On the prospects of transitioning from the corruption “track” of historical path of the Russian society

Bakharev Dmitry Vadimovich ORCID: 0000-0003-3922-3554 Doctor of Law Professor, Department of History and Law, Shadrinsky State Pedagogical University 641870, Russia, Kurganskaya oblast', g. Shadrinsk, ul. K. Libknekhta, 3, kab. 206 demetr79@mail.ru Other publications by this author

Николай был уверен, что воруют все…

Свойство чиновников состояло в том, чтобы

красть, его же обязанность состояла в том,

чтобы наказывать их, и, как ни надоело это ему, он добросовестно исполнял эту обязанность.

Л.Н. Толстой. «Хаджи-Мурат»

Не дай бог, чтобы спасти страну от

последствий всеобщей продажности когда-нибудь

стало труднее, чем отразить претензии королевской

прерогативы на непререкаемую власть в стране.

Болингброк. «Рассуждение о партиях»

Предваряя наши размышления относительно феномена коррупции и его традиционной роли в формировании модели взаимоотношений общества и государства в России, нам хотелось бы сделать одну серьезную оговорку, которая, возможно, в некоторой степени избавит нас от излишних упреков со стороны наших коллег – политологов, историков и юристов-государствоведов, –на традиционную сферу исследований которых мы хотим обратить свой взор. Дело в том, что в качестве неформального, но достаточно устоявшегося правила в сфере юридических исследований выступает поговорка: «Каждый сверчок знай свой шесток». Это означает, что от специалистов в области уголовного права и смежных с ним наук применительно к «коррупционной» проблематике, как правило, ожидают: а) детально проработанных с точки зрения юридической техники (как минимум) и б) криминологически обоснованных предложений по совершенствованию уголовного законодательства (как максимум). Принято считать, что это и есть их посильный, но, одновременно, и важнейший вклад в общее дело организации процесса отрубания отрастающих голов коррупционной «гидры». Продолжая такой образный ряд, нетрудно заметить, что в данном случае роль Уголовного кодекса является центральной: именно он выступает в качестве своеобразного лезвия «гильотины», которая, в свою очередь, представляет собой конструкцию, сочетающую законодательные и организационные меры, обеспечивающие, в числе прочего, бесперебойное падение карающего «металла» на «шею» продажных чиновников и лиц, пробуждающих у них корыстный интерес.

Тем не менее, как нам представляется, то повышенное внимание, которое российская общественность традиционно уделяет криминалистам при рассмотрении вопроса о противодействии коррупционным правонарушениям, вряд ли оправданно. Дело в том, что юридическая наука вообще, на наш взгляд, не в состоянии соответствовать в сколько-либо приемлемой пропорции ожиданиям граждан в решении задачи по стабилизации и последующему снижению уровня коррупционных проявлений в российском обществе. По крайней мере, уголовному праву подобная задача точно не под силу. Почему мы пришли к подобному пессимистичному выводу и в чем видим выход из сложившейся ситуации – именно на эти вопросы мы и попытаемся ответить в данной статье.

Методологическую «платформу» наших размышлений в данном случае образует институциональный анализ закономерностей развития процессов и явлений на историческом пути российского общества, применительно, в первую очередь, конечно же, к таким ее феноменам, как «государственная власть», «бюрократия», и иным системообразующим элементам такого явления, как коррупция.

Отправной точкой наших рассуждений о проблеме, рассматриваемой в данной работе, послужил примечательный факт, заключающийся в том, что очень многие иностранцы, побывавшие в России (начиная со времен Василия III и вплоть до воцарения Александра II) и оставившие воспоминания об этом, с изумлением описывали ту ситуацию в области взаимоотношений государства и его подданных, которую они наблюдали в русской державе. Так, дипломат Священной Римской империи Сигизмунд Герберштейн, дважды посетивший Московию в первой трети XVI в., охарактеризовал и попытался объяснить увиденный там порядок судопроизводства следующим образом: «Хотя государь очень строг, тем не менее всякое правосудие продажно, и притом почти открыто… Может быть, причиной столь сильного корыстолюбия и бесчестности является самая бедность, и государь знает, что его поданные угнетены ею, а потому смотрит сквозь пальцы на их проступки и бесчестность, как на не подлежащие наказанию. У бедняков нет доступа к государю, а только к его советникам, да и то с большим трудом» ^{[1, с. 76]}. А вот какой modus operandi государственного «администрирования» самого высокого уровня описал англичанин Джайлс Флетчер в своем сочинении «О государстве русском» (1591 г.): «Не препятствовать насилиям, поборам и всякого рода взяткам, которым князья, дьяки и другие должностные лица подвергают простой народ в областях, но дозволять им все это до окончания срока их службы, пока они совершенно насытятся; потом поставить их на правеж (курсив автора. – Д.Б.) (или под кнут) за их действия и вымучить из них всю или большую часть добычи…, награбленной ими у простого народа, и обратить ее в царскую казну, никогда, впрочем, не возвращая ничего настоящему владельцу, как бы ни была велика или очевидна нанесенная ему обида» ^{[2, с. 48-49]}.

Не слишком изменилась модель управления российским государством и в последующий период. Немецкий дипломат Адам Олеарий, подробно изучивший быт, нравы и традиции Руси XVII в. (во времена «тишайшего» царя Алексея Михайловича), так описал принципы деятельности верховной власти. «Во всех провинциях и городах он (царь. – Д.Б.) назначает своих воевод, наместников и управляющих, которые с канцеляристами, дьяками или писцами должны производить суд и расправу. Что они решат, то при дворе считается правильным, и на приговор их суда нет апелляции ко двору. При подобном управлении… он придерживается того образа действий…, чтобы не оставлять ни одного воеводы или начальника дольше двух-трех лет на одном месте, разве только не будут к тому важные причины. Делается это для того, чтобы… местность не испытывала слишком долго тягости несправедливого управления…» ^{[3, с. 357]}.

Сложившийся на протяжении многих столетий подобный образ действий российских правительственных учреждений привел к тому, что, как с горечью отмечал в своей знаменитой эпистолярной полемике с Н. В. Гоголем Виссарион Белинский, к середине XIX в. в России не сложилось «не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей» ^{[4, с. 270]}. Размышляя о том, какое влияние оказывает подобное положение дел на социально-экономическое развитие российского общества, известный отечественный экономист И. К. Бабст в 1857 г. писал: «Трудно себе представить, до какой степени дурная администрация, отсутствие безопасности, произвольные поборы, грабительство, дурные учреждения действуют губительно на бережливость, накопление, а вместе с тем и на умножение народного капитала. Междоусобные войны, борьба политических партий, нашествия, мор, голод не могут иметь того гибельного влияния на народное богатство, как деспотическое и произвольное управление» ^{[5, с. 48-49]}.

И уже процитированного, на наш взгляд, вполне достаточно для того, чтобы сделать неутешительный вывод: тот общественный феномен, с проявлениями которого, увы, мы часто сталкиваемся и в сегодняшней жизни, имеет в нашей стране глубокие, многовековые исторические корни. Тотальная забюрократизированность общественных процессов, отсутствие справедливого судопроизводства, вседозволенность верховной власти в целом, т.е. все то, что и принято в мире именовать «коррупцией» (а не только мздоимство чиновников, что является естественным следствием всего вышеперечисленного), наблюдались в России практически на всех исторических этапах существования в ней государственности.

Каковы же причины, коренящиеся, похоже, в самом фундаменте российского общества, и из века в век воспоизводящие столь печальные последствия?

Ушедший недавно из жизни знаменитый американский экономист Дуглас Норт (лауреат Нобелевской премии по экономике за 1993 г.) и его единомышленники сделали одно, на наш взгляд, очень важное заключение, на которое следует обратить особое внимание в контексте рассматриваемой проблемы. Суть его в следующем. Несмотря на то, что в конституциях большинства современных государств зафиксированы гарантии соблюдения личных и политических прав граждан и нормы о контроле со стороны общества за деятельностью государственных институтов, лишь в немногих странах всё это реализуется на практике. Норт и его коллеги назвали их «государствами открытого доступа». Во всех остальных странах жизненные реалии в той или иной степени расходятся с писаными нормами: их общественное устройство базируется на ограничении доступа к экономическим и политическим ресурсам и, соответственно, привилегиях отдельных организаций и элитарных групп (между которыми доминируют личные отношения) в получении экономической ренты ^{[6, с. 40-41]}. Нетрудно заметить, что Россия относится именно к такому типу стран, а это означает, что сложившаяся в нашей стране ситуация представляет собой скорее норму, а отнюдь не патологию. Да и сам Норт называл такой порядок «естественным», а страны, в которых он сложился, – «естественными государствами». В большинстве таких государств, как отмечают американские ученые, «определенная защита личности и собственности существует не только для элит. Люди, не относящиеся к элите, – это не массы одинаковых индивидов, с которыми обращаются безлично. Защита расширяется благодаря отношениям патрона и клиента. Верхушку в отношениях патрона и клиента занимают властные элиты, которые распределяют покровительство среди клиентов, обеспечивают защиту по некоторым аспектам собственности и личной безопасности клиентов, а также ведут переговоры об обязательствах между различными элитами, которые позволяют ограничить насилие в случае успеха переговоров» ^{[6, с. 90]}. Это уже есть не что иное, как коррупционные отношения в узком, «корыстном» смысле.

В чем же состоит «естественность» подобного типа государств? Применительно к России – думается в том, что все исторические, природно-климатические и социально-экономические условия, в которых происходил процесс зарождения и последующей эволюции отечественной государственности, способствовали экспансионистскому расширению полномочий верховной власти в ущерб развитию всех иных общественно-политических институтов страны. Каркас современной российской политической модели начал формироваться уже в XII в., со времен колонизации Владимиро-Суздальской земли. Ведущую роль в этом процессе играли князья – потомки Владимира Мономаха, определявшие вектор колониального продвижения, распределявшие материальные и людские ресурсы и очерчивавшие контуры формирующейся сети поселений на осваиваемых территориях ^{[7, с. 60]}. Фактическая изолированность этих мест от основных торговых путей и скудность их природно-ресурсного потенциала постепенно придает им преимущественно земледельческий профиль. Низкий уровень развития ремесел и торгового промысла привел в результате лишь к формированию зачатков купеческого и ремесленного сословий в северо-восточных княжествах, которые, вполне естественно, не смогли оформиться в естественную силу «сдерживания» изначально достаточно сильной княжеской власти.

В целом же специфика методов государственного управления на землях, вошедших в состав или зависимых от сформировавшегося в итоге великого княжества Владимирского, в последующих, XIII-XV вв. в значительной мере определялась «международным» статусом этой территории, функционировавшей в качестве улуса Золотой Орды. В связи с этим полномочия великих князей владимирских (утверждавшихся в этом статусе в столице Орды – Сарае) во многом сводились к изъятию (зачастую насильственному) части ресурсов у жителей подвластных земель и их транзиту в форме дани в метрополию ^{[8, с. 220]}. Необходимость выполнения этой функции, а также наличие постоянной угрозы военного вторжения со стороны Орды с неизбежностью ставили перед великими князьями владимирскими (с первой трети XIV в. этот титул на постоянной основе закрепился за московскими князьями) задачу по формированию значительных по численности воинских контингентов, отличавшихся к тому же высокой воинской выучкой и хорошей вооруженностью. С момента начала ослабления власти Золотой Орды эти силы стали активно использоваться московскими князьями для расширения пределов своего, параллельно получавшего суверенитет, государства. Ко времени сохранения московской Русью статуса номинального, но не фактического подданства Золотой Орды, т.е. со второй пол. XV в., московские князья получили возможность бесконтрольного расходования денежных средств, получаемых в ходе продолжавшегося сбора «ордынского выхода» (т.е. дани) на собственные, в первую очередь, конечно же, военные нужды. «Войско и финансы – вот два главных предмета, – или, скорее, две разных стороны одного и того же предмета, – всецело поглощающие с этих пор внимание московского правительства» ^{[9, с. 116]}. Накопленные таким образом ресурсы позволили московским князьям фактически одновременно, в последней трети этого же столетия, и избавиться от остатков опеки монголов, и сокрушить могущественного соперника – Новгород Великий, «обезоружив» его вначале в военном и экономическом отношении, а затем и полностью «влив» его земли в состав московского государства.

Именно на территории этого поверженного противника великий князь московский Иван III начал проводить в жизнь новый принцип организации государственной власти (что называется, «на местном уровне»), который в последующем распространится на все «ядро» территории московской Руси. Речь идет о замене «вотчинного» типа административно-хозяйственного управления на «поместный» и параллельном развитии системы «кормления». Это была, как отмечается историками, «первая значительная попытка московского правительства организовать управление большой территорией без участия крупных вотчинников», значение которой для «дальнейшего развития основ московской государственности трудно переоценить» ^{[10, с. 315]}. «Вотчинники» постепенно стали утрачивать свой статус наследных собственников земель и стали переходить в разряд «помещиков», получавших земли во владение и на «прокорм» при условии обязательного несения военной и административной службы великому князю (царю), выступавшему в качестве и номинального, и юридического собственника всех земель, входивших в состав русского государства.

Параллельно происходит и процесс окончательного закрепощения крестьянского сословия, при этом значительным подспорьем на пути прикрепления крестьянина к земле (и, соответственно, к власти помещика, а, следовательно, и государства) стала существовавшая и до этого крестьянская община, корни возникновения и развития которой лежат как в специфике сельскохозяйственного производства в отечественных агроклиматических условиях ^[11], так и в особенностях организации налогообложения. Фактически, существование сельской общины, которая лежала в основе крепостного права, было выгодно и помещикам (в прямом смысле слова кормившимся за счет крестьян), и государству (для которого крестьянство было основным податным сословием, а крестьянская община, соответственно, являлась основным фискальным инструментом), и самим крестьянам (для которых община выступала одновременно и способом защиты от произвола помещиков, и серьезным источником материальной и физической поддержки отдельных подворий в сложных и непредсказуемых агроклиматических условиях ведения сельскохозяйственных работ) ^{[12, с. 434]}. В рамках подобной системы «государственного феодализма» верховная собственность на землю «оставалась у государства, а крестьяне были «держателями» земли, обязанными перед государством: налогами, оброком и натуральными повинностями» ^{[11, с. 558]}. Вследствие этого целые столетия владельческие крестьяне, объединенные в общину, «считали землю, на которой живут, пла­тят с нее налоги и выполняют повинности, по сути дела, своей землей, а не землей феодала, на которую они бы добровольно пришли и которую обраба­тывали бы, вознаграждая феодала-хозяина за кров и ту же землю. Следова­тельно, здесь не было своего рода равновесия отношений крестьянина и вот­чинника. Именно это равновесие и создавало на Западе Европы тот баланс взаимных интересов крестьянина и феодала, который придавал сеньории известную прочность. И эта прочность была тем выше, чем тверже были пра­ва феодала на землю» ^{[11, с. 559]}.

Россия же, как видим, на рубеже начала новой, промышленной эпохи не знала полной частной собственности ни на землю, ни на городскую недвижимость, а земельная аристократия и горожане оставались слугами государства. «Как таковые они не имели ни гражданских прав, ни экономических гарантий. Их благополучие и общественное положение зависели от мес­та в управленческой иерархии и от милости государя» ^{[8, с. 240]}. Именно об этом красноречиво свидетельствуют приведенные выше отзывы иностранных наблюдателей реалий российской действительности. В результате, как отмечается уже современными исследователями, Россия, «до начала XIII в. шедшая в общем потоке европейского развития и находившаяся под культурным влиянием Западной Европы, к XV–XVI вв. превращается в централизованное аграрное государство, со всеми характерными для него чертами – всевластием правителя, бесправием подданных, отсутствием народного представительства, слабостью гарантий частной собственности, отсутствием независимых городов и местного самоуправления» ^{[13, с. 269-270]}.

Ситуация изменилась лишь во второй половине XVIII в. с изданием императором Петром III «Манифеста о вольности дворянства» (1762 г.), освободившего представителей этого социального слоя от обязательной государственной службы, и «Грамоты на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства» (1785 г.) императрицы Екатерины II, признававшей за ними полную собственность на их земельные владения и гарантировавшей им гражданские права. В том же году Екатериной в «Грамоте на права и выгоды городам Российской империи» был законодательно определён и статус «городских обывателей», которые приобрели право собственности на свою городскую недвижимость. Тем не менее, дальнейший прогресс в этом направлении, а именно – предоставление личных и экономических прав крепостному крестьянству – застопорился практически на столетие, вплоть до «Великих реформ» Александра II. Коренные же преобразования в политической сфере произойдут в Российской империи лишь в начале XX столетия, хотя о необходимости подобных фундаментальных изменений, и, в первую очередь, признания за подданными права на участие в законодательной деятельности, передовые деятели российской общественно-политической жизни заявляли уже в начале XIX в. В частности, Михаил Сперанский во «Введении к уложению государственных законов» пришел к выводу о том, что в Европе к этому времени вторая фаза феодальной системы (абсолютная монархия) уже была исчерпана и фактически повсюду утверждалась система республиканская, основанная на признании за подданными политических свобод. Поэтому такие политические институты как парламентаризм, выборы, конституционная монархия – это все продукты истории и логический итог западного опыта политического развития. Сперанский прямо поставил императора Александра I перед выбором: либо республика, либо деспотизм ^{[14, с. 14-15]}. Никакое половинчатое решение, как утверждал Сперанский, тут невозможно, поскольку нельзя «желать наук, коммерции и промышленности и не допускать самых естественных их последствий; желать, чтобы разум был свободен, а воля в цепях; чтобы страсти двигались и переменялись, а предметы их, желания свободы, оставались бы в одном положении; чтобы народ обогащался и не пользовался бы лучшими плодами своего обогащения – свободою. Нет в истории примера, чтобы народ просвещенный и коммерческий мог долго в рабстве оставаться» ^{[15, с. 381]}. При этом любые мероприятия локального характера, или, как писал Сперанский, «все исправления частные, все, так сказать, пристройки к настоящей системе были бы весьма непрочны. Пусть составят какое угодно министерство, распорядят иначе части, усилят и просветят полицейские и финансовые установления, пусть издадут даже гражданские законы: все сии введения, быв основаны единственно на личных качествах исполнителей, ни силы, ни твердости иметь не могут» ^{[15, с. 386]}.

Большинство предложений Сперанского по модернизации российских политических институтов – учреждение министерств, образование Государственного Совета и др. – были реализованы Александром I на практике, и лишь одно, самое главное новшество – учреждение Государственной Думы, которую, по мысли реформатора, должны были заполнять депутаты от всех свободных сословий, было введено только спустя почти сто лет после появления этой идеи. Причина этого в том, что Россия в лице Александра I на развилке дорог своего политического будущего выбрала путь, предложенный не Сперанским, а его идейным оппонентом – Николаем Карамзиным. Автор «Истории государства Российского» в своей «Записке о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях» адресовал прямой упрек Сперанскому: «Главная ошибка законодателей сего царствования состоит в излишнем уважении форм государственной деятельности: от того – изобретение различных министерств, учреждение Совета и проч. Дела не лучше производятся – только в местах и чиновниками другого названия». Свое же «политическое кредо», явившееся полной противоположностью мнению Сперанского, Карамзин сформулировал в следующем утверждении: «не формы, а люди важны» ^{[16, с. 85]}. А раз люди, то следуя логике великого историка, нельзя переоценить и роль главного человека страны, ее монарха, в деле обеспечения благоустройства и процветания своей державы. Для выполнения же такой роли монархия непременно должна быть неограниченной и самовластной – для утверждения этой своей идеи Карамзин прямо воспользовался своим авторитетом в области исторической науки. «Самодержавие, – писал он, – основало и воскресило Россию: с переменою государственного Устава ее она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенные гражданские пользы. Что, кроме единовластия неограниченного, может в сей махине производить единство действия?» ^{[16, с. 58-59]}.

Таким образом, поставив территориальную целостность страны в прямую зависимость от уровня централизации управления не только государственным аппаратом, но и общественными процессами в целом, на первый взгляд наш знаменитый историк в своих прогнозах во многом оказался прав. Паралич государственного организма и активизация центробежных тенденций на региональном уровне в России, казалось бы, всегда являлись закономерным следствием ослабления влияния державной власти (кому бы она ни принадлежала, начиная от царей, и заканчивая генеральными секретарями ЦК КПСС): Николай II вступил на гибельный для Российской империи путь в момент учреждения парламентаризма в России и начала других важных инстуциональных реформ, Советский Союз начал «разваливаться» с началом «перестроечной» эпохи и т.д. Но всем сторонникам «державности» и единоначалия в политической сфере следует напомнить, что эти и другие изменения начинались всегда вынужденно, они рассматривались в качестве фактически единственного выхода из того политического и экономического «тупика», в который себя загоняла безальтернативная и неподконтрольная обществу власть. Поэтому долгие политические «заморозки» (всегда сопровождающиеся закономерным и естественным ростом масштабов бюрократии и коррупции) неизбежно чередуются в российской истории с краткими периодами «оттепели», выражающейся в ослаблении тотального государственного контроля, что зачастую негативно сказывается на «управляемости» огромной территории страны. Отсюда, возвращаясь к интересующей нас проблеме сегодняшней тотальной коррумпированности российского общества, нужно задуматься над вопросами о том: а) можно ли признать ее естественным, закономерным явлением для сегодняшнего, очередного, мягко говоря, далекого от либерализма периода в истории нашей страны; и б) способна ли страна, политическая (а, следовательно, и социально-экономическая) сфера которой функционирует по такому принципу относительно продолжительный период, не только существовать, но и поступательно развиваться? Ответы в обоих случаях должны быть положительными, поскольку история не только России, но и большинства стран мира, как верно отмечают ведущие современные экономисты и политологи ^{[17; 18; 19, c.206-209]}, изобилует подобными примерами. Однако вся проблема в том, что страны с «естественной» моделью механизма государственного управления – это практически всегда страны «догоняющего» развития. Они следуют в «фарватере» мировой истории за развитыми в экономическом отношении странами с демократическим «двигателем» государственного управления, предпочитая на перманентной основе заимствовать технологии, но не упорствовать в деле перестройки своих политических и экономических институтов. Как уже указывалось, разветвленная и всеобъемлющая бюрократическая система со своим неотъемлемым атрибутом – коррупцией – и есть «двигатель» стран подобного типа. В странах по-настоящему демократических и, соответственно, обладающих полноценной рыночной экономикой, проблема коррупции никогда не приобретает масштабов национальной угрозы не потому, что борьба с ней (в т.ч. и уголовно-правовая) организована в таких странах каким-то «суперэффективным» способом, а лишь в связи с тем, что высокий уровень коррупции просто не специфичен для подобного типа государств.

Что же делать России? Можно ли попытаться изменить «догоняющий» режим государственного развития и, одновременно, «выскочить» из коррупционной исторической «колеи»?

Хотя ответ на этот вопрос также будет утвердительным, но, увы, он будет гораздо менее уверенным, несмотря на то, что «методики» построения государств «открытого доступа» и широко известны, и не раз апробированы зарубежной практикой государственного строительства. Только упомянутой в данной статье литературы на этот счет более чем достаточно. Выделим лишь базовые составляющие успеха на этом, пусть и нелегком, но с лихвой окупающем затраты, пути:

- наличие широкой общественной коалиции, выступающей за: а) расширение плюралистической основы при построении и разработке порядка функционирования политических институтов, и б) последующий контроль их деятельности со стороны общественности;

- формирование системы законов и ограничений для лиц и коллективов, обладающих властными полномочиями;

- консолидированный контроль за аппаратом принуждения (насилия) со стороны политических институтов;

- обеспечение безусловной защиты права собственности;

- обеспечение равных возможностей для участия граждан и юридических лиц в экономической деятельности за счет обеспечения свободного входа на рынок, а также свободного выбора профессий и рода занятий.

Как видим, перечень далек от оригинальности. Но вся проблема в том (и именно в этом заключается наш скептицизм), что точкой отсчета подобных процессов может стать только историческая ситуация, когда в стране сформируется и осознанная потребность широких общественных кругов в получении возможности полноценной реализации политических прав, и, одновременно, появится отклик на этот запрос со стороны действующей политической элиты. Иными словами, необходим общественный консенсус. Мы все помним, что, когда у вновь «народившегося», пусть и не очень многочисленного столичного «среднего класса» в 2012 г. вполне закономерно начала активизироваться потребность в полноценном участии в политической жизни страны, ответом власти стал разгон демонстрации на Болотной площади г. Москвы. Но также мы не должны забывать и о том, что, когда в начале 1990-х гг. население постсоветской России получило право на участие в управлении государством, оно фактически не обратило на него внимания, поскольку пыталось всеми способами стабилизировать свое бедственное материальное положение. Поэтому консенсуса, о котором идёт речь, не возникло в обоих случаях.

Сейчас власть, увы, всеми возможными способами опять пытается (причем, весьма небезуспешно) пробудить в жителях России обывательское мировоззрение и мещанские замашки. Объективно содействуют этому и нарастающие кризисные явления в экономике. Это означает, что момент проявления политического самосознания у населения страны вновь откладывается. Произойдет ли это событие (перефразируя строки С.А. Есенина) снова «поздно» (как в 1917 г.), или опять «слишком рано» (как в 1991 г.), или, наконец, все-таки в подходящий для этого момент – вот вопрос, ответ на который и определяет степень реалистичности перспектив решения проблемы коррупции в России.