Fantastic beginning in the novel by L. I. Borodin “It Never Happened”

Sukhikh Ol'ga Stanislavovna Doctor of Philology Professor, the department of Russian Literature, Institute of Philology and Journalism, Natioanal Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 603000, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Nizhnii Novgorod, ul. Geroya Bykova, 12, of. kv. 50 ruslitxx@list.ru Other publications by this author

Творчество Л. И. Бородина изучается отечественным литературоведением с 90-х годов ХХ века. В диссертациях [1–4], монографиях ^{[5, 6]}, а также в критике накоплен значительный опыт в осмыслении нравственно-философской проблематики творчества этого автора, особенностей его художественного мира. Однако большой объём наследия писателя и разнообразие его творческих исканий, безусловно, позволяют продолжать исследование. Наша работа посвящена фантастическому началу в рассказе «Этого не было», который пока не был подробного рассмотрен в литературоведческой науке, хотя, на наш взгляд, заслуживает этого: он интересен и по характеру проблематики, и по способу её художественного воплощения.

Фантастическое начало в искусстве, в частности в литературе, всегда привлекало внимание как читателей, так и исследователей, вызывало интерес, связанный с различными аспектами воплощения «необычайного», в том числе с тем, как оно сочетается с обычным, типичным, повседневным. Как отметил А. Ф. Бритиков в своей монографии, посвящённой фантастике, в литературе уже давно происходит взаимопроникновение фантастического и реалистического и это приводит к тому, что появляются «фантастико-реалистические» произведения и даже жанры ^[7]. Примером именно такого художественного построения и является, на наш взгляд, рассказ Л. Бородина «Этого не было».

Роль фантастического допущения в произведении может быть разной, и Е. Н. Ковтун в своей обобщающе-теоретической работе ^[8] называет два наиболее распространённых варианта: фантастика предстаёт как способ познания неких явлений, реально не существующих, но вызывающих интерес, или же как средство иносказательного выражения писательской мысли; при этом автор оговаривает том момент, что такое разделение является условным, поскольку эти варианты могут и сочетаться друг с другом. Добавим, что характер такого разделения функций условен ещё и по той причине, что в литературе фантастическое начало очень многолико и конкретный вариант его художественного воплощения, конечно же, может иметь и вообще иную функцию. Именно так происходит, на наш взгляд, в случае с анализируемым в данной работе произведением Л. Бородина.

В рассказе Л. Бородина «Этого не было» фантастическое допущение лежит в основе сюжета, однако служит оно не столько анализу какого-либо необычайного явления или иносказательному выражению определённой идеи, сколько исследованию характера и раскрытию психологического состояния человека. Поэтому вполне закономерно и то, что в рассказе Л. Бородина фантастическое начало сочетается с реалистическим, фантастика и реальность здесь переплетаются, и даже не просто переплетаются – можно говорить об их взаимопроникновении друг в друга.

В повествование, поначалу передающее вполне жизнеподобные явления, вводится фантастическое начало с помощью определённых образов и мотивов, но они не обладают собственно фантастической спецификой, не представляют собой сверхъестественных существ или предметов, волшебных превращений и т.п.

Рассказ открывается описанием дороги и поезда – оба образа в литературе традиционно взаимосвязаны с мотивом жизненного пути, судьбы. Однако в данном случае, на наш взгляд, выдвигается на первый план другая их художественная функция – воплощение символической связи пространств, так же как и времён. Рассказчик приезжает из некоего неизвестного места в родную деревню, с которой его прочно связывают воспоминания, и не только они: ещё переживания, чувства, испытываемые им по отношению к семье. Тот топос, откуда прибывает герой, никак не очерчен, не описан и не поименован, и это не случайно: всё внимание рассказчика направлено на родные места, а потому остальное – за рамками восприятия и повествования, по крайней мере, до финала. Кроме того, рассказчик – и здесь мы как раз сталкиваемся с фантастическим допущением – движется не только в пространстве, но и во времени: для него это путешествие в прошлое. Поезд становится связующим звеном между двумя периодами жизни человека, между двумя, можно сказать, эпохами: настоящим и прошлым.

В рассказе соотнесены эти два аспекта путешествия рассказчика: его путь в пространстве и во времени. Он едет на родину – он едет в прошлое. Таким способом устанавливается художественная взаимосвязь между понятиями родины и прошлого. Они слиты в единый художественный элемент, они составляют один хронотоп.

Поезд же воспринимается как некий инструмент осуществления связи между настоящим и прошлым, между человеком и родиной, не случайно рассказчику представляется, что у него и у поезда общая цель: «…поезд … словно спешил туда же, куда и я…» ^{[9, с. 5]}. Далее к образу поезда добавляется символическая деталь: движет его не тепловоз, как обычно, а паровоз «Иосиф Сталин», как в послевоенные годы, когда рассказчик был ещё ребёнком. Кроме того, именно в тот момент, когда рассказчик видит эту «примету прошлого», он замечает и то, что остался один в вагоне. Обе детали подчёркивают, что происходит путешествие в прошлое, причём не столько в прежнюю эпоху вообще, сколько именно в его прошлое.

Значимой деталью в рассказе становится и название поезда – «мотаня». Так действительно называется пригородный поезд, который ходит по Кругобайкальской железной дроге, да и вообще на сленге железнодорожников так может называться поезд, идущий на малое расстояние с частыми остановками ^[10]. Само слово «мотаня» / «Мотаня» (как вариант – «Матаня») позаимствовано из фольклора: оно часто используется в частушках, где в разных контекстах приобретает различные значения, одно из которых – «милый», «любимый», «ухажёр» (при этом может означать лицо как мужского пола, так и женского) ^[11]. Кроме того, оно ассоциативно связано с глаголом «мотаться», что, вероятно, отражает движение поезда туда – обратно. Трудно сказать, какая из этих семантических составляющих является определяющей в названии поезда, но, скорее всего, равноправны обе: одна связана с функцией, а другая – с отношением людей к этому маленькому поезду – спутнику жизни. Для рассказчика «мотаня» тоже воплощает в себе нечто родное, некий дух прежних времён, вызывающий ностальгию, воплощающий в себе ту эпоху, с которой герой ощущает неразрывную связь. И символично, что именно этот поезд играет роль фантастического «проводника», помогающего ему пересечь границу времён, фактически привозит его в прошлое, становится своего рода машиной времени.

Далее функцию подобного «проводника» выполняет тропинка. Сворачивая на неё, рассказчик встречает знакомого когда-то солдата с девушкой, вспоминает их и тогда окончательно осознаёт, что оказался в прошлом.

Такое проникновение сквозь границу времён воспринимается с точки зрения обыденного сознания как фантастика, но в рассказе всё же остаётся и возможность другого истолкования. Этот сюжетный ход не более мистичен или фантастичен, чем сон и память. Об этом свидетельствуют рассуждения рассказчика о том, как память может оживить определённый запах, например, смесь паровозного дыма и медового духа черёмухи или перемешавшиеся между собой запахи старой путевой шпалы и выросшего из трещины на ней гриба. Воспоминания, такие живые и реальные, воспринимаются как чудо, которому нет «материального объяснения» ^{[9, с. 8]}. Прошлое оживает, и это фантастично и реально одновременно. С этой точки зрения события рассказа в целом могут быть истолкованы не только как фантастическое по своей сути путешествие героя в собственное прошлое, но и как игра воображения или аберрация памяти. Однако даже в последнем случае описываемое можно назвать нереальным в прямом смысле этого слова, но в то же время реальным для человека, с его субъективной точки зрения.

Природа фантастики Л. Бородина связана с авторским замыслом. Писатель не стремится создать в произведении некий иной по сравнению с привычной действительностью мир, в котором были бы свои, не характерные для обычной жизни законы, действовали бы некие непривычные для обыденного сознания существа, типа вампиров, магов и т.п. В этом смысле замысел Л. Бородина отличается от интенций авторов как фэнтези, так и научной фантастики. В рассказе «Этого не было» фантастическим является допущение проницаемости границы времён. Но сам мир, в который попадает в результате рассказчик, вовсе не фантастичен. Это реальность 1949 года, какой она действительно была для него. Это мир не фантастических конструктов, а людей и реалий, живущих в воспоминаниях героя. Это соседские мальчишки Колька и Стасик, это дежурный на станции, почтовая работница тётя Клава, но прежде всего это семья: отец и сестра Валька. Это такое фантастическое, о каком говорил Ф. М. Достоевский: «Фантастическое должно до того соприкасаться с реальным, что Вы должны почти поверить ему» ^{[12, с. 192]}.

Такой характер фантастики Л. И. Бородина взаимосвязан с нравственной проблематикой произведения. Сам по себе фантастический сюжетный ход является здесь не самоцелью, а, по сути, средством психологизма: он становится как бы материальным воплощением желания рассказчика исправить прошлое, не допустить собственного поступка, который стал самым тёмным пятном на «полотне» его жизни. Это такой тип фантастического, при котором мысль, стремление, воля человека обретает материальное воплощение, происходит, как называл это Ц. Тодоров, «переход от духа к материи» ^{[13, с. 96]}.

Мотивировка действий героя бородинского рассказа – стремление избавиться от душевной боли, которую причиняло ему осознание вины перед отцом за этот поступок. Сюжет при этом выстраивается таким образом, что читатель до самого кульминационного эпизода не имеет чёткого представления о произошедшем. Рассказчик использует приём ретардации: говорит о времени, о людях, о смерти матери, об отношениях с отцом, затем вспоминает, какой была в 1949 г. его старшая сестра Валька, и делает экскурс в её будущее, объёмный фрагмент посвящает тому, как через маленькую станцию проходили эшелоны с бывшими пленными японцами. Всё это ответвления повествования, многочисленные и с сюжетной точки зрения незначительные, они как будто призваны оттянуть момент кульминации, потому что рассказчику больно вспоминать этот эпизод.

Выясняется, что он из-за своего легкомыслия и детской безответственности подвёл семью: не уберёг сено, предназначенное для коз, которые были фактически кормилицами для хозяев, и, более того, довёл отца до страшного приступа. Это кульминационный эпизод рассказа, и к нему ведут все ниточки, переплетённые в сюжете: и возвращение героя на родину, и его воспоминания об отце и сестре, и краткое, но ёмкое повествование о том, как мальчишкам хотелось получить какой-нибудь подарок от бывших пленных японцев. Всё это проникнуто лирической грустью о прошлом, но, с другой стороны, читателя не оставляет ощущение нарастающей тревоги, как будто приближается какое-то драматическое событие, - и оно действительно приближается: повествование, размеренное и вроде бы спокойное, вдруг «взрывается» воспоминанием рассказчика о том эпизоде его жизни, который стал для него настолько травмирующим, что память вытеснила его.

В этом кульминационном эпизоде перед нами вновь взаимопроникновение фантастики и реальности. Рассказчик-взрослый, с одной стороны, наблюдает за развивающимся конфликтом рассказчика-мальчика и отца, а с другой стороны, уже знает, во что выльется это столкновение. И в то же время в самой ситуации потенциально существует другая пружина действия, которая могла бы снять конфликт, – это стремление Вальки примирить родных. Добрая и мудрая девочка упрашивает их пойти на компромисс: брата – признать вину и послушаться, а отца – смягчиться, и тогда открывается возможность объединить усилия и вместе попытаться всё исправить, спасти промокшее под дождём сено, тогда не произойдет никакой беды. Из того, что предугадывает рассказчик, ясно, что в прошлом ни тот, ни другой не послушали совета, но в той реальности, которая перед ним в момент повествования, всё происходит иначе. Взрослый рассказчик настолько остро переживает события, настолько хочет искупить вину и избавиться от мук совести, что его стремление реализуется фантастическим образом: ему удаётся вмешаться в ситуацию и заставить мальчишку – самого себя в детстве – поступить по совести. Сам сюжетный ход, безусловно, фантастичен, но эта фантастика есть производное от реальности – от психологического состояния рассказчика, который всю жизнь как будто отталкивал от себя этот драматический эпизод, хотел, чтобы его не было. Фантастика здесь – выражение реальных интенций, чувств человека. И они так сильны, что фантастическое в художественном мире произведения преобразуется в действительное: реализуется тот вариант развития событий, к которому ведёт позиция Вальки. В итоге рассказчик видит примирившуюся семью, которая объединяется, чтобы всё-таки спасти промокшее сено.

Этот вариант, реализовавшийся в фантастическом мире, объясняет то, что было в мире реальном: рассказчик делает вывод, что он никогда не вспоминал постыдный для него эпизод и никому – даже священнику на исповеди – о нём не рассказывал, потому что на самом деле этого эпизода не было.

В дальнейшем же изменения, произошедшие в мире прошлого, в фантастической составляющей сюжета, оказывают влияние на то, как складывается жизнь в настоящем, в действительности, – вновь фантастическое и реальное переплетаются. Рассказчик решает вернуться из родной деревни в свой нынешний дом, из прошлого в настоящее и изменить что-то важное в отношениях с сыном – это можно понять из телеграммы, которую он отправляет в финале. В ней не изложены конкретные обстоятельства конфликта, но из неё ясно, что герой благодаря своему путешествию в прошлое по-новому осознал ценность семьи, взаимопонимания между близкими людьми, почувствовал, насколько важно уметь принимать решение в интересах другого человека, особенно того, кто тебе дорог.

В прошлом выстраиваются отношения рассказчика с отцом, в настоящем – с сыном. Сам же рассказчик предстаёт как некая временная инстанция, от которой протягиваются нити духовных связей в прошлое и в будущее. Человек, таким образом, воспринимается как связующее звено, через него проходит «связь времён», которая не должна распадаться, и фантастическое допущение в сюжете рассказа помогает актуализировать эту мысль.

Исследование фантастического начала в рассказе Л. Бородина «Этого не было» позволяет выявить глубинную сущность авторского замысла. Писатель показывает, насколько важную роль может играть в судьбе человека нравственная оценка и переосмысление собственного поступка, а главное, возможность искупления и освобождения от вины. События рассказа допускают двойственное истолкование: путешествие в прошлое может быть понято не только как фантастика, но и как плод воображения рассказчика, однако в любом случае субъективно, для самого рассказчика это становится реальностью и оказывает влияние на то, как сложится его дальнейшая жизнь. Фантастическое допущение в этом произведении важно не столько с точки зрения сюжета, сколько с точки зрения характерологии и психологизма.