Points of intersection of space-time planes of the “foreign world” in epistolary prose of the English romanticists

Dominenko Natal'ya Viktorovna PhD in Philology Docent, the department of Foreign Languages No. 2, V. I. Vernadsky Crimean Federal University 297513, Russia, respublika Krym, Simferopol'skii Raion, pgt. Gvardeiskoe, ul. Sadovaya, 30 dnv.crimea@mail.ru Other publications by this author

Kravinskaya Yuliya Yur'evna Senior Educator, the department of Foreign Languages, V. I. Vernadsky Crimean Federal University 295000, Russia, respublika Krym, g. Simferopol', pr. Vernadskogo, 4 rozajulia@mail.ru

Постановка проблемы. Эпистолярные тексты английских романтиков уже не единожды подвергались осмыслению зарубежными учеными: В. П. Альбрехт ^[19], В. Брэкмен ^[21], Д. Б. Грин ^[25], М. Л. Рид ^[40], П. Манн ^[36], Г. Юнгблюд ^[28], А. Р. Антиппа ^[20], К. Клайн ^[22], В. Лоуренс ^[35], Х. А. Брайт ^[23], Дж. Д. Хеппер ^[34], Х. Хорсфолл ^[27]. Однако чаще всего к переписке исследователи обращались как к источнику биографической информации: Б. Голдберг ^[26], П. Квеннелл ^[38], Л. Пратт ^[37], Ч. Рамос ^[39], И. де Селинкорт ^[32], М. Стэнтон ^[41], либо же письма использовали в качестве комментария к их писательской судьбе: М. Х. Фитцджеральд ^[31], Р. М. Милнз ^[33]. Среди отечественных литературоведов наиболее значимые исследования эпистолярной прозы английских романтиков, были проведены Н. Я. Дьяконовой ^[6], А. А. Елистратовой ^[7], А. М. Зверевым ^[8], И. Г. Неупокоевой ^[14], А. А. Чамеевым ^[6], в поле зрения которых, оказались эстетические, религиозно-философские и политические взгляды английских романтиков. Из сравнительно недавно появившихся исследований переписки английских романтиков, хотелось бы отметить диссертационные работы российских исследовательниц А. Г. Роговой ^[17] и Е. Р. Келлер ^[10]. А. Г. Рогова ^[17] в своем диссертационном исследовании, посвященном изучению эпистолярного наследия английского романтика Р. Саути, сосредоточила свое внимание на предметно-тематическом содержании его эпистолярия. Внимание Е. Р. Келлер ^[10] привлекла тематика писем П. Б. Шелли, и такие явления как диалогизм, полифонизм и рамочная структура письма.

В эпистолярии английских романтиков как жанре художественной документалистики происходит пересечение пространственных и временных планов, отличающихся разнообразием, значимостью и как правило, образующих единство. Философская концепция времени и пространства в своей взаимосвязи с художественным методом автора и жанром произведения была рассмотрена в теоретических работах М. М. Бахтина ^[1], А. Гаджиева ^[3], Н. Гея ^[4], В. Колесника ^[11], Д. Лихачева ^[12], Ю. Лотмана ^[13] и др. Однако взаимодействие временных и пространственных планов, в частности хронотопа «чужого мира», в авторском литературном письме до настоящего времени целенаправленно не анализировалось ни в зарубежном, ни в отечественном литературоведении. А между тем, такой важный элемент поэтики английского романтического письма как хронотоп, который является одним из своеобразных кодов доступа к романтической модели мира, долгое время находился на периферии литературоведческих исследований, что и составляет актуальность нашего исследования.

В данной статье использовался фактический материал, часть которого прежде не вводилась в научный оборот (Coleridge S. T. Unpublished letters from Samuel Taylor Coleridge to the Rev. John Prior Estlin; communicated by H. A. Bright ^[23], Letters of William and Dorothy Wordsworth, 1821-1830 : in 3 vols / ed. by E. de Selincourt ^[32], New Letters of Robert Southey : in 2 vols / [ed. by K. Curry]. – New York ; London, 1965 ^[24].

В проводимом исследовании мы работали с первоисточником во избежание наложения лингвокультурологической составляющей перевода и личности переводчика на его непосредственное содержание.

В данном исследовании мы будем опираться на концепцию М.М. Бахтина, который ввел термин «хронотоп» для обозначения «взаимосвязи и взаимообусловленности (при доминировании временного начала) временных и пространственных образов и характеристик мира персонажей в литературном произведении» ^{[1, с. 287]}.

Процесс формирования национальной идентичности побуждает к проявлению интереса осмысливать «свое» и «чужое» пространство как культурологическую категорию. Совершая физические перемещения внутри определенного пространства, английские поэты-романтики открывали для себя «чужой мир», четко отмечая в своих посланиях увиденное (иногда экзотическое) в тех странах, в которых им пришлось побывать. М. Бахтин писал, что экзотическое подразумевает «нарочитое противопоставление чужого своему» ^{[1, с. 138]}. Так П. Б. Шелли в своем письме Т. Л. Пикоку от 20.04.1818 г., пишет об итальянцах следующее: «The people here, though inoffensive enough, seem both in body and soul a miserable race. The men are hardly men; they look like a tribe of stupid and shrivelled slaves, and I do not think that I have seen a gleam of intelligence in the countenance of man since I passed the Alps. The women in enslaved countries are always better than the men; but they have tight-laced figures, and figures and bodies which express (O how unlike the French!) a mixture of the coquette and prude, which reminds me of the worst characteristics of the English» (Здешние люди, хотя и достаточно безобидные, кажутся и телом, и душой жалкой расой. Эти люди едва ли люди; они похожи на племя глупых и сморщенных рабов, и я не думаю, что видел проблеск разума на лице человека с тех пор, как перешел Альпы) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Приведем аналогичный пример из письма Р. Саути Г. Тейлору от 02.05.1825 г., где он противопоставляет себя испанцам, с которыми ему довелось встретиться во время путешествия по Испании: «The society of this place is very irksome; the men have no ideas but of business, <…>. I cannot play with a lady’s fan and talk to nonsense to her; and this is all the men here are capable of doing» (Общество этого места очень утомительно; мужчины думают только о делах, <…>. Я не могу играть с дамским веером и болтать о всяких глупостях, а это все, на что способны здешние мужчины) ^[42] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В «чужом мире» для поэта-романтика, соприкасающегося с ним впервые, все неопределенно и незнакомо. Никаких существенных и значимых отношений с этим миром у него поначалу нет. Так, П. Б. Шелли в письме У. Годвину от 25.07.1818 г., делился впечатлениями, рожденными пребыванием в Италии: «The modern Italians seem a miserable people, without sensibility, or imagination, or understanding. <…> The women are particularly empty <…>. They have a ball at the Casino here every Sunday, which we attend—but neither Mary nor Claire dance. I do not know whether they refrain from philosophy or Protestantism. <…> If you should have anything to send us—and, I assure you, anything relating to England is interesting to us—commit it to the care of Ollier the bookseller, or P…» (Современные итальянцы производят впечатление несчастных людей, у которых нет чувствительности, воображения и интеллекта. <…> В особенности глупы женщины. <…> Здесь в казино по воскресеньям устраивают балы, которые мы посещаем, – однако ни Мери, ни Клер не танцуют. Не знаю, что их может удерживать, – философия или протестантская вера. <…> Если у Вас есть, что прислать, – а все, касающееся Англии, не сомневайтесь, нам интересно, – передайте книготорговцу Оллиеру или Пикоку…) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как видно из письма П. Б. Шелли, в «чужом мире» проступает и образ родной Англии, на редуцированном фоне которого чуждость чужого ощущается особенно остро. Вследствие этого в текстах писем романтиков нередки смысловые и ценностные оппозиции (Восток/Запад, чужбина/Родина, чужеродное/родное). Знаки другой культуры (итальянской, греческой у Дж. Г. Байрона и П. Б. Шелли; португальской, испанской, французской у Р. Саути, В. Вордсворта, С. Т. Кольриджа) в письмах романтиков подвергаются поэтической обработке и входят как в идеологическую сетку представлений, так и в художественно-стилевую, образную ткань текста. Проводя противопоставления между своей и инонациональной культурой, романтики опираются на критерий собственной духовно-эстетической ориентации.

Цель статьи – рассмотреть ключевые слагаемые пространственно-временного континуума «чужого мира», а также особенности их функционирования в эпистолярии английских поэтов-романтиков на примере писем Дж. Китса, П. Б. Шелли, Дж. Г. Байрона, Р. Саути и У. Вордсворта, С. Т. Кольриджа; дать собственное определение «чужого мира».

Основные методы исследования: описательный, биографический, историко-генетический, историко-функциональный, структурно-семантический, сравнительно-типологический.

А. Пеньковский определяет «чужой мир» как «мир однородного множества, в котором собственные имена функционируют как нарицательные» ^{[16, с. 9]}. По мнению Е. Истоминой, «с точки зрения архаических представлений, “чужой” мир является неизвестным и нерасчлененным» ^{[9, с. 234]}. Л. Панченко понимает под «чужим миром», мир, в котором «“чужое”, природное пространство, граничит или отождествляется героем с потусторонним миром» ^{[15, с. 606]}. В «чужом мире» для поэта-романтика, сталкивающимся с ним впервые, все неопределенно и незнакомо. Никаких существенных и значимых взаимоотношений с этим миром у него поначалу нет. Мы понимаем под «чужим миром» конструкт неизведанного для авторов-романтиков, который они познают через точки пересечения пространственно-временного континуума.

В обширной переписке английских романтиков «чужой мир» представляют, по нашему мнению, такие важные пространственно-временные точки пересечения, как: дорога/дорожная встреча/дорожное происшествие; контакт/встреча/свидание; город/страна/деревня.

Ключевое место в эпистолярном дискурсе английских романтиков отведено такой точке пересечения пространственных и временных планов как дорога/дорожная встреча/дорожное происшествие, которые могут быть как запланированными, так и спонтанными. В эпоху романтизма чрезвычайно популярными становятся прогулки, поездки, путешествия в далекие, а порой и экзотические страны, чем и объясняется доминантность мотива дороги в обширной переписке английских поэтов-романтиков.

По глубокому убеждению М. Бахтина практически в каждом литературном произведении присутствуют «какие-либо вариации мотива дороги, а многие произведения прямо построены на хронотопе дороги, дорожных встреч и приключений» ^{[1, с. 248]}, где представители различных слоев социума, религиозных конфессий, национальностей и возрастных категорий пересекаются в одной временной и пространственной точке, и письма английских поэтов-романтиков не являются в этом плане исключением. Проиллюстрируем сказанное выше примером из письма Дж. Г. Байрона к Ф. Ходжсону от 06.08.1809 г.: «I have just arrived at this place after a journey through Portugal, and apart of Spain, of nearly 500 miles. We left Lisbon and travelled on horseback to Seville and Cadiz, and thence in the “Hyperion” frigate to Gibraltar. The horses are excellent – we rode seventy miles a day» (Я только что прибыл в это место после поездки через Португалию и часть Испании, преодолев почти 500 миль. Мы покинули Лиссабон и поехали верхом в Севилью и Кадис, а затем на фрегате “Гиперион” в Гибралтар. Лошади отличные – мы ехали семьдесят миль в день) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В данном фрагменте письма, именно дорога, путь участника эпистолярной коммуникации, которые могут пролегать не только по суше, но и по морю, становятся местом опосредованной встречи коммуникантов, «втянутых» автором эпистолярного повествования в заочное путешествие. Кроме того факта, что путь эпистолярных коммуникантов возможен как заранее запланированный, так и спонтаннымй, автор послания может в письме давать совет относительно планируемой адресатом поездки. Приведем пример из письма Р. Саути Т. Д. Лэму от 31.07.1792 г.: «In your tour you must take the western parts of England and if you will contrive it whilst I am either at Bath or Bristol you know I shall be very happy to see you. I do not go to Oxford till October and at Christmas I shall be again at Bath but come when you will I shall hope to see you before you leave England» (Во время Вашего путешествия Вы должны посетить западные районы Англии, и если Вы сумеете сделать это, пока я буду либо в Бате, либо в Бристоле, то знайте, что я буду очень рад Вас видеть. Я не поеду в Оксфорд до октября и на Рождество снова буду в Бате. Однако приезжайте, когда пожелаете, ибо я надеюсь увидеть Вас прежде, чем Вы покинете Англию) ^[42] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.).

Хронотоп дороги сложно себе представить без сюжета движения, который вводит в повествовательную ткань послания событийно-биографическое время, формирующееся под влиянием смены разных этапов и обстановки совершаемых передвижений внутри «чужого» пространства и имеющее при этом разную скорость. В период перехода повествования в описание, может произойти как бы «остановка» событийного времени и в зависимости от изображаемого объекта уступить место времени природному или бытовому.

В контексте бытового времени проявляются приметы материального и духовного наследия коренных народов, встречи с которыми могут возникнуть на пути, пролегающем через пространство «чужого мира». В этом случае присутствуют и характерные особенности государств, населенных пунктов, зодчества, шедевров искусства, а также исторически сложившиеся и передаваемые из поколения в поколение нормы поведения, взгляды, вкусы, ценностные ориентиры, национальные черты и национальный темперамент, убранство, ландшафт-панорама. При помощи биографического времени, основными характеристиками которого, является иррегулярность и непрерывность, измеряется процесс проникновения вглубь «чужого» пространства, совершаемого адресантами посланий. Проиллюстрируем это отрывком из письма П. Б. Шелли другу Т. Л. Пикоку от 08.10.1818 г.: «The gondolas themselves are things of a most romantic and picturesque appearance; I can only compare them to moths of which a coffin might have been the chrysalis. They are hung with black, and painted black, and carpeted with grey; they curl at the prow and stern, and at the former there is a nondescript beak of shining steel, which glitters at the end of its long black mass. <…> But Venice, which was once a tyrant, is now the next worse thing, a slave; for in fact it ceased to be free, or worth our regret as a nation, from the moment that the oligarchy usurped the rights of the people. Yet, I do not imagine that it was ever so degraded as it has been since the French, and especially the Austrian yoke. The Austrians take sixty per cent in taxes, and impose free quarters on the inhabitants. A horde of German soldiers, as vicious and more disgusting than the Venetians themselves, insult these miserable people. I had no conception of the excess to which avarice, cowardice, superstition, ignorance, passionless lust, and all the inexpressible brutalities which degrade human nature, could be carried, until I had passed a few days at Venice. <…> Behind us here are the Euganean hills, not so beautiful as those of the Bagni di Lucca with Arquà, where Petrarch's house and tomb are religiously preserved and visited. <…> We see before us the wide flat plains of Lombardy, in which we see the sun and moon rise and set, and the evening star, and all the golden magnificence of autumnal clouds. But I reserve wonder for Naples. (Вид у гондол чрезвычайно романтичный и живописный; я могу сравнить их только с мотыльками, куколкой которых могли бы быть гробы. Они задрапированы черным, выкрашены в черный и дно устлано серыми коврами; они имеют загнутые кверху корму и нос, на котором имеется невзрачный стальной клюв, сияющий на конце всей этой черной массы. <…> Но Венеция, которая когда-то была тираном, теперь стала еще хуже – рабыней, ибо фактически она перестала быть свободной или достойной нашего сожаления как нация с того момента, как олигархия узурпировала права народа. И все же я не думаю, что она когда-либо настолько деградировала, как это было со времен французского и особенно австрийского ига. Австрийцы взымают в виде налогов шестьдесят процентов дохода с населения и ставят солдат на постой. Орда немецких солдат, столь же злобных и отвратительных, как и сами венецианцы, оскорбляет этих несчастных. До тех пор, пока я не провел несколько дней в Венеции, я не представлял себе, до каких пределов могут дойти алчность, трусость, суеверие, невежество, бесстрастная похоть и все невыразимые жестокости, унижающие человеческую природу. <…> Позади нас – Евганейские холмы, не такие красивые, как горы в Баньи-ди-Лукка, и Арква, где дом и гробница Петрарки находятся под строгой охраной. <…> Мы видим перед собой широкие плоские равнины Ломбардии, над которыми восходят и заходят солнце и луна, вечерняя звезда и дымятся, окрашенные золотом, великолепные осенние облака. Но я берегу свой трепет и восторг для Неаполя) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из данного фрагмента письма, в процессе авторского освоения пространства «чужого мира», в данном случае Италии, ставшей впоследствии второй Родиной для автора и его семьи, становятся заметны в тексте послания такие приметы бытового времени как: традиционные гребные лодки в Венеции – гондолы, нрав и поведение жителей Венеции, а также австрийцев, обосновавшихся в Венеции и Ломбардии в результате австрийской оккупации, ландшафт-панорама Евганейских холмов, бальнеологического курорта Баньи-ди-Лукка и Ломбардии. События, изложенные автором в данном послании, представлены через его мироотражение, а сам автор пребывает в границах конкретного пространства, способствующего восприятию его реальной эмпирической личности.

Именно в жанре романтического эпистолярия биографическое время может воплотиться наиболее продуктивно, так как смысловым центром здесь является конкретная эпистолярная эмпирическая личность во всей ее разноплановости и разновекторности взаимоотношений с объективной реальностью.

В «чужом мире» романтического эпистолярия бытовое время имеет ряд характерных особенностей: отсутствие целостности и единства, разделение на отдельные отрезки, включающие единичные бытовые эпизоды, формирующие в сюжете письма реальный хронотоп, как например, в одном из писем Дж. Китса другу Дж. Г. Рейнольдсу от 17-18.04.1817 г.: «…I saw some extensive Barracks which disgusted me extremely with Government for placing such a Nest of Debauchery in so beautiful a place – I asked a man on the coach about this – and he said that the people had been spoiled.<…> I must in honesty however confess that I did not feel very sorry at the idea of the Women being a little profligate» (… мне на глаза попались несколько огромных бараков, которые вызвали у меня крайнее отвращение к нашему правительству за то, что оно разместило такое гнездо разврата в столь прекрасном месте. Я поинтересовался у человека в экипаже, на что он мне ответил, что людей испортили. <…> Тем не менее, я должен честно признаться, что мысль о том, что эти женщины здесь немного распутничают, не вызвала у меня и тени сожаления) ^[29] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В приведенном в качестве примера фрагменте письма, реальный хронотоп складывается в сюжете авторского повествования из впечатлений, произведенных на автора увиденными бараками и их обитателями, во время поездки из Коуза в Ньюпорт.

Процесс освоения пространства «чужого мира» побуждал английских романтиков часто обращаться к событиям, вошедшим в анналы истории, а также к личностям, которые выступали ее творцами. То есть, одновременно с расширением реального пространства, происходило нарушение временной последовательности прошлого и будущего, включающее помимо малых временных отрезков, и более значительные: посредством художественного воображения, в эстетике романтизма которому, отводится одна из ключевых ролей, английские романтики могли совершать перемещения во времени. В связи с этим Ю. Нигматуллин сказал, что прошлое «подготавливает и определяет настоящее, а настоящее, в свою очередь, – будущее. Проблема времени в итоге становится проблемой причинности, взаимообусловленности связи событий, действий и их результатов» ^{[18, с. 137]}.

Приведем пример смещения временных границ, наблюдаемых в письме П. Б. Шелли Т. Л. Пикоку от 20.11.1818 г.: «But I have seen nothing except St. Peter's and the Vatican, overlooking the city in the mist of distance, and the Dogana, where they took us to have our luggage examined, which is built between the ruins of a temple to Antoninus Pius. The Corinthian columns rise over the dwindled palaces of the modern town, and the wrought cornice is changed on ones ide, as it were, to masses of wave-worn precipice, which overhang you, far, far on high» (Но я не видел ничего, кроме собора Святого Петра и Ватикана, возвышающегося над городом в туманной дали, и Таможни, куда нас отвезли для досмотра нашего багажа, построенной между развалинами храма Антонина Пия. Коринфские колонны возвышаются над обветшалыми дворцами современного города, а кованый карниз с одной стороны как бы превращается в массивную, истертую волнами пропасть, которая нависает над вами высоко-высоко) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В данном эпистолярном фрагменте темпоральные сдвиги реализуются за счет авторских описаний достопримечательностей Рима и Ватикана, упоминаний о развалинах древнего храма, построенного в честь римского императора, выходца из галльского сенаторского рода крупных землевладельцев из Нима, Антония Пия. Приведем аналогичный пример из письма Дж. Г. Байрона от 03.05.1810 г., адресованном Г. Друри: «His Majesty's ship, Pylades, brought us to Smyrna; but not before we had topographised Attica, including, of course, Marathon and the Sunian promontory. From Smyrna to the Troad (which we visited when at anchor, for a fortnight, off the tomb of Antilochus) was our next stage; and now we are in the Dardanelles, waiting for a wind to proceed to Constantinople» (Корабль его Величества “Пилад” доставил нас в Смирну, но до этого мы топографически исследовали Аттику, включая, конечно же, Марафон и Сунийский мыс. Из Смирны в Троад (который мы посетили, когда корабль стоял две недели на якоре в стороне от гробницы Антилоха), был наш следующий этап; и теперь мы находимся в Дарданеллах, ожидая ветра, чтобы отправиться в Константинополь) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В отрывке из письма, приведенном нами в качестве примера, смещение временных границ реализуется посредством авторского описания своего морского путешествия в Смирну и упоминания участника Троянской войны, сына Нестора и Эвридики, Антилоха. Вооружившись художественным воображением переносится во времена короля Эдуарда и Симона де Монфора и Ившемской битвы (1265 г.) и Р. Саути в одном из своих писем другу Ч. Коллинзу от 31.03.1791 г.: «Evesham Abbey detained me sometime. It was here where Edward defeated and slew Simon de Montford. Often did I wish for you and your pencil for never did I behold so beautiful a pile of ruins» (Ившемское Аббатство задержало меня на некоторое время. Именно здесь Эдуард победил и убил Симона де Монфора. Часто хотелось мне, чтобы рядом со мной были ты и твой карандаш, ибо никогда я не видел такой прекрасной груды развалин) ^[42] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.).

Здесь необходимо отметить такую особенность поэтики исторического времени, как способность растягиваться и сжиматься, делая ближе далеко стоящие друг от друга эпохи, как, например, в письме У. Вордсворта: «…now the fate, the undeserved fate, of Louis 16th , who lost his throne <…>, will like that of Charles the 1st operate beneficially as warning, and be fully adequate as far as example goes, to counteract any encouragement to misconduct <…>» (…теперь судьба, незаслуженная судьба Людовика 16-го, потерявшего свой трон <...>, будет, как и судьба Карла 1-го, служить в качестве полезного предупреждения быть полностью адекватным, насколько это возможно, чтобы противостоять любому поощрению к неправомерному поведению <...>) ^{[32, с. 754]} – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из примера, автор письма, в связи с печальным исходом революционных событий во Франции (1789 – 1794-е гг.) и реставрацией Бурбонов (1814 – 1848-е гг.), вспоминает и важные вехи в истории Британии, проводя при этом некоторые параллели между французским королем Людовиком XVI и английским королем Карлом I (1600 – 1649-е гг.).

Дорога в письмах английских романтиков – это не только переход от одной точки пересечения пространственно-временных планов к другой, это еще и разгадывание лабиринтов бытия и сознания. В своем сознании автор заблаговременно «прокладывает» свой маршрут, и его «постижение» «чужого мира» становится воображаемым «маршрутом» предположений, умозаключений, сопоставлений. Проиллюстрируем сказанное примером из письма Р. Саути Ч. Бедфорду от 11.06.1792 г.: «Thursday morning I intend to ride to Salt Hill (20 miles from town) because the road is flat ugly and near London thence equipped in my oldest clothes to sally on with a great stick in search of adventures and eat at the country alehouses so that I may see a country life and manners in its grossest view…» (В четверг утром я собираюсь отправиться верхом в Солт Хилл (в 20 милях от города), так как дорога ужасная. Не доезжая до Лондона я надену свои старые одежды, чтобы путешествовать с большой палкой в поисках приключений и обедать в деревенских тавернах, то есть я, возможно, познаю деревенскую жизнь и манеры во всей их полноте…) ^[42] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из приведенного в качестве примера эпистолярного фрагмента, путешествие, которое автор намеревается совершить, является в данном случае и заблаговременно спланированным «маршрутом», и «постижением» им «чужого мира», представленного деревенской жизнью, которую Р. Саути намеревается познать. Приведем аналогичный пример из письма Дж. Китса Б.Р. Хейдону от 08.04.1818 г.: «I purpose within a Month to put my knapsack at my back and make a pedestrian tour through the North of England, and part of Scotland – to make a sort of Prologue to the Life I intend to pursue – that is to write, to study and to see all Europe at the lowest expense» (Я намерен в течение месяца забросить за спину свой рюкзак и совершить пешее путешествие по северу Англии и некоторой части Шотландии, чтобы сделать своего рода пролог к той жизни, которую я намерен вести, то есть написать, изучить и увидеть всю Европу с наименьшими затратами) ^[29] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В данном фрагменте письма, приведенном нами в качестве примера, планируемое автором путешествие по северу Англии, а также некоторой части Шотландии и Европы, представляет для него в то же время и своеобразное разгадывание лабиринтов бытия.

Событийно-биографическое время в авторском литературном письме имеет четкую фиксацию как и время историческое, приметами которого являются ориентализмы типа: «medrese» (медресе), «minaret» (минарет), «vizier» (визирь), «turban» (тюрбан), «pelisses» (пелисы), и бытовые реалии - номинанты «gondola»(гондола), «vetturino» (возница), «villa» (вилла), «sequin» (цехин), «corrida», (коррида) «antico» (античность), «festas» (праздники), «conversazioni» (разговоры), эпитеты, передающие скорость движения временного потока: repetitive, (однообразный), «measured» (размеренный), «gloomy» (унылый) и т.п. Совершить перемещение из одной исторической эпохи в современную действительность возможно при помощи формул типа: «once» (когда-то), «in former times» (в былые времена), «bear in mind» (помнится), «ruins» (развалины) «once beautiful» (некогда прекрасный). Зачастую историческую эпоху в материи романтического эпистолярия, отличают такие антропонимы как: «Homer» (Гомер), «Plutarch» (Плутарх), «Edmond Ironside» (Эдмунд Железнобокий), «Diomed» (Диомед), «Alcibiades» (Алкивиад), «Julius Caesar» (Юлий Цезарь), «Albert The Great» (Альберт Великий), «Petrarch» (Петрарка), «Machiavelli» (Макиавелли), относящиеся к разным периодам истории.

В романтической модели мира, одним из ключевых слагаемых которой является время-пространство, дорога собирает и организует художественное пространство авторского литературного письма, которое детализируется и становится семантически и формально наполненным через предметы, о которых здесь повествуется; именно эти предметы обозначают и границы этого пространства, формирующие политические, этические, социальные, национальные, темпоральные и другие связи в модели мира английских романтиков.

Говоря о пространстве «чужого мира», представленного в романтическом эпистолярии, необходимо сказать не только о событийном фоне, но и о действующих лицах (персонажах) и ролях, которые они выполняют в пространстве «чужого мира» корреспонденции романтиков. Исходя из концепции Е. Деремедведь ^[59], персонажей, непосредственных участников событий в сюжетной ткани авторского романтического письма мы делим на три группы. В первую группу входят непосредственно адресанты посланий, на которых лежит ответственность за конструирование основной сюжетной тактики изложения событий: они выступают в роли не только очевидцев, но и основными действующими лицами, наделенными правом воссоздания действительности. Адресанты романтических посланий – пример «мобильных» персонажей, топографически перемещающихся в границах пространства Британские острова – Континентальная Европа – Передняя Азия, внутри которого в непосредственном соприкосновении сосуществуют несколько типов культур (английская, шотландская, валлийская, ирландская, испанская, португальская, итальянская, греческая, турецкая, албанская), несколько цивилизаций, а, следовательно, и несколько разных хронотопов (особенно у Р. Саути, П. Б. Шелли, Дж. Г. Байрона). Подтвердим сказанное выше фрагментом из письма Дж. Г. Байрона Г. Друри от 03.05.1810 г.: «I see not much difference between ourselves and the Turks, save that we have – and they have none – that they have long dresses, and we short, and that we talk much, and they little» (Я не наблюдаю большой разницы между нами и турками, кроме того, что у нас есть – а у них нет – что у них длинные платья, а у нас короткие, и что мы много говорим, а они мало) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из примера, в пределах одного эпистолярного текста уживаются пространственно-временные отношения двух культур: английской и турецкой.

К персонажам второй группы, являющейся неотъемлемой частью пространства «чужого мира» авторского романтического письма, мы относим образы конкретных индивидов, существовавших в действительности и включенных авторами в сюжетное полотно письма данного типа. Так как мотив дороги / дорожного происшествия и контакта являются доминантными в фабуле эпистолярия, то неудивительно, что в текстах писем романтиков пересекаются маршруты самых разных людей в одном пространственно-временном локусе. Среди них английский лорд граф Лонсдейл, университетский друг Р. Джонс, будущая жена М. Хатчинсон – у У. Вордсворта; близкие и преданные друзья Г. Ч. Бэдфорд и Ч. Уинн, преподобный Н. Лайтфуд, друг по Оксфорду К. Коллинз, литератор Ч. Ллойд – у Р. Саути; профессор и хранитель Королевской Академии Художеств Г. Фюзели, близкие друзья в итальянский период Джон и Мария Гисборн, австрийский император Франц I, ливорнский адвокат Дель Россо, итальянская княгиня Монтемилетто Караффау у П. Б. Шелли; поэт Ли Хант и сестра его жены Элизабет Кент, автор нескольких поэтических сборников, хирург и фармацевт Томас Хэммонд, поэт, прозаик и пародист Хорэс Смит, литературный критик и эссеист У. Хэзлитт, знаменитый английский актер Дж. Кин – у Дж. Китса; правитель Эпира и Албании Али Паша Тепеленский, жена британского консула в Штутгарте миссис Спенсер Смит, издатель Дж. Меррей, профессор минералогии в Кембридже Э.Д. Кларк, английский консул в Венеции Ричард Белгрейв Хопнер, – у Дж. Г. Байрона и т.д. Приведем пример из письма Дж. Г. Байрона своей матери от 12.11.1809 г., в котором автор, формируя хронотоп встречи с правителем Эпира и Албании Али Пашой, делится своими впечатлениями: «The next day I was introduced to Ali Pacha. I was dressed in a full suit of staff uniform, with a very magnificent sabre, etc. The vizier received me in a large room paved with marble; a fountain was playing in the centre; the apartment was surrounded by scarlet ottomans. He received me standing, a wonderful compliment from a Mussulman, and made me sit down on his right hand» (На следующий день я был представлен Али Паше. На мне была штабная форма, с великолепной саблей и т. д. Визирь принял меня в большой комнате, вымощенной мрамором; в центре ее играл фонтан; все помещение было окружено алыми оттоманками. Он принял меня стоя – замечательный комплимент от мусульманина – и усадил по правую руку от себя) ^[34]– (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Али Паша – конкретная историческая личность, существовавшая в действительности, включенная автором в повествовательную ткань письма.

Третью группу персонажей в сюжетном полотне авторского романтического письма представляют «коллективные» персонажи, с которыми адресантам посланий довелось встретиться во время зарубежных путешествий, охватывающих всю совокупность посещенных ими государств: это не только итальянцы, испанцы, португальцы, австрийцы, швейцарцы, немцы, но и народы, населяющие Оттоманскую Порту: греки – выходцы с Эгейского моря, турки, албанцы, валахи, татары и др., выступающие, как задний план, на котором в линейной последовательности разворачиваются основные события.

Английским поэтам-романтикам в своей переписке удалось репрезентировать удивительные групповые портреты представителей разных культур, как, например, Дж. Г. Байрон в письме своей матери от 12.11.1809 г., великолепно описавшем албанцев, турок и татар: «The Albanians, in their dresses, (the most magnificent in the world, consisting of a long white kilt, gold-worked cloak, crimson velvet gold-laced jacket and waistcoat, silver-mounted pistols and daggers,) the Tartars with their highcaps, the Turks in their vast pelisses and turbans <…>» (Албанцы в своих платьях (самых великолепных в мире, состоящих из длинного белого килта, расшитого золотом плаща, малинового бархата, расшитого золотом камзола и жилета, украшенных серебром пистолетов и кинжалов), татары в высоких шапках, турки в своих огромных пелисах и тюрбанах <…>) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из данного примера, «коллективные» герои служат своеобразным фоном, на котором происходят основные события. Приведем пример из переписки П. Б. Шелли, представившего групповой портрет не только итальянского народа, как, например, в письме философу У. Годвину от 25.07.1818 г. ^[28], но и темперамент, характерные черты жителей итальянских городов, таких как Венеция, Рим, Милан, Флоренция и др., как, например, в письме Т. Л. Пикоку от 06.04.1819 г.: «The Romans please me much, especially the women;who, though totally devoid of every kind of information, or culture of the imagination, or affections, or understanding – and, in this respect, a kind of gentle savages – yet contrive to be interesting» (Римляне мне очень нравятся, особенно женщины, хотя и лишенные всякой осведомленности, или культуры воображения, или привязанности, или понимания – и, в этом отношении, являющиеся своего рода милыми дикарями, – но все же умудряющиеся представлять хоть какой-то интерес) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К).

Мотив контакта или знакомства, свидания, по мнению М. Бахтина, характеризует высокий уровень эмоционально-ценностной напряженности, а, следовательно, может быть долгожданным и наоборот, приносить радость или вызывать отрицательные эмоции, иметь двойственный характер или нейтральный ^[64]. Мотив контакта или встречи, в котором тесно переплетены пространственные и временные ряды, является по своей природе открыто хронотопичным и органически присущим мотиву дороги. Так, Дж. Г. Байрон в одном из своих писем матери от 28.06.1810 г., формируя хронотоп встречи с внуком Али Паши из Янины, писал: «I remember Mahmout Pacha, the grandson of Ali Pacha, at Yanina, (a little fellow of ten years of age, with large black eyes, which our ladies would purchase at any price, and those regular features which distinguish the Turks,) asked me how I came to travel so young, without anybody to take care of me» (Я помню, как Махмут Паша, внук Али Паши, в Янине (маленький мальчик лет десяти, с большими черными глазами, за которые наши дамы отдали бы любые деньги, и теми правильными чертами лица, которые отличают турок) спросил меня, как я такой молодой путешествую совершенно один) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Мотив контакта или встречи также является одним из ключевых слагаемых сюжетной ткани текста послания и, таким образом, входит в объемлющий его определенный хронотоп; кроме того, он может выполнять композиционную функцию: служить завязкой, кульминацией или развязкой действия.

Мотив встречи может быть окрашен в различные смысловые тона: встреча может быть долгожданной или наоборот, приносить радость или грусть, а порой может вызывать смешанные эмоции или носить нейтральный характер. Приведем пример из письма П. Б. Шелли Т. Л. Пикоку от 08.10.1818 г., в котором автор сообщает о своем знакомстве с Изабеллой Хоппнер и ее мужем Ричардом Белгрейвом Хоппнером, британским генеральным консулом в Венеции: «We made a very delightful acquaintance there with a Mr. And Mrs. Hoppner, the gentleman an Englishman, and the lady a Swissesse, mild and beautiful, and unprejudiced, in the best sense of the word.The kind attentions of these people made our short stay at Venice very pleasant» (У нас состоялось приятное знакомство с некими мистером и миссис Хоппнер, джентльменом-англичанином, и леди швейцаркой, кроткой, красивой и беспристрастной в лучшем смысле этого слова. Внимание этих людей к нам, сделало наше короткое пребывание в Венеции очень приятным) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.).

Дж. Китс в своем письме Б. Бейли от 08.10.1817 г., планирует встретиться с литератором, художником и другом Ч. Брауном и поэтом, автором многочисленных поэм и стихотворений Дж. Г. Рейнольдсом: «My Brothers kindest remembrances to you–we are going to dine at Brown's where I have some hopes of meeting Reynolds» (Мои братья передают тебе сердечный привет. Мы собираемся обедать сегодня у Браунов, где я надеюсь встретить Рейнольдса) ^[29] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Как мы видим из данного эпистолярного фрагмента, предстоящая встреча автора послания с старинным другом, вызывает у него приятные чувства.

В ходе анализа пространства «чужого мира» в корреспонденции английских романтиков, нами была выделена еще одна точка пересечения пространственно-временных рядов – это город / городок / страна / деревня, который может быть большим и малым и также может быть гостеприимным и не очень. «Город – это место жизни и деятельности, в котором заданы все формы человеческой активности, сосредоточены все социальные, культурные, политические, экономические институты, представлены все процессы, характерные для конкретного культурно-исторического и социально-экономического этапа развития» ^{[1, с. 230]}.

Время в городском топосе характеризуется историческими примерами, событийностью, связанной со «встречами», «прощаниями», при этом данная точка пересечения пространственно-временных рядов может вызывать разнообразную гамму ощущений у пишущего: от неизгладимого до благоприятного, как например, город Пиза, который оставил в душе поэта неприятное воспоминание, о котором он сообщает в своем письме Т. Л. Пикоку от 05.06.1818 г.: «A large disagreeable city, almost without inhabitants» (Большой неприятный город, почти без жителей) ^[30] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). В отличие от П. Б. Шелли, визит Дж. Китса в Винчестер сказался на авторе самым благоприятным образом: «This Winchester is a place tolerably well suited to me <…>. There are a number of rich Catholic[s] in the place. It is a respectable, ancient aristocratical place– and moreover it contains a nunnery» (Этот Винчестер мне вполне подходит; там есть прекрасный собор, колледж, Римско-католическая часовня <…>. В этом месте есть несколько богатых католиков. Это респектабельное, старинное аристократическое место - и к тому же в нем есть женский монастырь) ^[29] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Положительные эмоции переполняют и Дж. Г. Байрона при посещении таких испанских городов как Севилья и Кадис: «Seville is a fine town, and the Sierra Morena, part of which we crossed, a very sufficient mountain <...>. Cadiz, sweet Cadiz! – It is the first spot in the creation. The beauty of its streets and mansions is only excelled by the loveliness of its inhabitants» (Севилья – прекрасный город, а Сьерра-Морена, часть которой мы пересекли, – очень подходящая гора <…>. Кадис, сладкий Кадис! – Это первое место в творении. Красоту его улиц и особняков отличает только прелесть его жителей) ^[34] – (Перевод наш. – Н. Д., Ю. К.). Хронотоп города также играет одну из ключевых ролей в развитии сюжетной линии романтического письма, помогает в раскрытии особенностей характера участников событий в письме данного типа.

Выводы. Проанализировав эпистолярное общение английских поэтов-романтиков, мы пришли к выводу, что «чужой мир» в нем репрезентирован такими точками пересечения пространственно-временных рядов как дорога/дорожная встреча/дорожное происшествие; контакт/знакомство/свидание; город/городок/деревня / страна. Одним из ключевых мест в пространстве «чужого мира» отведено хронотопу дороги, своеобразной двигательной силе сюжета авторского романтического письма, при помощи которого автор разрабатывает сюжетную тактику своего эпистолярного повествования. Хронотоп «чужого мира» является одним из своеобразных кодов доступа к романтической модели мира, это ключевая категория, выводящая нас на картину мира определенной эпохи, в частности романтизма. Представляется перспективным исследовать в дальнейшем виды и особенности функционирования хронотопа «своего мира» корреспонденции английских романтиков, а также взаимодействие пространства и времени в переписке английских писателей-реалистов, сравнить и выявить интегральные и вариативные признаки, характерные для эпистолярной прозы.