The image of China in K. Balmont’s poem “The Great Nothing”

Porol' Polina Vadimovna Postgraduate student, the department of Russian and Foreign Literature, People's University of Friendship of Russia 117198, Russia, g. Moscow, ul. Ul. miklukho-Maklaya, 10/2 olgaporol@mail.ru Other publications by this author

Поэзия К. Бальмонта не обойдена вниманием ученых. Это работы В. Н. Орлова, П. В. Куприяновского, Н. А. Молчановой, Л. Н. Таганова, Т. С. Петровой и других исследователей. Д. Е. Максимов отмечает импровизаторские черты поэзии Бальмонта, «новаторскую стиховую фактуру», «поэтику пути». ^{[4, с. 27]}. В. Н. Орлов, характеризуя личность поэта, свидетельствует, что декадентство для К. Бальмонта «служило формой не только эстетического отношения к жизни, но – самой жизни, личной жизни поэта». «Он существовал, – пишет В. Н. Орлов, как бы в другом, нематериальном, выдуманном им самим мире – в мире музыкальных звуков, шаманского бормотанья, экзотических красок, первобытной космогонии, бесконечных, набегающих одно на другое художественных отражений» ^{[9, с. 182]}.

Глубокий интерес К. Бальмонта к познанию мира позволил исследователям находить в его поэзии отголоски других культур: испанской (К.М. Азадовский, Д.Г. Макогоненко, В.Е. Багно, В.С. Полилова, А.Г. Чулян), японской (К.М. Азадовский), индийской (Г. Бонгард-Левин), грузинской (Л. Ангуладзе), армянской (А.В. Даллакян) и др. Однако китайская тема в поэзии Бальмонта остается все еще малоизученной.

Образы небытия, ничто, мрака, пустоты стали общими для периода, начиная с декадентских стихотворений вплоть до начала 1930-х годов ^{[10, с. 111]}. В.Ф. Марков в комментариях к стихотворениям Бальмонта предполагает, что интерес Бальмонта к Востоку и особенно тема Ничто могут быть взяты Бальмонтом у французского поэта Лягора: «От Лягора может идти не только общий интерес Бальмонта к Востоку, но отчасти и его пантеизм, его тема «Ничто» (Le Néant Лягора)» ^{[7, с. 12-13]}.

Стихотворение К. Бальмонта «Великое ничто», написанное в феврале 1900 года, можно назвать вершиной «китайских» стихотворений поэта. Название стихотворения происходит от философского понятия тайсюй(太虚tàixū) – «Великая пустота», «Беспредельность», «Абсолютная пустота», что, восходит к учению о Дао. 虚 (пустота) также переводится как «пустое», «нереальное», «ложное» и является антиномией понятия 实 (shí) – «наполненность», «полнота», «реальность», «основательность». Если рассматривать «Великое Ничто» как микроцикл, состоящий из двух текстов, то можно сказать, что первый из них стал результатом обращения поэта к китайской мифологии, в то время как источником для создания второго стала даосская книга притч «Чжуан-цзы».

Обратимся к тексту стихотворения К. Бальмонта «Великое Ничто».

Моя душа – глухой всебожный храм,

Там дышат тени, смутно нарастая.

Отраднее всего моим мечтам

Прекрасные чудовища Китая.

Это не чувство единства с миром, но «безразборчивая всеядность», характерная для декадентской эстетики и декадентского искусства ^{[9, с. 187]}. Выражение «глухой всебожный храм» для поэзии музыкального Бальмонта – негативная характеристика. Особого комментария требует слово «всебожный». Его значение вполне «проясняется» после прочтения другого стихотворения К. Бальмонта «Искры»: «Я – искра, отступившая / От Солнца своего, / И Бога позабывшая, / Не знаю для чего! («Искры») ^{[1, I, с. 134]}. Известно, что «Солнцем» в славяно-русской традиции именуется сам Иисус Христос: «заходящу Тебе во гроб истиному Солнцу Правды…» («Акафист Божественным Страстям Христовым», икос 11).

Состояние души лирического героя: «всебожный», «Я – искра <…> Бога позабывшая» можно объяснить его духовными исканиями: «Поздней, Китайский свой раскрывши зонт, / Земле и небу выстроил я храмы. / В другой стране восславил имя Брамы. / По кругу весь прошел я горизонт» («Кругозор») ^{[1, V, с. 40]}.

В «Великом Ничто», как и во многих других поэтических текстах поэта, для лирического героя равно одинаковы все религии. Стихотворение К. Бальмонта «Великое Ничто» отражает своеобразное миропонимание Китая, у которого нет религии, нет веры в какой-то конкретный образ, но есть свой «Мировой» Бог, некая «Высшая сила». Ощущение, осознание неясности бытия обусловило отсутствие света, непросветленности: «Там дышат тени, смутно нарастая».

Для китайской традиции характерны четыре мифических животных «четыре совершенных» (四灵 sìlíng) – единорог, феникс, черепаха (только ее из четырех поэт не называет) и дракон. «Прекрасные чудовища Китая» наделены в поэтическом тексте Бальмонта силой:

Дракон, владыка солнца и весны,

Единорог, эмблема совершенства,

И феникс, образ царственной жены,

Слиянье власти, блеска и блаженства.

Образ Дракона (龙 lóng) – главный образ китайской культуры. Часто изображается крылатым существом, повелителем облаков, туч, дождя, парящим в облаках или плывущим в волнах, объятым огненным пламенем. В Китае символизирует силу (ян) и достоинство, является символом императора – все императоры Китая считали себя драконами.

Можно предположить, что К. Бальмонт был знаком с полным толково-этимологическим словарем «Шо вэнь цзе цзы» («Изъяснение знаков и анализ иероглифов»), известным с древних веков, где говорится что «дракон – главный среди чешуйчатых, способен быть таинственно-темным и ясно-светлым, крошечным и исполинским, коротким и длинным; весной взымает в небо, осенью ныряет в пучину», поэтому образ дракона в представлении поэта связан с весной – «владыка солнца и весны». В стихотворении «Высокие судьбы» поэт называет Китай «Венчанный Драконом»: «И если ты хочешь / Священных сказаний / О звездных зачатьях, – читай, / Взглянув на великий / Подсолнечник мира, / Венчанный драконом Китай» ^{[1, IV, с. 29]}.

Единорог (麒麟 qílín) – символизирует удачу и богатство (В китайском языке существует пословица 凤凰麒麟不来, 嘉谷不生 Fènghuáng qílín bù lái, jiā gǔ bù shēng – феникс не прилетит, единорог не придет, что означает – «не родиться обильным хлебам»). Согласно легендам, отличается добротой ко всему живому, предвещает счастливые события.

Образ Феникса (凤凰 fènghuáng) хорошо известный во многих мифах народов мира. В мифологической традиции Китая Феникс – самая лучшая из всех птиц в мире, самая красивая и благородная птица, «королева птиц» часто символизирует человека. Также китайские императрицы называли себя 凤凰 (fènghuáng).

Обратимся к следующим строкам стихотворения «Великое Ничто»:

Люблю однообразную мечту

В созданиях художников Китая,

Застывшую, как иней, красоту,

Как иней снов, что искрится не тая.

Образы «застывшей красоты» и «однообразной мечты» вполне объяснимы: китайская цивилизация, одна из самым древних, хранит свою культуру от всего «внешнего». В китайском языке иностранные государства обозначаются как «外国» (wàiguó, «внешнее государство», «то, что находится за пределами [Китая]). Мифопоэтичность самой атмосферы, языка, реальность, овеянная легендами, отчего она едва может быть ощутима как реальность – все это создает впечатление «застывшей красоты», ощущение сна, от которого невозможно проснуться: «Как иней снов, что искрится не тая».

Одной из составляющих рецептивной эстетики Бальмонта в стихотворении «Великое Ничто» стало его обращение к категориям китайской философской мысли. Поэт говорит о симметрии – главном законе китайского сознания:

Симметрия – их основной закон,

Они рисуют даль как восхожденье,

И сладко мне, что страшный их дракон

Не адский дух, а символ наслажденья.

С древних времен и до настоящего времени китайцы стремятся следовать симметрии. Во многих каноничных китайских книгах можно встретить концепцию симметрии, применяемую в архитектуре, живописи, поэзии, искусстве изделий из фарфора, парных надписях, печати, каллиграфии и т.д. Китайские мастера серьезно следят за симметрией, которая отражает своеобразную китайскую концепцию мира и порядка, природной мудрости и образа мыслей философии Инь и Янь. Симметрия – главная особенность китайских иероглифов, их происхождение – это не только отражение природы людей, но и эстетическое желание древних, национальная эстетическая психология китайского народа ^[14].

Строки: «И сладко мне, что страшный их дракон / Не адский дух, а символ наслажденья» восходят к известному противостоянию двух культур. В славяно-русской традиции «дракон» – символ зла, это демон, змей, «адский дух». В христианской иконографии известно изображение святого Георгия, пронзающего копьем змея (дракона). Повесть «Чудо Георгия о змие» является памятником древнерусской литературы, фрагмент из жития святого Георгия, повествующий о битве со змеем был переведен с греческого языка в XI веке. У К. Бальмонта есть стихотворение «Святой Георгий» ^{[1, II, с. 295]}, повествующее об известной легенде.

В Китае – дракон (龙 lóng) «возглавляет» все праздники и является неотъемлемым атрибутом жизни китайского народа. Если в славяно-русской традиции изображение святого Георгия, пронзающего копьем дракона – символ противодействия добра и зла, победа над злом, то в китайской традиции – игра со злом, «наслаждение» от его присутствия. В стихотворении «Проклятие человекам» поэт, обращаясь к образу дракона, восклицает: «Кто он? То Дьявол иль Созвездье – Китайский символ – смутный дым» ^{[1, II, с. 160]}. Поставленный вопрос объясним знанием древней мифологической традицией Китая, где «добрые и злые духи четко не различались» (выражение Юань Кэ).

Дальнейший текст «Великого Ничто» также сложен для комментария:

А дивная утонченность тонов,

Дробящихся в различии согласном,

Проникновенье в таинство основ,

Лазурь в лазури, красное на красном!

Бальмонт, используя выражение «тонов, дробящихся в различии согласном», предполагает некоторые принципы традиционной китайской живописи, стремящейся к монохромному изображению, в котором принято думать, что изобилие внешней красоты может отвлечь от красоты истинной – внутренней (заметим, что слово «основа», употребляемое поэтом как «относящееся к живописи», можно наблюдать и в стихотворении Осипа Мандельштама «Умывался ночью на дворе…»: «Чище правды свежего холста / Вряд ли где отыщется основа») ^{[5, с. 164]}.

В следующих строчках «Великого Ничто» поэт передает особенности представления мировосприятие китайцев, философскую концепцию их мышления, для которой характерны тотемистические представления и антропоморфизация:

А равнодушье к образу людей,

Пристрастье к разновидностям звериным,

Сплетенье в строгий узел всех страстей,

Огонь ума, скользящий по картинам!

В строке «Пристрастье к разновидностям звериным» немаловажно слово «пристрастье». От древности и до настоящего дня древний культ поклонения животным, входящих в состав знаков зодиака (Подробнее об этом в книге: 王充 (Wang Chong). 论衡 (Lunheng) / 北京联合出版公司 (Beijing Unitet Publishing Co., Ltd. / 2017年1月第一版 / 157页).

В следующих строках «Великого Ничто» отношение основной известной в русской культуре оппозиции «отчаянье – покой» (ср.: например, у Пушкина в стихотворении «Пора, мой друг, пора…»: «На свете счастья нет, / Но есть покой и воля») неожиданно разрешается в оксюморон «безбрежное отчаянье покоя»:

Но более, что это все, у них,

Люблю пробел лирического зноя.

Люблю постичь сквозь легкий нежный стих,

Безбрежное отчаянье покоя.

«Безбрежное отчаянье покоя» – это отсутствие начала и конца, состояние сна-забытья-забвения. В стихотворении Бальмонта «Великое Ничто» причудливо соединяются даосские и буддийские элементы: поэт «цитирует» известного китайского философа Чжуан-цзы (или по выражению поэта «Чванг-Санга»), одного из основоположников даосизма:

К старинным манускриптам, в поздний час,

Почувствовав обычное призванье,

Я рылся между свитков, и как раз

Чванг-Санга прочитал повествованье.

Там смутный кто-то, я не знаю кто,

Ронял слова печали и забвенья:

«Бесчувственно Великое Ничто,

В нем я и ты – мелькаем на мгновенье

Проходит Ночь, и в роще дышит свет,

Две птички, тесно сжавшись, спали рядом,

Но с блеском Дня той дружбы больше нет,

И каждая летит к своим усладам.

За тьмою – жизнь, за холодом – апрель,

И снова темный холод ожиданья.

Я разобью певучую свирель,

Иду на Запад, умерли мечтанья.

Бесчувственно Великое Ничто,

Земля и Небо – свод немого храма.

Я тихо сплю – я тот же и никто,

Моя душа – воздушность фимиама».

«Повествование» «Чванг-Санга» (Чжуан-цзы) – это прежде всего повествование о бесчувственном (слово, функционирующее в поэтическом тексте «Великое Ничто» дважды) состоянии «идеального человека»: «Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу <…> разум таких людей погружен в забытье» ^{[5, с. 14]}.

Строки «Бесчувственно Великое Ничто, / В нем я и ты – мелькаем на мгновенье» по мнению Ханзен-Леве восходят к буддийскому учению: «У Бальмонта также имеются примеры такого синтеза азиатской (буддийской) идеи божественного «ничто» («Великое ничто» – здесь отчетливы отзвуки китайской мифологии) с типично декадентской отрешенностью от бытия» ^{[11, с. 156]}.

Интересна для толкования строка «Иду на Запад, умерли мечтанья». В китайской традиции выражение «Идти на запад» (上西天Shàng xītiān) означает «умереть». Эта рецептивная эстетика отношения к смерти у китайцев носит несколько ироничный характер: согласно буддийской концепции, на Западе есть Будда, умирая, хороший человек «идет на Запад», чтобы стать Буддой или встретиться с Буддой; плохой человек попадает в ад и имеет дело с Янь Ваном, владыкой ада. Ирония заключена в следующем: смерть – это плохо, но «идти на Запад», чтобы встретиться с Буддой – хорошо. Существует также легенда о Лао-Цзы, «ушедшем на Запад, и не вернувшемся» ^{[7, с. 169]}.

Великое Ничто не возводит к вечности, не дает жизни, оно равно пустоте, его пространство не знает предела: «эта логика (буддийская) отрицала Бога, отрицала душу, отрицала вечность. Она не принимала ничего, кроме изменчивого потока преходящих явлений и их конечного вечного успокоения в нирване» ^{[12, с. 55]}.

В восприятии К. Бальмонта «Ничто» является чем-то страшным, безобразным. В стихотворении «Смертию – Смерть» К. Бальмонт так описывает Ничто: «Ничто смеялось, сжавшись, за стенами, – / Все сморщенное страшное Ничто!» ^{[1, I, с. 310-312]}.

Таким образом, можно утверждать, что в основе создания стихотворения «Великое Ничто» лежит китайская философская идея небытия, восприятие поэта основывается на глубоких знаниях культуры и философии Китая.

Семантическая наполняемость «Великого Ничто» состоит из следующих категорий:

- обращение поэта к традициям и философии Китая («Великая пустота», концепция симметрии, трактат «Чжуан Цзы», концепция китайской живописи);

- использование мифопоэтических образов (Дракон, Единорог, Феникс);

- интерпретация образа дракона и его разность в культурной традиции России и Китая;

- употребление автором языковых реалий культуры Китая (выражение «Идти на запад»).

Стихотворения К. Бальмонта «Великое Ничто» – одно из самых сложных с точки зрения его семантики. Для истинного понимания авторского замысла, для проникновения в образ мыслей и чувств лирического героя, нужно обратиться к скрытым реминисценциям и образам культуры Китая.