Taboo on spiritual incest: justification of the anthropic principle

Strigin Mikhail PhD in Physics and Mathematics Director, "Mitrial" LLC 454004, Russia, Chelyabinskaya oblast', g. Chelyabinsk, ul. Akademika Koroleva, 4, of. 6 strigin69@rambler.ru Other publications by this author

Эта работа посвящена гипотезе тождественности эволюции культуры и эволюции природы. Её доказательство начато в работе ^[12], где метафорически мир семантики был представлен в виде капли жидкости, в которой внутренняя её часть отождествлялась с имманентным, а внешняя с трансцендентальным. В физическом мире на любой границе, разделяющей две разные среды, возникает поверхностное натяжение. Но поскольку мир семантики изменчив, на поверхности непрерывно появляются «семантические градиенты».

В статье ^[12] было показано, как может выглядеть расширение имманентного в область трансцендентального, в частности, что вторичные волны постмодернизма и традиционализма инициированы «поверхностным семантическим напряжением», образованным «всплеском» модернизма. Там же показано, что, если до «современной» эпохи (по Фуко) человек «подсматривал смыслы» в природе, то начиная с девятнадцатого века эпистема меняется и человек, оторвавшись от прямого перцептивного контакта с природой, начинает придумывать смыслы.

С одной стороны, такие смыслы изначально имеют искусственную природу, с другой стороны, человек регулярно обнаруживает их в области феноменального (чёрные дыры, ДНК, бозон Хиггса и т.д.). Подобные смыслы в момент рождения имеют статус ноуменального, типологически не отличаясь от смыслов, образующих мифы и эзотерику. Но выводы из них часто обладают возможностью эмпирической проверки, пускай и косвенной. Например, если есть Лох-несское чудовище, то должны быть и проверяемые следы его присутствия. В естественных науках общеприняты нормы верификации, когда ноумены меняют свой статус и становятся феноменами. Например, подтверждением существования чёрных дыр, в том числе, считается обнаружение гравитационных волн. Обобщая, можно сказать, что с девятнадцатого века естественная эволюция сменилась искусственной, искусственные объекты и понятия тоже эволюционируют и объясняют наше видение мира.

Если метафора капли жидкости хорошо продемонстрировала эволюцию семантики по форме, то для прояснения содержательности концепта эволюции семантики нужна более сложная и парадоксальная метафора «тотема и табу».

Для этого необходимо показать, что семантика, эволюционируя подобно жизни, образует таксоны. Таксоны в природе неминуемо создаются благодаря изолирующим природным механизмам, собственно так произошло всё видообразование животных и растений – образование иерархии групп, разделённых явными границами. Образование таксонов не обошло и антропологию – изучением таких вопросов занимается этнография, в отличие от этнологии изучающей взаимодействия человеческих групп между собой.

Но для того, чтобы природные таксоны не капсулизировались, существуют различные механизмы, которые в человеческом социуме, в отличие от животного мира, приняли максимально сложную форму различных табу на физический инцест. Такое табу является одной из главных причин ускорения антропологической эволюции. Ниже предпринята попытка рассмотреть, как подобное табу в области культуры повлияет на её эволюцию.

Тотем и табу

Заглянув в историю до появления жизни, обнаружим, что начиная с момента Большого Взрыва природа накладывает определённые ограничения на собственное существование. Если внимательно присмотреться, то можно увидеть, что эволюция универсума происходит в рамках метафоры «тотема и табу», введённой Зигмундом Фрейдом в одноимённой работе ^[15]. Если в первом понятии эксплицируется некая телеологичность бытия, его стремление к упорядоченным формам, предпочтение порядка беспорядку, то второе не позволяет эволюции идти простым прямым путём к цели. Иными словами, тотем задаёт общее направление движения, а табу – его локальную экспликацию. И именно такое парадоксальное поведение – невозможность двигаться прямо, не позволяет определить эволюцию в рамках готовых привычных понятий и решить однозначно: телеологична эволюция или механистична? «Телеологизм не является, подобно механицизму, учением с застывшими очертаниями. Он допускает сколь угодно отступлений» ^{[1, с. 37]}. Подобно тому, как вода ручья, пытаясь занять нижнюю точку, огибает препятствие, находит брешь, движется якобы в другом направлении, но, тем не менее, устремляется к цели, так и эволюция природы стремится к самой «экономически» выгодной точке, где её энергетические затраты на поддержание устойчивого состояния будут минимальны, что соответствует принципу наименьшего действия. Верифицирующим телеологичность моментом оказывается дифракция, когда свет в состоянии обогнуть препятствие и сфокусироваться в точку, лежащую за этим препятствием. Напротив, одним из самых фундаментальных табу, введённых природой, является принцип Паули, запрещающий фермионам (материальным частицам) находиться в одном состоянии. Это табу не позволяет «слипнуться» всей материи в аморфную массу, иначе говоря, именно оно задаёт появление структуры в природе. Подобно принципу Паули в антропологической эволюции появился запрет на инцест – он заставляет мужчину сдвинуться с места и отправиться на поиски невесты (что также раздвигает пространство и не позволяет геному выродиться). Казалось бы, сестра всегда имеется под рукой и не требует от мужчины дополнительных усилий, но тогда в отсутствии запрета общество, подобно материи, «слиплось» бы, что остановило эволюцию. Отметим, как указывал Леви-Стросс в ^[7], что соответствующая схема поведения – это не осознанный выбор человека, а производная бессознательного. Таким образом, необходимо отметить наличие двух процессов одновременно – пространственное разделение приводит к образованию таксонов, а табу на инцест приводит к их перемешиванию и, соответственно, ускорению эволюции. «Где нет разнообразия, там нет естественного отбора и за одно-два поколения весь дарвиновский механизм остановится» ^{[18, с. 31]}.

Наличие тотема как одной выгодной, минимальной по затратам на действие, точки, заставляет конвергировать потоки, иными словами, принцип наименьшего действия имплицитно присутствует не только в неживой природе, но и в жизни, в том числе сознательной. (Как будет показано ниже, принцип наименьшего действия действителен и в мире семантики). В свою очередь, табу определяет дивергенцию потока.

Но появление препятствия (табу) кроме того, что делит общий поток на несколько рукавов, повышает ещё и разность потенциалов, как в речной плотине. Тогда желание, приводящее в действие человека, можно сравнить с работой турбины в плотине. Юлия Кристева в работе «Об аффекте, или Интенсивная глубина слов» описывает психические аффекты, как имеющие, в первую очередь, энергетическую природу: «аффект – одновременно энергетический процесс, специфичный для движения влечения (в его количественном измерении)» ^[5]. Подобно этому аффекты мышления, возникающие вследствие табу законов природы, приводят к обнаружению способов их нарушить (Карл Поппер писал, что неопровержимых законов нет), то есть к обходному движению потока. Тогда табу не просто определяет запрет, но указывает на пути энергетического его обхода (когда видишь границы, видно и направление дальнейшего движения по ту сторону запрета).

Семантические таксоны

Попробуем представить как образуются семантические таксоны. Всю историю культуры можно метафорически изобразить в виде стартующей ракеты (Рис.1).

По мере подъёма ракеты выхлопные газы оказываются все дальше от неё, закручиваясь в вихри. Со временем крупные вихри распадаются на более мелкие, а мелкие, в свою очередь, на мельчайшие. В данной метафоре ракета символизирует Бога, а вихри выхлопных газов – культуру. В начале старта такие вихри ещё были близи ракеты, доступные визуальному восприятию. Это время можно назвать временем мифов, когда люди говорили с Богом напрямую, когда смыслы не верифицировались, а принимались на веру. Одним из первых, обозначивших имплицитную тягу к Богу, был Платон, создавший концепцию эйдосов. За каждой вещью он усматривал скрытую идею, имеющую божественное происхождение и непостижимую до конца. Так он выстроил субъект-объектную связь, которая в нашей метафоре выражается в отношении ракеты и её наблюдателя.

С определенного момента, как писал Макс Хоркхаймер в работе «Диалектика просвещения» ^[19], мифы разделились на два потока – поэзию и науку. Затем, в средние века, эти два потока разошлись на множество струй отдельных естественных и гуманитарных наук. Обозначим их как «семантические таксоны». Семантические таксоны – это области семантики, связанные внутри себя некоторой степенью смыслового родства, такие, например, как генетика, математика или геология, и разделённые явными границами непонимания.

Подобно обособляющимся вихрям, каждая наука утверждала себя как самостоятельную внутри своего отдельного специального языка. С некоторого времени суждения, построенные в области одного семантического таксона, переставали восприниматься внутри другого. По мере удаления границы выхлопной струи от ракеты, всё большей специализации и рационализации наук, понятие Бога всё более и более растворялось в пространстве и времени: ракета начала теряться из вида.

Наконец, в двадцатом веке уже каждая наука распалась на множество подразделов со своей терминологией. Часто специалисты, например, физиологи, работающие в области мозга, не понимают генетиков. «Турбулентный» семантический поток превратился во множество вихрей, и ракета совсем скрылась из вида.

Такая метафора может казаться пессимистической, но дифференциация вовсе не означает упадка. Напротив, как в своё время сказал Владимир Ленин: прежде чем объединяться, нам надо решительно размежеваться. Для нового объединения поэзии и науки необходимо было разделить их потоки. Наконец, такое разделение, вероятно, было заложено в самой онтологии эволюции.

Эволюционисты (Э. Майер, И.И. Шмальгаузен, Д. Лэк, В. Циммерман) уже в начале двадцатого века заметили, что для эволюции крайне важно образование отдельных таксонов, для чего требуются «изолирующие механизмы эволюции» – репродуктивные барьеры, отделяющие генофонд одного вида от генофондов других. Тогда часть имеющегося таксона, обособившись на собственной территории и мутируя, со временем выделится в отдельный вид. Эмерджентность эволюции приводит к тому, что каждый вновь образованный таксон отличается от другого. И тогда, как только откроется возможность скрещивания таких видов, филогенез может радикально поменять своё направление.

Так и скрещивание семантических таксонов может дать небывалые результаты. Актуальность междисциплинарных исследований уже подтверждена результатами, значимыми для развития научного знания как такового. В пример можно привести взаимодействие биологов и геологов, совместно решающих вопрос о зарождении жизни. Биологи попытались синтезировать жизнь в воде, схожей с водой океана. Геологи подсказали им, что скорее жизнь появилась в таких структурах, как гейзеры, где градиенты физических параметров значительно выше и вероятность нелинейных процессов больше.

Если мы обратимся к истории философии, то убедимся, что она тоже утратила свою античную уникальность и вместе со всеми науками оказалась одним из вихрей культуры. Она также создала собственную терминологию и распалась на множество отдельных направлений: экзистенциализм, марксизм, феноменологию, аналитическую философию и т. д. Но, судя по амбициям философии, именно ей предстоит выйти за собственные рамки и объединить все науки в единую интеллектуальную структуру. Для этого философия должна пропустить через себя всё семантическое пространство терминов различных наук, соединить их и синтезировать новую, общую структуру.

Важным открытием, сделанным американским биологом Линн Маргулис, было обнаружение горизонтального переноса генов, осуществляемого в том числе вирусами. Иными словами, онтогенез организма зависит не только от вертикальных мутаций, происходящих во время соединения мужского и женского геномов, но и от горизонтального обмена генами посредством вирусов на протяжении жизни. Таким образом, к вирусу можно отнестись не как к чему-то враждебному, а как к внешнему органу, осуществляющему устойчивый диалог между организмами. Но так и философия осуществляет горизонтальный перенос мемов (культурных паттернов), который конвергирует отдельные естественные и социальные науки, обеспечивая взаимодействие различных семантических таксонов.

Апгрейд антропного принципа

Сильный антропный принцип утверждает, что существует много разных вселенных, имеющих собственную начальную конфигурацию, собственные физические законы; но только некоторые, имеющие схожие условия с нашей, породили разумных существ. «У разумных существ возник вопрос: "Почему наша вселенная такая, какой мы её видим?". Тогда ответ прост: "Если бы вселенная была другой, здесь не было бы нас» ^{[16, с.157]}. Такой ответ уже содержит мысль, что всё устройство природы было организовано таким образом, чтобы появление человека стало неминуемым; что по мере эволюции сложностность сущего (сложностность – очищенная от субъективизма сложность), возрастающая со временем, достигла сложностности человека. Подобно тому, как если мы хотим досчитать от десяти до ста, то мы непременно пройдём отметку пятьдесят – объект сложностности человека был неминуем на эволюционной лестнице. Но на это можно взглянуть несколько иначе – возможно, появление человека было необходимо для достижения очередной цели.

В таком случае допустима модификация классического антропного принципа в следующем виде: необходимо было не просто появление человека, но появление инструмента, который может ускорить эволюцию природы, до него происходившую случайным образом. Развивая смысл сложностности, эволюция устала считать единицами и решила считать десятками.

До появления современного человека антропологическая эволюция напоминала собой игру шарманки, когда каждая новая нота, издаваемая инструментом, удар молоточка по металлической пластине – это рождение очередного организма. Дальше, на протяжении одного поколения, до появления уже его собственного потомства, звучит одна нота. Конструктивная особенность шарманки состоит в том, что удары молоточка соблюдают чёткую периодичность. Поэтому, хотя одна нота накладывается на другую, они различимы. Со следующим ударом тональность меняется, но не существенно – следующая нота не должна быть слишком далёкой, чтобы мелодия не превращалась в какофонию.

В контексте биологии это звучит так – женские особи всегда выбирали себе половых партнёров похожих и непохожих на них одновременно. «Оптимальным (и, соответственно, наиболее привлекательным) половым партнёром является та особь, которая – с точки зрения иммунной системы – отличается от данной не слишком слабо, но и не слишком сильно» ^{[2, с. 277]}. Ведь с одной стороны, необходимо, чтобы ребёнок отличался от родителей, с другой стороны, сильно отличные особи не дадут потомства. Должна быть разность потенциалов, но она должна быть не очень большой, чтобы эволюция не «взорвалась».

Такой оптимальный путь и формирует система тотемов и табу. Здесь можно утверждать тождественность гносеологических и антропологических процессов – так, Юрий Лотман писал ^{[8, с. 110]}, что хорошая поэзия – такая поэзия, которая ожидаема и неожидаема одновременно.

Для дальнейшего рассуждения, соблюдая методологическую последовательность, сначала продемонстрируем схожесть результатов эволюции, ограниченной одним таксоном и в области филогенеза и в области культуры, когда разность потенциалов минимальна, что вновь покажет их изоморфизм, на примерах космологической теорией Птолемея и ДНК амёбы. Теория Птолемея была центральной космологической теорией почти две тысячи лет, она успешно модифицировалась при обнаружении новых фактов и пускай с небольшими ошибками, но достаточно хорошо описывала эмпирические данные. Но одновременно она становилась громоздкой и неудобной для расчётов. Догадка Коперника, оформленная Галилеем в новую космологическую теорию, проще и красивее описывала наблюдаемые феномены, допуская меньшие погрешности между теорией и экспериментом. Постепенно гелиоцентричная система сменила геоцентричную, что ознаменовало триумф науки эпохи Возрождения. Необходимо подчеркнуть, что теория Птолемея не была неверной, потому что онтология концепций, именно, круговое вращение, сохранилась и при смене парадигмы – просто сменилось начало отсчёта. Из современной физики хорошо известно, как изменение системы координат, давая более широкий взгляд на исследуемый вопрос, помогает существенно облегчить расчёты. Теория Птолемея уже не соответствовала принципу наименьшего действия, была очень затратна, что потребовало выхода за рамки таксона геоцентризма.

То, что ДНК амёбы в сто раз длиннее ДНК человека, говорит не о том, что амёба в сто раз умнее, но только о том, что на протяжении миллиардов лет эволюции ей приходилось, подобно теории Птолемея, неоднократно подстраиваться под изменяющиеся климатические условия. Геном амёбы на протяжении всей истории отказывался перестраиваться кардинально – он тащит за собой всю историю адаптации амёбы. Но у амёбы это происходит по причине отсутствия механизмов очистки генной памяти, в отличие от человека, который просто в какой-то момент сбросил неудобную теорию Птолемея со всем грузом ненужной памяти. Но для очистки памяти необходим особый механизм в виде новой философии, иначе воспринимающей отношение объектов и координат их постижения (Декарт, Гуссерль, Хайдеггер).

Развивая метафору шарманки, можно сказать, что с появлением современного человека начались активные импровизации – медленная органная мелодия эволюции превратилась в сложную джазовую композицию. Теперь играет целый джазовый оркестр. Если раньше человек эволюционировал кумулятивно в контексте с природой, то теперь эволюция скорее сингулярна, и смыслы во многом опережают её. Смыслы наслаиваются, резонируют, и онтогенез утрачивает свою субъективность и не может рассматриваться вне социального контекста.

Такая детонационная волна смыслов привела к новой исторической вехе, называемой эпохой модернизма и позитивизма. Теперь для продолжения эволюции нет необходимости ждать миллион лет, чтобы появился следующий химический элемент или следующий вид животных – от графена и новых видов белка к новейшим биотехнологиям.

Учитывая показанные выше скачки, смысл человека оказывается не в нём самом, а в том ускорении, которое он способен придать приближению универсума к некой точке Омега, как она названа в известной работе Тейяра де Шардена ^[14]. Но тогда, чтобы такое ускорение протекало максимально эффективно, необходимо ввести новый концепт «Табу на духовный инцест» (который будет подробно раскрыт ниже). Если нарушения табу на половой инцест приводят к генетическим заболеваниям, то нарушения табу на духовный инцест приводят к появлению симулякров – искажению идей, поскольку замыкание внутри одного семантического таксона приводит к вырождению смысла.

Итак, человек на первых порах не отличался от остального животного мира, его антропологическая эволюция шла по общему пути генетических мутаций. Но с появлением философского мышления антропология сменила генетические мутации на мутации мемов. Человек при помощи мышления начал скрещивать различные мемы, делая эксперименты мысленными, что сэкономило множество времени, которое раньше требовалось организму для освоения всего окружающего мира. И если раньше, чтобы обессмертить себя, было необходимо оставить потомство с новой ДНК, то теперь человеку для бессмертия необходимо оставить после себя ряд мемов: смыслов, не являющихся тавтологиями. Тогда такая интеллектуальная эволюция с участием человека обгоняет обычную биологическую эволюцию.

Открытое произведение

Из теории систем известно, что «неравновесность – поток вещества или энергии – может быть источником порядка» ^{[10, с. 10]}. Ведь чем более система открыта, тем активнее в ней происходят синергетические процессы, и тем разнообразнее их результаты, в том числе появление новых порядков. Но неравновесность очень сложно поддаётся описанию и учёные продолжают исследовать и выстраивать науку на базе закрытых систем, что оправдывается возможностью синтезировать отдельные культурные таксоны.

Модель замкнутой системы напрямую связана с устойчивым восприятием времени в философии. Идея постоянства и цикличности времени долго превалировала в умах философов. «Мир воспринимается и переживается древними греками не в категориях изменения и развития, а как пребывание в покое или вращение в великом кругу» ^{[9, с. 64]}. Таким образом, циклизм времени требовал совпадения начал с концами, что было преодолено только в христианской эсхатологии с ее линейным развитием акта творения, искупления и последнего суда. «Христианское время в миропонимании средневекового европейца стало линейным и необратимым, но также в очень ограниченном смысле» ^{[9, с. 66]}.

Такая эсхатология создала предпосылки для эволюционного понимания природы, а также для творческого понимания памяти, в отличие от прежнего понимания памяти как простого воспроизведения. Соединение эволюционной интуиции с творческой памятью в последние двести лет, позволило человеку изобретать новые концепты, придумывать смыслы, отдалённо связанные с прежним опытом (черные дыры, искривление пространства), благодаря чему и понимание эволюции и творчества освободилось от прежнего фатализма и стало открыто новым не только действительным, но и возможным порядкам.

Эволюция культуры и сегодня идёт по пути, напоминающему дарвиновский путь развития, кумулятивный, который случаен и определяется внешними факторами. «В социогуманитарных науках работает скорее дух, а не точная схема эксперимента» ^{[13, с. 55]}. Наверняка, подобно природному селекционированию, введя некоторые табу, можно изменить эту ситуацию от линейного к спиральному развитию. Но в «духовном селекционировании», также как и в обычном, необходима постепенность, иначе говоря, поэтапное введение ограничений и контроль над тем, как качественно изменяется развитие системы.

Табу на половой инцест – это одно из первых и самых значительных табу, которое поставило человека, в отличие от животного мира, в привилегированное положение, которое содействовало резкому эволюционному росту. За счёт географической разнесённости племён и, соответственно, различия их геномов, половые отношения между племенами позволяли существенно разнообразить генофонд каждого племени. «Мы узнаём, что они (туземцы) поставили себе целью с тщательной заботливостью и мучительной строгостью избегать инцестуозных половых отношений . Больше того, вся их социальная организация направлена к этой цели или находится в связи с таким достижением» ^{[15, с. 10]}. Более того, табу приобретает весьма сложные формы, обеспечивающие ускорение эволюции. «Индонезийская модель сложнее. Здесь мы имеем дело не только со сгруппированными кланами, а с брачными, не обусловленными местом жительства классами, т.е. их члены могут жить в разных посёлках. Правило асимметричных браков между этими классами состоит в следующем: мужчина А женится на женщине В, мужчина В на женщине С, мужчина С на женщине А» ^{[7, с. 181]}. Таким образом, табу на инцест обеспечило антропологическое селекционирование, иначе говоря, синтез и отбор наиболее жизнеспособных социальных структур.

Для «духовного селекционирования» изначально также необходимо получить разнообразные смыслы-мемы, что выражается в предварительной изоляции и последующей таксономизации культурных направлений. Следующим этапом необходимо скрещивание образованных мемов, чем традиционно занимается поэзия, соединяя их посредством метафор. О том, что любая система, в том числе, язык, изначально развивается по пути максимального разнообразия (таксономизации) и последующей оптимизации, иначе говоря, режима экономии, писал Ноам Хомский: «принципы репрезентационной и деривационной экономии вышли на передний план синтаксической теории» ^{[17, с. 54]}.

Если проследить историю развития поэзии, как авангарда смыслообразования, то можно убедиться, что когнитивность использующихся в ней метафор со временем растёт. Можно сказать, что само слово на заре поэзии было метафорично, тем самым интеллектуальная функция еще не обособилась от функции обозначения. Следующим этапом в поэзии было расширение коннотаций слов при помощи синтетических суждений, на что указывал Иммануил Кант ^{[4, с. 48]}. «В Средние века получает развитие теория аллегоризма, предполагающая возможность прочитывать Священное писание, а затем и поэзию и изобразительные искусства не только в их буквальном смысле» ^{[20, с. 106]} и, наконец, модерн демонстрирует сложные сквозные метафоры, обладающие высокой когнитивностью.

Переиначив концепт эпистем Фуко, можно сказать, что язык – это аппроксимация той исторической эпохи, в которой он существует. И качество этой аппроксимации определяется уровнем когнитивности языка, что, в свою очередь, формирует уровень предсказательности (прогностичности для появления новых отраслей знания) и экстраполяции его концептов – если начальный уровень порождал мифотворчество, то современная когнитивность языка позволяет выстраивать сложнейшие профессиональные концепты. В качестве примера сложной метафоры можно привести сравнение Эрнестом Резерфордом атома с солнечной системой. Хотя в основе этой метафоры изначально лежал механистический подход, она сама по себе имела достаточный уровень когнитивности для начального описания квантовой механики атома. «Развитие человеческого мышления и научного познания приводит к смене метафор, вслед за которыми меняются научные и философские картины мира» ^{[11, с. 96]}

В результате таких постоянных синтезов и усложнения метафоричности в эпоху модернизма появляется новый вид произведения – открытое произведение, которое подобно открытой системе синергетично. «Открытые произведения находятся в движении, для них характерно приглашение создать это произведение вместе с автором» ^{[20, с. 138]}. Такое произведение эксплицировало главное открытие двадцатого века – вероятностную, двусмысленную имманентность бытия, суперпозицию смысла. «Открытость и динамичность какого-либо произведения напоминают о понятиях неопределённости и дискретности в квантовой физике» ^{[20, с. 133]}. Случайность в интерпретации произведения не означает хаос прочтения, так же как неопределённость в квантовой физике не приводит к рассыпанию материи. Открытое произведение подобно тотему задаёт направление развития смысла, а его развёртывание происходит индивидуально, в соответствии с набором табу.

При работе с таким произведением происходит синтез смыслообразования, скрещивание структуры мемического мышления читателя и мемов произведения.

Духовный инцест

О том, что речь не является прямой репрезентацией действительности говорили многие выдающиеся лингвисты. Джордж Лакофф в книге «Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении» ^[6] доказывает, что человеческая речь не отражает взаимооднозначно действительность, и утверждает изначальную метафоричность языка. Он показывает, что язык является когнитивной структурой, которая может пойти дальше видимой природы, погружаясь в трансцендентальное и, соответственно, раздвигая границы имманентного. «Традиционный взгляд рассматривает мышление как чисто логическую способность, имеющую дело в первую очередь с суждениями, которые могут быть истинными или ложными. Новый взгляд рассматривает образные аспекты мышления – метафору, метонимию, использование ментальных образов – как центральные для разума, а не как периферийную и несущественную добавку» ^{[6, с. 9]}. Свою теорию Лакофф назвал экспериенциализмом, противопоставив ее объективизму как наследнику позитивизма.

Жиль Делёз в своей книге «Логика смысла» ^[3] пошёл дальше и раскрыл еще более сложную структуру речевого мышления. Он показал, что любое предложение содержит три составляющие: предмет о котором в этом предложении говорится, субъективную составляющую со стороны того, кто это предложение проговаривает, и контекст, иначе говоря, нарратив, сформированный суммой всех произнесённых предложений. Такая модель позволяет увидеть те стороны предмета, которые не видны при первоначальном рассмотрении. «От дессигнации через манифестацию к сигнификации и обратно от сигнификации через манифестацию к деcсигнации нас влечёт по кругу, который и составляет круг предложения» ^{[3, с. 29]}. Иначе говоря, «настоящее произведение» рождается в диалектике между предметом и нарративом, который порождает автор, что и позволяет автору принять направление развития произведения, а произведению -- совершить смысловой скачок, не сводящийся к сумме вложенных в него смыслов. В результате синтеза такого диалектического противостояния рождается уникальный нарратив, рождается новый смысл.

Если минимизировать присутствие автора, тогда десигнация будет определяться сигнификацией, в результате текст не обнаружит смысла, оставшись в поле информации, в области тавтологии. Подобный процесс я назвал «Духовным инцестом», поскольку между идеей-нарративом текста и предметом отсутствует семантическая разность потенциалов, иными словами, они находятся в одном семантическом таксоне. Напротив, запрет на «духовный инцест» будет заставлять автора обращаться к метафоре, поскольку в этом случае будут взаимодействовать различные семантические таксоны.

В этом случае происходит упорядочивание одного семантического таксона за счёт другого. Автор выступает в роли лифта, который проносит через себя нарратив одного семантического таксона в другой, обнаруживая в хаосе новый вид порядка. Это можно выразить иначе, автор соединяет идею одного таксона с предметом рассмотрения из другого и, используя когнитивный параметр идеи, выводит предмет рассмотрения на новый уровень. В отсутствии автора это невозможно. В роли таксонов здесь могут быть, например, две разных науки, или наука и скульптура и т. д. Иными словами, имманентное одного семантического таксона позволяет познать трансцендентальное другого, но при участии автора с определенностью интенции взгляда.

Таким образом, дальнейшая антропологическая эволюция напрямую зависит от философского мышления, от того, насколько философия сможет соединить между собой мемы из отдельных семантических таксонов и синтезировать единую интеллектуальную структуру.

Искусство науки

Можно утверждать, что изоморфизм между эволюциями культуры и жизни появился благодаря «лени природы». Она повторяет свои решения на различных уровнях иерархии бытия. Свидетельством этого являются метафоры, которые эксплицируют это подобие. С другой стороны, благодаря эмерджентности бытия, сложностность при переходе от эволюции природы к эволюции культуры выросла. Нам осталось выяснить, почему именно искусство облегчает качественный скачок.

Даже количественно можно установить отличие предмета искусства от предмета ремесленничества. В первом случае этот предмет в единичном экземпляре, во втором – их множество. Условный мастер, изготовляющий предметы ремесленничества, тратит на них время, совершенно бесполезное для эволюции. Можно сказать, что благодаря лени человека, когда изготавливается копия, время отсутствует, поскольку спираль в данном случае замыкается в круг (исключая разве время на освоение мастерства). Время как качественное переживание бытия появляется и начинает идти с началом творчества.

Наука как репрезентация тоже в некотором смысле ремесленник, она воспроизводит природные структуры в виде формул, схем, чертежей или моделей рассмотрения. Но, как показало искусство в последние двести лет, репрезентировать природу необязательно. Можно её создавать. В науке тоже появилось понимание того, что мы подстраиваем природу под наши концепты, выдавая их за репрезентации. И даже априорные категории не являются чем-то нерушимым. «ИП-подход (исчисление предикатов) особенно неприемлем в когнитивных науках, поскольку он принимает без доказательств априорный взгляд на природу категоризации, существующий в классической теории, а именно, что категории – это множества, определяемые общими свойствами предметов» ^{[6, с. 25]}. Таким образом, развитие когнитивного подхода и качественных исследований не позволяет свести к репрезентациям и формулам даже обособленные или упрощенные выводы.

Поэтому можно попробовать представить науку в роли художника. Тогда этот мир ежедневно описывали бы разные законы. Сложно представить, как может один день вселенной с одними законами гладко перетечь в следующий с другими законами. Кто-то скажет, что мы видим одно и то же изо дня в день. Но всего две тысячи лет назад представить наличие эволюции было также невозможно, как и всего сто лет назад такое чудо как нарушение гравитации при парении в воздухе сверхпроводящих магнитов.

Подытоживая всё вышесказанное, проговорим ещё раз основные тезисы, невольно превратив весь текст в тавтологию. Философия несёт крайне важную функцию, синтезируя из уже существующих семантических таксонов новые и адаптируя их в структуре эпистемологии. И поскольку, как было установлено, основная идея человека в ускорении эволюции, то процессы адаптации вынуждены протекать со временем всё быстрее. Соответственно необходимы механизмы по ускоренной замене отживающих концептов традиционализма, безболезненности научных революций и революций в искусстве. И один из них – это признание в культуре и науке табу на духовный инцест, состоящее в запрете описывать явление готовыми дисциплинарными формулами, оставаясь внутри культурного таксона, иными словами, новая теория должна содержать идею и предмет описания из разных семантических таксонов. Тогда у поэзии и науки появится шанс вновь соединиться в общую когнитивную структуру.