Eurasian Economic Union: comparing the target and the actual models

Yanik Andrey Aleksandrovich PhD in Technical Science Leading Research Associate, Institute for Demographic Research of the Federal Center of Theoretical and Applied Sociology of the Russian Academy of Sciences 119333, Russia, g. Moscow, ul. Fotievoi, 6, korp.1, of. 1 cpi_2002_1@yahoo.co.uk Other publications by this author

Введение

Модель интеграции государств-членов Евразийского экономического союза (далее – ЕАЭС) и её фактическое состояние целесообразно рассматривать в широком контексте, поскольку проект ЕАЭС является одним из механизмов стимулирования реинтеграции постсоветского пространства и становления на Евразийском континенте одного из мощных полюсов современного многополярного мира.

Ключевым подходом к восстановлению на новой основе сущностного единства постсоветского пространства является идея разноуровневой и разноскоростной интеграции. Эта стратегия реализуется фактически с момента принятия в декабре 1991 г. Соглашения о создании Содружества Независимых Государств и Алма-Атинской декларации ^[1] и по сегодняшний день ^[2-6]. Помимо функционирования СНГ, как «широкой рамки» для сохранения и стимулирования многообразных связей независимых государств постсоветского пространства, развиваются два интеграционных процесса другого уровня: проект российско-белорусской политической интеграции - Сообщество (1996) ^[7] – Союз (1997) ^[8-9] – Союзное государство (1999) ^[10] и проект евразийской экономической интеграции (попытки середины 1990-х годов запустить в рамках СНГ механизмы экономической интеграции в виде экономического и таможенного союза не удались - ^[11-12] – ЕврАзЭС (2000) ^[13] – Единое экономическое пространство России, Белоруссии и Казахстана в рамках ЕврАзЭС (2012) ^[14] - ЕАЭС (2014) ^[15] со «страховочным механизмом» в виде проекта таможенного союза – Таможенный союз в рамках СНГ (1995) – Таможенный союз в рамках ЕврАзЭС (2007) ^[16] с единым Таможенным кодексом (2009) ^[17] – Таможенный союз в рамках ЕАЭС c новым Таможенным кодексом (2017) ^[18].

Базовые характеристики целевой модели ЕАЭС (с учетом роли этого проекта в широком контексте интеграционных процессов на евразийском континенте и продвижения к новому многополюсному мировому порядку) были сформулированы в программной статье Президента Российской Федерации В.В. Путина 2011 года ^[19]: тесная интеграция государств-членов на новой ценностной, политической и экономической основе; мощное наднациональное объединение – один из полюсов современного мира и «связка» между Европой и АТР; полноценный экономический союз; тесное взаимодействие с СНГ (ЕАЭС – мотор экономической интеграции для СНГ, СНГ – стимул для выхода ЕАЭС за пределы исключительно экономического сотрудничества); открытый к присоединению союз – интероперабельная платформа, построенная на универсальных принципах интеграции (с учетом опыта Европейского союза).

Представляется, что сравнение целевой (политико-правовой) и фактической (существующей) моделей ЕАЭС является одним из полезных аналитических подходов, поскольку позволяет исследователям не только определять текущее положение интеграционного проекта по отношению к поставленным целям, но также оценивать степень расхождения между замыслом и фактической реальностью. Полученный результат можно считать мерой эффективности (когда факт приближен к целевой модели) любой политики ^[20], в данном случае – интеграционной (см. рис.1).

Рисунок 1. Мера эффективности интеграционной политики

Анализ процессов евразийской интеграции неизбежно вынуждает обращаться к сравнениям с Европейским союзом. Это связано с тем, что ряд подходов к дизайну ЕАЭС был напрямую заимствован из практики ЕС, чтобы обеспечить функциональную совместимость евразийской интеграционной платформы с различными «стыковочными интерфейсами» потенциальных новых участников. В силу институционального сходства проектов ЕС и ЕАЭС, внимание к различиям, лежащим в основе соответствующих моделей, дает возможность делать заключения о пределах прочности интеграционных связей, оценивать устойчивость проектов перед различными внутренними и внешними вызовами. Учет позитивного и негативного опыта ЕС помогает также совершенствовать управление евразийским проектом, поскольку, помимо сформировавшихся теоретико-методологических подходов европейская интеграционная практика дает обширный прикладной инструментарий для мониторинга прохождения экономическим объединением различных стадий «зрелости».

Институционально-правовая модель ЕАЭС

Применительно к рассмотрению дизайна евразийской интеграции в институционально-правовых координатах работоспособным представляется подход, предлагающий различать два принципиально возможных пути реализации интеграционных проектов - коммунитарную (с наднациональными институтами, наднациональным правом и передачей части суверенитета) и конвенциональную (традиционную) модель ^[21].

Европейский союз основан на коммунитарной модели. Благодаря использованию таких механизмов как продвижение идей федерализма на политическом уровне, технократизм (менеджериализм) в управлении интеграционными процессами и углубление интеграции через право, Европейский союз обрел высокую степень устойчивости, которая сохраняется, несмотря на неизбежные внутренние противоречия и кризисы. Ценой этого успеха стало «приручение суверена» ^[22] – ограничение национальных суверенитетов. Широкое использование политико-правовых технологий для ускоренной генерации наднационального права привело к правовой интеграции стран-участниц, которая стала одной из ключевых «скреп» европейского интеграционного проекта.

Эксперты констатируют, что выбор коммунитарной модели обеспечивает более быструю и глубокую интеграцию с переходом интеграционного образования к государствоподобным формам (известный российский правовед В.Е. Чиркин определял модель Евросоюза как «региональное международно-государствоподобное несуверенное публично-правовое образование») ^[23]. Однако «техническая» необходимость ограничения национальных суверенитетов в пользу наднационального образования неоднозначно оценивается как гражданами ЕС ^[24-25], так и государствами.

Так, например, помимо Брексита, яркий пример - конфликт Польши с ЕС в связи с решением Европейского суда, который посчитал, что национальная реформа судебной системы противоречит принципам Евросоюза и ставит под угрозу независимость судей. В ответ на требование ЕС пересмотреть принципы польской судебной реформы, Конституционный трибунал Польши 7 октября 2021 г. постановил, что норма о превосходстве европейского права над национальным противоречит конституции страны ^[26].

Депутат Европарламента от Литвы В. Томашевский, комментируя конфликт Польши и ЕС также отметил, что решение польского КС лишь подтверждает тот факт, что «нигде в европейском праве не написано, что европейские законы выше конституции». Такое правовое мнение существует и в Литве: «Никто, вступая в ЕС, не отдавал своего полного суверенитета, это злоупотребление сегодняшних леволиберальных чиновников Евросоюза» ^[27].

Избранная и реализуемая государствами-членами ЕАЭС политико-правовая модель интеграции является конвенциональной, что выражается в следующих характеристиках: примат национальных государств; лидирующая роль национальных правительств, наличие у каждого государства ЕАЭС права вето на принимаемые решения; отсутствие санкций за невыполнение решений наднациональных органов ЕАЭС; крайне ограниченные возможности Суда ЕАЭС влиять на развитие интеграционного права и гармонизацию национального законодательства государств-членов ЕАЭС.

Сравнение преимуществ и недостатков коммунитарной и конвенциональной моделей применительно к перспективам евразийской интеграции остается постоянным предметом экспертных дискуссий ^[28]. Нередко исследователи оценивают конвенциональную модель не как иной концептуальный подход, а как менее развитую ступень интеграции. Например, В.С. Ковалев пишет «Евразийский экономический союз еще не вышел на тот этап развития, когда станет возможным увидеть постепенную трансформацию его функциональной составляющей в прообраз “интеграционного суверенитета”» ^[29].

Однако очевидно, что переход к коммунитарной модели интеграции на текущий момент не является «желаемым будущим» для государств-членов ЕАЭС. Об этом свидетельствуют как публичные заявления лидеров стран-участниц ^[30-31], так и конкретные правовые шаги, нацеленные на укрепление гарантий национального суверенитета от потенциальных угроз, исходящих от наднациональных органов.

Например, нынешний и.о. премьер-министра Армении Н.В. Пашинян в бытность свою депутатом Народного Собрания республики неоднократно заявлял, что «евразийская интеграция мешает суверенитету Армении» ^[32]. Президент Казахстана К.-Ж.К. Токаев настаивает, что «гармонизация и унификация законодательств стран-участниц Евразийского экономического союза должна отвечать принципу разумной достаточности и не должна ограничивать суверенные права национальных правительств и парламентов» ^[33].

Россия также создает для себя правовые гарантии от потенциальных угроз суверенитету. Так, еще в 1993 году Российская Федерация в рамках национальной правовой системы целенаправленно сформировала для себя законные основания быть субъектом интеграционных процессов, предусмотрев конституционную норму, согласно которой страна вправе «участвовать в межгосударственных объединениях и передавать им часть своих полномочий в соответствии с международными договорами, если это не влечет ограничения прав и свобод человека и гражданина и не противоречит основам конституционного строя Российской Федерации» (ст. 79). Однако в марте 2020 г. эта статья была дополнена положением, которое конституционно закрепляет право Российской Федерации не исполнять решения межгосударственных органов, принятые на основании положений международных договоров Российской Федерации «в их истолковании, противоречащем Конституции Российской Федерации» ^{[34, п. 12 ст. 1]}.

Форматы экономической интеграции

В зависимости от конкретных региональных особенностей интеграционных объединений, страны-участники выбирают различные форматы экономической интеграции, которые различаются по содержанию и «глубине». Для классификации стадий зрелости экономической интеграции широко используется классификация Б. Балашши: зона свободной торговли, таможенный союз, общий рынок, экономический союз и «полная экономическая интеграция» ^[35]. В рамках ОЭСР сложилась практика различать четыре формата ^[36-37], при этом, под общим рынком понимается таможенный союз, нормативная база которого дополнена положениями о либерализации движения региональных факторов производства, т.е. капитала и людей, а экономический союз - это общий рынок, «дополненный» положениями о гармонизации определенных экономических политик (см. табл. 1).

Таблица 1. Форматы региональной экономической интеграции

Источник: ОЭСР

В отличие от Евросоюза, сочетающего экономическую интеграцию с политической и правовой, ЕАЭС является международной организацией региональной экономической интеграции, функционирующей в формате экономического союза. Неотъемлемая часть ЕАЭС - Таможенный союз, в который входят все государства-члены. А такой «мягкий» интеграционный формат, как зона свободной торговли позволяет расширять число участников евразийской интеграции и экономическое влияние ЕАЭС даже за пределы Евразийского континента. Государства, участвующие в зоне свободной торговли ЕАЭС – Вьетнам (2015), Иран (временное, 2018), Сингапур (2019), Сербия (2021); государства-наблюдатели ЕАЭС – Молдова (2018), Узбекистан (2020), Куба (2020).

ЕАЭС строит собственные внешние отношения с другими интеграционными объединениями и различными государствами мира. Международные отношения ЕАЭС выстраиваются по трем плоскостям сотрудничества, пяти перспективным переговорным трекам и реализуются в четырех основных формах ^[38-39].

Плоскости сотрудничества предполагают:

- развитие уже существующих механизмов интеграции (меморандумы о взаимодействии, переговоры о заключении торговых соглашений);

- взаимодействие с третьими странами для выработки институциональных инструментов сотрудничества;

- информационные обмены по предоставлению актуальной информации.

Приоритетные переговорные треки сфокусированы на взаимодействии со странами, с которыми ЕАЭС предполагает в первоочередном порядке формирование зоны свободной торговли (ЗСТ): Египет, Индия, Индонезия, Иран, Монголия.

Формы отношений ЕАЭС с другими странами реализуются в виде: соглашений о зоне свободной торговли; непреференциальных торговых соглашений; меморандумов о сотрудничестве с третьими странами и международными организациями; взаимодействия с государствами-наблюдателями.

Наличие разноуровневых форматов экономической интеграции в рамках одного интеграционного объединения дает ЕАЭС необходимый инструментарий для решения стратегических задач, связанных с обеспечением интероперабельности евразийской интеграционной платформы, расширением числа участников с учетом разных скоростей и глубины «присоединения».

Результаты сравнения целевой модели и факта

В рамках научно-исследовательских работ по проекту «Мониторинг интеграционных процессов в ЕАЭС» было проведено сравнение основных характеристик целевой модели ЕАЭС и текущего состояния дел.

Общие итоги представлены в табл. 2.

Таблица 2. Целевая и фактическая модели ЕАЭС

Помимо влияния форс-мажорных обстоятельств 2020-2021 гг. (воздействие пандемии COVID-19, внутриполитические кризисы в ряде стран ЕАЭС, эпизоды вооруженных межгосударственных конфликтов) на скорости и глубине интеграционных процессов сказывается несовпадение декларируемых и реальных мотивов участия государств в интеграции.

В политических координатах к выбору евразийского вектора развития участников ЕАЭС подталкивали не только географическая близость, экономические связи и культурно-исторический опыт. Важным мотивом было самоопределение каждой страны в новой ситуации, стремление реализовать возможности в условиях нового мирового порядка и укрепить свои позиции на международной арене.

Однако доминирующим прагматическим мотивом интеграции была и остается экономическая выгода Армении, Беларуси, Казахстана и Кыргызстана от доступа на рынок Российской Федерации. Для Беларуси и Казахстана наиболее актуальными были вопросы обеспечения доступа своих производителей на российский рынок и привлечения дополнительных финансовых ресурсов в свои экономики. Для Армении и Кыргызстана важную роль играли потребности в решении собственных экономических проблем и новые возможности геополитического позиционирования. При этом Армения была вынуждена отказаться от своей давней цели заключения соглашения об ассоциации с Европейским союзом. Кыргызстан, который стремился, но оказался не готовым к ассоциации с ЕС на фоне серии внутренних политических кризисов, также дал согласие на членство в ЕАЭС.

В российском официальном дискурсе, связанном с обоснованием мотивов интеграции, проект ЕАЭС также рассматривается как ресурс динамичного экономического развития. Однако в рамках объединенного рынка экспорт России в государства-члены ЕАЭС и встречный импорт пока имеют довольно скромную долю, порядка 10%. Гораздо большее значение имеют объемы товарооборота в рамках различных зон свободной торговли. Тем не менее, анализ страновой структуры внешней торговли России за период 2014 г. – середина 2021 гг. показывает устойчивый тренд «поворота на Восток» - доля рынка ЕС в российском внешнеторговом обороте снижается, доли рынков ЕАЭС и АТЭС – растут (см. табл. 3).

Таблица 3. Страновая структура внешней торговли России, доля в % от общего объема товарооборота

Источник: ФТС России

Что касается доли России в финансировании бюджета ЕАЭС (определяется долей доходов от импортных пошлин), то она не падает ниже 85%. Формальное уравнивание России с другими странами-членами при принятии решений оборачивается для страны ростом транзакционных издержек. Это происходит на фоне того, что Евразийская экономическая комиссия не обладает функцией инициирования решений (в рамках конвенциональной модели эта прерогатива принадлежит органам государственной власти государств-членов) и не несет ответственности за их выполнение. В результате, формирование полноценного единого экономического пространства замедляется, а сроки его завершения перенесены с 2017 на 2024 год.

Риск нарушения симметрии выгод для государств-членов интеграционного проекта возник уже в момент заключения Договора о ЕАЭС, который сыграл роль временного компромисса. Как отмечают эксперты, «Россия, являющаяся мотором евразийской интеграции, по сути, изначально рассматривалась как донор» ^[48]. Эта ситуация маскировалась ожиданиями дальнейших выгод от роста объемов взаимной торговли в предыдущие годы и перспективами прогресса в торговле услугами (в январе 2015 года были либерализованы сорок три сектора услуг). Тем не менее, потенциал факторов нового экономического роста был довольно быстро исчерпан. В 2015-2019 гг. в ЕАЭС наблюдался регресс свободного перемещения товаров между странами-членами по сравнению с 2011-2013 годами. Не имея возможности использовать тарифы и квоты для получения конкурентных преимуществ, государства-члены ЕАЭС прибегли к широкомасштабному использованию санитарного и ветеринарного контроля, а также административных барьеров для продвижения своих индивидуальных политических и экономических интересов. В 2020 г. ситуацию дополнительно осложнили ограничения, связанные с пандемией covid-19. Наблюдатели заговорили о приближении политических пределов экономической интеграции в рамках проекта ЕАЭС ^[49].

Однако те же самые факторы ускорили развитие нового измерения модели евразийской интеграции. Еще в 2017 г. Российская Федерация инициировала масштабный проект «цифрового переформатирования» Евразийского экономического союза. Цифровая повестка ЕАЭС ^[50] стала первым примером масштабного пакетного соглашения, которое должно было не просто отодвинуть наступление внутреннего кризиса интеграционного проекта в будущее, но и реально ускорить развитие и повысить устойчивость союза. Еще одной попыткой стало соглашение 2020 г. о стратегических направлениях развития евразийской экономической интеграции ^[51]. Его основным содержанием стала идея дополнить механизмы интеграции (уже как политического проекта) новыми формами и сферами экономической интеграции, прежде всего, за счет расширения взаимодействия со странами-наблюдателями и странами-участниками зоны свободной торговли.

О политических пределах экономической интеграции

Устойчивость и выживаемость европейской интеграционной платформы обеспечивает то обстоятельство, что созданный в рамках ЕС новый правопорядок, субъектами которого являются не только страны-участницы, но также их правовые системы и сами граждане, позволяет выходить за пределы собственно экономической интеграции в плоскость интеграции политической ^[52].

В свою очередь право ЕАЭС сохраняет все черты традиционного международного права и опирается на международные договоры. Наднациональные органы ЕАЭС изначально лишены возможности создавать правовой порядок, отличный от имеющихся международных договоров, а их решения, формально обязательные для государств-членов, не имеют приоритета по отношению к национальным актам.

Отсутствие жесткой правовой рамки интеграции влияет на «предел прочности» проекта ЕАЭС, поскольку его главной скрепой и прагматической основой является экономическая выгодность для участников.

В будущем возможно наступление момента, когда сохранение и расширение выгод экономической интеграции потребует поиска нового компромисса (cost-benefits trade-off) между издержками в одной политике или секторе и выгодами в другой. Прежний баланс интересов государств-членов может выйти из точки равновесия. Такая ситуация означает, что экономическая интеграция на определенном этапе развития достигла своего политического предела ^[53].

Сюжет о политических пределах экономической интеграции представляется критически важным, хотя утрата равновесия не означает разрушения интеграционного проекта. Проблема в том, что дисбаланс может проявить себя неожиданно («черный лебедь») и поиск нового компромисса потребует очень быстрых решений, учитывающих огромное количество факторов. В случае неготовности к такому развитию событий, действия, предпринятые государствами в экстренной ситуации, могут оказаться стратегически неудачными, экономически невыгодными или политически спорными.

Опыт ЕС, который неоднократно переживал и переживает разнообразные кризисы (например, Европейский долговой кризис (2010), Миграционный кризис ЕС (2015), Энергетический кризис (2021) и др.) ^[54-55], показывает, что поиск нового устойчивого состояния для интеграционного проекта объективно сопровождается неизбежным «пробуждением к жизни» сил, стремящихся препятствовать дальнейшей интеграции ^[56-57].

Представляется, что интеграция, основанная только на экономических механизмах, содержит риски, снижающие ее устойчивость в ситуации кризиса. Считается, что если прежние условия интеграционного компромисса государств меняются в худшую сторону, либо происходит трансформация политических предпочтений участника интеграции, то лучшим компромиссом между затратами и выгодами для государства будет выход из объединения (см., например: ^[58]). Характерный пример – Брексит.

Однако потеря баланса (утрата равновесия) интеграционного проекта может быть вызвана, как ни парадоксально, именно успехом и скоростью экономической интеграции. Импульс к сотрудничеству максимален, когда выгоды от участия в проекте очевидны для всех, а транзакционные издержки малы. Наступление политического предела экономической интеграции означает, что получаемые от проекта выгоды перестают быть симметричными (одинаковыми, или подобными) для его участников ^[59]. Идея нарушения симметрии выгод обладает большим эвристическим потенциалом как для анализа фактической модели интеграции ЕАЭС, так и для поиска технологий сохранения устойчивости интеграционного проекта в случае наступления критических ситуаций.

В частности, этот подход помогает понять, что за порогом нарушения симметрии экономических выгод дальнейшее углубление политического сотрудничества возможно только на более широкой базе - на основе соглашений по гораздо более широкому кругу вопросов, или пакетных соглашений, которые призваны объединить разрозненные стратегии с тем, чтобы общие выгоды от участия в интеграции вновь превысили издержки каждого.

Пример ЕС свидетельствует, что политическая устойчивость может быть также достигнута при помощи специальной внутренней политики продвижения ценностей интеграции, которая делает преимущества интеграционного проекта очевидными для граждан стран-участниц, снижая тем самым неизбежные издержки интеграции для отдельных социальных групп, или секторов экономики. Использование пакетных соглашений в форме общих стратегий, программ или повесток (дорожных карт) дает возможность «сдвинуть вправо» по шкале времени наступление нового политического предела проекта (эта вероятность повышается в случае достаточной однородности и связности стран-участниц). Однако сами по себе пакетные соглашения также являются уязвимыми для политических рисков, а потому реализация этой технологии в качестве антикризисного инструмента требует качественного научного и экспертного сопровождения.

Еще одним тактическим инструментом удержания стабильности в кризисный период являются финансовые ресурсы (сколько нужно заплатить, чтобы стало как раньше), которые могут предоставлять стабилизационные или компенсационные фонды на национальном уровне. Однако реализация такой возможности зависит от степени однородности экономических потенциалов стран-участниц. Что касается использования в качестве антикризисного инструмента стабилизационных фондов на наднациональном уровне, то это создает еще больше трудностей. Фонд с символическими финансовыми ресурсами объективно не сможет разрешить проблему нарушения симметрии выгод, а фонды, обладающие крупными ресурсами, как показывает опыт ЕС, отличаются низкой операционной эффективностью вследствие постоянных разногласий между управляющими, донаторами и получателями помощи.

Выводы и рекомендации

Развитие региональной интеграции – живой процесс, который объективно сопровождается кризисами, проблемами и тактическими неудачами. Ключевую роль в устойчивости интеграционных объединений играет не столько абстрактное совершенство политико-правовой модели (hard model), сколько «гибкие навыки» (soft skills) – палитра инструментов, позволяющих поддерживать необходимый уровень доверия между участниками, быстро и эффективно выявлять и разрешать кризисы, адаптировать стратегию и тактику интеграции в соответствии с меняющимися обстоятельствами.

Среди факторов, влияющих на скорость реализации целевой модели евразийской экономической интеграции, можно указать следующие:

- недостаточный уровень доверия между участниками;

- неразвитость и формальный характер механизмов согласования интересов, поскольку решение стратегических вопросов доверено только главам государств и правительств;

- сохраняющийся разрыв в уровнях развития национальных экономик;

- макроэкономическая нестабильность и волатильность курсов национальных валют;

- риски достижения политических пределов экономической интеграции;

- слабость, либо отсутствие механизмов стимулирования ускоренной интеграции «через право».

Представляется, что для устойчивого развития Евразийского экономического союза, как крупного интеграционного проекта критически важно его дальнейшее расширение. Помимо общего роста ресурсов ЕАЭС, увеличение числа государств-членов позволило бы использовать механизмы временных союзов для достижения баланса интересов во взаимодействии с самым крупным участником проекта - Российской Федерацией. Такое динамичное конкурентное партнерство государств-членов в рамках ЕАЭС могло бы стать сильным фактором ускорения интеграции и обеспечения устойчивости проекта. В текущих условиях безусловного политического и экономического доминирования России, другие участники ЕАЭС не имеют стимулов и ресурсов для поиска баланса интересов и предпочитают не заниматься поисками компромисса, а уклоняться от настойчивости более сильного партнера, чтобы продолжать пользоваться уже имеющимися экономическими выгодами.

Проникновение в евразийское пространство сильных внешних акторов (США, Китай, ЕС и Турция), происходящие социально-политические изменения в государствах-членах ЕАЭС, а также воздействие «силовых полей» других интеграционных проектов продуцируют угрозы для роли России как доминанты проекта, тогда как иного равноценного по мощи «внутреннего мотора» у ЕАЭС нет ^[60]. В рамках существующих структурных и политических ограничений международной и внутренней политики, наиболее рациональным (но тактическими и краткосрочным) выбором для России остается поддержание нынешнего уровня ограниченной евразийской интеграции (модели неполной экономической интеграции) путем избирательного использования механизма санкций и вознаграждений ^[61].

Очевидно, что перспективы реализации целевой модели ЕАЭС и будущее евразийской интеграции в целом зависят от эффективности интеграционного права и перспектив возникновения если не единого, то гармонично функционирующего правового пространства.

Позитивные шаги в этом направлении идут: как известно, ЕАЭС не только наделён собственными, независимыми от государств-участников, международными правами и обязанностями, но также имеет свою правотворческую компетенцию. Это позволяет создавать новую категорию права - право ЕАЭС, интеграционные международно-правовые нормы ^[62-64], и массив актов интеграционного права постоянно растет.

Однако опыт развития интеграции последних лет показал, что не только политические решения, но даже сами акты интеграционного права нередко остаются благими пожеланиями, поскольку на национальном уровне либо не сложились механизмы их реализации, либо эти механизмы не гармонизированы, либо вообще национальное регулирование прямо противоречит целям интеграции. Как отмечают эксперты, государства-члены ЕАЭС по-прежнему ставят национальный суверенитет и двусторонние отношения выше, чем общий проект евразийской интеграции ^[65]. Соответственно, перспективы евразийского проекта зависят от того, удастся ли выбраться из «ловушки суверенитетов» и найти эффективные механизмы для гармонизации разнонаправленных интересов и выхода из ситуаций, когда позиции государств по важным вопросам оказываются несовместимыми.

Историческая ретроспектива и опыт современности показывают, что такие механизмы хорошо известны: во всех масштабных проектах, связанных с трансформацией общественных систем или геополитических реалий, исключительную роль играют высшие суды. Например, применительно к созданию новой российской государственности, такую роль играл и играет Конституционный Суд Российской Федерации. А важнейшим инструментом для претворения в жизнь идей региональной интеграции являются наднациональные суды интеграционных образований.

В контуре проекта евразийской интеграции этот механизм формально имеется – Суд ЕАЭС. Однако, в отличие от своего предшественника – Суда ЕврАзЭс, который стремился активно «подталкивать» государства к правовой интеграции, Суд ЕАЭС лишен полномочий творить правовые нормы, обязательные для всех государств-участников. В Статуте Суда ЕАЭС специально подчеркнуто, что его решение «не изменяет и (или) не отменяет действующих норм права Союза, законодательства государств-членов и не создает новых» (п. 102) ^[66]. Фактически, Суд ЕАЭС только дает заключения, соответствуют те или иные акты или действия Договору о ЕАЭС и международным договорам в рамках Союза. Эти решения не являются непосредственно действующими, поскольку согласно ст. 103 Статута, «стороны спора самостоятельно определяют форму и способ исполнения решения Суда». В случае, если решение Суда ЕАЭС вообще не исполняется, то государство-член ЕАЭС, заинтересованное в реализации решения, вправе обратиться в Высший Евразийский экономический совет с целью принятия мер по его исполнению (ст. 114).

Помимо этого, Суд ЕАЭС не имеет права давать преюдициальные заключения (широко известная практика, когда национальные суды государств-участников интеграции направляют запрос в суд интеграционного объединения по поводу того, как им применять нормы интеграционного права при вынесении решения по конкретному судебному делу). Таким образом, государства-члены ЕАЭС создали большое число страховочных механизмов, чтобы снизить риск превращения Суда ЕАЭС в не поддающийся контролю источник стимулов для «принуждения к интеграции через право».

Но поскольку анализ показывает, что темпы интеграционных процессов замедляются, а экономическая интеграция объективно имеет свои политические пределы, представляется целесообразным вернуться к идее повышения роли Суда ЕАЭС в формировании правового измерения евразийского интеграционного проекта. В случае достижения консенсуса Глав государств, одним из шагов могло бы стать возвращение Суду ЕАЭС права на преюдициальные заключения. Расширение полномочий Суда ЕАЭС (хотя бы до объема компетенции прежнего Суда ЕврАзЭс) и повышение статуса его решений не создает угроз для национальных правовых систем государств-членов ЕАЭС, поскольку существуют внутренние страховочные механизмы, которые позволяют государствам-членам не исполнять решения межгосударственных органов, если эти акты противоречат национальным конституциям.

Еще одним стимулом для достижения целевой модели ЕАЭС является цифровая трансформация евразийского экономического пространства (через ускорение виртуального цифрового объединения государств-членов ЕАЭС на единой технологической платформе). Для того, чтобы реализовать эту возможность, необходимо еще больше активизировать разработку и продвижение единых моделей, стандартов, регламентов, протоколов цифровизации. В современном мире разного рода технологические стандарты давно стали инструментами «мягкой силы» и элементами «мягкого права». Однако «мягкость» эта условна, поскольку на практике стремление государств воспользоваться теми или иными общими выгодами делает присоединение к единым (де-факто – наднациональным) стандартам обязательным.