Self-Determination and Opposition as a Way of Life in a Modern World

Rozin Vadim Markovich Doctor of Philosophy Chief Scientific Associate, Institute of Philosophy of the Russian Academy of Sciences  109240, Russia, Moskovskaya oblast', g. Moscow, ul. Goncharnaya, 12 str.1, kab. 310 rozinvm@gmail.com Other publications by this author

Мои друзья прислали из Питера два письма с просьбой подписать и распространять дальше. Я подписал, не задумываясь. Вот эти тексты, чуть сокращенные.

«Мы публикуем Декларацию в защиту российской науки о культуре и искусстве, принятую на заседании Ученого совета Российского института истории искусств (Санкт-Петербург)<…>

1. Научные институты Министерства культуры Российской Федерации, так же как и научные подразделения многих федеральных учреждений, подведомственных ему, являются форпостами национальной культуры, способными противостоять утрате национального самосознания, деградации, агрессивному невежеству, тотальной депрофессионализации.

2. <…> Почему же именно сейчас, когда Министерство культуры на средства федерального бюджета отреставрировало наши здания и оснастило их по последнему слову техники, само дальнейшее существование институтов ставится под вопрос?

3. Двадцать лет практически все коммерческое образование существует благодаря кадрам, которые переманиваются из наших НИИ. Рыночные отношения не дали пока ни одного жизнеспособного научного центра в области культуры и искусства. Не создано ни одного искусствоведческого исследования, по своему масштабу и качеству хотя бы отдаленно приближающегося к работам наших институтов и кафедр художественных вузов. А если «рыночная» наука откровенно паразитирует на государственной, то уничтожать знаменитые и признанные во всем мире институты означает проявление преступной халатности, или хуже ‒ преступного умысла<…>

6. Мы просим Совет по культуре и искусстве при Президенте России, руководство Министерство культуры внятно разъяснить свою позицию в отношении исследовательского сообщества. Так или иначе, задушить институты (посулами больших зарплат для избранных или захватом недвижимости) ‒ все равно, что уничтожить грибницу культурно-интеллектуального могущества государства.

7. Средства, получаемые научными институтами из бюджета, ничтожны. На сумму, которую, к примеру, предполагается затратить на годичное обслуживание здания новой сцены Мариинского театра, специалисты всех федеральных исследовательских учреждений могут работать пять лет. На каждый вложенный рубль эффективность отдачи ученых, формирующих имидж страны и самосознание многонационального народа, на несколько порядков выше, чем в коммерческих сферах деятельности. Молодежь, несмотря на низкие зарплаты, готова отдавать свои силы фундаментальному развитию гуманитарной науки.

8. Мы настаиваем на восстановлении иерархии ценностей, принятой и существующей во всем цивилизованном мире, при которой высшим приоритетом государства и общества является профессионализм и образованность. Иначе на нас всегда будут смотреть как на слаборазвитую страну «третьего мира».

Принято 24.10.2012 на заседании Ученого совета,
посвященном 100-летию Института»

«Мы публикуем письмо, инициатива написания которого принадлежала трем членам нашей ИГ Ассоциации вузовских преподавателей<…>

17 ноября 2012 г. министр образования и науки Дмитрий Ливанов в интервью программе «Вести в субботу» на телеканале «Россия 1» сделал весьма оскорбительные для вузовских преподавателей страны заявления. Министр так объяснил причины невысокой средней заработной платы преподавателей ряда московских вузов, которая, по его словам, составляет 20-30 тыс. рублей: «Как это назвать? У меня есть несколько версий того, чем это может объясняться. Версия первая: это просто преподаватели невысокого уровня, готовые работать за эти деньги. Версия вторая: это преподаватели, которые подрабатывают в нескольких вузах, перебегая между ними. Версия третья: они просто перекладывают часть расходов по своему содержанию на студентов. И в том, и в другом, и в третьем случае такой вуз не может называться эффективно работающим»<…>

Мы, вузовские преподаватели, подписавшие это письмо, возмущены высказыванием министра, из которого следует что абсолютное большинство вузовских преподавателей не только Москвы, но и всей России являются «преподавателями невысокого уровня».

Мы, вузовские преподаватели, подписавшие это письмо, констатируем вопиющую некомпетентность министра, который явно оторвался от действительности, поскольку оперирует цифрами зарплат, совершенно не отражающими реального положения дел. В абсолютном большинстве вузов столицы средние зарплаты ассистентов, старших преподавателей и доцентов (имеющих степени кандидатов наук) ‒ не дотягивают даже до 18 тысяч рублей.

Мы, вузовские преподаватели, подписавшие это письмо, убеждены, что наше возмущение разделяет подавляющее большинство наших коллег по всей стране. Свое письмо мы адресуем им, рассчитывая на их поддержку и надеясь на то, что в ближайшем будущем мы составим сплоченное профессиональное сообщество, способное отстаивать свои права и бороться против унизительных условий труда, на которые обрекает нас нынешняя российская власть.

Мы не считаем нужным обращаться ни к президенту, ни к премьер-министру, ни к Российскому союзу ректоров, поскольку они сами несут ответственность за состояние дел в высшей школе. Именно они назначали и поддерживали Фурсенко и Ливанова, лоббировали постановление Правительства Российской Федерации от 5 августа 2008 г. № 583 «О введении новых систем оплаты труда работников федеральных бюджетных учреждений и федеральных государственных органов» и делали многое из того, что привело вузовскую систему к кризису.

Мы считаем недопустимым, чтобы и в дальнейшем судьбы нашего образования и наши судьбы находились в руках государственной и вузовской бюрократии, которая, проводя бесконечные «реформы сверху» преследует, прежде всего, свои личные интересы. Их некомпетентность, недееспособность и сребролюбие выявились слишком очевидно и лишили их нашего доверия. Мы не можем и дальше безучастно смотреть на «имитацию бурной деятельности», в результате которой реальное положение дел в вузах становится всё хуже и хуже, зато, как констатировалось на предвыборной встрече бывшего премьер-министра (а ныне президента) и Российского союза ректоров, совокупные доходы ректоров более чем в 15 раз превышают доходы профессорско-преподавательского состава, а рост административно-управленческого аппарата превзошел все допустимые рамки. Так, в некоторых вузах, как звучало на этом же совещании, количество проректоров достигло чуть ли не двадцати человек.

Мы уверены в том, что главными фигурами в высшей школе должны быть преподаватель и студент, а вся административная вертикаль (и периферия) должны работать на них, обслуживать их! Российские вузы и их работники вполне готовы к реализации принципов академической автономии и самоуправления

Мы хотим, чтобы «чудовищное административное неуважение» к нижестоящему, вообще характерное для всей российской бюрократической системы (и так ярко проявившееся сегодня в оскорбительных словах министра) – было изжито в вузах.

Мы, вузовские преподаватели, подписавшие это письмо, выражаем свое недоверие компетентности и человеческим качествам министра Ливанова

Мы призываем своих коллег к солидарности и к созданию объединений профессорско-преподавательского состава, которые будут добиваться:

- отмены постановления Правительства Российской Федерации от 5 августа2008 г. № 583 «О введении новых систем оплаты труда работников федеральных бюджетных учреждений и федеральных государственных органов», которое создало серьезные диспропорции в оплате труда работников образования, породило откровенную социальную несправедливость и создало неограниченные возможности для всевластия и произвола вузовской бюрократии;

- отказа от порочной практики объявления вузовских зарплат «коммерческой тайной» и создания прозрачной и справедливой системы начисления заработной платы (а также всех иных доходов и премий), не допускающей превышения совокупного дохода ректора (и любого другого вузовского начальника) более чем в три раза совокупного дохода представителей профессорско-преподавательского состава;<…>

- отказа от практики сокрытия источников формирования бюджета исследовательских и образовательных институтов от трудового коллектива и самовольного ими распоряжения руководством вузов;

- реальной выборности вузовских руководителей всех уровней, ликвидации назначения ректоров и создания системы эффективного публичного контроля за их действиями;

- радикального сокращения вузовского административного аппарата и создания системы эффективного публичного контроля за его действиями<…>

-отказа от планов бездумного массового сокращения преподавателей;

- защиты трудового права тех компетентных и честных преподавателей, которые испытывают притеснения со стороны администрации вузов.

Выражая свою озабоченность критическим состоянием системы высшего образования России, мы призываем преподавателей вузов к сплочению и самоорганизации. Будущее образования зависит от нас самих! Только умея защищать собственные права и достоинство, мы можем рассчитывать на то, что реформирование системы высшего образования будет проходить в интересах общества, в интересах честных и ответственно мыслящих граждан нашей страны!»

Подписав письма, я, однако, все же стал размышлять. По сути, авторы не только призывают педагогическое сообщество к самоопределению, но и обвиняют чиновников всех уровней в эгоизме, «некомпетентности, недееспособности, сребролюбии», а текущую российскую ситуацию рассматривают как «социальную несправедливость». В этом отношении они полностью смыкаются с комментатором «Эхо Москвы» Юлией Латыниной, которая в своих передачах «Код доступа» постоянно говорит о некомпетентности, корыстности и неэффективности нашей власти и управления.

Но интересно, что оппоненты во власти оправдывают свои реформы тоже некомпетентностью и неэффективностью, теперь уже российских школ, университетов, педагогов и учителей (Неэффективность они оценивают по каким-то странным параметрам, ничего общего не имеющими с содержанием образования). Оправдывают они свои действия и ссылками на мировой западный опыт.

Можно ли считать всех чиновников от образования корыстными лжецами или думать, что перед нами заговор с целью разрушить российское образование (среди педагогического сообщества наиболее распространенные выражения настоящих реформ ‒ «разгром» и «имитация»)? Думаю, все же нет. Многие из них искренне считают (часто, конечно, с подачи разработчиков Школы Высшей экономики, повернутой лицом на Запад), что только так можно повысить эффективность нашего образования, т.е. укрупняя, сокращая, подавляя.

Нет слов, наше образование в ряде школ и университетах выглядит предельно неэффективным. Например, как понять такой странный факт: заплатив за образование (первое или второе) иногда очень даже немалые деньги, многие студенты не учатся (пропускают занятия, приходят на зачеты или экзамены совершенно не подготовленные). Объяснить это просто «имитацией и фальсификацией», на мой взгляд, явно недостаточно. «Проявлением данного кризиса, ‒ замечают авторы доклада Центра стратегических исследований Сибирского федерального университета «Будущее высшей школы в России: экспертный взгляд», ‒ является принимающая массовый характер имитация и фальсификация образования: “студенты делают вид, что учатся, преподаватели делают вид, что учат”. Снижается качество образования, личный смысл образования редуцируется к получению диплома. Проводимые в настоящее время социологические исследования высшей школы в России обнаруживают большие масштабы списывания и плагиата при написании контрольных, курсовых и дипломных работ “покупки” зачетов и экзаменов и т.д., фактическое превращение очного дневного обучения в заочное вследствие трудоустройства большинства студентов.

Попытки “борьбы” с проявлениями кризиса в высшем образовании административными мерами без глубоких системных изменений (затрагивающих функции высшей школы в обществе, ее связи и взаимодействия с другими институтами, сверх-задачи ее деятельности, реальные позиции и установки студентов, преподавателей, исследователей, управленцев) приводят лишь к появлению дополнительного, надстроенного “слоя” фальсификации и имитации. Это имитация реформ, имитация управления развитием: “администраторы делают вид, что руководят модернизацией, преподаватели делают вид, что модернизируют исследовательский, образовательный процесс и т.д.» ^[1].

Я много раз спрашивал своих студентов, почему они не учатся или учатся еле-еле. Ответы самые разные: семья, работа, очень устают и прочее. Понял одно: образование для моих студентов ‒ лишь одна из областей жизнедеятельности человека, причем не самая главная, кроме того, они прекрасно понимают правила «социальной игры», когда педагог вынужден ставить студенту, даже, если он ничего не знает, удовлетворительную оценку.

Почему все же, на мой взгляд, неправильно говорить о неэффективности российского образования. Потому, что сначала нужно понять, с чем мы имеем дело. Как правило, все считают, что происходит деградация института образования: он разрушается, отсюда, и неэффективность и другие пороки. Однако исследования показывают другую картину. В организационных рамках традиционного института образования сегодня существуют три разных социальных институции: во-первых, традиционный институт, миссия которого формирование образованного человек и специалиста (кстати, в ряде регионах страны этот институт прекрасно работает), во-вторых, новый институт образования (назовем его «открытым, с ограниченной ответственностью»), предназначенный не столько готовить специалистов, сколько предоставлять образовательные услуги с целью получения дипломов и других социальных символов (в том числе образовательных симулякров), в-третьих, тоже новый институт (назовем его «дополнительным»), дающий второе или третье образование, сюда же относится «бизнес-образование» и целый ряд новых форм образования.

Кто-то может сказать, что открытое образование с ограниченной ответственностью ‒ это не образование, а безобразие. Ну, почему? В наше время по разным причинам (пенсионеры, безработные, домохозяйки, беженцы, больные, просто не желающие трудиться и пр.) постоянно растет число неработающих. В современной цивилизации многие миллионы неработающих и не меньше работающих не полный рабочий день или только эпизодически ‒ не простое недоразумение, не досадная недоработка хорошо выстроенного здания капитализма или социализма, а постоянно действующая закономерность, значение которой, судя по всему, будет возрастать. Общество готово идти на компромисс, обеспечивая терпимую, а иногда и вполне удовлетворительную по прежним меркам жизнь всех этих миллионов (а в перспективе, может быть, одного или двух миллиардов) в обмен на социальный мир.Подобная ситуация стала возможной и даже необходимой, с одной стороны, поскольку действуют либерально-демократическое право и ценности, с другой ‒ в силу эффективности современных технологий и производства (в будущем развитие робототехники сделает эту проблему еще более острой). Так вот для этой категории граждан (и не только для них) открытое образование и будет предоставлять нужные им образовательные услуги и практики. Например, в ряде стран образованная невеста с дипломом сегодня часто не менее востребованная вещь, чем специалист.

Но если в организационных рамках образования сосуществуют три разных социальных института, то можно ли, спрашивается, просто укрупнять и сокращать? Может быть, наоборот, нужно дифференцировать и создавать новые школы и университеты? Но вернемся к вопросу о социальном противостоянии. Здесь возможны две разные позиции. Первая, речь идет о вопиющей социальной несправедливости. Вторая, складывается новый тип социальности, в рамках которого основные участники социального процесса потеряли ориентиры и понимание того, что происходит, и, что они делают. Думаю, что имеет место и то и другое.

Российские элиты, имея определенное мироощущение, по сути, воспроизводящее мироощущение советской элиты (партии большевиков, политбюро, КГБ), будучи предельно эгоистическими (в новом понимании, позволяюшим присваивать народную собственность и распределять в свою пользу бюджет государства), способствовали тому, что российская экономика и хозяйство стали специализироваться на добыче сырья (нефть, газ, лес, металл), многие отрасли промышленности были свернуты, товары народного потребления импортируются из за рубежа, распределение средств, льгот и благ происходит в пользу властных элит. Для современного эгоизма характерно то, что его представители уверены, что они самые обычные люди, не эгоисты, а часто даже альтруисты, работающие на общее благо. Сотрудники международных корпораций, эксплуатирующих местное население, не сомневаются, что их корпорации, конечно же, для этого населения благо, поскольку дают работу и несут цивилизацию. Российские власти, попирающие права своих граждан и берущие взятки, считают, что только так и можно управлять нашим темным населением и жадным бизнесом, что все это на пользу обществу.

Здесь, правда, встает очень непростой теоретический вопрос, а можно ли говорить об эгоизме применительно к таким социальным образованиям как элита, власть, властное сообщество (например, в сфере образования)? Являются ли эти социальные образования субъектами, обладающими сознанием и целеполаганием? Можно ли, скажем, считать сообщество, сформированное Путиным и Медведевым и российскими обычаями, и предназначенное для реформирования образования, целостным и адекватным, если большинство его членов заявляют публично прямо противоположное своим реальным действиям, которые к тому же, как правило, имеют двойное дно?

Но даже, если российские элиты и властные сообщества сформированы как самостоятельные субъекты социального действия (что сомнительно), а нам очень хочется видеть источник наших проблем и бед в их эгоизме, все же стоит различать два разных уровня социального действия ‒ «личностный», относящийся к нашим собственным решениям, где мы можем в определенной степени контролировать свои действия и их результат, и «социальный», когда речь идет о действиях и отношениях, направленных на различные социальные образования типа социальные институты, власть, общество и пр. Дело в том, что такие социальные образования, образующие в целом то, что можно назвать «социальностью», хотя и включают в себя наши собственные действия и действия других людей, кстати, не совпадающих с нашими, они, тем не менее, являются естественными образованиями типа социальных форм жизни или социальных организмов. У таких форм жизни и социальных организмов свои процессы, траектории и циклы. Может быть, нам и хотелось бы заставить развиваться их в желательном для нас направлении (например, чтобы снижалась социальная несправедливость), однако, это от нас не зависит, наши силы не соизмеримы с силами и факторами, определяющими становление и развитие этих форм жизни и социальных организмов.

Если говорить о современном этапе, который проходит социальность, то стоит ввести такие понятия как «ведущий тип социальности» и «общие условия жизни». Для первого характерны определенные формы осознания действительности (формы «социальной концептуализации»), а именно либерально-демократические (право, гуманизм и т.д.), стремление с социальному миру (как утверждает Ю.Латынина, в настоящее время война экономически невыгодна), возможность государства перераспределять доходы (налоги, выплаты, льготы, преференции и пр.), заинтересованность многих социальных субъектов и организаций в подобном распределении (государственные институты, гуманитарные и правозащитные организации и т.п.), вменение общественности нужных ценностей и видения (СМИ, пиар, реклама).

Анализ показывает, что конфликты основных социальных субъектов в наше время разрешаются путем установления баланса и противодействия разных сил. Существенную роль здесь играют: эгоистические устремления социальных субъектов, расчеты своего рода «разумного эгоизма», культурные факторы, обсуждения и умонастроения в обществе, активность и пассионарность отдельных сообществ, предпочтения и поступки отдельной личности, наконец, изобретение новых социальных технологий (союзы, компромиссы, переговоры, реформы и прочее).

Изменяются и взаимоотношения между государством, обществом (а также сообществами), бизнесом и личностью в плане перераспределения социальных функций. Яркие примеры, благотворительность, некоммерческие общественные организации (НКО), волонтерское движение, фандрайзинг. Во всех этих случаях функции, которые раньше выполняло государство и его институты, берут на себя отдельные личности или сообщества, действующие исходя из собственных идеалов и представлений, а не институциональных или организационных требований.

В результате и устанавливается то, что я выше назвал «ведущим типом социальности». Сакраментальный вопрос, могут ли наши решения и действия влиять на него? Если считать, что российская социальность существенно обусловлена нашей трагической историей, эгоистическими властными элитами, формами концептуализации (от социалистических до феодальных и капиталистических), сложившейся сырьевой экономикой, западными влияниями и экспансией, огромной территорией и спектром культур от чуть ли не архаических до посткапиталистических, то наивно думать, что наши действия могут как-то влиять на текущие тренды российской социальности.

И все-таки они как-то влияют, ведь социальная жизнь была бы невозможна без наших решений и действий. Если бы в одночасье все люди на земле вымерли, то и социальная жизнь исчезла бы. Вот здесь время вспомнить о таких понятиях как общество и сообщества. Именно эти образования являются источниками и аккумуляторами социальной жизни и её развития, источниками её энергии. И вот почему. Общество и сообщество ‒ это одновременно форма жизни отдельного человека как личности, который в периоды социальных кризисов, определяет характер и направление социальности, и форма жизни (общение, коммуникация) всех людей, входящих в данное общество. Сообщество, вышедшее на Болотную, потому сообщество, что здесь отдельный человек влияет на остальных, а остальные на него; в результате (в идеале) меняется сознание каждого и образуется социальная целостность. В свою очередь, трансформация сознания определяет как новые решения человека, так и новый тренд социальности. Но все это в идеале, а реально, как известно, российской общество расколото, слабо, является предметом манипуляции со стороны государства и власти. Теперь, что такое общие условия жизни?

Это такие социальные структуры (законы, социальные институты, средства массовой коммуникации, социальные услуги и прочее), которые обеспечивают жизнедеятельность человека и общества безотносительно к разнообразию и взаимообусловленности отдельных форм социальной жизни. Например, в современном обществе, власть и обычные граждане (опять же по идее) могут существовать независимо друг от друга. Каждый выполняет свои роли, а связывают их лишь общие условия. А вот когда общие условия жизни не обеспечены или нарушены, например, как в случае российских реформ, то независимое сосуществование отдельных сообществ и форм социальной жизни становится невозможным. Один из выходов ‒ социальное противостояние, что мы и наблюдает сегодня.

В свою очередь, как мы видим, социальное противостояние влечет за собой два важных социальных процесса: становление профессиональных сообществ и самоопределение отдельной личности. Вот, скажем, я прочел письма и подписал их, и пишу статью, и продумываю свою жизненную стратегию. Остановлюсь на последней.

Я не сторонник китайской стратегии «не-действия», я за активное социальное действие. Но реалистическое, учитывающее особенности и тренды нашей современности (социальности). Не имеет смысла идти против социального потока, снесет как цунами. Но ведь можно идти «против ветра», поставив правильно косые паруса. Что это означает конкретно? Не стоит бороться против социальной несправедливости, которую все трактуют по-разному. Надо понять, как устроена социальность, особенности ведущего типа социальности и дальше действовать на их основе. Если, например, в ближайшей перспективе будет возрастать число неработающих или частично работающих людей, то для них должны быть созданы общие условия жизни, в том числе образовательные услуги. Если государство по-прежнему не снимает с себя миссии обеспечивать стандартную грамотность населения, а также готовить специалистов для основных систем жизнеобеспечения (хотя бы в целях безопасности и профессиональной эффективности), то оно не может собственными руками разрушать институт образования. Если компромисс и договоренность становятся чуть ли основными критериями социального согласия и мира, то в образовании и других гуманитарных областях (например, в СМИ, искусстве), нужно искать и вырабатывать новое понимание нравственности и новые ценности.

Невозможно переделать друг друга, например, перевоспитать нашу властную элиту (точно также вряд ли она сможет замкнуть наши идеалы и ценности только на потребление и заботу о себе). Но вполне можно и необходимо работать на общие условия жизни, а также становление более консолидированного и энергичного российского общества. За приемлемые общие условие нужно бороться, и здесь социальное противостояние и самоопределение вполне оправданы.

Да, мы не можем существенно повлиять на социальность и её тренды, но можем готовить условия для подобных изменений в будущем. Например, в советские времена не все слепо шли за партией. Многие работали на будущее, демонстрируя, в том числе своей жизнью, возможность других социальных и человеческих отношений. Пусть мы не получили, на что рассчитывали, но явно повлияли на основной тренд социальности, характерный для конца прошлого века.

При этом меня нельзя понимать так, что я призываю подчинить свою жизнь только социальным целям. Личность и социум в определенном отношении соизмеримы. Поэтому гармоничная жизнь, на мой взгляд, предполагает баланс нормальной индивидуальной жизни с нашим социальным бытием. При нарушении общих условий жизни и том развитии социальности, которое сегодня имеет место, этот баланс нарушается, и личности приходится выстраивать более сложное поведение. Именно такой момент мы и переживаем и социальное противостояние об этом свидетельствует.

Остановлюсь еще на полемике, которую со мной ведет Вадим Беляев. Квалифицируя мою позицию как либеральную, но не совсем последовательную, он пишет следующее.

«Попытаюсь теперь выразить в целом, те противоречивые чувства, которые вызвала у меня позиция автора (далее Р.) Во-первых, это касается отношения Р. к социологической стороне проблематики. В общем смысле вызовом для Р. является современная российская действительность, которая маргинализирует, расщепляет, наполняет фантазийным сознанием, криминализирует и манипулирует. Но это вызов не только для Р. Это вызов для многих. И отвечают на этот вызов по-разному. Все ответы, наверное, можно условно разделить на два потока: поток внешних преобразований и поток внутренних преобразований. Поток внешних преобразований дает концепции социально-политического переустройства России, направляющие жизнь в конструктивное русло. Поток внутренних преобразований – это все то множество эзотерических путей, которые предлагают личности способ конструктивно выйти из ситуации. Но не все из них связаны с либеральной доктриной. А именно такая связь является особенностью позиции Р. Он в целом поддерживает принципы либерализма, но одновременно его либерализм оказывается чисто эзотерическим. В этом смысле к характеристикам его позиции: «посюсторонняя эзотерика» и «плюралистическая эзотерика» – можно добавить словосочетание «либеральная эзотерика». В определенном смысле это понятно и даже вытекает из самой сути философии либерализма. Либерализм, как никакая другая из социальных доктрин, за исключением анархизма, смотрит с подозрением на государство со всеми его институтами. Либеральное общество описывается в идеале как «общественный договор», а государство как «ночной сторож», не мешающий самодеятельной жизни гражданского общества. Но реальная история либерализма показывает, что слишком большие надежды на самоорганизацию рыночного существования приводят к катастрофическим последствиям. Из самых крупных можно назвать две: Великую депрессию конца 20-х – начала 30-х гг. ХХ века и современный финансовый кризис, который по своим масштабам сравнивают с Великой депрессией. В обоих случаях государству пришлось сильно вмешиваться в рыночную экономику, чтобы избежать краха. Поскольку Р. в своем анализе деструктивной множественной личности акцентирует социальное неблагополучие как один из факторов ее появления, то его позиция по ту сторону социологической размерности выглядит довольно противоречиво. Эзотерические традиции в классическом варианте действительно стоят по ту сторону объемлющей их социальности. Но они и создавались как способ выхода из нее. Позиция Р. не похожа на этот вариант. Его позиция напоминает кантовскую позицию в “Критике практического разума”. Она рассматривает человека в этическом пространстве. Действия индивида интерпретируются только как проявление его внутренней свободы. Р. критикует философию зависимости личности от социального контекста и призывает рассматривать личность как автономную, призывает личность быть автономной. В этом отношении позиция Р. очень напоминает личностно ориентированный подход в психотерапии, где основным принципом является требование к личности принимать на себя полную ответственность за свои поступки и рассматривать себя как полностью свободную. В связи с этим возникает вопрос. Проект Р. – это психотерапевтический проект или что-то другое? Если это чисто психотерапевтический проект, то он действительно лечит не социум, а личность в социуме. Но при чтении книги Р. часто возникает чувство, что речь идет не только о вызове, идущем от социальности, но и о новом социальном проекте.

Теперь об уже упоминавшемся мной чувстве формальности решения. Я говорил, что кантовский категорический императив критиковали как формалистический, не дающий конкретного пути, а только призывающий к идеалу. Такое же чувство возникает у меня от проекта Р. Он тоже производит впечатление призыва к определенному идеалу, без указания конкретного пути. Но в этом месте и возникает сакраментальный вопрос: а кто и как будет вести по этому пути? Этот вопрос имеет принципиальное значение. Мало создать идеал, нужно найти способ движения к нему. Разве мало было создано идеалов на протяжении всей истории человечества, начиная с древности? И не только социальных идеалов, которые оказывались социальными утопиями, но и эзотерических в широком смысле идеалов. Идеалов, которые подразумевают изменения внутри человека, а не вне его. Чуть ли не все философии давали такие идеалы. По крайней мере, такие идеалы входили в качестве составной части во все философии. Если верить Марксу, то именно с его философии начался радикальный поворот от стратегии на изменение личности к стратегии на изменение общества. Почему эти философии не совершили внутренний переворот внутри человечества раз и навсегда? Почему тысячелетние старания мировых религий, которые в сущности были направлены на изменения внутри человека, а не вне его (недаром же Маркс сравнивал религию с опиумом) не увенчались успехом? Во всяком случае, тем успехом, который удовлетворил бы Р.? Он, к сожалению, не ставит такой вопрос как отдельный и принципиально важный. А именно это и следовало бы сделать с моей точки зрения. В качестве одного из эпизодов Р. в своей книге рассматривает пример своего друга, который занимался духовными поисками. Он переходил от одного пути к другому, достигая каких-то результатов, но, не удовлетворяясь ни одними из них, ни какой из путей не выбрал в качестве окончательного. Р. описывает этот случай как отрицательный пример. Но именно в этом примере можно видеть проблематизацию «как» при движении к идеалу. Друг Р. не хотел идти до конца по тем путям, по которым пробовал идти, или не умел идти до конца? Если не умел, если шел на свой страх и риск, пользуясь при этом только литературой, то вполне понятен и предсказуем результат, который получился. Велико значение технологии. Велико значение учителя и сообщества, владеющего технологией и тянущего за собой. В конце концов, если идеал Р. очень близок к либеральному идеалу вообще и кантовскому идеалу в частности, то почему этот идеал уже давно не реализовался? Ведь он был объявлен столетия назад. А в качестве идеала либерализма даже обеспечивался всеми технологиями либерального существования, которые были и есть. И все равно до сих пор не реализован. Неверное, потому что путь не так прост, как кажется. Наверное, потому, что прокламировать идеал – это одно, а реализовывать его – это другое. При реализации идеала может оказаться, что способ реализации, который казался вначале самым подходящим, действует в противоположном направлении. Сам идеал может оказаться утопией.

Кроме этого нужно сказать о том, какое значение при движении к идеалу имеет плюрализм идеалов. Я бы сказал, что в общем случае плюрализм затрудняет движение. К идеалу двигаться вообще не просто. Это становится еще более непростым, когда уменьшается количество людей идущих к тому же идеалу вместе с тобой. А уж совсем трудным это становится, когда идешь один. Представим себе, что у каждого человека в либеральном обществе на втором месте после общечеловеческих ценностей есть свой индивидуальный идеал. Своя дальняя перспектива. Своя религия. Своя философия. Какой внутренней силой должны обладать эти люди, чтобы в одиночку идти каждый по своему пути куда-то в бесконечность! Описанная ситуация воспринимается как противоречие в определении. А идеал воспринимается как способ коллективного движения в дальнюю перспективу. Здесь можно вспомнить Достоевского, который устами Ивана Карамазова говорил о стремлении человека найти не просто истину, а истину принимаемую всеми. Так вот либерализм, задающий плюрализм идеалов (после общечеловеческих ценностей), должен страдать постоянной болезнью девальвации этих идеалов. Р. очень драматично описывает российскую ситуацию девальвации коллективных ценностей вообще. Но что он предлагает противопоставить этому? Р. не предлагает вернуться к тоталитарному советскому прошлому, но тем не менее противопоставляет его единство коллективных ценностей их современному российскому гиперплюрализму и гиперинфляции. Но это не специфически российская болезнь. Это неизбежная внутренняя болезнь либерального общества вообще.

Словосочетание «домарксовская либеральная эзотерика», как мне кажется, достаточно точно передает внутреннее противоречие позиции Р. В критической части книги он говорит о деструктивных состояниях личности, которые либо порождены, либо усилены тем, что можно назвать структурами либеральной техногенной цивилизации. Этому Р. противопоставляет «внутренний путь». Самое интересное то, что, беря положительные примеры внутреннего пути, он обращается больше к долиберальным или внелиберальным культурам. Р. говорит о Сократе, Платоне, Августине, Сведенборге, Пушкине и др. Из этого надо сделать вывод, что эзотерические преобразования в человеке проходят между культур и между эпох, и к либерализму как таковому не имеют отношения. В отношения, так сказать, классической эзотерики это верно. В любой культуре, начиная с древности, существовали эзотерические традиции. В любой культуре можно найти эзотерические стороны этой культуры. Остается задать законный вопрос. Почему этих традиций и размерностей всегда не хватало? Не хватало в том смысле, что, несмотря на их существование, происходили социальные трансформации, революции, перевороты. Почему, в конце концов, началось победоносное шествие либерализма по всему миру? Почему домарксовского либерального идеала не хватило в этом смысле? Почему появился марксизм – не как отдельная философия, а как открытие социальной размерности человека? Зачем было открывать эту размерность, если эзотерические традиции старались проходить сквозь нее? Почему в определенном смысле совершилось и победоносное шествие марксизма по всему миру? Чего не хватало и продолжает не хватать? Что в этом смысле означает «домарксовская либеральная эзотерика» Р.? Это просто призыв к «внутреннему человеку» в контексте современной российской действительность, которая ситуативно оказалась либеральной? Если бы социальная ситуация оказалась другой, то была бы эзотерика, приспособленная к той ситуации? И опять в этом смысле непонятно, почему тогда Р. не предлагает конкретного эзотерического пути? Почему вместо этого он говорит о необходимости какого бы то ни было эзотерического пути? Надо делать вывод, что позиция Р. задана скорее по отрицанию от внешнего пути. Он говорит скорее о том, от чего надо уходить, чем о том, к чему надо идти. Если так, то вполне понятно. Тогда позицию Р. можно назвать следующим образом: «назад, к внутреннему человеку» ^[2].

Приношу читателю извинение за длинное цитирование, но в данном случае мне казалось, что Беляев говорит такие важные вещи, касающиеся многих из нас, и так точно, что пересказывать его мысли своими словами было бы неправильным. На мой взгляд, ситуация, в которой живут мыслящие россияне (но естественно не все), обрисована очень точно. По сути, Беляев сформулировал вызов, стоящий перед нами. И должен быть ответ на этот вызов. Попробую рассказать, как лично я отвечаю на этот вызов; за всех я не берусь говорить.

Ну да, я, вероятно, должен себя отнести к сторонникам либеральной доктрины, понимая её как систему принципов, утверждающих свободу личности, уважение прав других (в той мере, в какой право работает в нашей социальности; скажем процессы глобализации или мультикультурализма парализуют обычное право), признание инаковости других людей, мировоззрений и конфессий, признание необходимости соблюдать общие условия жизни (при том, что сегодня очень трудно понять, что они собой представляют), наконец, даже признание того, что при всем многообразии и несовпадении форм жизни все мы люди и живем в единой материальной и символической среде. Вот примерно такое мое понимание либерализма.

Но ведь я не только гражданин, но и философ, а миссия философии ‒ возобновлять бытиё в изменившихся условиях жизни. Возобновление же бытия предполагает позицию вненаходимости (М. Бахтин) и рефлексию (в том числе и вне социальности либерализма), предполагает критику той социальности, в которую, по выражению экзистенциалистов, мы оказались заброшены. В этом отношения я по мере своих сил и возможностей, пребывая в лагере либерализма, одновременно «парю» над ним, анализирую его природу и последствия техногенной цивилизации ‒ плоть от плоти либеральной социальности (здесь с Беляевым стоит согласиться). Кто-то может сказать, что нельзя себя вытащить из болота за волосы, т.е., будучи либералом, не получится мыслить не либерально. На что я отвечу так: можно и необходимо, а если ты этого не можешь, ты не философ. Другое дело, что способность быть в бытии и парить над ним связана не только с нашим внутренним гением, но и той средой, проблемами и людьми, с которыми мы идентифицируемся.

Теперь более сложный вопрос о пути и просто нашей жизни и, по сути, пути спасения, конечно, для кого это не пустые слова. Ну да, я не марксист и не считаю возможным переделывать социальную реальность и жизнь других людей, особенно против их желания. Но я и не эзотерик, хотя, как мне кажется, понимаю и сочувствую эзотерикам (но мало ли кому мы сочувствуем). Эзотерик, как я показываю в своих работах, верит в существование помимо обычного, плохо устроенного мира, мира подлинного, ставит своей целью обрести этот подлинный мир, причем любой ценой, прежде всего, ценой кардинальной переделки своей личности. Я же подобно Аристотелю считаю, что мир един, но что мы изо всех сил должны его улучшать, внося в жизнь разум и духовность. Необходимым условием такого улучшения является работа и в отношении себя. Другими словами, надо жить и работать так, чтобы происходили изменения в лучшую сторону и в нас самих и в мире.

Но я одновременно еще и ученый (культуролог, семиотик, персонолог). Как ученый я признаю сопротивление и своей персоны и социальности. Хорошо бы конечно привести и то и другое к желаемому нами состоянию, но ведь мы плохо понимаем нашу собственную природу и социальность, к тому же мы не демиурги. Кроме того, помимо наших усилий, направленных на изменение жизни, её пытаются изменить и переделать другие, причем совершенно по-другому, чем мы. Было бы наивно думать, во всяком случае, в ближайшей исторической перспективе, что можно согласовать наши усилия с реформаторской деятельностью других людей и организаций. Поэтому, когда Вадим Беляев спрашивает, почему это автор не указывает конкретные пути решения монблана социальных и индивидуальных проблем человечества, я скромно отвечаю ‒ это просто невозможно сделать, естественно, в том случае если мы отвечаем за свои действия. А если не отвечаем и беремся за решение таких задач, то не только не достигаем поставленных целей, но и усугубляем собственные проблемы и кризис цивилизации.

Так что, надо перейти в лагерь созерцателей, отказывающихся от какого-либо действия, поскольку мы никогда не можем точно предвидеть результаты нашей деятельности, а практически часто видим, что замышляется нами одно, а получается совершенно другое (хотели как лучше, а получилось как всегда, и, как правило, против наших убеждений)? Нет и нет. Я за активную социальную позицию, но реалистическую. Что это означает? Для меня следующее.

Во-первых, надо учитывать особенности той реальности, по отношению к которой мы действуем. В эту реальность, включающую и нашу личность и социальность, делает вклад наша деятельность. Именно потому, что люди активны, изобретают новое, мыслят, действуют, становится, развертывается и сменяется социальность и мы сами. Это положение не означает, что личность и социальность чисто искусственное, и то и другое и искусственное и естественное. Да, мы своей деятельностью поддерживаем или изменяем реальность, но культура постоянно превращает деятельность и ее продукты в социальную реальность, в особую вторую природу. На этот момент обращал внимание еще Г. Зиммель. «Нам, ‒ писал он, ‒ противостоят бесчисленные объективации духа, произведения искусства и социальные нормы, институты и познания, подобно управляемым по собственным законам царствам, притязающие на то, чтобы стать содержанием и нормой нашего индивидуального существования, которое в сущности не знает, что с ними делать, и часто воспринимает их как бремя и противостоящие ему силы» ^[2].

Поскольку человек делает вклад в социальность и собственную личность, нельзя не быть социально активным хотя бы с той целью, чтобы противостоять тенденциям, с которыми мы не согласны, но также и с целью улучшения жизни. Одно из следствий такого отношения ‒ необходимость самоопределения относительно добра и зла. С кем мы и против кого: с теми, кто старается помочь другим людям, работает на культуру, думает о последствиях своих действий в отношении других людей и т.п. или с теми, кто сознательно или бессознательно творит зло. Опять же понимаю, что определить в настоящее время, где добро, а где зло, очень трудно, если возможно вообще. Но проблематичность демаркации в этой области не избавляет нас от необходимости решать; все равно каждый из нас должен совершать выбор в пользу жизни и будущего или смерти.

Второе. Надо действовать, учитывая природу социальности и нашей персональности. Так и тянет по привычке сказать: «учитывая законы социальности и персональности», но это было неправильным. Дело в том, что, с одной стороны, мы не в состоянии промоделировать эту реальность, с другой ‒ она (социальность и персональность) вряд ли обладает законами наподобие природных. Социальность и персональность мы схватываем в схемах, позволяющих понять эту реальность и действовать, но не позволяющих рассчитывать и прогнозировать, что мы делаем с помощью моделей в естествознании. Сами схемы мы можем улучшать на основе исследований.

Поскольку социальность и персональность не поддаются точному моделированию, эффективность наших построений должна постоянно проверяться и корректироваться практикой. Последняя представляет собой не социальную инженерию и не ее психотехнический вариант (так в 20-х годах прошлого столетия считал Л.С.Выготский), а, с одной стороны, отслеживание результатов наших усилий и возвращение к обсуждению исходных целей, задач и способов их решения, с другой стороны, учет интересов всех тех, кого затрагивают наши действия. Надо смотреть, что замышлялось и что реально получается в результате нашей деятельности. Если не то, что планировалось, обсуждать почему, менять цели и деятельность. Надо обсуждать с заинтересованными лицами наши замыслы и способы их реализации, и не просто обсуждать, но и быть готовыми идти на компромиссы и изменения. Здесь нужно быть честными и решительными. В противном случае мы становимся социально деструктивными. За примерами здесь не надо ходить далеко.

Вот скажем, для К. Маркса под влиянием идей социалистов довольно рано стало очевидным, что интересы капиталиста и рабочего противоположны, что первый крадет у второго значительную часть его труда (отсюда как богатство одних, так и бедность других), что подобное положение дел обусловлено частной собственностью, что, наконец, разрешение всех проблем и восстановление попранной справедливости предполагает отмену частной собственности со всеми вытекающими из этого последствиями.

Как добросовестный ученый Маркс в начале 40-х годов старается доказать все эти положения; при этом он использует понятия самоотчуждения и отчуждения. Однако мы видим по «Экономическо-философским рукописям 1844 года», что доказать эти положения в философии отчуждения Марксу не удается. Тогда Маркс сосредоточивается на разработке положительного политэкономического учения. Реализуя естественно-научный подход, он изобретает метод «генетической реконструкции», получивший в советской философии название «восхождение от абстрактного к конкретному». Именно на этом пути Маркс и достигает успеха. Ему удалось проанализировать формирование рыночных отношений, денег, конкуренции, капиталов и прочее. Как мы знаем, эти схемы и знания в определенной степени не утратили своего значения до сих пор.

Но ведь Маркс хотел подтвердить этими исследованиями свои ранние ценностные установки: а именно, источник богатства капиталиста – кража им части труда рабочего, подобная кража стала возможным в силу частной собственности на средства производства, поскольку капиталистические отношения – несправедливые и антагонистические, частная собственность и капитализм должны быть преодолены. Каким способом? Путем экспроприации экспроприаторов, путем социалистической революции. Такой идеал социального действия разделял Маркс. Удалось ли ему это сделать? Маркс делает вид, что, да, он смог все это доказать.

На самом же деле, это не так.Доказать в «Капитале» кражу капиталистом части прибавочного продукта ему так и не удалось. Действительно, анализируя механизм образования прибавочной стоимости и структуру рабочего дня, Маркс как честный ученый (здесь перед ним надо снять шляпу) вынужден был признать, что и капиталист прав и рабочий. Вот это замечательный фрагмент.

«Мы видим, что если не считать весьма растяжимых границ рабочего дня, то природа товарного обмена сама не устанавливает никаких границ для рабочего дня, а следовательно и для прибавочного труда. Капиталист осуществляет свое право покупателя, когда стремится по возможности удлинить рабочий день и, если возможно, сделать два рабочих дня из одного. С другой стороны, специфическая природа продаваемого товара (труда рабочего. – В.Р.) обусловливает предел потребления его покупателем, и рабочий осуществляет свое право продавца, когда стремится ограничить рабочий день определенной нормальной величиной. Следовательно, здесь получается антиномия, право противопоставляется праву, причем они в равной мере санкционируются законом товарооборота. При столкновении двух равных прав решает сила» ^[3] (выделение мое. ‒ В.Р.)

Последняя фраза знаменательна! С одной стороны, она есть констатация реального развития событий в период первоначального накопления и дальше (борьбы за сокращение рабочего дня и приемлемые условия труда), с другой – известного убеждения Маркса, что борьба классов – движущая пружина социальной истории. Кстати, если обратиться к нашей стране, то сегодня на каждом шагу мы видим, как право противостоит праву и в ход пускается сила. Видя это, реформатор невольно впадает в уныние. И напрасно, сила только один из факторов этого сложного процесса.

Дальнейшая история капитализма показала, что хотя сила, действительно, важный фактор, наряду с ней есть и другие – общество, право, новые производственные и технологические возможности, позволяющие поднять уровень значительной части трудящихся, эволюция новоевропейской личности, пошедшей на компромисс и большую законность. Например, Маркс совершенно не учитывает вклад в производство самого производителя, ведь от его умения организовать производство, управлять им, выгодно продавать свою продукцию зависит буквально все. Не учитывает он и такой важный фактор как изменение социальных и производственных отношений, происходящие, в частности, и потому, что рабочий класс вел борьбу за свои права, что политэкономы, включая и самого Маркса, заслуги которого в этой области огромны, описали механизмы капиталистического производства, поэтому стало возможным управление экономикой. Не берет Маркс в расчет и капиталистическое общество, которое, естественно не без борьбы и колебаний, все же пошло на изменение своих взаимоотношений с работниками труда.

А как Маркс доказывает, что в период первоначального накопления имела место кража и экспроприация непосредственных производителей? На частном примере развития капитализма в Европе. При этом он как бы не замечает, что само общество пошло на эти несправедливые изменения, санкционировало их. Да, за счет мелких производителей, с повсеместным нарушением права и законов, но, тем не менее, западное общество шло на это само, а не под палкой какого-то чужого нехорошего дяди. И уж совсем наивно выглядит сконструированный Марксом в предпоследней главе «Капитала» механизм смены капиталистической формации. Здесь коммунистические уши выглядывают прямо из текста. Это никакое не доказательство, а априорная схема. Но как писал поэт: «ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». Российские марксисты приняли эту схему за всеобщий закон социальной истории и на этом основании брали власть, уничтожали буржуазию и кулаков, карали и воспитывали население.

Итак, с одной стороны, Маркс на основе естественно-научного и исторического подходов создает довольно эффективную социальную науку, схемы которой для определенных условий, как уже говорилось, работают до сих пор. С другой стороны, он так и не смог доказать на основе своих политэкономических изысканий априорные социалистические постулаты. Напротив, невольно показал, что они неверны. Здесь Маркс сделал вид, что он этого собственного опровержения не заметил. Напротив, представил в «Капитале» дело так, что ему все удалось показать. «Теперь экспроприации, ‒ пишет он, ‒ подлежит уже не работник, сам ведущий самостоятельное хозяйство, а капиталист, эксплуатирующий многих рабочих. Эта экспроприация совершается игрой имманентных законов самого капиталистического производства, путем централизации капиталов <…> Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» ^[4].

Другими словами, обнаружив в исследовании, что исходные постулаты не верны, Маркс не стал их пересматривать. Спрашивается почему? Не потому ли, что не считал нужным прислушиваться к мнению общества, встав только на сторону пролетариата. А также, не потому ли, что ощущал себя социальным инженером, который должен и может переделать жизнь людей.

Я же думаю, что социальная инженерия невозможна, а общество и другие, отличные от нас люди ‒ не пустой звук и не материал для преобразований. На общество можно оказать влияние, но только в том случае, если наши идеи и поступки оказываются в «зоне его ближайшего развития», так сказать отвечают на реальные вызовы и проблемы, волнующие общественность. Причем, если мы правильно мыслим и действуем, то отчасти мы эту зону и формируем, но, понятно, что не мы одни заняты этим делом ^[5].

Наконец, всякое действие конкретно, контекстуально и ситуативно. Например, сегодня российское общество расколото и пассивно, зато сильны всякие манипуляторы сознанием людей от власти и бизнеса. Не сложились нормальный рынок, право, парламент и другие либерально-демократические институты. Чиновники и власть всех уровней заняты тем, что изобретают схемы, позволяющие извлекать доход (так называемая «административная рента») из своих рабочих мест, должностей и статусов. В обществе эффективны насилие и цинизм. Не продолжаю, все это широко обсуждается в Интернете и некоторых СМИ. Спрашивается, о каком прямом социальном действии («конкретном пути решения социальных проблем», как пишет Беляев) можно говорить в такой ситуации? Да и возможно ли оно? Думаю, возможно, но применительно к российским обстоятельствам. Поясню.

Во-первых, я стараюсь действовать на своем месте, а не решать глобальные общероссийские или мировые проблемы. Мое место ‒ место философа, методолога, культуролога и педагога. Я размышляю, решаю проблемы, пишу статьи и книги, преподаю, обсуждаю современную жизнь со своими друзьями и студентами (в их число входит и Беляев). Я надеюсь, что моя деятельность и работа делает лучше и эффективнее и меня самого и тех, с кем я общаюсь.

Во-вторых, я думаю, что в настоящее время в России невозможно построить либерально-демократические институты и общество, и потому, что для этого не созрели условия, но также и потому, что, возможно, в России сложатся какие-то другие социальные институты и организмы, отличные от западных (в ходе их проектирования нужно осмыслить и западный и отечественный опыт). Поэтому свою задачу я понимаю, как осмысление и анализ условий, которые необходимо создавать, чтобы Россия продвигалась к лучшей жизни. При этом как философ я обсуждаю и сами критерии и понятия «лучшей жизни», «условий», «ответов на вызовы времени» и пр.

В-третьих, моя миссия как философа и методолога состоит также в анализе сознания и мифов россиян, в критике этих мифов, в разработке схем, позволяющих указать и ввести новую реальность. Кстати, этим же занимается и мой коллега по философскому цеху Вадим Беляев.

В-четвертых, в ситуации снижения культуры, нравственного одичания и агрессии, направленной против «слишком умных и культурных», я стараюсь поддержать всех «своих».

В-пятых, всерьез считаю работу в отношении самого себя (объективный анализ своего поведения, осмысление своих предпочтений и ценностей, противостояние тому в себе, с чем я не могу согласиться, продумывание смысла своей жизни и пути спасения) тем, что работает и на другие мои действия, делает их более эффективными.

Почему же перечисленные пункты моего самоопределения и жизнедеятельности нельзя считать достаточно ясным прочерчиванием пути и способов решения? Но конечно, моего личного пути и решения¸ а также, возможно, тех, кому он может приглянуться.

Да, я сторонник либеральной доктрины, но осмысленной и пропущенной через мою личность и российские условия. При этом, конечно, нужно понять, что в этом случае от либеральной доктрины останется. Если «ничего» или «рожки да ножки», то можно будет говорить еще об одном вызове времени ‒ необходимости обсуждения и выращивания новой социальной доктрины. Как показывает социальная история на решение таких задач часто уходит не одно столетие. А жить и действовать нужно постоянно. Поэтому, мне кажется, что необходимо двигаться одновременно в двух горизонтах ‒ работать на текущее время и ситуацию и на будущее.