The evolution of forms and methods of political control among young people at the outset of the confrontation between the Soviet state and the church

Slezin Anatoly Anatol'evich Doctor of History Professor, the department of History and Philosophy, Tambov State Technical University   392032, Russia, Tambovskaya oblast', g. Tambov, ul. Michurinskaya, 112, kab. 313 anatoly.slezin@yandex.ru Other publications by this author

Существование религии после революции большевистская власть рассматривала как отклонение от нормы. Это вполне соответствовало учению о классовой борьбе, согласно которому любые религиозные различия несущественны в силу их производности от базисных материальных факторов. Как руководители коммунистической партии, так и их ученики в руководстве комсомола, исходя из догм марксистского учения о классовой борьбе, верили, что исчезновению религиозных предрассудков в первую очередь способствуют меры, направленные на ликвидацию эксплуатации, снятие социальных антагонизмов – на уничтожение проблем социального, индивидуального и духовного существования людей. Сужение сферы влияния религиозных объединений рассматривалось как обязательный фактор поступательного развития общества.

Декрет СНК РСФСР «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» 20 января (28 февраля) 1918 года отделил Церковь от государства и школы, предоставил населению свободу совести: право каждого гражданина исповедовать любую религию, или не исповедовать никакой; равенство прав и обязанностей верующих всех вероисповеданий и неверующих; недопустимость применения религиозными объединениями мер принуждения или наказания к их членам. Декретом была предусмотрена материальная гарантия свободы совести: предоставление религиозным обществам молитвенных зданий и культового имущества в бесплатное пользование. Категорически запрещалось издавать «любые местные законы и постановления, которые бы стесняли или ограничивали свободу совести». Вместе с тем вводились нормы ограничительного характера: национализация церковного имущества, лишение религиозных организаций прав юридического лица, владения собственности и права на её приобретение ^[1]. Характерно, что созданная в Народном комиссариате юстиции РСФСР в апреле 1918 года комиссия (затем – VIII отдел) по осуществлению декрета об отделении церкви от государства называлась, как правило, «ликвидационной». Подготовленная этим отделом инструкция от 24(30) августа 1918 года по применению Декрета «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» лишала конфессиональные объединения имущественных прав, игнорируя исторически сложившуюся специфику их функционирования. Предусматривались многочисленные конфискационные меры, включая изъятие капиталов, ценностей, другого имущества церквей и монастырей. Создавались непреодолимые препятствия на пути осуществления религиозной деятельности.

Уже в конце 1917 – начале 1918 года с помощью законодательных мер советское государство начало ликвидацию атрибутов обыденной религиозности. Появились декреты ВЦИК и СНК о расторжении брака, о гражданском браке, о детях и о ведении книг актов гражданского состояния. В соответствии с данными законодательными актами запись браков, рождений, смертей изымалась из ведения церкви. Значительная часть религиозных обрядов, прежде весьма значимых для граждан превращалась в восприятии государственных органов в пережитки прошлого.

Хотя Православная церковь старалась придерживаться нейтральной позиции, патриарх Тихон отказался благословить Белое движение, многие её шаги противоречили законодательным инициативам большевиков. Коммунистическая власть не воспринималась церковью как власть легитимная. Многие священнослужители продолжали верить в возможность восстановления государственно-церковных отношений, основанных на принципе первенства православной конфессии. В «Определении о правовом положении Православной российской церкви», принятом Поместным собором в декабре 1917 года, хотя и предусматривалась «независимость церкви от государственной власти», подчеркивалось «первенствующее среди других исповеданий» положение, перечислялись многие прежние привилегии ^[2]. В результате возобладали антицерковные установки партии власти, а последующая законодательная деятельность советского государства фактически предопределила дальнейшее углубление конфликта религиозных и светских структур, атеистов и верующих.

Отношение власти к исламу сначала было значительно более терпимым. Коммунистические руководители учитывали, что у мусульман самосознание личности начиналось с религиозной самоиндентификации, значившей порой больше, чем этническая. На протяжении веков ислам был единственной системой, организующей быт, просвещение, воспитание и социальные отношения. Январский декрет 1918 года в целом был направлен на разрушение данной системы. Но это разрушение не форсировалось. Ленин и его соратники призывали при организации антирелигиозной работы на местах действовать с учётом национальных особенностей ^[3].

20 января 1918 года был образован Еврейский комиссариат в составе Народного комиссариата по делам национальностей во главе с Ш. Диманштейном. Первая Евсексеция была создана в г. Орле при местном комитете РКП(б). В октябре было создано Центральное бюро Евсекции РКП(б) во главе с тем же Ш. Диманштейном. В соответствии с декретом СНК РСФСР 1918 года «О пресечении в корне антисемитского движения» организаторы еврейских погромов расстреливались без суда и следствия. В то же время Евсекция боролась против любых форм еврейской жизни, не находившихся под её контролем. В частности, в декрете Еврейского комиссариата Наркомнаца от 19 августа 1918 года подчеркивалось, что «религия должна быть полностью исключена из еврейских народных школ» ^[4].

Именно еврейскому коммунистическому юношеству принадлежит инициатива проведения антирелигиозных судов. В 1920 году обвиняемыми на таких судах стали хедеры (еврейские начальные школы для обучения мальчиков основам иудаизма), раввины (руководители общин верующих, служители культа), а также обвиняемая в сионизме организация «Паолей-Цион» ^[5].

По отношению к религиозным меньшинствам в первые годы своего существования советская власть занимала двойственную позицию. Значительная часть членов коммунистической партии, многие государственные деятели, подавляющая часть комсомольских руководителей к любым проявлениям религиозности относились однозначно отрицательно. В тоже время в руководстве советского государства были довольно влиятельные деятели во главе с В.Д. Бонч-Бруевичем, поддерживаемые В.И. Лениным, которые в рамках своих дореволюционных теоретических построений рассматривали неортодоксальное христианство как союзника в борьбе с царизмом, который и после революции стремится к торжеству идей социального и экономического равенства. Одним из самых заметных следствий сформировавшегося мифа о «сектантах-коммунистах» стал подписанный В.И. Лениным декрет от 8 января 1919 года, предоставлявший сектантам освобождение от военной службы.

Особую остроту взаимоотношений советского государства и Православной церкви во многом предопределило укоренившееся еще в дореволюционном российском обществе представление о РПЦ как составной части старой государственной машины, защитнице интересов имущих классов. Это укрепляло стремление большевистской власти уничтожить какое-либо влияние РПЦ на общественную жизнь. Церковь фактически не признавалась государством как правовой институт. Но в силу сохранявшейся религиозности большинства населения государство вынуждено было поддерживать определенные взаимоотношения с конфессиональными объединениями, корректируя приемлемую для себя модель религиозной политики.

По Конституции РСФСР 1918 года вероисповедные объединения были отделены от государства, следовательно, их нельзя было включить в систему светской власти непосредственно. Сначала государство попыталось реализовать чисто силовые способы преодоления церковно-религиозного влияния: осуществлялся так называемый «штурм небес». Использование в нём комсомола как ударной силы во многом объяснялось психо-возрастными особенностями членов союза.

Большинство организаций составляли подростки. В 14-17 лет человек наиболее чувствителен, повышенно раним и возбудим, стремится к высвобождению от зависимости родителей во всех отношениях. В том числе и от норм поведения, сковывающих развитие его самостоятельности. Как отмечал еще в 1926 году М.М. Рубинштейн, юность инстинктивно тянется к будущему, равняется на него, стремится сохранить «незаслонённые перспективы», в то время как устоявшаяся среда стремится подчинить её своей культуре. Отсюда – антагонизм, борьба «детей» против «отцов» ^[6].

Первые шаги антирелигиозной деятельности комсомольцев были связаны с проведением субботников и воскресников. Сначала они устраивались только в дни крупных праздников. Данные комсомольские мероприятия вполне можно было бы зачислить только в безобидные формы новой советской праздничной культуры, если бы не показная демонстрация неуважения к религии в ходе данных мероприятий и всяческие «проработки» тех молодых людей, которые не приняли участие в субботниках или, наоборот, участвовали в религиозных празднованиях. Во всяком случае для многих выигрышно смотрелось новаторское использование «праздничного» времени. Ведь общественно-полезный образцовый труд в дни религиозных праздников преподносился как разумная альтернатива бестолковому времяпровождению. Постепенно и обычные выходные дни стали также нередко использоваться для проведения субботников и воскресников. О таких мероприятиях многие тогдашние комсомольцы, например, члены Падовской ячейки, с гордостью вспоминали: «Бывало в воскресенье люди в церковь идут, а наши ребята — топоры в руки, да сцену для союза делать...» ^[7].

Впрочем, ради объективности заметим, что в дни новых праздников комсомольцы, как раньше в религиозные праздники, отдыхали и устраивали мероприятия, вполне ассоциирующиеся с крестными ходами, масленичными гуляниями и т.п. Обратим также внимание, что образцовый характер труда на субботниках и воскресниках не был присущ повседневной жизнедеятельности молодежи. С самого начала антирелигиозная деятельность комсомола, хоть и имела созидательные элементы, напоминала военные действия против церкви, духовенства, нередко – против верующих. Так, на Путиловском заводе в Петрограде комсомольская ячейка инициировала закрытие близлежащей церкви. Комсомольцы принародно подпилили церковный крест на куполе, затем тянули крест снизу за канат. Крест тяжело упал, разбив гранитные ступени у входа. Собравшиеся вокруг верующие женщины причитали, проклинали комсомольцев. Демонстративно из всех цехов завода были вынесены иконы, что также встретило осуждение многих рабочих. Но комсомольцы не ограничились этим: организовали изъятие икон и в других местах, а затем, собрав их вместе, немало потешившись над стенаниями верующих, сожгли их под революционные напевы ^[8].

Росту антикомсомольских настроений среди верующих особенно служило стремление членов РКСМ к использованию в своих целях культовых сооружений и церковного имущества, чему обычно весьма активно способствовали местные власти. Так, исполнительный комитет Сольвычегодского уездного Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов в ответ на ходатайство комсомольцев о передаче дома дьякона под так называемый «Народный дом» рекомендовал и сельским советам удовлетворять подобные просьбы комсомольских ячеек ^[9].

Комсомольцы не упускали любую возможность для заселения в культовые здания своих учреждений, воспринимая это как меру восстановления социальной справедливости, использование имущества, нажитого обманом народа, для настоящего дела. В Кирсанове в здании бывшего женского монастыря открыли комсомольский клуб. Там работали драматический, музыкальный, хоровой кружки ^[10]. Школа-коммуна в селе Оржевка заняла здания мужского монастыря, используя их и для хозяйственных нужд. Комсомольский самодеятельный поэт-самоучка коммунар Александр Ряшин торжествовал в местной стенгазете по поводу уничтожения “вороньего гнезда”: «Было, когда-то было / В этом месте гнездо воронье, / Много больных и хилых / Шло сюда к чудотворной иконе...» ^[11].

Оржевцам же деятельность комсомольцев представлялась святотатством. Ведь монастырь оставил добрую память своей благотворительной деятельностью. Он содержал приют для детей, церковную школу, больницу. При монастыре находился родник великомученицы Варвары, пещеры по подобию Киево-Печерских, свято чтимые верующими ^[12]. Местным комсомольцам постоянно приходилось сообщать в высшие инстанции о недовольстве их поведением оржевцами, выдавая это за проявления антисоветских настроений.

Комсомольская ненависть к церкви постоянно подпитывалась коммунистической пропагандой, объявлявшей церковь пособницей контрреволюции. Находить этому идеологическое обоснование было не так уж и трудно. Некоторые монастыри и священнослужители действительно нередко по разным причинам, вольно или невольно, способствовали противникам большевиков: укрывали их сторонников, помогали раненым, исполняли религиозные обряды по их просьбам. В коммунистической пропаганде даже вынужденные подобные действия священнослужителей однозначно подавались как антисоветские. Комсомольцы и молодые коммунисты в соответствие с партийными директивами вынуждены были с конца 1919 года зазубривать положения «Азбуки коммунизма» Н.И. Бухарина и Е.А. Преображенского, одно из которых безапелляционно провозглашало: «Церковь — это общество людей, объединенных источниками дохода за счёт верующих, за счёт их невежества и темноты». В «Азбуке коммунизма» подчёркивалось, что «между директивами коммунистической партии и заповедями религии в огромном большинстве оказывается непримиримое противоречие» ^[13].

Первым официальным центральным антирелигиозным печатным изданием стал журнал «Революция и церковь». Он был органом стола культов, переименованного в VIII, а затем в V отдел народного комиссариата юстиции (НКЮ) РСФСР. Начальник данного отдела П.А. Красиков возглавлял и редакцию указанного журнала, выходившего в 1919-1927 годах. Цель издания – разъяснение широким трудящимся массам смысла советских мероприятий по отделению церкви от государства. Постоянные рубрики журнала «Действия и распоряжения правительства», «Под флагом религии», «Книжная полка», «Почтовый ящик» служили не только информированию масс о сущности государственной политики в сфере религии, но и выполняли функцию политического контроля, выявляя тех, кто с точки зрения НКЮ неправильно проводит в жизнь государственный курс.

В 1921 году тиражом в 180 тысяч экземпляров выходила стенная газета «Революция и церковь», рассылаемая по РСФСР. Она расклеивалась на афишных столбах и на заборах, вывешивалась в клубах, казармах, распространялась по школам, фабрикам, больницам, воинским частям.

С 1922 года выходила в свет газета «Безбожник». Причем было несколько изданий «Безбожника»: общее, школьное, красноармейское, ряда регионов. Одновременно с газетой «Безбожник» издавался одноименный журнал, являвшийся органом Московского комитета РКП(б). Массовыми изданиями были также журналы «Наука и религия» (с 1922 года), «Антирелигиозник» (с 1926 года), «Деревенский безбожник» (с 1928 года). Для мусульман на татарском языке с 1927 года выходил журнал «Сутышчан-Алласыз», для иудеев – «Дер Апейкорес» (с 1931 года).

Для организации политического контроля над средствами массовой информации большое значение имел декрет СНК РСФСР от 6 июня 1922 года, в соответствии с которым в ведении Отдела пропаганды и агитации в периодической печати при Народном Комиссариате просвещения РСФСР было создано Главное управление по делам литературы и издательств (Главлит). При губернских отделах народного образования создавались местные органы Главлита – Обллиты.

Антирелигиозные издательства в 1920-е годы выпустили огромное количество книг, которые в совокупности условно можно назвать антологией истории свободомыслия. Читателям предоставлялась возможность изучать весьма разнообразный, познавательный, критический и гуманистический материал. Но наряду с интеллектуальной литературой более высокими тиражами издавали и агитационные брошюры, которые некоторые современные авторы называют научно-популярными. В них можно было увидеть самые невероятные измышления, прикрываемые псевдонаучностью. Однако не это беспокоило Главлит. В первую очередь выискивали «контрреволюционные размышления», к которым на практике относили любую религиозную пропаганду.

17 августа 1923 года инструкция Главлита прямо указала на обязательность для церковных изданий, в том числе и «живой церкви», разрешения на публикацию Главлита. К печати допускалась литература только богослужебного характера. Названия церковных праздников предписывалось осуществлять только сокращенно. Только в богослужебных изданиях и в цитатах Главлит разрешал печатать слова «Бог», «Господь» и т.п. с больших букв.

Центральное место среди антицерковных мер в 1918 – 1920 годах заняла кампания вскрытия и «разоблачения» святых мощей. Юридические основания для осуществления данной кампании дали постановления Народного комиссариата юстиции РСФСР от 14 августа 1919 года об организованном вскрытии мощей и от 25 августа 1920 года о ликвидации мощей во всероссийском масштабе ^[14]. За время данной кампании было вскрыто 65 рак с мощами российских святых ^[15]. Впрочем, постановление народного комиссариата юстиции РСФСР «О мощах» от 25 августа 1920 года говорило о 58 вскрытиях мощей, якобы произведенных «по почину и настойчивому требованию самих трудящихся масс». Вскрытие мощей подавалось как раскрытие «мошеннических действий, при помощи коих служители культа обманывали народные массы». В документе подчеркивалось: «Революционное сознание трудящихся масс протестует против того, чтобы мумифицированные трупы, или останки трупов, или имитация трупов в Советской России могли быть представляемы для эксплуатации масс церковным организациям в их свободное распоряжение, в нарушение самых элементарных порядков общежития и к оскорблению чувств всех сознательных граждан...». Наркомат предписывал местным исполкомам проводить «полную ликвидацию «мощей», опираясь на революционное сознание трудящихся масс, избегая при этом всякой нерешительности и половинчатости при проведении своих мероприятий». Более того, предусматривалось ведение судебных дел в случае «обнаружения шарлатанства, фокусничества, фальсификаций и иных уголовных деяний, направленных к эксплуатации темноты». Причем ведение следствия поручалось следователям по важнейшим делам при отделах юстиции или Наркомюсте ^[16].

Подобные действия вызывали у населения все более негативную реакцию. Обычным явлением стало, что люди видя на улице комсомольца, перешептывались и дразнили его: «Антихрист, проклятый большевик, большевистская зараза и т.д.»^[17].

Резко негативной была реакция общественности на участие девушек в борьбе против религии и в целом в деятельности комсомола. Ветеран ВЛКСМ А.И. Лебедева вспоминала, как учась в женской гимназии г. Темникова, вместе с подругами выступила против изучения Закона Божьего: «Этот шаг привел к тому, что мы приобрели очень много врагов в среде гимназистов и гимназисток. Были даже случаи организованных нападений на нас, были попытки избиения… Моя мать, неграмотная, забитая нуждой женщина часто встречала меня побоями. Она беспокоилась, что меня за моё поведение исключат за гимназии» ^[18]. Комсомольский активист из деревни Юромы Мезенского уезда Архангельской губернии М. Рахманин вспоминал, как осенью 1920 года к его ногам на колени бросилась старуха с причитаниями: «Ты уж как-нибудь, бога ради выпиши у меня девочку из союза. Ведь она неладно сделала – записалась». Свои воспоминания М. Рахманин продолжал фразой: «Вот так боялись ячейки…» ^[19].

Для комсомола проблема «одевичивания» была важной и как одно из направлений деятельности по осуществлению политического контроля, и как мера по борьбе с религией. В отличие от парней, более склонных к антирелигиозным поступкам хотя бы из-за озорства, стремления к оригинальности и т.п., девушки отличались большей послушностью родителям, стремлением сохранять традиции. Вступление девушек в комсомол рассматривалось в союзе и как важнейшее расширение сферы влияния коммунистических организаций, и как завоевание в борьбе с отсталостью масс, в том числе и с религией.

Руководство советского государства понимало, что для удержания власти ему необходима поддержка народа. Комсомолу как авангарду молодежного движения нужно было создать более привлекательный образ. Лидеры коммунистической партии и комсомола стремились продемонстрировать, что членство в комсомоле – в первую очередь это решение проблем материального неблагополучия и нравственно-духовных и социальных отношений. В «Воззвании к молодежи» (1920 год) ЦК РКСМ ставил перед молодым поколением задачу удалить нашу бедность и духовную нищету, невежество, быть сознательными, просвещенными и полезными членами общества, устроить счастливую, радостную жизнь на фундаменте всеобщего равенства, братства, свободы ^[20].

В 1921 году изменения экономического курса большевиков породили надежды на ослабление действий власти против церкви и верующих. Как вспоминал И. И. Скворцов-Степанов, летом 1921 года против линии на ослабление антирелигиозной деятельности выступил сам В. И. Ленин, заявивший, что “нэп таких обязательств на нас налагать не может” ^[21]. В мае 1921 года Пленум ЦК РКП(б) рассмотрел вопрос о нарушении членами партии пункта 13 Программы РКП(б), а в специальном постановлении ЦК от 9 августа 1921 года потребовал от коммунистов прекращения связи с любой конфессией под страхом исключения из партии. Этим был дан ориентир в организационной деятельности не только для партийных, но и для комсомольских органов.

На IV Всероссийском съезде РКСМ (21-28 сентября 1921 года) в Программу союза было включено положение: «…РКСМ ведёт идейную борьбу с религиозными предрассудками, одурманивающими сознание молодого поколения трудящихся» ^[22]. В циркуляре ЦК РКСМ предписывалось пропитывать всю просветительскую работу политическим содержанием, не забывая об антирелигиозной пропаганде» ^[23]. Даже среди детей младшего школьного возраста рекомендовалось вести политпросветработу с уклоном в сторону антирелигиозной пропаганды ^[24].

Так как нэп воспринимался как отступление от социалистических завоеваний, представлявшее угрозу не только существованию молодого государства, но и социалистической идеологии, считалось особенно важным усилить атаку на церковь. В. Квятневский в тамбовском журнале “Коммунист” писал: “Мы довольно хорошо укоротили рьяность в работе кулацко-поповских элементов деревни в годы революции, но мы их не добили. Новая экономическая политика дала им возможность снова крепнуть, снова строить свои центры влияния вокруг церкви, вокруг религиозных кампаний, путем экономического подчинения под свое влияние бедняка и середняка” ^[25]. Разрушение религиозных центров, утверждение коллективной собственности подавались как пути формирования научного мировоззрения. Пропаганда научных взглядов о природе и обществе больше представлялась в качестве альтернативы религии, чем насущной жизненной необходимостью.

В 1921 году по всей стране прошли показательные общественные суды над религией и священнослужителями. Находясь в эмиграции, об одном из таких судов вспоминал А.Р. Трушнович. Священника Евлогия обвиняли в разврате и подстрекательстве против советской власти: «После фраз, порочивших честь священника, тот молча поднялся, медленно раздвинул полы рясы и показал вириги, в которые долгие годы было заковано его тело. В народе раздались вздохи и возгласы одобрения, а чекисты направили на него штыки. Даже обвинитель на галёрке замолчал, но потом пришёл в себя и продолжал извергать ругательства. Ему рукоплескали командированные на суд коммунисты и комсомольцы. Народ молчал… После судилища люди ожидали священника на противоположной стороне улицы и низко ему кланялись» ^[26].

Так как настоящие суды над священнослужителями не всегда давали ожидаемый антирелигиозный эффект, партийные и комсомольские пропагандисты стали использовать более надёжную форму антирелигиозной пропаганды и агитации: суды-инсценировки. В журналах, газетах и отдельными брошюрами стали публиковать специальные сценарии, где всему спектаклю - судебному заседанию придавался явно обвинительный уклон. Так, в инсценировке суда над иудаизмом исполняющий роль раввина сам заявлял, что отравляет молодежь религиозными небылицами и шовинистическими бреднями «сознательно, чтобы держать народные массы в невежестве и в повиновении буржуазии». «Свидетель», увешанный золотыми цепочками и брелками, рассказывал суду, как «еврейская буржуазия с помощью религии держит массы в рабстве и темноте» ^[27].

Коммунистической молодежи еще разрешалось присутствовать на похоронах родственников и близких, даже если, уважая волю или образ жизни покойного, на них присутствовал священнослужитель. Однако предписывалось искоренять такие «предрассудки». «Правда» писала, что «в рядах обывательских масс» не должно было быть «спутанности понятий о задачах, преследуемых партией в религиозном вопросе». Коммунистические идеологи стремились, чтобы не возникло «превратного взгляда, [что] якобы коммунизм в его целом признает религию и её служителей» ^[28].

Особую остроту борьба с религией приобрела в период кампании по изъятию церковных ценностей. Тотальное изъятие церковных ценностей осуществлялось под фарисейским лозунгом борьбы с голодом. Работу по оказанию помощи голодающим начала церковь. С благословления патриарха Тихона был создан специальный комитет, в помощь голодающим жертвовались ценности. Духовенство и миряне собирали большие денежные суммы, продукты, вещи, брали на воспитание сирот. Однако постепенно инициативы церкви все более отвергались. 27 декабря 1921 года был издан декрет ВЦИК «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях». В нём критиковались «наблюдающиеся за последнее время ликвидации имущества органами местной власти путём не организованной продажи или передачи группам верующих» ^[29]. 2 января 1922 года на заседании ВЦИК было принято постановление «О ликвидации церковного имущества» и вышел декрет об изъятии музейного имущества. 16(23) февраля 1922 года ВЦИК издал декрет «О порядке изъятия церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих» ^[30]. Причем в ходе обсуждения декрета из проекта исчез пункт о возможности замены в исключительных случаях ценностей на равное по весу количество золота или серебра в других изделиях или слитках. Декрет исключил возможность участия духовенства в процессе изъятия. Предусматривалось лишь обязательное привлечение групп верующих, в пользовании которых находились церковные драгоценности ^[31]. Начатое в феврале 1922 года массовое изъятие церковных ценностей изначально выглядело как насильственное изъятие, демонстративное ограбление. В переплав пошли священные предметы, ризы с особо чтимых икон. В Тамбове, например, сняли ризу с иконы Тамбовской Божией матери и при помощи “обновленцев” – серебро с раки св. Питирима ^[32]. Ситуация в отношениях государства и церкви резко усугублялась кощунственным поведением в храмах членов комиссий по изъятию ценностей. Варварское обращение с православными святынями оскорбляло и без того ущемленные религиозные чувства прихожан. Не помогли исправить ситуацию и телеграммы в губкомы и губисполкомы Председателя ВЦИК М.И. Калинина.

Это не могло не вызвать противодействия со стороны духовенства и верующих. Во многих местах произошли вооруженные столкновения с отрядами ЧОН и ГПУ. Приходские советы выносили решения против изъятия ценностей, миряне образовывали дружины для охраны храмов. В результате проведённая карательными методами кампания по изъятию церковных ценностей 1922 года не достигла целей по сбору необходимых средств. Церкви был нанесён сильнейший удар, но она сумела сохранить свои организационные структуры. В тоже время согласимся с Н.А. Кривовой: «Было создано условие построения агрессивно настроенного к церкви государства, что стало возможно только при пассивном участии народа и его религиозном равнодушии, ставшим социальной базой политики «воинствующего атеизма». Власти добились основного – на глазах у населения громили соборы, судили духовенство, загоняли церковь в подполье, а большинство молчало» ^[33].

Именно в ходе кампании по изъятию церковных ценностей VI отделение Секретного Отдела ГПУ стало регулярно готовить рассылаемые на места информационные сводки о сопротивлении антирелигиозным действиям властей. В марте – мае 1922 года в этих сводках сообщалось о репрессиях в отношении духовенства практически во всех регионах страны. Однако ценность их как источника знаний для тогдашнего политического руководства о реальных настроениях населения следует оценить низко, так как многие сообщения не точны, приблизительны. Тон изложения изначально тенденциозен: главная задача сводок заключалась в отрицательной оценке стремления священнослужителей противостоять государственному разграблению храмов.

С одной стороны, в сводках можно встретить сведения о самых разных поступках представителей власти, духовенства и верующих. С другой стороны, прослеживается определенная общая закономерность хода событий: острое неприятие верующими изъятий приводила к силовым мерам органов власти, государственное насилие заставляло верующих и духовенство действовать более конформистски.

В Тамбовской губернии параллельно с изъятием ценностей из церквей по инициативе губкома РКП(б) производилась тайная работа, направленная на раскол местного духовенства. Секретарь губкома партии в апреле 1922 года сообщал, что “вероятно, мы первые в республике предугадали тактику ЦК о расколе духовной иерархии” ^[34].

На самом деле именно неудачи в начале кампании по изъятию церковных ценностей подтолкнули не только многие местные партийные и государственные органы, но и центральную власть к шагам, направленным на раскол духовенства. 3 апреля 1922 года ГПУ при НКВД РСФСР разослало полномочным представителям и губернским отделам ГПУ шифротелеграмму, где указывалось: «Газетная кампания по поводу изъятия ценностей ведётся неправильно. Она направлена против духовенства вообще. Эта сатира бьёт по низшему духовенству и сплачивает духовенство в одно целое. Политическая задача данного момента совсем не та, а противоположная. Нужно расколоть попов или вернее углубить и настроить существующий раскол… Политическая задача состоит в том, чтобы изолировать верхи церкви, скомпрометировать их на конкретнейший вопрос помощи голодающим и показать им суровую руку рабочего государства…» ^[35].

Именно так начал осуществляться курс на разрушение Русской Православной Церкви изнутри – организацию её раскола, столкновения соперничающих группировок. Делалось это из-за тактических побуждений. Ведь обновленческое крыло Церкви рассматривалось лишь как меньшее зло на данном этапе антирелигиозной борьбы. Уже в марте 1922 года Л.Д. Троцкий в этой связи писал в секретной записке в Политбюро ЦК РКП(б) об обновленцах как опаснейшем враге завтрашнего дня: «Если бы медленно определяющееся буржуазно-соглашательское сменовеховское крыло церкви развилось и укрепилось, то она стала бы для социалистической революции гораздо опаснее церкви в её нынешнем виде. Ибо, принимая покровительственную «советскую» окраску «передовое» духовенство открывает себе тем самым возможность проникновения в те передовые слои трудящихся, которые составляют или должны составлять нашу опору». Пока же, во время кампании по изъятию церковных ценностей, Л.Д. Троцкий считал очень полезным использование обновленцев для критики консервативной части священнослужителей: «…Мы должны сменовеховским попам дать возможность открыто высказываться в определённом духе, нет более бешеного ругателя, как оппозиционный поп» ^[36].

Сложность осуществления политики раскола церкви привела к созданию при ЦК РКП(б) единой комиссии по всем церковным и антицерковным делам. Она заменила сразу несколько комиссий, создававшихся ранее при центральных партийных и советских органах. На первом своём заседании данный орган получил официальное название: Комиссия по проведению отделения Церкви от Государства (КОМОТЦЕРГОР), но в исторической науке за ней закрепилось другое название – Антирелигиозная комиссия при ЦК РКП(б). Именно она была призвана сосредоточить в своих руках политический контроль над антирелигиозной деятельностью государства. В состав комиссии входили представители комсомола.

Декретом ВЦИК от 12 июля ^[37] и постановлением ВЦИК и СНК РСФСР от 3 августа 1922 года ^[38] вводилась обязательная регистрация любых «обществ, союзов и объединений» (включая религиозные общины) в Народном Комиссариате Внутренних Дел и его местных органах, которым теперь принадлежало право разрешать или запрещать существование таких общин. В соответствие с инструкцией ВЦИК от 10 августа 1922 года при регистрации обязательным было предоставление полных сведений о каждом из членов общины. Предусматривался отказ от регистрации, «если утверждаемое Общество или Союз по своим целям или методам деятельности противоречат Конституции РСФСР и её законам» ^[39].

Впрочем, в то время, когда руководство коммунистической партии и советского государства озаботилось проблемами раскола Православной церкви, классовый подход в комсомоле исключал возможность дифференцированного подхода к духовенству, все духовное сословие рассматривалось в качестве враждебной антинародной силы. Как пелось в комсомольской частушке: «Что раввины, что попы / Стало одинаково» ^[40].

В государственных органах также была заметна тенденция к усилению антирелигиозной деятельности «на всех фронтах». 30 марта 1922 года ГПУ был издан циркуляр, где во избежание волнений среди русского населения, увидевшего в изъятии церковных ценностей репрессии лишь против Русской Православной Церкви, предлагалось «повести усиленную агиткампанию путём печатания [не] только против духовенства православной церкви, но и против служителей других культов, противившихся изъятию ценностей». При осуществлении репрессивных мер циркуляр рекомендовал действовать вне зависимости от конфессиональной принадлежности служителей культа, «одинаково карая их всех» ^[41].

В местах массового проживания евреев прокатилась волна закрытия синагог. Среди еврейской молодежи проводились кампании против религиозных праздников, против субботнего отдыха, против соблюдения правил кошерной пищи, против выпечки мацы на Пасху. Главную роль в антирелигиозной борьбе среди еврейского населения играли евкомы и евсекции. Одна из активистов антирелигиозного движения Эстер Фрумкина провозглашала: «Ради самих евреев мы должны одинаково обращаться с духовенством – еврейским и не еврейским. Опасность состоит в том, что массы могут подумать, что иудаизм исключён из числа объектов антирелигиозной пропаганды. Вот почему коммунисты-евреи должны быть более жесткими к раввинам, чем коммунисты-неевреи к священникам» ^[42].

Впервые были предприняты серьёзные шаги, направленные на борьбу с «контрреволюцией, прикрывающейся флагом сектантства». После кампании по изъятию церковных ценностей, нанесшей главный удар по православным священникам – ортодоксам, у большевистского руководства возникли серьёзные опасения насчёт сектантов, способных аккумулировать значительнее число сторонников из верующих, отвернувшихся от ортодоксального православия. В циркуляре ЦК РКП(б) «О постановке антирелигиозной пропаганды» 4 февраля 1922 года прямо указывалось на сектантскую опасность: «…Можно ожидать уклона в сторону рационализации мистического, доселе религиозного миросозерцания и использование этого сдвига буржуазными элементами. Необходимо разъяснять, что этот уклон к религиозному рационализму (в протестанско-евангельскую сторону) представляет собой опасность нового духовного закабаления масс» ^[43]

Во исполнение декретов ВЦИК и СНК РСФСР от 3 августа 1922 года и инструкции ВЦИК от 10 августа 1922 года была проведена проверка регистрации обществ, союзов и объединений, не преследующих целей извлечения прибыли. В результате проверки к 1 января 1923 года все «незарегистрированные» общины должны были быть распущены. Органы ГПУ с помощью различных уловок сделали для сектантских общин невозможным выполнение требований, указанных в документах, а потом организовали ликвидацию всех незарегистрированных общин. В результате во многих местах, в частности, в Сибири, легальная деятельность евангельских конфессий была прекращена ^[44].

Значительно менее эффективно осуществлялась борьба с исламом. Совокупность религиозных, этических и правовых норм, провозглашаемых шариатом, сделала мусульманскую религиозную жизнь неразрывной с общественной. Как писал М. Султан-Галиев: «В этой религии больше, чем в какой то ни было другой, имеется наличие гражданско-политических элементов, тогда как в других религиях преобладают чисто духовно-этические мотивы. Шариат, или мусульманское право, представляет собой кодекс законов и правовых норм, регулирующих все стороны земной жизни мусульманина»^[45]. Мусульманское духовенство выполняло функции жрецов, преподавателей, администраторов, судей, даже врачей. Осознавая специфику ислама и необходимость широкой социальной опоры, большевистская власть заняла по отношению к исламу более гибкую позицию. Это не могло не повлиять на курс комсомола, который также применял среди мусульманской молодёжи более толерантные формы борьбы с религией.

В комсомольских документах расхожими стали обвинительные заключения типа “якшался со священнослужителями” или “имел связь с религиозниками”. Ветеран коммунистического молодежного движения О. С. Павлова вспоминала: “На собрании ячейки Тамбовского строительного техникума, куда подала заявление о приеме в комсомол, меня спросили: “Веришь в Бога?” Я тут же выпалила: “Ни в Бога, ни в черта не верю!” и расплакалась. А какой-то дотошный парень продолжал: “А давно ли к попу бегала?” – “Учиться хотела – вот и бегала...” Я ведь занималась у жены священника, она когда-то была учительницей в церковной школе. Особых знаний, конечно, учеба не дала, но читать-писать научилась”^[46]. В данном случае “контрреволюционный контакт” оказался почти безнаказанным. Как говорила Ольга Степановна, “испугом отделалась”. И это было действительно так, хоть условно, но в комсомол ее приняли.

Надо сказать, что вопреки официальной политике ЦК комсомола на местах нередко принимали в коммунистический союз молодёжи и выходцев из семей священнослужителей. Инструктор ЦК комсомола А. Леневский, побывавший в Чувашии, отмечал в связи с этим, что в комсомол шла молодёжь из всех слоёв, в том числе и «поповичи». «Заклейменные поповским происхождением», всеми силами работая в союзе, они старались доказать свою полезность. Из комсомольцев-поповичей большой процент выходил в активисты ^[47]. Неприязнь к религии, которая чуть было не привела к крушению их жизненных планов, многие из них сохранили на всю жизнь. В личной беседе уже на склоне лет та же О.С. Павлова с восторгом вспоминала свое участие в антирелигиозной работе в юности, отметив, что и в 1980-е годы, живя за 200 метров от церкви, в ней ни разу не была.

Но вспомним и про тех, чью жизнь комсомол сломал из-за социального происхождения. Показательна в этой связи судьба Раисы Степановны Поповой (Игнатовой), которая вступила в комсомол в 1919 году в селе Зеленец Вологодской губернии. Закончила училище, поработала учительницей. Поступила в Сывтывкаре а Педагогический иститут народного образования Коми. Но после второго курса началась «чистка», стали исключать детей «лишенцев» и кулаков. Хотя все экзамены были сданы Раисой на «хорошо», учиться осенью 1924 года её не допустили. Выяснилось, что её отец был священнослужителем. Воспоминания Р.С.Поповой об этом периоде жизни наполнены неутихаемой болью: «Что мне было делать? Отец был арестован, мать была с двумя малолетними детьми. На службу меня никуда не принимали. Я целый день бродила по городу, сама не понимала, куда и зачем иду. Мне казалось, что передо мной стена, через которую нужно пробиться, но нет сил. Что делать? – стоял передо мной неразрешимый вопрос. Ехать куда глаза глядят!»^[48]. К сожалению, таких искусственно созданных изгоев в советской России становилось всё больше.

Важную роль борьба с религией играла для комсомола в русле общей борьбы за установление своей монополии в молодёжном движении России. В частности, «враждебность» скаутов была обусловлена для комсомола и их верностью религиозным традициям. Утро скауты начинали молитвой: «Господи! Помоги мне быть сегодня лучше, чем я был вчера!». Вечером молитва скаутов звучала так: «Господи! Помоги мне быть завтра лучше, чем я был сегодня» ^[49].

Рассматривая на закрытом заседании 26 октября 1922 года вопрос о тактике по отношению к некоммунистическим организациям молодёжи, ЦК РКСМ особое внимание уделил союзам христианской молодежи. Среди намеченных мер, направленных на борьбу с ними: недопущение в ряды религиозных организаций лиц моложе 18 лет; запрещение священнослужителям различных религиозных культов занимать выборные должности; постоянная материальная изоляция (высокая стоимость помещения, переписки, запрет сборов и концертов и т.д.); возбуждение преследований в административном порядке за агитацию против армии, всевобуча, уплаты налогов; устройство диспутов и антирелигиозных кружков. Ключевая фраза в постановлении: “Объединений не допускать!”^[50].

Наиболее распространенными формами антирелигиозной деятельности комсомола в начале 1920-х годов были так называемые «комсомольское рождество» и «комсомольская пасха». Важное значение для становления данных форм работы имели проведённые осенью 1921 года Евсекцией при ЦК РКСМ антирелигиозные кампании. Они сопровождались массовыми митингами и демонстрациями. В январе 1922 года повсеместно рекомендовалось проводить обход по домам с красной звездой, «славя Советскую власть», устраивать “красные ёлки”. Основным лозунгом кампании было: “Смотр низложенных богов”. Комсомольцы должны были показать, что в празднестве нет никакой святости, что никакие боги не рождались и не умирали, что новому поколению не нужны ни боги, ни черти.

Мероприятия, связанные с «комсомольским рождеством», прошли и в районах компактного проживания нерусского населения. В частности, впервые антирелигиозная пропаганда среди немцев Поволжья была перенесена на улицу. В Покровске в вечер Рождества на площади между двумя церквями молодёжью под пение «Интернационала» был разожжён большой костер. Далее последовали речи членов РКСМ и РКП(б). «Праздничные» действия комсомольцев вынудили пастора провести богослужение быстрее, чем обычно ^[51].

В комсомольских ячейках Томской губернии именно к религиозным праздникам конца декабря – января ^[52] приурочили проведение общественных судов над религией, которой выносился однозначно обвинительный приговор, после чего происходило ее символическое сожжение. Практически повсеместно сжигали и «чучела попов». В некоторых местах на подобных судилищах присутствовало до 1500 человек ^[53].

Позже сам ЦК РКСМ признавал, что «комсомольское рождество» было подготовлено плохо. Литература вышла лишь накануне мероприятия. 27 января 1922 года ЦК РКСМ постановил провести «комсомольскую пасху» с большей подготовкой и привлечением Народного комиссариата просвещения ^[54]. Однако качественного перелома не произошло.

В Томской губернии добавились новые формы работы: диспут, выставка антирелигиозной литературы, постановка антирелигиозных пьес. Но внимание масс привлекали в первую очередь прежними способами: проводились «комсомольские богослужения», хождения ряженых, на балконе одного из клубов устроили похабную «пляску попов». В Кузнецке сожгли соломенную фигуру священнослужителя ^[55]. Между прочим, по результатам кампании Томский губком РКСМ заявлял, что религия «поколебана» ^[56]. Правда, от приведённых примеров-доказательств остаётся явно неоднозначный резонанс. Во всяком случае вряд ли даже атеист должен обрадоваться рассказу об отказе от веры старика, которому комсомолец якобы доказал, что «бога нет»: «Старик внимательно слушал. Потом встал и запустил поленом в икону» ^[57].

На рубеже 1922-1923 годов печать развернула кампанию против “примиренцев” в комсомоле. Так называли тех, кто хоть сам и не верил в Бога, но ко многим религиозным праздникам относился как к красивым традициям, которые не мешают коммунистическому строительству. Газета “Безбожник” давала поистине издевательскую отповедь приверженцам подобных взглядов, сравнивая следование традициям отцов и дедов с возвращением к обычаям первобытного общества, когда “предки жили в звериных норах и пещерах, питались человеческим мясом, прикрывали голое тело звериными шкурами, жили беспорядочными, стадными, групповыми семьями”^[58]. Комсомольцы призывались праздновать свои праздники, посвященные победам над классовыми врагами трудящихся и над силами природы. Ценность новых праздников видели в комсомоле в поклонении не святым, воспринимаемым молодежью как нечто мифическое, а людям, которые пострадали за строительство коммунизма, то есть за комсомольцев. Про один из главных новых праздников Е.М.Ярославский писал: “Не святители чтутся в этот день, не чудеса какие-нибудь случались в день 1 мая... В день 1 мая крестьянин и рабочий почувствует, что есть праздник, объединяющий все трудовое человечество без различия вер, без различия языка, только на основе союза труда и борьбы за освобождение этого труда” ^[59]. В тоже время комсомольцы обязывались не устраняться от религиозных праздников, а использовать их в интересах антирелигиозной пропаганды, демонстрируя, что “молодежь не верит богам земным и небесным и стаскивает их на землю, показывает их такими, каковы они без прикрас”^[60]. Авторитетный большевик И.И. Скворцов-Степанов призвал использовать для повышения интереса юношества в деле овладения материалистическим мировоззрением разнообразные эмоциональные формы организации этой деятельности ^[61].

Интенсивная подготовительная работа комсомольцев к рождественским мероприятиям способствовала хождению самых невероятных слухов. В частности, недели за две до «комсомольского рождества» по стране упорно распространились слухи, что комсомольцы будут врываться в церкви, вытаскивать иконы и кресты, сжигать их, избивать священнослужителей. Население боялось, что комсомольский праздник станет очередным крупным актом вандализма, как во время изъятия церковных ценностей. Определённое влияние на общественное настроение оказал упавший в Царицыне метеорит. Это растолковывали как божий знак, предостережение об опасности, которую вызвали прогневавшие Бога коммунисты. Было немало случаев, когда люди приходили в местные органы власти и просили предотвратить сожжения и демонстрации у церкви ^[62]. О накале страстей можно судить по реплике из толпы во время сожжения макета церкви в Омске: «…Говорили, что настоящие церкви будут громить»^[63].

Специально созданным во многих городах комиссиям по проведению антирелигиозных рождественских мероприятий пришлось приложить немало усилий для успокоения населения. В первую очередь использовали местную печать, пытавшуюся мобилизовать общественное мнение в пользу праздника.

В некоторых районах особые опасения возникли у представителей еврейской диаспоры, боявшихся, что столь массовые антирелигиозные мероприятия в дни православных праздников приведут к еврейским погромам. Во избежание антиеврейских выступлений коммунистически пропагандисты внушали, что антисемитские настроения провоцировала православная церковь. Мол, она способствовала формированию мнения, что евреи – христопродавцы, распяли Христа. Убеждало это далеко не всех. Некоторые рассуждали по принципу: «Нет дыма без огня». Определённую часть населения раздражало, что как в центральном, так и в губернских комитетах комсомола работало немало юношей и девушек – евреев по национальности. Именно их общественное мнение связывало с антиправославными инициативами.

Чтобы не возникло мнения, что «комсомольское рождество» – только противохристианский праздник, было решено направить его против всех религий. Курский губернский комитет РКСМ даже хвалился своим остроумием: на разговоры православного духовенства о том, что «не поносились другие религии», комсомольцы в «Курской правде» предложили совместно организовать карнавал против еврейского бога ^[64]. В Тамбове во время «комсомольского рождества» комсомольцы устроили антирелигиозные «богослужения», пародируя не только действия православных, но и католических, мусульманских, иудейских священнослужителей. Принародно были сожжены изображения святых и священнослужителей разных религий ^[65].

На рубеже 1922-1923 годов практически в каждом городе комсомольцы организовали антирелигиозные инсценировки и концерты, карнавальные шествия. Выпускались плакаты, листовки, статьи, посвященные празднованию. Во многих местах были прочитаны лекции.

В Устюжне Новгородской области целых два дня проходил диспут «Происхождение религии». С одной стороны выступали ответственные партработники, с другой – священнослужители ^[66]. Впрочем, вряд ли можно назвать диспутом мероприятие, где сторона, представлявшая власть, любой аргумент оппонента клеймила как контрреволюционную пропаганду.

Лекции также состояли в основном из ругательных слов. Вряд ли понятной большинству слушателей была и их «научно-популярная часть». В Нижнедевецком уезде Воронежской губернии, например, темой лекции было «Языческое происхождение рождества христова». Комсомольцы, правда, пытались сделать лекционный материал более доступным для восприятия. Лектор появился в «одеянии халдейского жреца», у церкви провели «пляски и фейерверк», «параллельно жертвоприношению языческую пляску» ^[67].

Газета “Комсомолец” 28 января 1923 года рассказывала о прошедшем в канун рождества карнавале в Курске: “...Тут целая небесная коллекция: разные боги всех времен и всех народов. Есть и бог “Капитал”. Рядом поп, царь и буржуй, а поодаль рабочий с молотом, крестьянин с сохой и красноармеец с винтовкой. Дальше лодка с комсомольцами, ряженые, волхвы и т.д. Подходим к монастырю с пением антирелигиозных песен. Много посторонней публики с удивлением смотрит на это шествие, а потом вылезли из монастыря и, не разобравшись в чем дело, начали креститься (подумали, что идет “живая церковь”). Шуму много, особенно удачной оказалась повозка, где сидели поп, царь и буржуй. Всю дорогу поп благословлял народ. Идем обратно. Наш поп стал на повозку служить молебен, а потом вышел на середину круга и начал всех крестить и благословлять. Подходим к монастырю. Образовали круг. Началось сжигание всех богов, а молодежь вокруг этого костра устроила пляски и танцы, прыгала через огонь и т.д.”. Мероприятие продолжалось в клубе, который украшал лозунг: “До 1922 года Мария рожала Иисуса, а в 1923 году – комсомоленка”. На плакате была изображена Мария, с ужасом рассматривающая новорожденного комсомольца, у которого в руке книга “Исторический материализм”, а на голове красноармейский шлем.

Ошеломлённые увиденным обыватели проявили вполне объяснимое любопытство. «Эффект громадный, - говорилось, например, в отчёте о шествии в г. Моршанске Тамбовской губернии, - так что в церкви не осталось почти никого за исключением старух» ^[68].

На самом деле проявленный интерес вряд ли был идентичен одобрению населением действий комсомольцев. Во всяком случае ругательства по отношению к организаторам рождественских шествий, уничтожение антирелигиозных плакатов были обычными явлениями. В некоторых регионах было зафиксировано резкое падение посещаемости школ и возрастание количества прогулов на производстве в период «комсомольского рождества»^[69].

Стоит согласиться с А.В. Баланцевым, сделавшим вывод, что от открытого выступления против комсомольцев население удержали ошеломление кощунственным поведением, смущение от собственного богоотступнического любопытства, память о недавних репрессиях и слухи о возможных погромах ^[70].

Надо признать, что и священнослужители способствовали предупреждению подобных конфликтов. Во многих местах, узнав о предстоящих комсомольских шествиях, церковные службы были перенесены или отменены именно из-за стремления избежать столкновений ^[71]. Комсомольцы же вели себя откровенно вызывающе, практически провокационно.

В Твери на заводе «Пролетарка» организаторы «комсомольского рождества» выбросили 1200 икон и сожгли их в присутствии 3000 зрителей. К сожжению была приурочена демонстрация детей рабочих завода. На Енакиевском руднике было сожжено 870 икон ^[72].

В листовке Тамбовского губкома комсомола “Подарок от комсомольского рождества для обывательского торжества” неизвестный самодеятельный автор не только радовался своим достижениям («К правде нашли мы дорогу, / Сброшен угарный дурман.»), но и фактически угрожал верующим («Прячься в глубокие дыры, / Тот, кто от жизни отстал…») ^[73].

В Богородске состоялся политический суд над религиозной молодёжью. В Гороховце устроили политсуд над игуменом, обвиняя его в злостной клевете на РКСМ и призыве к гражданской борьбе с безбожниками ^[74].

Обратите внимание: в то время как сами комсомольцы в борьбе с религией считали праведными обвинения как священнослужителей, так и верующих в контрреволюционном поведении только на основании их приверженности той или иной религии, даже элементарный призыв к защите религии воспринимался коммунистической молодежью как преступление.

Комсомольцы считали, что против верующих можно применять далеко не только силу пропаганды. Показательно что на многих комсомольских собраниях перед «комсомольским рождеством» всерьёз обсуждался вопрос: «Брать или не брать с собой оружие?»^[75]. Партийные и государственные органы запретили комсомольцам идти на антирелигиозные мероприятия вооружёнными. Однако для подстраховки усиливались наряды милиции, во многих местах в толпу были влиты сотрудники ГПУ.

Хотя комсомол и партийные органы смогли предотвратить какие-либо антикомсомольские выступления, сами рождественские антирелигиозные мероприятия в отличие от слухов наглядно продемонстрировали населению, что коммунистическая власть способна на самые радикальные поступки в отношении церкви и религии.

Местные комитеты комсомола, отчитываясь перед ЦК РКСМ о проведении «комсомольского рождества», как положительное явление отмечали, что мероприятие вызвало «злобу среди обывателей, стариков и остальных религиозных слоёв населения» ^[76], хвалились, что «наделали громадный шум среди обывательщины»^[77]. Негодование духовенства и «обывательской» общественности приравнивалось комсомольцами к трусости, боязни духовенства потерять паству ^[78]. Причины отсутствия открытых выступлений тоже были истолкованы слишком упрощённо: «Паства оказалась не настолько религиозной, чтобы устраивать волнения» ^[79]. В качестве особых достижений во время кампании назывался срыв богослужений ^[80].

Самонадеянно посчитав кампанию «комсомольского рождества» успешной, комсомол решил и далее проводить подобные мероприятия. На самом деле после «комсомольского рождества» начала 1923 года, во властные инстанции хлынул поток жалоб, особенно от крестьянства. Провальными для комсомола стали очередные выборы в советы. Масштабного снижения уровня религиозности масс в результате «штурмового натиска» на религию не произошло, а напряжённость во взаимоотношениях власти и населения благодаря антирелигиозной деятельности государства усиливалась. Комсомол являлся государственным механизмом, наиболее усиливающим эту напряжённость.