To the question of prophetic nature of Nikolai Klyuev’s poetry

Kudryashov Igor' Vasil'evich Doctor of Philology Professor, the department of Russian Language and Literature, National Research Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod 607220, Russia, Nizhegorodskaya oblast', g. Arzamas, ul. K. Marksa, 36 kiv.arz@yandex.ru Other publications by this author

Явися, и в дебрях возляг,

Окутайся тайной громовой,

Чтоб плод мой созрел и отмяг –

Микулово, бездное слово!

Н. А. Клюев

Неординарный поэтический дар Н. А. Клюева и его лирика, пронизанная беззаветной любовью к родной земле, гордостью за ее культурное прошлое и болью за постреволюционное настоящее, притягивал внимание еще современников поэта. Не безразличен он и сегодняшним читателям.

В последние годы в публицистических и научных изданиях все чаще стали появляться статьи о провидческом характере поэзии Николая Клюева (См.: ^[4]; ^[5]; ^[6]; ^[7]; ^[8]; ^[9] и др.). Сущность большинства из них сводится к тому, что Клюеву удалось заглянуть из начала века в его конец и предвидеть национальные конфликты, Чернобыльскую катастрофу и те последствия, к которым привела авария на атомной станции. В качестве доказательства авторы публикаций о поэте приводят клюевские строки:

«Уснула русских рек колдующая пряха;

Ей вести черные, скакун из Карабаха» ^{[3, c. 628]}.

(«Есть демоны чумы, проказы и холеры…», 1934)

Или:

«Тут ниспала полынная звезда,–

Стали воды и воздухи желчью,

Осмердили жизнь человечью.

А и будет Русь безулыбной,

Стороной нептичной и нерыбной!» ^{[3, с. 770–771]}.

(«Песнь о Великой Матери», между 1929 и 1934)

Разумеется, проводимые некоторыми авторами публикаций аналогии и ассоциации, достаточно легко убеждают неподготовленного массового читателя в даре предвидения будущих катастроф, которым будто бы обладал наделенный оккультными способностями крестьянский поэт. Однако соответствует ли это действительности, или же это всего лишь журналистская выдумка, цель которой исключительно PR (пиар), направленный на извлечение коммерческих и иных выгод от массовой культуры? Это вопрос, ответ на который не может быть односложным и, безусловно, требует определенных пояснений.

Российская история, пожалуй, как ни одна другая, знает немало примеров пророчеств. Уже наша мифология и национальный фольклор содержат множество примеров предсказаний будущего героев. Мифологическая птица вещая Гамаюн, сказочное «направо пойдешь – коня потеряешь, налево –…», эпическая «Песнь о вещем Олеге» и другие. А сколько провидцев, гадалок, предсказателей было на Руси! Наверное, так уж устроен человек, что все время хочет заглянуть в свое будущее. Но эта тема требует отдельного рассмотрения, поэтому остановимся на другом.

В русской поэзии только великих поэтов называют поэтами-пророками. Среди них на первом месте имена наших классиков Пушкина и Лермонтова. В массовой культуре сложилось немало легенд и преданий о том, как им удалось заглянуть сквозь время, предвидеть будущее. И здесь народная фантазия, питаемая безграничной любовью к творцам слова, не знает границ: пушкинский золотой перстень с необычным изумрудом, глядя на который можно было «сломать замок у времени» и увидеть будущее, Божественное откровение, продажа своей души дьяволу – вот далеко неполный перечень того, благодаря чему любимые народом поэты обретали провидческую способность.

Попробуем разобраться в подлинных истоках провидческого дара русских поэтов. Во-первых, пророками мы называем великих наших поэтов, гениев. Их гениальность заключается в том, что они опередили свое время. Поэтому, как правило, они и остаются непонятыми своими современниками, их значение и вклад в национальную культуру по достоинству оцениваются лишь потомками. Провидческий дар – это неотъемлемый атрибут гения.

Во-вторых, все великие предсказания в мировой практике писались в поэтической форме: вспомним катрены Нострадамуса, библейский текст откровения апокалипсиса и т.д. и т.п. Факт очевидный и, по-видимому, закономерный. И суть здесь не в форме, в которой они написаны, а скорее в необычайном видении мира, пророческом даре, выразившемся в поэтической оболочке.

Общеизвестно, что еще к античности уходит своими корнями традиция писать научные трактаты в поэтической форме. В России эта традиции существовала вплоть до ХVIII века. В поэтических трактатах описал, например, некоторые свои открытия гениальный Ломоносов. Научное открытие, по сути, тоже откровение (да и сами слова «открытие» и «откровение» однокоренные, родственные) каких-либо законов бытия. Правда, откровение, что называется, познанное и объяснимое учеными. Научное открытие – это шаг в будущее, это то, что определит в той или иной мере нашу будущую жизнь, а следовательно, даст возможность на основании знания законов бытия прогнозировать это будущее. В этом и заключается «пророческий» характер науки.

Поэт, наделенный особым, поэтическим видением мира, по-своему, в отличие от ученого, воспринимает закономерности жизни, видит и судит о бытие. Такое поэтическое, цельное (поэт, как известно, «мыслит образами», оперирует категориями вечности и т.д.) проникновение в бытие во многом оказывается более глубоким, чем у ученого. Кто смог глубже проникнуть в душу человека, переступившего нравственный закон, и открыть нам ее? Достоевский или психология его времени? Кто цельнее смог объяснить любовь и раскрыть ее во всех проявлениях? Пушкин или медицина с биологией и химией, вместе взятые? Вопросы, безусловно, риторические.

Имя поэта Николая Клюева стоит в одном ряду с именами наших великих поэтов. Истоки провидческого дара поэта кроются в особом, неординарном, видении мира, позволившем ему заглянуть сквозь десятилетия в будущее России.

Сегодняшнего читателя в Клюеве прежде всего поражает ощущение поэтом катастрофичности надвигающейся цивилизации, близость конца тысячелетней культуры России. Убеждение Клюева в несовместимости цивилизации и культуры, в их противостоянии, начавшемся еще в ХVII веке, во времена раскола Русской православной церкви и обострившемся в 20—30–е гг. ХХ в., породило многочисленные апокалипсические мотивы и образы его поэзии. Цивилизация понималась поэтом как явление регрессивное, чуждое, пришедшее на Русь с запада. И дело здесь не только в проникновении чужой для России западной цивилизации, разрушающей самобытность нашей национальной культуры, сколько в бездуховности, которую несет с собой эта цивилизация человеку. Трагедия ХХ века, по мнению Клюева, заключается в том, что происходит разрушение традиционных национальных устоев, за которым последует неминуемая гибель всего русского мира, а в дальнейшем и всего человечества.

В своих стихах Клюев «кричал» о том, что эволюция идет по гибельному для человечества пути регресса. Особенно часто эта мысль стала встречаться в стихах поэта после того, как не оправдавшая надежды поэта Октябрьская революция, а следом за ней начавшаяся гражданская война, коллективизация и индустриализация России, по сути, выбросили на помойку истории нравственные ценности, культуру прошлых веков страны и, главное, православную культуру, веру предков, заменив ее марксистско-ленинской идеологией.

Глубоко верующий человек Клюев, впрочем, как и большинство русской интеллигенции, первоначально воспринял революцию и все последовавшие за ней катаклизмы начала XX в. как трагический, но необходимый этап духовного перерождения страны. Россия, по мнению Клюева, это Мессия, которая должна показать всему миру путь к спасению, как некогда показал человечеству этот путь Христос.

Как священный, духовный акт воспринял поэт 1917 год:

«Он воскрешенный Иисус,

Народ родной страны.

Трепещет ад гвоздичных ран,

Тернового чела…

В глухой степи, где синь-туман,

Пылают купола.

То кровью выкупленный край,

Земли и Воли град.

Многоплеменный каравай

Поделят с братом брат…» ^{[3, с. 361]}.

(«Февраль», 1917)

Клюев ждал от революции перемен. Стихи поэта этого периода, вошедшие в цикл «Ленин», из «Красной газеты», полны оптимизма, надежд на лучшее будущее. Своим творчеством поэт активно пропагандирует новую власть и даже вступает, правда ненадолго, в РКП(б).

Однако упования Клюева, что «советовластие», как власть народная, крестьянская, поймет тупиковый путь стихийной цивилизации и обратится к духовным достояниям, опыту предков и тем самым прервет начавшуюся духовную гибель страны, не оправдались. Революция принесла коллективизацию и индустриализацию, голод и смерть и не остановила, а ускорила гибель любимой поэтом Родины. «К нам вести горькие пришли, / Что больше нет родной земли…» – этот мотив звучит в последнем цикле стихов поэта, который получил название «Разруха». В литературоведении этот цикл по праву считается пророческим. Впервые в печати это произведение Клюева появилось лишь в 1989 году. Журнал «Огонек» в 43 номере поместил на своих страницах найденный в архивах ОГПУ машинописный текст его произведения. Цикл из четырех стихотворений был приложен к протоколу допроса в качестве доказательства вины поэта «в составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений». Стихи поразили читателей «Огонька» провидческим содержанием:

«К нам вести горькие пришли,

Что зыбь Арала в мертвой тине,

Что редки аисты на Украине,

Моздокские не звонки ковыли,

И в светлой Саровской пустыне

Скрипят подземные рули!

Что Волга синяя мелеет,

И жгут по Керженцу злодеи

Зеленохвойные кремли,

Что нивы суздальские, тлея,

Родят лишайник да комли!

Нас окликают журавли

Прилетной тягою в последки…» ^{[2, с. 11]}.

(«Песня Гамаюна», 1934)

Такими ужасающими строками, поражающими воображение, открывается цикл «Разруха». Неординарный поэтический дар позволил Клюеву увидеть то, что через полвека станет горьким настоящим. Техногенная цивилизация, научно-технический прогресс практически превратили экологию страны в отходы, «жилище сора». Современный человек утратил свою неразрывную связь с природой. Начало этого процесса нужно искать не в современном мире и даже не во времена жизни олонецкого поэта. Подлинные причины экологической катастрофы, по убеждению Клюева, кроются в начавшемся еще в ХVII в. процессе разрушения национальной культуры, повлекшие за собой падение уровня нравственности и духовности, а революция 1917 года лишь ускорила этот процесс. Клюев, как никто другой в русской поэзии, показал в своем творчестве плоды разрушения традиционных, культурных, духовно-нравственных ценностей человека, грозящие гибелью всему человечеству.

Неверным было бы утверждение, что Клюев – противник прогресса. Поэт понимал прогресс человечества как развитие его национальных культур. Уровень развития культуры нации определяет её историческое будущее. Внесение инородных элементов в национальную культуру – процесс, грозящий не только духовной, но и физической гибелью народа. Видя это, поэт рисует страшную картину, сравнимую с апокалипсическими видениями святого Иоанна:

«Поле, усеянное костями,

Черепами с беззубой зевотой,

И над ними – гремящий маховиками,

Безымянный и безликий кто-то.

Кружусь вороном над страшным полем,

Узнаю чужих и милых скелеты,

И в железных тучах демонов с дрекольем,

Провожающих в тартар серные кареты.

Вот шестерня битюгов крылатых,

Запряженных в кузов, где Лады и сказки.

Господи, ужели и в рязанских хатах

Променяли на манишку ржаные Дамаски!

И нет Ярославны поплакать зегзицей,

Прекрасной Евпраксии низринуться с чадом!..

Я – ворон, кружусь над великой гробницей,

Где челюсть ослиная с розою рядом» ^{[3, с. 472]}.

(«Поле, усеянное костями…», 1920)

Поэзия Клюева 20—30–х гг. – это огромная картина, кричащая, как плоды техногенной цивилизации (индустриализация и коллективизация) уничтожают культуру и уклад жизни русского крестьянства. Противостояние города и деревни, железа и земли, запада и востока, которым наполнены стихи поэта этого периода, — это частные проявления общего противостояния техногенной цивилизации и национальной культуры.

В духе религиозного миросозерцания народа поэтическое сознание Клюева такую цивилизацию ассоциирует с Адом, который ведет свое наступление на Землю, и уже поруганы и осквернены святые для каждого русского человека места:

«И в светлой Саровской пустыне

Скрипят подземные рули!» ^{[2, c. 11]}.

(«Песня Гамаюна», 1934)

Или:

«Саров с Дивеева канвой,

Где лик России, львы и козы

Расшиты ангельской рукой –

Все перегной – жилище сора.

Братоубийце не нужны

Горящий плат и слез озера

Неопалимой Купины!» ^{[1, с. 213]}.

(Фрагмент черновой рукописи поэмы «Каин», 1929)

Закономерно, что образы, рожденные в художественном сознании поэта, неподготовленный к восприятию творчества Клюева современный читатель прямолинейно и упрощенно соотносит с историческими реалиями жизни страны и усматривает в них картину еще недавнего советского прошлого. Многие в уже цитированных нами строках поэта «И в светлой Саровской пустыне / Скрипят подземные рули!» пытаются увидеть пророчество Клюева о появлении «атомного» города Арзамас–16. Конечно же, это не так. Воображение и ассоциации читателя, не подкрепленные знаниями о поэте и его творчестве, очень часто заводят так далеко, что он видит то, чего просто нет, и не замечает того, что лежит на поверхности. Подлинный провидческий дар Клюева, обладавшего глубокими знаниями основ и закономерностей национальной жизни, состоит в том, что он увидел разрушение традиционных устоев жизни русского человека, оторванного техногенной цивилизацией от своих многовековых культурных корней, и показал нам то, к каким необратимым последствиям это может привести.