названии монография, вышедшая в свет в 1983 г., «Право и закон: из истории правовых учений» ^[6]. В.Г. Графский, друг и ровесник, В.С. Нерсесянца не раз приводил пример примечательного спора В.Н. Кудрявцева и В.С. Нерсесянца, при котором В.Н. Кудрявцев удивлено и с любопытством вопрошал к своему собеседнику: «Как это так право и закон не одно и то же?». В политических и правовых учениях В.С. Нерсесянц различал теоретическую и конкретно-историческую части. Об этом подробно говорится в его докторской диссертации, посвященной философско-правовых взглядам Гегеля. Такой подход совершенно оправдан и с методологической точки зрения всегда приводит к получению более точных и ценных в научно-познавательном плане результатов. Истоки данного подхода лежат прежде всего в самой гегелевской философии, ее системе. По существу, в ней различается чистая логическая часть, «наука логики», о понятии, диалектика которого не испытывает принципиальных препятствий на пути своего раскрытия, с одной стороны, и конкретно-историческая часть, показанная в философии истории. Абсолютный дух, как главное, определяющее в объективно-идеалистической картине философской системы Гегеля, в логике легко совершает путь к обнаружению своей противоположности и последующему снятию противоположностей. Напротив, в истории он сталкивается с существенными препятствиями: страстями, интересами, потребностями и т. п. И только в борьбе с этими препятствиями он, т. е. абсолютный дух, осуществляется. Несомненно, как показал Гегель, «открыв» историю и соединив ее с логикой, два момента могли рассматриваться как существенные для истории мысли: философский (или теоретический) и исторический (конкретно-исторический). В русской юридической литературе наиболее последовательно эту методологическую схему реализовал в своей докторской диссертации П.И. Новгородцев ^[12], который различал философский анализ правовых учений и их исторический анализ. В.С. Нерсесянц также был последовательным сторонником приведенного сочетания методов теоретического и исторического анализа политико-правовых учений. Схема эта не была изобретением В.С. Нерсесянца, но он внес значительный вклад как в дело ее разъяснения и обоснования, так и практически продемонстрировал ее эффективность. Именно она, как представляется, позволила ему выявить в содержании гегелевской философии права новые грани, сделать значимые для науки уточнения и выводы.

Обе диссертации В.С. Нерсесянца были посвящены гегелевской философии права: кандидатская «Марксова критика Гегелевской философии права» ^[2] и докторская «Политико-правовая теория Гегеля и ее интерпретации» ^[3].

Значение творчества В.С. Нерсесянца сегодня и в период оформления перехода от советского к постсоветскому: на фоне выдыхавшегося марксизма, с одной стороны, и поисков «новых», подсказанных западной литературой шаблонов для пересоздания реальности, с другой стороны, философская концепция В.С. Нерсесянца, опиравшаяся на культуру классической фундаментальной философии была и остается одним из немногих знаменательных явлений на изломе советской и постсоветской истории. Будучи философом права платоновского типа и «исправляя» недостатки гегелевской философии права, он выступил с оригинальной концепцией правопонимания. Особенность ее состояла в том, что в отличие о своих предшественников он сформулировал оригинальную версию диалектики правовой формы.

В.С. Нерсесянц писал: «Право – форма человеческих взаимоотношений… Форма здесь не внешняя оболочка. Она содержательна и единственно возможным способом, математически точно (курсив наш) и адекватновыражает суть опосредуемых данной формой … отношений» ^{[8, с. 5]}.

Начиная с Канта право рассматривается как форма общественной жизни, закономерная и постигаемая именно в этом формальном (математическом) измерении. Тезис о праве как форме социальной жизни стал лейтмотивом неокантианцев, основной идей социального монизма Р. Штаммлера. Но кантианцы не смогли разработать внутреннюю диалектику формы, что в значительной степени было связано с методологическими ограничениями субъективного идеализма. Однако В.С. Нерсесянцу удалось, под влиянием гегелевского объективного идеализма, внести в идею правовой формы диалектическую логику. Право, как форма общественной жизни, приобрело собственную внутреннюю диалектику, внутренний закон развития. У права как формальной категории появилось свое содержание, а именно формально-правовое содержание. Конкретным выражением стала трактовка права как универсального принципа формального равенства, который развертывается в единстве более конкретных измерений (уровней бытия формально-правового равенства, правовой формы): равенства, свободы и справедливости. Две первых категории – равенства и свободы – имеют формальную природу. Это убедительно показал ещё Кант, разъясняя свободу как всеобщий закон. Формальную природу равенства подробно разъяснил сам Нерсесянц, особенно говоря о том, что природа правового равенства является прототипом математического равенства. Во всяком случае обе категории в значительной степени легко увязываются в диалектике правовой формы. В гегелевской философии права наиболее существенным моментом является идея свободы, а равенство и справедливость служат разъяснению понятия свободы.

Среди современников В.С. Нерсесянца об особом формально-правовом содержании в праве размышлял также С.С. Алексеев, полагая, что правовая форма обладает своим специфическим содержаниям, которое и есть его собственная диалектика ^[1]. С.С. Алексеев в работах постсоветского периода писал: «…само право (именно как «форма»! – вот такой здесь парадокс) имеет свою материю, - материю права, выраженную главным образом в догме права, во всей системе правовых средств…» ^{[1, с. 25]}, а «сила права как формы … - это сила собственной материи права, когда право слито с её внутренней организацией, структурой», что «и дает обоснование собственной ценности права как особой объективной реальности, отличающейся специфической логикой и силой в жизни людей» ^{[1, с. 25]}.

Однако справедливость в теории В.С. Нерсесянца оказалась наименее разъясненной и разработанной категорией. Как представляется, она не исчерпывается лишь формальными признаками, поэтому ее сущность уловима с трудом. Справедливость в концепции правопонимания В.С. Нерсесянца должна непременно браться в единстве с двумя другими смысловыми характеристиками – формальным равенством и свободой. В истории правовой мысли и политической морали существует множество разнообразных трактовок справедливости, в которых она понимается как с формальной, так и материальной точек зрения. Например, в правовой концепции Р. Иеринга справедливость означает разумный баланс общественных и индивидуальных интересов, что при более глубоком погружении в проблематику оказывается весьма схожим с идеей разграничения сфер свободы индивидов, предложенной ранее в «метафизическом учении о праве» И. Кантом. У Р. Иеринга появляется социологизированный вариант трактовки данной формулы, который формально опирается на аналогичную логическую конструкцию, но по содержанию уже явно отличается от проповедей индивидуализма, характерных для философского учения И. Канта.

Многие кантианцы и неокантианцы уверяли, что справедливость представляет собой имманентное свойство права. Определение «справедливый» и «правовой» часто использовалось ими в качестве синонимов. Например, в Р. Штаммлер, размышляя о предмете философии права, который, по его мнению, составляют «чистые формы правового мышления», специально подчеркивал, что мысли о праве и справедливости образуют собственно правовые способы определения и направления человеческих устремлений, правового хотения или намерения. В текстах Р. Штаммлера используется субстантивированный вариант Wollen, что может переводиться и как «воля», но всё же имеет иной смысловой оттенок (хотение, намерение). Это устремление воли может характеризоваться равнозначно и как правовое, и как справедливое ^{[15, S. 4]}. «Любое обсуждение справедливости, разумеется, предполагает понятие права» ^{[15, S. 3-4]}. Р. Штаммлер в качестве не требующего дополнительных пояснений приводил пример одного фрагмента из Ульпиана: «По заслугам нас назвали жрецами, ибо мы заботимся о правосудии, возвещаем понятия доброго и справедливого, отделяя справедливое от несправедливого, отличая дозволенное от недозволенного, желая, чтобы добрые совершенствовались не только путем страха наказания, но и путем поощрения наградами, стремясь к истинной, если я не заблуждаюсь, философии, а не к мнимой» (цит. в переводе И.С. Перетерского) ^[13].

Надо сказать, что понимание справедливости в работах В.С. Нерсесянца весьма схоже с теми представлениями, которые, например, встречаются в работах немецких философов-идеалистов и юристов-неокантианцев. И даже приведенный выше фрагмент из суждений Ульпиана совершенно аналогичным образом выбирается в качестве лейтмотива в философии права В.С. Нерсесянца ^{[11, с. 45]}. Он, в частности, писал, что «справедливость входит в понятие права, что право по определению справедливо, а справедливость – сущностное свойство и качество права, категория и характеристика правовая, а не внеправовая» ^{[11, с. 44-45]}. В пользу сходства с идеями Р. Штаммлера говорит и указание в определении справедливости В.С. Нерсесянцем на «общезначимую правильность» ^{[11, с. 44]}. Последняя именно в таком виде, как идея общезначимой правильности, была лейтмотивом учения немецкого философа права во всех его сочинениях («Хозяйство и право», «Учение о правильном праве», «Философия права» и др.). Поэтому и упреки, которые могут быть сделаны юристам-неокантианцам в отношении понятия справедливости, в значительной мере могут быть и направлены в отношении разъяснения данного понятия в учении В.С. Нерсесянца.

В «Чистом учении о праве» (несколько вариантов «чистых учений о праве» существовало задолго до ХХ в. и идей австрийских юристов) Г. Мемеля, который был близок идеям Фихте, ещё в начале XIX в. справедливость помещена в центр определения права ^[14]. «Свобода и равенство, писал Г. Мемель разъясняя понятие права, есть два полюса общей воли, а ее центр – это справедливость» ^{[14, S. 47]}.

Говорить о социально-практическом значении философско-правовых идей В.С. Нерсесянца в советское время было невозможно по объективным причинам. Однако на волне радикальных преобразований концепция практического применения юридического либертаризма в самой чувствительной сфере – отношений собственности – несомненно была актуальна ^[10]. Идея цивилитарной (гражданской) собственности интересна уже там, что смело преодолевает односторонности социалистического и капиталистического подхода к частной собственности. Ее значение, очевидно, не исчерпано. Ее социально-практическая нацеленность применительно к периоду реформ – от советского к постсоветскому – легко распознается. Однако в ней есть и утопические черты. Прежде всего, как проекты Платона и историческая диалектика Гегеля, концепция (справедливого, равного и свободного распределения) гражданской собственности отличалась той же тотальностью и всеобщностью, что по объективным причинам делает соответствующие идеальные модели труднореализуемыми (В.С. Нерсесянц подчеркивал значение цивилизма как «всемирно-исторической идеи»). Он писал: «Именно в России проделана вся черновая работа всемирной истории, связанная с реализацией и практической проверкой общечеловеческой коммунистической идеи. Ответ найден – цивилизм с неотчуждаемым правом каждого на гражданскую собственность» ^{[11, с. 435]}.

Универсальная модель распределения собственности в масштабах всей страны не имеет прямых аналогов в зарубежном опыте, разве что только в утопических проектах. К сожалению, капиталистический буржуазный опыт подается в России традиционно в искаженном виде.

Кроме того, цивилизм предполагает давнюю мысль о «нормальном» человеке, «нормальном правосознании», «здоровой правовой психике» и т. п. Сложно вообще себе представить «равных» собственников. Человек вряд ли ограничится «своей долей», руководствуясь эгоистическими интересами, которые цивилизм никак не отменяет.

Важно также отметить, что политические по своей нацеленности концепции, такие как цивилизм, имеющие очевидное социально-практическое и социально-политическое значение, являются дополнительным результатом социальных теорий (К. Маркс, Р. Иеринг и др.). Без определенного политического компонента социальная теория легко может модифицироваться и употребляться для любых произвольных целей. В.С. Нерсесянц не формулировал самостоятельной социальной теории (ее можно попробовать реконструировать из отдельных фрагментов его творчества), но в условиях объективных изменений в жизни общества сразу сформулировал политический компонент, программу социальной теории. Поэтому концепция цивилизма остается неразъяснённой в своих социальных основаниях. Очевидно, перспективным исследованием может стать как раз реконструкция социально-теоретических взглядов В.С. Нерсесянца.