Imagination: from the image to symbol, from the symbol to text

Введение

С наступлением технологической эпохи возникают представления, лежащие за пределами классического понимания мира и традиционных привычных разграничений философских понятий. Имагинация из периферийного термина, обслуживающего романтическую философию и психологию воображения, превращается в научное концептуальное положение. Философское воззрение на мир с помощью образов дополняется осмыслением скрытых в них посланий. Образ обретает власть над разумом, заменяя прямолинейность и ясность мышления своеобразным оформлением переживаний, связанным с иносказательностью, заложенной в символе, и косвенным могуществом текста.

Имагинация проявляется в диалоге, формирует интерсубъективную парадигму отношений между людьми. Каждое слово, движение, жест несут в себе символическое значение. Понимание значения символов в отношениях между людьми требует особой ментальности, которая не может быть сведена к классической рациональности. В ее создании участвуют образы, ассимилируемые с помощью разума, схватывающего не только прямые сообщения, но и косвенные смыслы осознания слов, жестов, движений как внешних, так и внутренних изменений самого себя. Так создается символическое пространство ментального воплощения образа.

Имагинация рассматривается как концептуальное порождение гуманитарной науки. В статье отмечается ускоренность образа в глубинный диапазон перспектив и болевых субстанций нашего века. Имагинация сочетает в себе не ограниченные по составу, форме и градациям концептуальные смыслы, а потому становится моментом диалектического взгляда на развитие человека.

Дискурсы имагинации

Душевное переживание образов. Имагинация обозначает использование процесса воображения для усиления творческих возможностей человека. Имагинация положена в основание специфического рода деятельности, когда душевное переживание оформляется как момент "психодинамики" в международной психотерапевтической практике.

Представление об имагинации связано с учением Ханскарла Лёйнера (1919 – 1996) и использованием методов психоанализа в кататимном (душевном) переживании образов. Х. Лёйнер раскрывает и обосновывает имагинацию, наполненную образами, как потенциальную возможность воплощения стремления человека к целостному осознаванию себя и окружающего мира средствами воображения и переживания ^[35].

Имагинация раскрывает осознавание мира при помощи средств, издавна оформляющих переживание. Таким средством является "сцена". К. Нор формулирует «сценический характер» подхода к осознаванию человеком самого себя. Она говорит о возможности «слышать душой» «голос Имаго» ^[31]. Кататимное (душевное) переживание раскрывается через метафорическое «поле зрения», включающее ментализацию и символизацию образа ^{[30, 31, 36]}. В нем открываются косвенный текст и интертекстуальные отношения, соединяющие в себе метафизические возможности воображения с структурными вложениями обобщающих образов в зрелищное действие. Воображение инициирует переживание событий человеком в визуально – ментальном контексте. Лейкерт ^{[33, 34]} связывает способность образного выражения внутренних состояний с телесностью, вкладывая в имагинацию семантику, кинетику и эстетику, значение, телесность и совершенство.

У. Барке и К. Нор поднимают имагинацию на ступень универсального знания ^[30]. Имагинация выступает в качестве метода, создающего когнитивные условия вписания образно-символических объектов в рамки («сцена»), позволяющие управлять временем, трансмодальностями восприятия и т.д. Авторы ссылаются на интерсубъективную парадигму, согласно которой имагинативное бытие участников психотерапии распространяется на все стороны (анамнез, диалог, результат) процесса психологического исцеления человека. Имагинация совпадает с самопознанием человека средствами психотерапии. Душевное переживание образов зависит от отношений образной ментализации, складывающихся между психотерапевтом и пациентом в процессе терапевтического исследования. Имагинация, ментализируя образ, участвует в формировании отношений переноса-контрпереноса, активно воздействует на весь процесс работы, как психотерапевта, так и пациента, помогает им обоим регулировать позитивное использование образов.

В психологическом дискурсе имагинации остается открытым вопрос о возможности рассмотрения образа как мета-категории, как инструмента «сборки», позволяющего собирать мыслительные конструкции человека проработкой образа в качестве мотива, переживания, осознанной сущности и действия. Образ как мета-категория, по нашему мнению, наполняется организационными вложениями – иносказательностью символа и текстом, как «корневищем» этого иносказания, которые каждый человек воспринимает как собственное произведение понимания. Благодаря этому аспекту имагинация перерастает свои психологические трактовки.

В представлениях романтизма имагинация выходит за пределы конкретного применения воображения и концептуально вырастает в творчестве немецких романтиков как самостоятельная категория (И. В. Гете, Ф. Шиллер, Ф. Гёльдерлин). Имагинация романтического дискурса развивается вне непосредственного понятийного перехода. Она показывает себя в качестве скрытого художественного контекста, открывая средства обобщения образа на путях слияния образа и его переживания, внешнего и внутреннего состояний человека.

Многообразие образов и их одновременное обобщение создают устойчивую реальность бытия человека, что сочетается с романтизацией познания и поисками смысла. Элементами познавательного контекста оказываются вкрапления обобщающих образов в философские и литературные произведения. Обобщающим образом является первофеномен И. В. Гете ^[23]. Он имеет разные социокультурные транскрипции и является источником имагинации, вбирающей в себя многомерность традиции и проективность инновации. Первофеномен являет собой сочетание природы и форм мышления. Человек оказывается в особом приподнятом состоянии переживания образа, соединяющего чувство полноты жизни с откровением природы в каждом феномене своего творчества.

В философии постмодернизма (Ж. Делез, Ж. Лакан, Ж. Бодрийяр) имагинация встраивается в ментальную игру с другими концептуальными построениями и их символической трансформацией внутри глобальных эпохальных изменений. Согласно Ж. Делез и Ф. Гватари, объединения современных людей порождают множественные продуктивные связи, создающие новые способы мышления и жизни ^[8]. Ж. Делез и Ф. Гваттари отмечают «доличное» существование «коллективных агентов высказывания» как форм множественности, под которой можно понимать, как общества (собрания людей), так и индивидуума (внутренний мир) с «населенной» субъективностью внутренней жизни. Способы их идентификации не могут быть рационализированы привычными средствами. Даже не ставится вопрос о том, чтобы создавать эти способы. Они существуют сами по себе и для себя в "присутствии", "в голосах", "обменах". Имагинация в данном случае оформляет выход субъективных переживаний, требующих постоянной рефлексии над предсознательными процессами.

Многослойные связи "населенной" субъективности создают вложения сборки продуктивных пересечений планов содержания (действий, телесности, вещей) и выражения (чувства, слова, идеи). Следуя внутреннему запросу постнеклассической философии, имгинация транспонирует бытие человека в упрощенные конгломерации внутренней жизни, такие как символ и текст. Символ (греч. symbolon) среди множества значений имеет одно - "соединяю вместе". Он может быть понят двояко: как механическое соединение смысла в образе (символ - это знак чего-то) и как разветвленное пространство значений (символ - это выражение глубинных процессов внутреннего мира). Любое значение символа постклассика склонна трактовать как "текст".

Русская философия так же является источником имагинации. В русской философии принимается второе из перечисленных представлений о символе. Оно связано с уходом сознания в метафизику образа. Имагинация с этой точки зрения инициирует связь пространственно-изобразительного воплощения обстоятельств и динамики порождения произвольных фигур, наполняемых символами в разных областях жизни человека. Имагинация может охватить собой все пространство социокультурной реальности, репрезентируя ее как «артефакт» ^[6]. Имагинация проявляется в ходе получения научного знания, о чем свидетельствуют П. А. Флоренский. Он считает, что научное описание есть образ, «взятый критически». В науке каждому слову или сочетанию слов соответствует наглядность, ничем не отличающаяся от «образности физических моделей или математических символов», оживляющих любое научное построение ^{[25, с. 121-122]}. Описание однородно образу, что придает имагинации критерий гуманитарной точности ^[4], вводящей образ в равноправное партнерство с языком и смыслом.

Пересечение данного дискурса с дискурсом постмодернизма позволяет выявить имагинацию как совокупность вложений, включающих пересечения планов содержания и выражения, рисунков (схем), визуализирующих объекты, линии их развития и направления перехода в новое знание.

Переход в новое знание Ю. М. Лотман рассматривает как текст - «смыслопорождающее устройство», черпающее энергию из жизни и искусства. Имагинация, как представление, основывается на выделении из окружающего мира культурно и психологически значимых явлений и превращение их в семиотический объект изображения. Недискретный поток времени жизни останавливается, что приводит к идее сегментации времени, пространства, фактологии, отношений и т.д. Непрерывности времени с погруженным в него «объектом изображения» противостоит выделенный объект, который предстоит понять перемещением его в иную символическую среду, где сегменты соединяются между собой во временные союзы, распадаются и вновь находят способ соединения. Психологическим инструментом этого перемещения Ю. М. Лотман считает «театр», так как он выполняет «функцию кода-переводчика» между действительностью, искусством и поведением людей ^{[16, с. 83]}.

В психологии имагинация опирается на семантику, телесность, выразительность косвенных текстов, порожденных в интерсубъективных (интертекстуальных) отношениях. Романтизм создает образы обобщающей силы, связывающие природу и мысль. Философия постмодернизма вносит в имагинацию «вложения сборки», а русская философия, наследующая античности, придает ей критерий гуманитарной точности, состоящей в переходе и взаимном дополнении образа, символа и текста для живого оформления переживаний. Имагинация останавливает время, сегментируя все наличные формы существования человека в мире в непрекращающемся синтезе различных представлений. Она переводит образ как дискретную сущность в символ для принятия в себя его ментальных конструкций, обобщаемых человеком для точного понимания действительности.

Образ разума

Современная тенденция к универсализации знания возвращается к диалектике как древней дисциплине мышления. Вернее, она ее не покидала, так как дисциплинированность мысли предполагает ее порядок, когда общее скрыто в смыслах и, одновременно, разделено в описаниях, фактах, интерпретациях и т.д.

По Платону, образ есть «порожденная модель вечности» и все, что исходит из образа, определяется не только как смысл, но еще и как структурно оформленный способ интеллектуального действия. Образ не только отражает реальные предметы в их сущности, но и является «образом разума», схватывающим изображение самого разума, а так же является «картиной вечного космического движения», дает нам «возможность познавать и правильное круговращение вместе со своей четкой соотнесенностью всех составляющих его элементов» ^{[14, с. 545]}. В этом определении скрыта сущность имагинации: 1) образ это «картина» движения жизни; 2) образ дает возможность схватывать, т.е. познавать, причем в изображении, сам разум, а также 3) познавать «космическое круговращение» разума «со своей четкой соотнесенностью всех составляющих его элементов», т.е. выстраивать различные логики и их рефлексивное применение.

Образ невозможно раскрыть объяснениями, так как его сущность не излагается каким-то единственным способом. Образ ни на что не претендует, подставляясь вместо явления. Как указывает Ю. М. Лотман, сознание современного человека смешивает «ньютоновские, эйнштейновские (даже постэнштейновские) представления с глубоко мифологическими образами и назойливыми привычками видеть мир в его бытовых очертаниях» ^{[16, с. 296 – 297]}. Поэтому подстановка образа вместо явления более привычна человеку, чем логически выверенные мыслительные построения. Человек характеризует явление «как если бы было так» и все исходящие из образа модели ничего ему в этом мире не объясняют. Да и объяснения не требуются. Их замещает яркость впечатления «как если бы было так».

Не только человек формирует образ, но и образ формирует погруженного в него человека. Эту особенность имагинации уловили древние греки. Как в явление, так и в образ, вкладываются «смысловые модификации» присутствия в них слов, утверждений, жестов, характеров и т.д. Модификации смысла получают универсальное значение как подобные только себе и потому завершенные тем или иным гештальтом.

Образ становится фундаментом имагинации при помощи сборки структурно-организационных вложений (модификаций смысла) в него. Первичной структурной разновидностью такого подхода к образу является платоновская schema как количественно-смысловая конструкция ^{[14, с. 533]}, в которую помещается множественность других смысловых вложений, перестраивающих схему в содержательное и динамическое целое, выступающее руководством для разума. В учении А. Ф. Лосева интерпретация античных терминов, таких, как схема, имеет латентный символический характер, т.е. обладает гипотетичностью, предшествующей совпадению с предметом схематизации и расширяющей термин до необозримых самовыражений. Схема может быть переформатирована в любой плоскости исследования ^[22], наполнена знанием и переживанием приключений знания за пределами схемы. Символизировать означает не только стремление выразить скрытый образ, но и желание понять дистанцию между собой и образом, т.е. обнаружить, увидеть, прочувствовать, определить в схеме или слове сущность этого образа.

Современная ситуация такова, что именно дистанцирование не дается разуму. Вестернизация разума современных молодых людей происходит от повышенной планки чувственности (впечатляемости) образа и его структурного слипания с процессом восприятия. Нарушается сокровенность разумной деятельности, о которой говорил Платон: разум не может схватить свое восприятие и проводить его в осмысление – образ уже внедрился в целостность человеческой души, став символическим «вирусом», множащим вложения других образов в поступках, мыслях, чувствах и отношениях как вирусов вестернианской природы.

Имагинация за пределами воображения

Как область научного интереса, имагинация рассматривается за пределами разделения человеческого познания на чувственное и рациональное, телесное и духовное, субъективное и объективное. В непосредственном гуманитарном смысле она связана с гуманитарным измерением человека ^[5] и предполагает образ, взятый в движении непрерывном изменении и воздействии на духовную жизнь человека. Человеческая способность к воображению включает в себя когнитивный момент, дополняющий образное видение ^[26]. Имагинация связана с работой сознания. Чтобы осознать предмет в его сущности, следует помыслить его объемно, во всех деталях образа, входящего в любое описание в форме слова ^{[25, с. 122]}. За пределами воображения лежит описание, когда на место образа становится словесный дискурс, ведущий за собой появление следующей череды образов. Математический символ требует пояснений и определений с применением так же слов.

Следуя мысли П. А. Флоренского, можно сказать, что какими бы сложными и «таинственными» не были бы построения науки, они изначально обладают гуманитарной точностью, только с разным пониманием, сдержанностью и краткостью, т. е. с разными вложениями образности. Гуманитарная точность проявляется в научном построении, законченном или незавершенном, когда мы имеем дело не с самим научным предметом, а с тем впечатлением, которое складывается при взаимодействии с ней. Так, оказывается важным не столько научное открытие, сколько внутреннее устройство его образа, когда отдельные впечатления и его особенности перестают принадлежать автору или даже эпохе, а входят в состав целостного «интермодального динамического образования, которое обладает своеобразным пучком свойств» ^{[1, с. 79]}.

Формирование образа науки, как он мыслится в современности, зависит не столько от личности ученого, ценности его открытия, сколько от совокупной мифологии и впечатлений общества. На место личности ученого ставится образ «корпорации», ассимилирующей его заслуги. Возможности разных подстановок – одна из особенностей имагинативного бытия. Сознание, осваивающее образ, выходит за границы воображения в ментальную сферу, которая может быть рассеяна по всей социокультурной реальности. Ему надлежит осознать, т.е. проследить генетические изменения, условия, при которых образ появляется, исчезает, мерцает, дает информацию для размышления. Придется исследовать все формы перевоплощения образа и затем уяснить принципиальную конечную непознаваемость даже в качестве завершенного гештальта. Он остается потенциальным, переживаемым, производящим в дальнейшем многие исходящие из него чувства, мысли и замыслы.

Осознавание образа, лежащее за порогом воображения, ведет к диалектическому восприятию мира, диалогу «двух голосов». Диалектика (греч. dialektike) – древний образ мысли, сохраненный в веках, странным образом переходящий в современность. Образное мышление человека интерпретируется как целостное воззрения на мир, способное порождать сверхточные словесно выраженные модели осознания действительности. В этом процессе участвует самоорганизация человека, способного к созданию своего «образа разума» средствами не только рефлексии, но интуитивной семиотизации и символизации на уровне смысловых обобщений. Обработка знаков мыслью не заканчивается исполнением указаний, если человек открывает в себе способность визуализировать знак как символ, т.е. во всей полноте его значений, описаний, образов.

Гуманитарная точность осознания определяет эпистемологический и онтологический аспекты имагинации. Критерий точности нашего времени заменяется размытостью, рассогласованностью, уводом сознания от истинного смысла, заменой его симулякрами. Ж. Бодрийяр указывает, что «первичные» знаки восприятия стали процедурно связываться с «вторичными» и «сниматься» ими в механическом присоединении. Возникает «как бы» формообразование – между вещью и ее обозначением нет никакой связи ^{[3, С. 20 – 21]}.

Странность диалектики в современном мире сказывается в противоречиях симуляции, замещающей собой отражение действительного положения дел и сложности распознавания диалектического аспекта этого замещения. Сознание человека окружено «вторичными знаками», врастающими в культуру и через нее в человека. Имагинация как целостное образование оперирует «вторичностью», но человек не может постоянно находится в ее плену. В познании и бытии он стремится вернуть себе связь с «первичностью».

А. Ф. Лосев говорит об особом состоянии сознания, в котором в общее органическое бытие схватывается соединение явления и его смысла. Это бытие автономно и самодостаточно. Его можно рассмотреть с разных точек зрения как целостность, а можно раздельно изучать как соединение символов и мифов, т.е. как разделенную на множество "первичность". Первичное или Единое пронизывает все сферы жизни общества, но остается самостоятельной символической реальностью. Можно именовать его любыми словами, но в нем всегда остается сущность воздействия образов как символов, символов как идей на сознание индивида и общественных групп ^[15]. Символическая реальность, выводимая А. Ф. Лосевым на основе анализа античного образа, позволяет заключить, что имагинация по своей сути совпадает с ней по совокупности свойств, присущих как символу, так и образу.

Образ, как единое, распадается на множество других, противоречащих друг другу, образов. Между образами возникает конкуренция, разрешающаяся возникновением нового, еще не освоенного сознанием конструкта. Образ, символ, текст - полисемантические понятия. Они могут быть вписаны в любую аналитическую систему. Сознание ведет постоянную проработку образов, создает различные кодовые системы приспособления своих образов к миру, который они представляют. Имагинация, лежащая за пределами воображения, использует в способах обоснования образно-символическое кодирование и перекодирование аналитических конструкций. Образное мышление несет в себе субъективность и интерсубъективность как воззрение на мир, которое может от этого мира оторваться и сформировать свой отдельный каскад представлений. Проработка образа не требует критических оценок. Он подобен мета-рисунку с расходящимися от него линиями вновь и временно образуемых образов.

Сознание способно уклониться в архаику (психоанализ), фокусировать первобытные чувства (гнев, отчаяние) и при этом транслировать свои представления через компьютеры и «инфографику» – формирование образов раньше знаний ^[19]. За пределами воображения лежит область реконструкции обобщающих образов как символов, служащих эпистемологическим инструментом открытия внутренних пространств рассмотрения предмета с разных исследовательских позиций.

Одной из версий реконструкции образов является ризоматическое мышление ^[8], порождающее множественные связи, скрепленные изображениями сборки этих связей в разные фигурные композиции. Ж. Делез и Ф. Гваттари утверждают, что ризома порождает бессознательное без разрыва с сознанием. Стало быть, образное кодирование, схваченное схемой в античном представлении, легче всего оказывается доступным средствами ризомы постмодернистского дискурса. Имагинация обладает гуманитарной точностью при попадании образа в человеческую душу, при феноменологическом очищении смысла от чувственных наслоений, а вложенная в нее информация создает особый мир причудливых очертаний смысла, пропущенного сквозь схему и ризому.

Вложения в образ

Архаическое представление о сверхчеловеческих возможностях уносит сознание в первобытное галлюцинаторное воспроизводство образа, сохраняя следы «родовой травмы» разрыва с вселенской общностью, появлением полусознательных процессов, имеющих форму мифа. Состояния индивидуального сознания первоначально оборачивались временными пунктами просветления, метаморфозами представлений, исчезающих в переживаниях, в которых «связующим началом состояний сознания являлась не личность, а род» ^{[2, с. 279]}.

Человек транслировал себя «полуличными переживаниями», «слепками с какого-то рабочего усилия», представленного, например, «маской» – точкой, не имеющей фигуры, но уже являющейся «рудиментом» будущего самосознающего «Я» как способом отрыва от рода. Единый образ, который оседает в сознании как «след» разрыва, распадается на множество образов. Сознание удерживает в каждом образе что-то иное – «рабочее усилие» (социальный аспект), «очаг возбуждения» (психологический аспект), «фокус знания» (эпистемология) и т.д. ^{[2, с. 279]}. Возникает эффект символизации, где символ выступает в роли «сгущенной программы творческого процесса» ^{[16, с. 145]}. Как процесс, этот эффект связан с ментализацией образа ^[28]. Множество образов создает типологии, которые ведут к исследованию образов как паттернов самоорганизации ^{[13, с. 54 – 69]}. Они являются продуктами вложения в образ или специальными кодирующими устройствами – «текстовыми генами» по Ю. М. Лотману ^{[16, с. 145]}.

Е. Н. Князева отмечает три типа структур: спиральные структуры, шестигранные структуры и фракталы. Синергетика признает их универсальность в удержании специфических природных процессов. Спираль вкладывает в образ «вихрь», который символизирует мелкомасштабные вихри, ведущие к процессам рассеяния, диссипации и хаосу. Символизация этого вихря может быть отнесена к культуре, психологии, искусству. В условиях всегда присутствующих малых флуктуаций среда опирается на более устойчивую структуру шестигранника. В этот образ вложена «игра двух начал»: фактора наращивания неоднородности и рассеивающего неоднородности диссипативного фактора. Изъятые из ландшафта природы, они усваиваются в качестве символов определенных природных процессов и могут быть перенесены в сферу жизни в любую эпоху, что позволяет рассмотреть устойчивые процессы в политике, социуме и культуре как части структурных вложений, собранных в общую фигуру.

Фрактал с дробной размерностью подобен другому более крупному фрагменту структуры или всей структуры в целом. Например, образ власти несет в себе «фрактальную структуру» за счет отношений господства и подчинения на разных ступенях социальной лестницы. Переносный смысл структур создает обобщенный образ, позволяющий «считывать» свое содержание и конструировать самостоятельные дискурсы. Каждое значение образа воспроизводит подвижные смыслы, собирающие в единый мета-рисунок социальные, психологические, культурные знаки, непрерывно воспроизводящие значения. Использование этих вложений углубляет виртуальную игру и экспериментирование при рождении нового научного знания и опыта личной самореализации. Е. Н. Князева называет «мысле-образ» стимулом творческого мышления ^{[13, с. 66]}.

Образ выходит за пределы творчества и являет себя укоренным в онтологии человечества. При этом сохраняется его символическая способность развертывания необратимым и непредсказуемым способом в любой развивающейся среде. Внутренним стержнем саморазвития является выход образа в ментальную сферу и наполнение его смыслом. Сам этот выход сопровождается виртуальным взаимодействием вложений в образ на пути символизации содержаний мышления, т.е. постоянного соединения напряженных элементов этих вложений с проективным или настоящим целым.

И. А. Герасимова говорит об «эйдетическом воображении – способности ментального порождения» и одновременного переживания «живых картин», которые воспринимаются так же отчетливо, как и при внешнем воспроизведении ^{[7, С.10]}. Эйдетическое переживание это способ познания, когда «живые картины» как переживания становится такими, как они есть, сущностями (выражениями бытия). Человек видит в предмете его изначальный смысл, извлекаемый посредством образов. Но когда следом за предметом оживают картины воспоминаний, чувств, иллюзий и т.д., он вынужден конструировать семантический объект изображения как трансцендентальный, выходящий за пределы восприятия. И. А. Герасимова говорит о том, что идея способна проявляться в виде «геометрических образов» ^{[7, с. 23]}. Живое переживание осмысляется, создавая пространство перехода в образ, а затем – в свое иное – означивание его в качестве символа «чего-то», скрытого за ним и проявляющегося в символе в особом геометрическом выражении структуры или схемы управления мыслью.

В эпистемологии мыслительный процесс начинает рассматриваться в соотнесении с «текстом», «чтение» которого вырастает до культурной и онтологической процедуры изъятия смысла из любого открытого или замутненного процесса переживания своего мышления. Образ, как явление жизни, обеспечен смысловой структурой, которая может быть повернута той или иной стороной, воспринята так или иначе. Важно, кто и каким способом наблюдает вычленение из конкретного образа его смысла и в чьих интересах развертывается этот смысл. Поэтому в современных представлениях гуманитарной науки онтология и эпистемология, бытие и познание переплетаются, перестают быть дихотомией. Различение их носит условный характер и производится по линиям вычленения обобщающих образов-вложений как моделей разветвления, а затем их собирания в единый мета-рисунок.

Такую модель разветвления представил П. А. Флоренский. Доминирующие образы, распределяющие главные линии, могут быть выражены словами или символами. Они состоят «из образов второстепенных, те в свою очередь, опять из образов, и так далее» ^{[25, с. 122]}. П.А. Флоренский ссылается на «ритм», в котором трансформируются образы, их усложнение и взаимное переплетение в ритмической ткани. Смысловая структура образа укореняется в сознании и воспроизводится средствами мифа, метафоры, словесной игры, наполняющими эту ткань. Символизация открывает доступ к структурным вложениям в образ как на основе риторики ^{[21, с. 65]}, так и на основе «обобщенного размышления о себе самом», определения дистанции в отношении себя самого и умения ее выдержать ^[29]. Символ, как обобщенный образ, обладает силой проникновения во все сферы человеческого бытия, открывая в них возможности познания и самопознания человека, различное по фактам, но единое в отношении родового человечества.

Имагинация как способ исследования: от образа к символу

Имагинация - это игра обобщающего разума с различными способами исследования. Один способ – пространственно развернутое определение сущности предмета в последовательной обработке через исследование этапов, описания уровней, слоев, иерархий. Другой способ создается обобщающими образами – свободными фигурами, произвольно располагаемыми в пространстве, имеющими автономию в отношении к нему в своих игровых усилиях. Пересечение и взаимный переход этих способов позволяет проводить одновременное исследование предмета с разных сторон.

И. В. Желтикова анализирует «общий знаменатель» социальных ожиданий в исследовании образа будущего по направлениям: осознания будущего, ориентации на будущее, дальновидности, проспекции, проективности и т.д. ^[9]. Работа И. В. Желтиковой отвечает представлению образа как фигуры, погруженной в мыслительное, социальное, перцептивное и прочие пространства, прорастающей в них на основе разных авторских дискурсов.

Символ (греч. symbolon – знак признания, означивания, соединения) фокусирует в себе осознавание множества конструкций, приходящих в сознание при понимании образа. Он собирает их в единый смысл, который заставляет подняться над «смятением» чувств, мыслей. Душевный подъем означивает понимание зрелищных форм как структур, которые можно не только видеть, но и считывать в них информацию, живущую своей автономной жизнью в глубинах внутреннего мира.

При переходе от образа к символу имагинация формирует символическое выражение (А. Ф. Лосев), использующее визуальные формы ^[20] и наполненное смыслом слово ^[10]. Х. Мекель подчеркивает феноменологический характер символической выразительности, идущей от Э. Кассирера и Э. Гуссерля ^[20]. Различение пространств символических выражений уходит в социальную, культурную, психологическую практику. При общении с воспринимаемым предметом 1) чувство просыпается сразу, при этом 2) одновременно образ, четкие очертания которому придает словесное или художественное описание. Между образом и словом закладывается 3) гипотетичность – возможность выразиться тем или иным способом. Порождаемый смысл передается другим людям, 4) становясь фактом, в котором образ перешел в «свое иное», понимаемое или не понимаемое другими людьми 5) как символ, имеющий неограниченное применение и воплощение в том или ином случаях понимания. Переход от образа к символу наполняет их присутствие в языке статусом высокоточных обобщений смысла, регулирующих любую сферу жизни прямым попаданием в «аналитику сердца».

Имагинация как способ исследования: от символа к тексту

Символ создает антропологические условия ^[24], при которых образ становится идеей связи и взаимных переходов внутреннего во внешнее, субъективного в объективное и т.д. В этом случае переход образа в символ, а символа в текст является следствием ментализации образа. Слово переходит в образ, а образ – обратно в слово. Символ есть условие человеческого общения и его коррекции как диалога. Символ облегчает соотнесение противоположностей, переводя и разрешая их конфликт на языке метафор. Символ может быть взят как состояние когнитивного соотнесения психики и сознания; он является посредником между ними как между половинками цельной личности; сопоставление «половинок» создает новый опыт осознание «так есть» или «читаемый сознанием текст». «Чтение сознанием» порождает текст и его можно сопоставить с пониманием ^{[11, с. 23]}.

И. Т. Касавин указывает, что долгое время текст был объектом лингвистического исследования, которое заимствовало методы натуралистического естествознания. Но полисемантичность текста, механизмы его порождения, многообразие интерпретаций, неопределенность понимания привели к тому, что понятие текста утратило определенность ^[12]. Текст обретает исследовательское значение вследствие лингвистического поворота ^[12]. Лингвистическое исследование дополнилось метатеоретическими изысканиями, направленными на представление о сознании, которое не может ни субъектом, ни объектом, так как требует рассмотрения с учетом множественных соединений «сферы сознания» ^[19]. Эти соединения превышают классификации доступного знания и своими значениями уходят в метатеорию единства бытия и познания.

Акты проявления сферы сознания свидетельствуют о способности человеческой природы к самовостановлению ^[17]. Психика демонстрирует полноценность непрерывности жизни в смене чувств, мыслей, физических состояний. Непредсказуемость неравновесных сред подвигает психику доминировать над сознанием и устанавливать свои правила принятия жизни и свою, часто искаженную, «рациональность». Она продуцирует образы со скрытыми в них посланиями, в которых образ затемняет любое содержание.

Символизация образов, продуцируемых психикой, является формой их прояснения в словах, жестах, диалоге и соединением в единый мета-рисунок понимания. Каждое вложение в образ это «персонаж» душевной жизни, часть театра «кода-переводчика» между сознанием и психикой. При этом возможности представления образа в качестве персонажа неограничены: идея, мотив, деталь, жест, переживание – все может брать на себя функции структурного персонажного вложения в образ. Возможности имагинации заключены в диалектическом саморазвитии образа вне зависимости от носителя, обстоятельств, исторических условий.

Символическое воздействие на сознание создает способы чтения интертекстуальных отношений, где каждый знак выступает не изолированным физическим объектом, но элементарным текстом, обладающим значением и смыслом с вложенной в него внутренней иносказательной структурой. По версии У. Митчелла, образ трансформируется в слово, которое только в такой (феноменально определенной словесной форме) может передать смысл образа ^{[21, с. 62]}. Образ способен создать «воображаемую прагматическую ситуацию» ^{[16, с. 70]}. Элементарный текст знака, перешедший в образ, и затем, в слово может быть расширен до неограниченных пределов и содержаний текста, сохранив уникальность образа и всех его пониманий. Одно из таких пониманий обладает феноменологической трактовкой как возможностью рассмотреть в имагинации «метаморфоз данного» для экологии сознания ^[27].

Рассматривая образ как предмет понимания, мы будем вынуждены 1) очистить его от естественного воззрения как какого-то конкретного образа (художественного, перцептивного) и предмета, который он якобы отражает; 2) мыслить образ отделенным от воображения и противопоставленным ему; 3) изучать образ в непрерывном изменении; 4) видеть в нем состоявшийся момент; и 5) понять его как символ, в котором живут еще не состоявшиеся обобщения изначального образа. Образы, возникающие в изображении, переносятся философской мыслью в ткань обобщений, становятся обобщающими образами – артификаторами, связывающими вместе множество конкретного материала в сборке структурно-организационных вложений. Они создают единую «картину жизни», состоящую из репрезентаций, распределенных на слои, классы, идентификации и т.д. А потому и движение философии отражает возвратный путь к имагинации. Например, «система» как категория мысли имеет шанс в ближайшем будущем раствориться в артификации, а затем восстановится в новой ментальной форме, пока еще не известной.

Заключение

Имагинация зарекомендовала себя как некоторым образом «побочное» явление научного дискурса. Существо образа невозможно выразить в рациональном обобщении прямым путем на языке понятий. Отождествление имагинации и воображения некорректно. В имагинации каждый фрагмент реальности может быть положен как предмет для размышления или ее обобщающий образ, что придает имагинации определенность.

В данной статье мы рассмотрели имагинацию как стратифицированную совокупность знания о мире, где источником власти над миром становится образ, укоренный в онтологию и эпистемологию.

Переход образа в символ, а символа в текст обозначают ментальные страты имагинации. Порождение образа это непрерывность жизни, постоянный переход одного образа в другой и обратно. Непрерывность образной динамики останавливается в метатеоретическом рассмотрении. Образ выходит за пределы воображения в философии античности, где латентно в мышление были заложены разумные проективные возможности: ментальное схватывание изображений самой деятельности разума в сплетении планов содержания и выражения.

Путь обоснования имагинации представляет собой интерпретацию различных дискурсов (психоанализа, романтизма, постмодернизма, русской философии). Центральной «фигурой мысли» является целостность образа, скрытая в оболочке изображения, подвергающаяся различениям в своем многообразии в культурной, социальной, психологической практиках. Образ сегментируется как артификатор и противостоит другому сегменту, вступая с ним во взаимодействие совместной трансформации, следствием которого выступает сборка различенных и трансформированных сегментов образа в символ. Символ прочитывается как выражение содержаний образа в форме текста, что требует усилия сознания, воспринимающего текст как фигуру изображения мыслей, чувств, состояний человека. Знак читается, как элементарный текст, а условное обозначение его восприятия как образа принимается как «персонаж» внутренней жизни человека. Каждый новый образ, в свою очередь, распадается на другие свои фрагменты и, тем самым, имагинация не становится завершенным феноменом. Вряд ли возможно ее завершение в многообразии сторон жизни образа. Она условно завершается только фрагментами/гештальтами каждого конкретного случая. Возникает эпистемологический каркас имагинации, состоящий в диалоге и игре сознаний, закрепленной образами.