The specificity and prospects of the current leadership of Germany in the European Union: settlement of the eurozone crisis, migration crisis and COVID-19 crisis s

Sevastianova Dar'ya Student, the department of Global Political Processes, Moscow Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation 119454, Russia, g. Moscow, ul. Pr. Vernadskogo, 76 darya.sewastyanova@yandex.ru

Rustamova Leili PhD in Politics Senior Educator, the department of Global Political Processes, Moscow Institute of International Relations of the Ministry of Foreign Affairs of the Russian Federation; Scientific Associate, Primakov National Research Institute of World Economy and International Relations of the Russian Academy of Sciences 119454, Russia, g. Moscow, ul. Pr. Vernadskogo, 76 leili-rustamova@yandex.ru

Введение

Германское лидерство в ЕС было и остается проблематичным во многих отношениях. Создание основ евроинтеграции и их дальнейшее развитие были тесно связаны с настороженностью европейских держав по отношению к Германии. Основанное в 1951 году Европейское объединение угля и стали, первое из Европейских сообществ, было призвано поставить под наднациональный контроль стратегическую промышленность и, тем самым, сдержать германский ревизионизм ^[1]. Благодаря кооперации с Францией Германии удавалось добиться единогласного признания своей роли в качестве одного из «локомотивов» европейской интеграции ^[1]. Однако, перспектива воссоединения Германии в конце 1980-х гг. возродила опасения европейских лидеров: одним из мотивов создания Экономического и валютного союза (ЭВС) стало стремление воспрепятствовать росту германского могущества после объединения и обретения полного суверенитета, в еще большей степени связав ее с европейскими институтами. Германии же необходимо было обеспечить легитимность воссоединения, даже если в результате ей пришлось отказаться от авторитетной немецкой марки и значительного влияния в европейской монетарного сфере ^[2].

В свете активного участия Германии в урегулировании кризиса еврозоны исследователи стали применять термин «гегемон» к обозначению лидерской роли Германии в ЕС ^[1]. Тем не менее, германская «гегемония» не была до конца признанной, поскольку политика Германии на европейском направлении не раз становилась предметом критики со стороны европейских партнеров в связи с недостаточным вовлечением государства в решение общеевропейских проблем или, наоборот, его экономическим и политическим доминированием в ЕС ^[3,4]. В ходе кризиса, вызванного пандемией, Германия в очередной раз подверглась критике из-за отсутствия у нее солидарности со странами ЕС, наиболее сильно затронутыми последствиями распространения коронавируса ^[5]. Таким образом, в очередной раз проявился проблематичный характер германского лидерства. В связи с этим необходимо выявить специфику германского лидерства в ЕС на примерах участия Германии в урегулировании кризиса еврозоны, миграционного кризиса и кризиса, вызванного пандемией COVID-19.

Концептуальные подходы к лидерству Германии в ЕС

На протяжении 1970-1980-х гг. исследователи приходили к выводу о том, что Германия – «экономический гигант», но «политический карлик» ^[1]. В преддверии объединения Германии ожидалось, что страна, получившая полный суверенитет, значительно усилит свое влияние в Европе или даже начнет проводить агрессивную политику по отношению к своим соседям ^[6]. Вопреки ожиданиям, на протяжении первого десятилетия после объединения исследователи находили подтверждение тому, что Германия все еще сохраняет приверженность европейским интересам и все так же взаимодействует с Францией в решении ключевых вопросов в рамках ЕС ^[7]. Однако, в ходе кризиса зоны евро Германию начали сравнивать с региональным гегемоном, навязывающим меры жесткой экономии странам с наибольшим объемом государственного долга ^[1].

Применение термина «гегемон» по отношению к Германии осложнено рядом препятствий. Во-первых, очевидно, что Германия не обладает военной мощью, какой обладали Великобритания и США как государства-гегемоны. Во-вторых, Германия не может в полной мере осуществить свой потенциал из-за сдерживающего воздействия ряда внутриполитических факторов (reluctant hegemon) ^[8]. В-третьих, ее гегемония не пользуется широкой поддержкой, если не подкреплена сотрудничеством с Францией (cooperative hegemony) ^[9]. В-четвертых, из-за неспособности убедить остальных членов ЕС в правильности своего курса Германии приходится оказывать давление на остальных членов еврозоны, что может свидетельствовать об отсутствии лидерства при наличии стремления к доминированию ^[10]. Учитывая, что Германия полностью не соответствует критериям гегемона, можно предположить, что ей скорее присуща роль ситуативного лидера, влияние которого ограничено решением тактических задач и не носит устойчивого характера. Тем не менее, нельзя недооценивать вклад Германии в создание и поддержание архитектуры ЭВС, а также ее возрастающее экономическое, политическое и внешнеполитическое влияние на фоне ослабления позиций Франции и выхода одной из ключевых европейских держав из ЕС ^[9].

Наиболее релевантным подходом для выявления специфики германского лидерства является аналитический подход германского исследователя Йоахима Шильда, соединяющий основные положения теории гегемонистской стабильности и исследований европейского лидерства в виде критериев гегемонистского и негегемонистского лидерства ^[10]. Согласно исследователю, лидерство представляет собой спектр: по мере продвижения от первого полюса (незначительное влияние) ко второму (доминирование) негегемонистское лидерство сменяется гегемонистским. Данные полюса обозначают действия, выходящие за рамки лидерства, поскольку они оказывают незначительное влияние или сводятся к доминированию. Негегемонистский лидер должен обладать ресурсами в рамках конкретной сферы, признанием со стороны партнеров, участвовать в формировании повестки дня, посредничать и создавать коалиции, убеждать в правильности своих действий. Гегемон, помимо вышеперечисленных характеристик негегемонистского лидера, должен обладать структурными и институциональными ресурсами, оказывать влияние на принятие стратегических решений, поддерживать стабильность системы путем предоставления непропорционально большей доли общественных благ, оказывать позитивное (финансовое) и негативное стимулирование (давление) ^[10].

Следует дополнить данную аналитическую модель рассмотрением сдерживающих факторов, таких как функционирование политических институтов, финансовых учреждений и судов в самой Германии, а также политизация европейской повестки в остальных государствах-членах ЕС ^[8,11]. На основе критериев лидерства Й. Шильда, дополненных сдерживающими факторами, будет проведен анализ трех кейсов – участие Германии в урегулировании кризиса в еврозоне (2009-2015), миграционного кризиса (2015-2020) и кризиса COVID-19 (2020-2021). Выбор кейсов объясняется тем, что в них Германия по-разному проявила себя: в первом случае Германия благодаря наличию разнообразных ресурсов смогла убедить в своем подходе к решению кризиса, в то время как во втором случае ее позиция не нашла широкой поддержки ^[12]. В то же время рассмотрение актуального кризиса покажет, насколько Германии удалось учесть и компенсировать слабые стороны своего лидерства, проявившиеся в ходе урегулирования предыдущих кризисов, и реализовать свой лидерский потенциал в борьбе с последствиями COVID-19 в ЕС.

Роль Германии в урегулировании кризиса еврозоны

В 2008 ВВП Германии в совокупном ВВП ЕС составил 19,9% ^[13]. С 2006 года дефицит германского бюджета был на 1-3% меньше, чем у Франции и Великобритании, а после 2012 года бюджет Германии стал профицитным ^[14,15]. Германия является крупнейшим донором в бюджет ЕС, а ее кредитный рейтинг (ААА) позволил поддержать кредитный рейтинг еврозоны на высоком уровне до 2014 года ^[10]. Как самое многочисленное государство ЕС (16,2% в общей численности населения ЕС) Германия располагает значительным весом в принятии решений в институтах ЕС: на нее приходится 13,6% от общего числа места в Европарламенте, а для принятия или блокирования решений ей достаточно поддержки Франции, Великобритании (до Брексита) и Италии^[16,17]. ЕЦБ был создан по образцу Бундесбанка, независимого от правительства. Косвенное влияние на ЕЦБ может оказать Федеральный конституционный суд, который вправе признавать неконституционными программы ЕЦБ, в которых Германия собирается принять участие ^[18]. Учитывая вклад Германии в программы ЕЦБ, последнему приходится считаться с перспективой противодействия Суда в Карлсруэ. Кроме того, еще при создании архитектуры ЭВС Германии удалось институализировать свою ордолиберальную экономическую парадигму на уровне ЕС, а именно добиться установления запрета на финансирование государств-«должников» и принятия Пакта стабильности и роста ^[19].

В ходе урегулирования кризиса еврозоны Германии приходилось сталкиваться с разноплановой критикой, исходящей от многих источников. После встречи в Довиле президент Европарламента обвинил Германию и Францию в установлении «германо-французского директория» (октябрь 2010) ^[20]. Глава Европейской комиссии (ЕК) и премьер Италии обвиняли Германию в недостаточной солидарности с Южной Европой ^[21]. Одни европейские лидеры утверждали о появлении «германского диктата», а другие, наоборот, опасались бездействия Германии ^[3,4]. Тем не менее, Нидерланды, Финляндия, страны Прибалтики поддержали германский курс на укрепление бюджетной дисциплины ^[12].

В ходе урегулирования кризиса Германия стремилась сохранять основы ЭВС, в связи с чем изначально отвергала любые идеи обобществления долга государств-членов ^[22]. Однако, после длительного промедления она одобрила предоставление финансовой помощи Греции и согласилась на создание Европейского стабилизационного механизма. Также правительство Меркель не стало препятствовать осуществлению ЕЦБ скупки гособлигаций государств-«должников» ^[23]. Совместно с Францией Германия отдавала предпочтение двустороннему сотрудничеству в ущерб коммунитарному методу, тем самым ослабляя европейские институты. Германия также внесла значительный вклад в создание «Тройки» и Бюджетного пакта, которые существовали вне правовых рамок ЕС ^[24].

Нельзя однозначно утверждать, что Германия сыграла главенствующую роль в поддержании стабильности еврозоны, поскольку инициатором многих изменений стала Франция, а непосредственный вклад в стабилизацию ситуации на финансовом рынке оказал ЕЦБ со своей программой по скупке гособлигаций ^[1,10]. Тем не менее, Германия как крупнейший «кредитор» еврозоны в случае невыплаты будет вынуждена понести многомиллиардные потери ^[25]. Помимо этого, значительными уступками с ее стороны стали принятие Европейского стабилизационного механизма и предоставление финансовой помощи, благодаря чему «должники» получили доступ к финансированию по низким ставкам. Также Германия приняла активное участие в процессе создания Бюджетного пакта, с принятием которого усилился контроль институтов ЕС за соблюдением бюджетных правил государствами-членами ^[26].

Германия смогла преобразовать имеющиеся у нее ресурсы в ряд стратегий лидера-гегемона. Обладая значительными финансовыми ресурсами, позволило ей определять условия сделок: в обмен на получение финансирования из Европейского стабилизационного механизма страны-«должники» обязались подписать Бюджетный пакт и ввести на национальном уровне предел для государственной задолженности ^[26]. Благодаря тому же ресурсу она могла оказывать давление на остальных членов еврозоны: в ходе обсуждения третьего пакета помощи для Греции министр финансов В. Шойбле предложил временно исключить ее из еврозоны для того, чтобы Греция согласилась с предложенными Германией условиями предоставления помощи ^[27]. Пример использования институционального ресурса – промедление главы ЕЦБ с программой количественного смягчения в связи с сопротивлением главы Бундесбанка и перспективы решения Суда в Карлсруэ о неконституционном характере программы ^[28]. Стратегию убеждения Германия смогла реализовать только в кооперации с Францией: совместными усилиями им удалось убедить остальных членов ЕС подписать Бюджетный пакт и пересмотреть договорную базу для создания Европейского стабилизационного механизма ^[10].

Ряд внутриполитических факторов сдерживает гегемонистский потенциал Германии. Так, в разгар кризиса правительство Германии ссылалось на возможность вынесения Судом в Карлсруэ негативного решения для обоснования позиции против введения еврооблигаций ^[29]. Также, согласно решениям Суда, Бундестаг обязан голосовать по каждому вопросу о передаче дополнительных полномочий ЕС: в 2011 и 2012 гг. депутаты голосовали по вопросам предоставления финансовой помощи в стабилизационные фонды, что отрицательно сказалось на быстроте реагирования федерального канцлера в вопросе предоставления финансирования «должникам» ^[8]. Кроме того, большинство населения страны не одобряло инициативы по обобществлению долга членов еврозоны, с чем должны были считаться политические партии, особенно на фоне роста влияния евроскептически настроенной партии «Альтернатива для Германии» (АдГ) ^[24].

Роль Германии в урегулировании миграционного кризиса

В 2016 ВВП Германии в совокупном ВВП ЕС составил 20.1% ^[30]. С 2012 и вплоть до 2020 года ее бюджет был профицитным ^[31]. Уровень безработицы оставался невысоким: в 2016 г. среди всего населения безработица находилась на уровне 4,12%, среди молодежи – 7,35% ^[32,33]. Важным политическим ресурсом, сыгравшим свою роль в процессе урегулирования миграционного кризиса, стало тесное взаимодействие Германии с Турцией в торговле и гуманитарной сфере (в Германии находится крупнейшая турецкая диаспора в Европе). А в рамках Германо-турецкого стратегического диалога, особого формата двустороннего взаимодействия, обсуждалась европейская повестка дня ^[34]. Институциональное влияние Германии в Совете ЕС проявлялось в том случае, когда правовые положения в чрезвычайной ситуации (внезапный приток граждан третьих стран) уполномочивали членов ЕС голосовать по принципу квалифицированного большинства, что обеспечивало лидирующую по численности населения Германию наиболее весомым голосом ^[35].

Осенью 2015 года Германия в лице Ангелы Меркель активно продвигала введение постоянного и обязательного механизма по размещению беженцев ^[34]. Однако, германский подход к решению миграционного кризиса не нашел поддержки и одобрения у большинства стран ЕС и представителей европейской политической элиты: ему противостояли по крайней мере 15 из 28 стран ЕС, в особенности страны Вишеградской группы и Румыния, и даже Франция выразила неодобрение германскому предложению. И хотя на стороне Германии остались Австрия, Швеция и ЕК, ее изначальный курс не обладал широкой поддержкой ^[36].

Осенью 2015 года Германия вместе с Австрия, Швеция и ЕК пыталась добиться введения обязательного и постоянного механизма по размещению беженцев. В итоге обязательные квоты были приняты, но они были ограничены по времени ^[12]. К началу 2016 года Германия осталась в изоляции со своей политикой «открытых дверей»: даже ее союзники встали на более жесткий курс по отношению к приему беженцев. В этой ситуации Германия начала переговоры с Турцией, ключевой транзитной страной на пути прибывающих в Европу мигрантов ^[37]. Благодаря особым отношениям и каналам связи с Турцией Германия смогла выступить в роли посредника между Турцией и ЕС и в отсутствие общеевропейского решения проблемы снизить поток прибывающих беженцев и мигрантов за счет заключения сделки с Турцией.

Если за соглашением с Турцией последовало значительное сокращение миграционного потока в ЕС, то усилия Германии по продвижению постоянных квот не только не достигли цели (большая част беженцев не была распределена), но и поспособствовали усилению разногласий между западным и восточным блоками ЕС ^[38]. Однако, есть основания утверждать, что Германия не допустила дальнейшей дестабилизации обстановки. В отличие от многих европейских стран, которые предпочли закрыть границы, Германия в одностороннем порядке приняла 441 800 беженцев в 2015 году, а в 2016 – 722 265, т.е. 60% от совокупного числа беженцев, прибывших в ЕС ^[39]. Предоставив мигрантам и беженцам возможность зарегистрироваться, она предотвратила их возможную криминализацию ^[40]. Таким образом, невзирая на безуспешные попытки по продвижению системы квотирования, Германия смогла предоставить ассиметричную долю общественного блага, приняв самое большое число мигрантов, и тем самым выступить в роли стабилизатора обстановки.

В борьбе с миграционным кризисом Германии лишь частично удалось трансформировать свои солидные финансовые ресурсы в действенные стратегии: с одной стороны, они позволили ей самой принять большое число беженцев, с другой, она не смогла использовать их для того, чтобы предоставить материальное стимулирование остальным странам в обмен на размещение на их территории части беженцев ^[23]. Можно предположить, что принятие новой миграционной стратегии ЕС, которая предусматривает выплаты в размере 10 000 евро за размещение одного беженца, позволит Германии как крупнейшему плательщику в бюджет ЕС косвенно или напрямую (с помощью давления) убедить страны Вишеградской группы принять беженцев ^[41]. Институциональное же влияние Германии, основанное на ее демографическом ресурсе, проявилось во время голосования по плану размещения 120 000 беженцев, которое проводилось по принципу квалифицированного большинства и в результате которого план был одобрен несмотря на прямую оппозицию стран Вишеградской группы и Румынии (сентябрь 2015 года). Но для того, чтобы обеспечить проведение данного голосования Германия оказала давление на председателя Совета ЕС ^[38].

Критика «политики открытых дверей» в рядах партийного блока Меркель, и электоральный успех АдГ весной 2016 года способствовали тому, что правительство резко изменило первоначальный курс и начало переговоры с Турцией ^[36]. В 2018 г. министр внутренних дел Х. Зеехофер вступил в конфронтацию с Меркель и пригрозил вывести ХСС из блока ХДС/ХСС ^[42]. Примечательно, что это, наоборот, ускорило процесс поиска эффективного общеевропейского решения, поскольку Меркель инициировала встречу глав государств по вопросу солидарной ответственности (24 июня 2018 г.), а заключенное в то же время германо-французское соглашение о реадмиссии было взято за основу на саммите ЕС другими государствами-членами (с 28 по 29 июня 2018 г.). Далее последовали совместные германо-французские действия по разработке «механизм солидарности» и совместное с представителями из Мальты и Италии обсуждение «автоматического механизм распределения беженцев», предусматривающего санкции в случае отказа разместить установленное число беженцев ^[42].

Во время миграционного кризиса также проявился фактор политизации миграционной повестки в странах ЕС. В правительства Польши, Венгрии, Чехии входили антимигрантские и право-популистские партии, во Франции набирала силу националистическая партия «Национальный фронт», а в Австрии и Италии из-за политизации вопроса миграции сменились правительства и были образованы коалиции с правыми популистами. В результате правительства этих стран не пошли на принятие системы обязательных и постоянных квот, предлагаемой Германией ^[11].

Роль Германии в урегулировании кризиса, вызванного пандемией COVID-19

В преддверии кризиса Германия обладала значительными экономическими и финансовыми ресурсами: доля ВВП Германии в совокупном ВВП ЕС составила 24,7% ^[59], бюджет оставался профицитным ^[31]. Бундесбанк по-прежнему является крупнейшим акционером в уставном капитале ЕЦБ ^[60]. С июля по декабрь 2020 года Германия возглавила Совет ЕС, что наделило ее рядом институциональных рычагов. Федеральный конституционный суд, который, как показали события в ходе кризиса еврозоны, является важным институциональным ресурсом Германии, в мае 2020 года принял решение по ЕЦБ, признав программу ЕЦБ по скупке государственных облигаций стран-членов частично неконституционной ^[61].

В марте 2020 года Германия временно закрыла границы и ввела запрет на экспорт средств защиты, что вызвало упреки со стороны южноевропейских государств-членов ЕС ^[54]. Вновь встал вопрос о готовности Германии проявить солидарность по отношению к странам, остро нуждавшимся в средствах защиты и медицинском оборудовании (одна из них - Италия, получила помощь от России и Китая) ^[55]. Вскоре после этого Берлин отменил запрет на экспорт, оказал соседним странам помощь в борьбе с пандемией, а в мае 2020 года совместно с Францией, Нидерландами и Италией создал «Альянса за инклюзивную вакцину» с целью ускорения разработки вакцины и ее распространения в Европе и Африке ^[54]. 18 мая 2020 года Германия и Франция выступили с инициативой создания фонда восстановления ЕС в размере 500 млрд евро (впоследствии 750 млрд евро), получившего одобрение Европарламента и Совета ЕС в декабре 2020 года ^[56,57]. Таким образом, Германии удалось компенсировать отсутствие признания своего лидерства сотрудничеством с Францией.

В марте 2020 года Берлин выступил против введения еврооблигаций для обобществления долга государств-членов (coronabonds) и предложил пострадавшим странам получить финансирование из Европейского стабилизационного механизма (ЕСМ) ^[62]. Однако, уже в мае Германия резко изменила свою позицию и совместно с Францией инициировала создание фонда восстановления ЕС, который носит беспрецедентный для ЕС характер, поскольку: 1) Германия впервые согласилась на предоставление грантов, а не исключительно кредитов; 2) финансирование будет происходить посредством размещения ЕК общеевропейских облигаций на финансовых рынках, ограниченное во времени. Таким образом, Германия фактически выступила за временное обобществление долга, несмотря на свою традиционную позицию в пользу самостоятельного решения финансовых проблем государствами ЕС ^[64]. Вместе с Францией Германии удалось противостоять попыткам Австрии, Дании, Нидерландов и Швеции (странам, выступающим за соблюдение строгой бюджетной дисциплины) добиться значительного сокращения финансирования за счет грантов и способствовать достижению общеевропейского консенсуса по созданию фонда восстановления ^[64].

Во время своего председательства в Совете ЕС Германия убедила Польшу и Венгрию воздержаться от наложения вето на принятие долгосрочного бюджета и фонда восстановления ЕС посредством ограничения действия механизма в защиту правового государства финансовыми вопросами ^[58]. Руководители ЕК и ЕП признали заслугу германского президентства и лично Ангелы Меркель в достижении договорённости по данному механизму, а также в принятии многолетнего бюджета с фондом восстановления в декабре 2020 года ^[63]. Что касается использования финансовых ресурсов для устранения экономических последствий пандемии, то вклад Германии ограничивается взносами в бюджет ЕС, так как перераспределения средств напрямую из национальных бюджетов в пользу наиболее пострадавших стран удалось избежать ^[64].

На лидерском потенциале Германии сказался внутриполитический фактор. Решение Суда в Карлсруэ относительно ЕЦБ в мае 2020 года может препятствовать участию Бундесбанка в финансировании крупнейшей программы ЕЦБ по скупке активов (Public sector purchase programme, PSPP), а также чрезвычайной программы по скупке государственных и корпоративных активов в период пандемии (Pandemic emergency purchase programme, PEPP), предусмотренных для поддержания финансовой стабильности еврозоны ^[65]. Однако, в мае 2021 года Суд признал, что программа PSPP соответствует Основному закону ФРГ ^[66]. В ходе актуального кризиса общественное мнение в Германии было более благосклонно к принятию механизмов финансовой поддержки государств-членов по сравнению с периодом кризиса еврозоны ^[64]. Изменилось и представление германской политической элиты о взаимозависимости экономической ситуации в ЕС и Германии: нарушение цепи поставок в ходе пандемии может поставить под угрозу целостность внутреннего рынка ЕС и, как следствие, подорвать экономическую мощь Германии, для которой страны ЕС остаются главными экспортерами и импортерами ^[67,68].

Заключение

Проанализировав роль Германии в урегулировании кризиса еврозоны, миграционного кризиса и кризиса COVID-19 на основе критериев лидерства Й. Шильда можно сделать вывод о том, что Германия является лишь условным гегемоном, хотя ее лидерский потенциал заметно возрос в ходе актуального кризиса, вызванного пандемией коронавируса. В преддверии кризиса еврозоны Германия обладала всеми гегемонистскими ресурсами, за исключением широкого одобрения ее действий. Эти ресурсы были успешно трансформированы в гегемонистские стратегии финансового стимулирования и давления. Однако, спорной остается роль Германии в стабилизации ситуации, поскольку она зачастую медлила с принятием ключевых решений и по сравнению с Францией действовала менее инициативно. В роли стабилизатора скорее выступил ЕЦБ, предпринявший скупку гособлигаций стран-«должников». И только при поддержке Франции Германии удалось убедить остальных членов еврозоны в необходимости укрепления бюджетной дисциплины. Таким образом, роль Германии в ходе урегулирования кризиса зоны евро лишь частично соответствует критериям лидера-гегемона, а использование стратегии давления при отсутствии легитимности говорит о тенденции к доминированию.

В ходе миграционного кризиса Германия смогла использовать свои финансовые ресурсы для размещения непропорционально большего по сравнению с остальными членами ЕС числа мигрантов и беженцев, предотвратить тем самым дестабилизацию обстановки. Данное обстоятельства нельзя недооценивать, даже если на начальном этапе ее политика «открытых дверей» и усилия по продвижению системы распределения квот не нашли широкой поддержки. Тем не менее, Германия не смогла в полной мере реализовать свой финансовый и институциональный потенциал для привлечения остальных членов ЕС к солидарной ответственности. Это отчасти объясняется фактором политизации, так как правительства, в состав которых входили партии правопопулистского и антимигрантского толка, не пошли на принятие системы распределения квот.

Односторонние действия Германии в начале пандемии вызвали упреки со стороны ее южноевропейских государств-членов ЕС. Однако, вскоре она сделала попытки восстановить свой имидж и совместно с Францией выступила в несвойственной для нее роли инициатора углубления финансового сотрудничества государств-членов. Также во время пандемии Германия успешно проявляла себя в роли посредника, способствовав достижению компромисса по ключевым для ЕС вопросам финансирования и послекризисного восстановления. Более того, и общество, и политические элиты видят насущную необходимость в принятии общеевропейских мер поддержки, от которых может зависеть состояние германской экономики. Таким образом, по сравнению с предыдущими кризисами лидерство Германии в ходе актуального кризиса в большей мере соответствует гегемонистской роли.