To the question on methodology of stylistic stratification in analysis of the Early Modern English dramatic oeuvre (on the example of John Skelton’s play “Magnificence”)

Khavronich Alina Alekseevna Educator, the department ot English Language for Humanistic Disciplines, National Research University Higher School of Economics; Postgraduate student, the deprartment of English Linguistics, M. V. Lomonosov Moscow State University 101000, Russia, g. Moscow, ul. Myasnitskaya, 20 lene_rocks@mail.ru Other publications by this author

Проблема анализа стилистического своеобразия художественного текста на протяжении всей истории существования филологической науки стимулировала исследователей проводить методологические эксперименты. Метания между порой принципиально разными подходами вывели филологов в XX в. к дескриптивному и функциональному направлениям, первое из которых предлагает действовать, исходя из императива конструирования точных таксономических категорий; второе же стремится эксплицировать функциональное предназначение тех или иных языковых элементов. В сфере анализа эстетического эффекта, производимого художественным произведением на уровне языка, эти два направления сходятся, в частности, в лингвопоэтике – разделе филологии, «в рамках которого стилистически маркированные языковые единицы, использованные в художественном тексте, рассматриваются в связи с вопросом об их функциях и сравнительной значимости для передачи определенного идейно-художественного содержания и создания эстетического эффекта» ^{[2, с. 18-19]}.

Одним из базовых инструментов первичной работы со стилистическими особенностями художественного текста в рамках лингвопоэтики является трехуровневый анализ, который можно считать подготовительным дескриптивным этапом. Прежде чем приступать к метасемиотическому уровню (вторичный код: ингерентная и адгерентная коннотация), исследователю необходимо проанализировать объективные свойства языкового элемента, то есть изначально присущие ему в эмической ипостаси (на уровне системы языка): «первый шаг в исследовании – рассмотрение единиц языка как таковых, в их прямом значении: анализ лексики, морфологии, синтаксиса – всех возможных языковых аспектов данного текста» ^{[1, с. 8]}. Совокупность результатов семантического и метасемиотического анализа в дальнейшем интерпретируется на третьем, метаметасемиотическом уровне: выделенные категории рассматриваются с точки зрения параметров лингвопоэтической функции и значимости.

При этом, очевидно, что при возрастании временной дистанции между анализируемым текстом и его исследователем увеличивается и риск экстраполировать современный языковой опыт на материал, относящийся к другому периоду развития языка. В результате такое исследование будет изначально строиться на ложных или, по крайней мере, неточных предпосылках. В стремлении «реконструировать» потенциальный стилистический статус языковой единицы в рамках другого периода истории языка, классифицировать элементы на нейтральные, возвышенные и сниженные интуитивный «импрессионистский» подход определенно ведет к неправомерному искажению. Например, единица, в современном языке закрепленная за возвышенным стилем, могла быть нейтральной в ранненовоанглийском.

В связи с этим представляется актуальным дополнение методологической базы лингвопоэтики, которое позволило бы повысить уровень достоверности процедуры ретроспективной стилистической дифференциации, формирующей первооснову для дальнейшего анализа. В статье предлагается проанализировать некоторые возможности разграничения нейтральных, возвышенных и сниженных элементов при стилистическом рассмотрении художественного текста ранненовоанглийского периода (XVI в.) на примере пьесы «Величие» (Magnyfycence: датируется примерно вторым десятилетием XVI в.), принадлежащей одной из самых масштабных фигур раннего ренессанса в Англии – поэту и драматургу Дж. Скелтону (1460-1529).

Первым вспомогательным фактором при разграничении разных стилистических категорий единиц в драматическом тексте ранненовоанглийского периода является тип персонажа, фрагмент речи которого подвергается анализу. Необходимо учитывать, что в это время наиболее авторитетная и универсально признаваемая авторами теория стиля строилась на наследованной у римских риторов более или менее четкой дифференциации трех стилей: высокого (великого), среднего и сниженного. Эти стилистические разновидности отличались, в первую очередь, по тематическим свойствам. Предполагалась трихотомия высокого/среднего/низкого предмета повествования, и выбор стилистического оформления должен был являться телеологически мотивированным в зависимости от сущности рассматриваемого предмета: это обосновывалось также заимствованным у классической риторики римских ораторов и переосмысленным принципом decorum. В широком смысле под ним понималась уместность, целесообразность, мера и в поведении, и в стиле. О своеобразии понимания принципа decorum можно судить, обращаясь к определениям этого понятия у авторов периода. Т. Элиот в своем словаре 1538 г. пишет, что это «благообразие, или то, что ожидается от человека, соответствующего своей природе, статусу, учености, долгу или профессиональной деятельности, будь то в деяниях или речи, приличие; порой это обозначает честность» (a semelynesse, or that which becommeth the person, hauynge respecte to his nature, degree, study, offyce, or professyon, be it in doinge or speakynge, a grace. sometyme it sygnifyeth honestie) ^{[11, p. 269]}. Позднее, в 1571 г., наставник Елизаветы I Р. Ашэм назовет это чинностью, заключающейся в «выборе слов, обрамлении предложений, управлении аргументацией и использовании правильной формы, фигуры речи, объема, подходящих и уместных для каждого предмета» (choice of words, in framing of sentences, in handling of arguments, and use of right form, figure, and number, proper and fit for every matter) ^{[3, p. 141]}. Из этих образцов толкования следует значимый вывод: выбор стилистического оформления должен соответствовать не только теме, но и, согласно доминирующим принципам элитаризма, социальному статусу говорящего. Речи благородных и морально образцовых персон (что, по крайней мере, в XVI в. в целом воспринималось как тождественные понятия), когда они фокусировались на высоких темах, например, божественном или на военных сюжетах, предписывалось оформлять в возвышенном стиле, соответственно, высказывания более низкие по природе и более низких в рамках социальной иерархии персонажей – в среднем или сниженном стиле.

Для большинства драматических текстов XVI в., отвечающих требованиям моралите, принципиально значимо разграничение однозначно положительных и морально низких персонажей (претерпевающих духовную деградацию по мере развития сюжета пьесы или изначально порочных). На языковом, стилистическом уровне это предполагало, что речи персонажей первой категории оформлялись в возвышенном стиле (реже нейтральном), а высказывания героев второй категории (конвенционально изображающихся как необразованные простолюдины) – в сниженном. Выбор стилистической разновидности, таким образом, выполнял и семиотическую функцию: позволял получателю текста различать тип персонажа по стилистическому признаку. Необходимо обозначить, что такое декодирование категории персонажа составляло существенный компонент эстетического удовольствия публики.

Далее важно рассмотреть, на каком основании в принципе авторы ранненовоанглийского периода воспринимали ту или иную единицу как возвышенную, нейтральную или сниженную. В этом отношении наиболее продуктивно обратиться к стратегиям конструирования возвышенного стиля, представленным в работах филологов периода. Формирование актуальной для ранненовоанглийского нормы возвышенного стиля, который в ряде исследований характеризуется термином aureate diction (или grand style), началось еще в среднеанглийский период. Согласно Д. Бернли, «Вероятно, термин aureate ввел Лидгейт (1370-1450), чтобы обозначить стилистический идеал, который отвергал язык повседневного общения в пользу незнакомых или имеющих возвышенные ассоциации слов, благозвучных и зачастую (хотя не обязательно) многосложных, по этой причине, как правило, романского и, в частности, латинского происхождения» ^{[13, p. 434]}. Такое понимание стилистического потенциала заимствований и исконных слов закрепляется в ранненовоанглийский период, что можно вывести из описания актуального для того времени понятия exornation: филолог Т. Уилсон пишет, что это «великолепное украшение языка заимствованными словами, а также изменение предложения или речи в сторону большего многообразия» (a gorgious beautifying of the tongue with borowed wordes, and change of sentence or speech with much varietie) ^{[8, p. 65]}. Этот принцип позволяет автору стать истинным оратором, способным смело использовать стилистические приемы и украшать речь, в том числе, новыми и непривычными для обычного речеупотребления словами. «Великие» заимствованные единицы эксплицитно противопоставляются исконным, именно с помощью первых мыслится возможной амплификация слова, свойственная возвышенному стилю. Под амплификацией понимается и замена простого (исконного, как правило, односложного) слова на формально удлиненное (многосложное заимствование), и в принципе способность последнего реализовать аристотелевское auxesis– повышенное эмоциональное воздействие.

Из этого следует, что в целом (при том, что развитие пуристского дискурса и вообще попытки восхваления собственного языка менее актуальны для XVI в. ^{[14, p. 479]}) исконные лексические единицы воспринимались как стилистически нейтральные или сниженные. Вопрос о разграничении нейтральной и сниженной лексики исконного происхождения тесно связан с постепенным процессом кодификации английского и восприятием оппозиции стандартного/нестандартного языка. Становление нормы определенно началось еще в среднеанглийский период и окончательно завершилось в XIX в. Как пишет Р. Хики, гипотеза о существовании представления о нестандартном речеупотреблении до XIX в. может считаться правомерной «в связи с тем, что авторы, писавшие о вопросах языка и обеспокоенные проблемой ненадлежащего речеупотребления, которое ими интерпретировалось как социально неприемлемое, использовали такие обозначения, как “вульгарный”, “невежественный”, “неточный”, “варварский”, “необразованный”, “постыдный”, “предосудительный”» ^{[4, p. 6]}. Хики пишет об авторах XVIII в., но фактически эти и аналогичные ярлыки регулярно воспроизводились и в XVI в. Вне зависимости от того, соглашаемся ли мы с тем, что «формальное и этическое понимание языка в то время было связано с целью выражения мыслей другим людям…поэтому “образцовым” языком считался тот, что понятен большинству людей, а не присущий социальной элите» ^{[18, p. 464]}, или с тем, что «языковая иерархия транслировала идею об иерархии социальной» (что следует из высказываний Элиота, Уилсона и других авторов периода) ^{[10, p. 70]}, можно констатировать, что просторечные элементы, диалектизмы и архаизмы в основном воспринимались как отклонения от языковой нормы. Именно это показывает и сопоставительный стилистический анализ реплик положительных и порочных персонажей в пьесе Скелтона.

Необходимо отметить, что исконные единицы могли принадлежать к возвышенной лексике, однако общая тенденция понимания высокого стиля, как уже отмечалось, подразумевала, что именно романские заимствования являлись доминирующей категорией возвышенной лексики.

На этом этапе обратимся к материалу языкового памятника «Magnyfycence», чтобы на примере одного репрезентативного монолога, выполненного в возвышенном стиле, рассмотреть возможности разграничения стилистически маркированных латинизмов и галлицизмов и нейтральных заимствований. В качестве образца этой категории приводится отрывок монолога Божественного Исправления (DivyneCorrectioun, аллегорический положительный персонаж, воплощающий божье милосердие) ^{[19, p. 406]}:

Unto this processe brefly compylyd

Comprehendynge the worlde casuall and transitory

Who lyst to consyder shall neuer be begylyd

Yf it be regystryd well in memory

A playne example of wordly vainglory

Howe in this worlde there is no seke[r]nesse

But fallyble flatery enmyxyd with bytternesse.

Из всех знаменательных слов 16 (если считать композит vainglory как одно слово) имеют романское происхождение (против 7 исконных, учитывая повтор единицы worlde). Однако очевидно, что не каждое из заимствованных слов обладает именно стилистической коннотацией (то есть ассоциируется с возвышенным стилем). Чтобы осуществить стилистическую стратификацию этих единиц, предлагается обратиться к корпусным данным: актуальными в данном случае являются MED, LEME и ICAME-HC. MED ^[15] – сборник образцов среднеанглийского (словарь и корпус), разработанный Мичиганским университетом и охватывающий приблизительно 3 миллиона цитат из первичных источников, принадлежащих периоду с 1175 по 1500 гг. При том, что эти данные оказываются релевантными для анализа текстов, прежде всего, среднеанглийского периода, они могут признаваться ценным источником и в работе с ранненовоанглийским материалом, поскольку по этой информации можно более достоверно оценить динамику семантического и стилистического развития лексических единиц, уровень их частотности. Диахронический корпус LEME ^[5] был разработан университетом Торонто и охватывает более миллиона словарных статей из различных лексикографических источников (одноязычных, дву- или многоязычных словарей, трактатов, комментариев) периода с 1475 до 1755. Система LEME позволяет ограничивать поисковой запрос по конкретному, более узкому периоду. Наконец, ICAME-HC ^[16] – диахронический корпус, разработанный учеными Хельсинкского университета. В исследовании автор использует для доступа к Хельсинкскому корпусу научный сервис Clarino Bergen Center (доступ предоставляется по запросу научного института, к которому прикреплен исследователь). Для нашего анализа актуальна часть периода с 1500 по 1570 гг., включающая приблизительно 190 тыс. единиц. Безусловно, выводы, которые можно сделать на основе сопоставления данных этих корпусов, носят в определенной степени ограниченный характер, что объясняется и количеством охватываемых источников, и, прежде всего, тем фактом, что значительная их часть относится к формальному регистру. Однако, такой подход может считаться шагом к более достоверной оценке стилистического статуса лексических единиц и, по нашему мнению, должен интегрироваться в семантический и метасемиотический уровни трехуровневого анализа.

Рассмотрим с помощью корпусных данных единицу ‘prō̆ces’. Этимологический анализ показывает, что это слово заимствовалось из старофранцузского (< proces) и напрямую из латыни (< prōcessus) приблизительно в XIV в. Если в современном английском актуальны значения ‘последовательность происходящих и имеющих результат действий’, ‘алгоритм действий, необходимых для конкретного результата’, ‘судебное предписание’, то семантика той же единицы в среднеанглийском и ранненовоанглийском значительно шире: при наличии идентичных значений выделяются такие, как ‘повествование’ (это значение актуализируется в представленном фрагменте пьесы), ‘аргументация’, ‘трактат’, ‘ода’ и т.д. MED выдает 186 цитат, содержащих эту единицу. ICAME-HC – 45, для 11 из которых точно указан формальный тип дискурса. Анализ контекстов (статистический и качественный) можно осуществлять через соответствующий запрос: ["proces.*" & setting = "FORMAL"]. Для 22 из общего количества контекстов (45) формальный признак не указан, и в таком случае предлагается более детально рассмотреть типы текстов, в которых фигурирует запрашиваемая единица. В основном это религиозные трактаты (3), проповеди (3), исторические трактаты (4). Среди других источников оказываются трактаты по медицине, философии, астрономии, автобиографические источники и драматические тексты. Даже при поверхностном анализе оказывается, что представленные контексты в преобладающем количестве случаев характеризуются высокой степенью формальности. Таким образом, можно с высокой долей вероятности предположить, что преимущественно нейтральная в современном языке единица (за исключением случаев функционирования в конкретном значении в рамках юридического дискурса) в ранненовоанглийском воспринималась как стилистически маркированная, формальная.

В случае элемента ‘transitōrī(e’, если сопоставлять данные MED и OED ^[17], определить, из какого именно языка его заимствовали в XIV в. (из латинского (< transitōrius) или французского (< transitoire), проблематично. Хотя К. Янг, исследователь университета Вэньчжоу, в рамках диахронического анализа изменения концепта времени в восприятии носителей английского указывает, что слово ‘transitōrī(e’ закрепилось только в ранненовоанглийском ^{[20, p. 64]}, в MEC приводятся 33 контекста, самый ранний из которых датируется 1422 г. Для современного состояния языка релевантно значение ‘переходный’, и наиболее частотно воспроизводимые коллокации рассматриваемая единица формирует с субстантивными элементами nature, phenomenon, phase, world, причем этот адъективный элемент не помечен в словаре как формальный или возвышенный. В среднеанглийский и ранненовоанглийский период прилагательное тесно ассоциировалось с религиозным дискурсом, о чем свидетельствуют образцы из MED и 5 контекстов из ICAME-HC (по соответствующему запросу [transitor*]). Слово ‘transitōrī(e’ являлось стилистически повышенным эквивалентом значительно более частотного заимствования ‘vein’ и исконного ‘worldlī’, причем эти две единицы, вероятно, в ранненовоанглийском функционировали как стилистически нейтральные, но носящие эмоционально-оценочную коннотацию. Ни в одном из 5 контекстов, включающих элемент ‘transitōrī(e’, не обозначен уровень формальности, поэтому требуется более подробно рассмотреть соответствующие типы текстов. Три случая употребления анализируемой единицы относятся к среднеанглийскому периоду, а именно тексту Кэкстона, один – к ранненовоанглийскому переводу философского трактата, еще один – к назидательному трактату. Появление такого заимствования в тексте Кэкстона предсказуемо: английский первопечатник, выдающийся переводчик и автор давал высокую оценку Скелтону за перевод текста Диодора Сицилийского, выполненный с использованием «изящных и изысканных слов» (polysshed and ornate terms), а не «грубого и старого языка» (rude and old langage) ^{[14, p. 572]}. Сам Кэкстон, редактируя текст Мэлори «Смерть Артура» (Le Morte D’Arthur), заменяет исконное sorowyng на возвышенное заимствование lamentacion ^{[14, p. 572]}. Анализ других контекстов также позволяет соотнести ‘transitōrī(e’ с лексикой, обладающей стилистической коннотацией (возвышенная единица).

Хотя при рассмотрении большинства других заимствований из приведенного фрагмента результат будет аналогичным, из этого, естественно, не следует, что любое не исконное слово имело стилистическую коннотацию. Примерами могут служить высокочастотные и введенные в английский относительно рано единицы ‘plain(e’(< стфр. plain приблизительно в 1300) и ‘memorī(e’ (из гибридного англо-французского memorie и напрямую из латыни memoria, XIII в.). Сопоставительный анализ корпусных данных по приведенной ранее схеме позволяет считать их стилистически нейтральными.

Работа с выявлением сниженных единиц в тексте XVI в. оказывается более осложненной, прежде всего, в связи с объективно существующими лакунами в лексикографическом материале. Составитель известного словаря сленга Э. Партридж, в частности, указывал, что «лексикографическая работа со сленгом и другими категориями неконвенционального английского языка крайне неполноценна: даже такие словари 17-18 веков, как составленные Коулом, B.E., Гросем, носят фрагментарный характер и не использовались обстоятельно» ^{[9, p. XIV]}.

Общая закономерность (при отдельных отклонениях), сообразно принципу decorum, заключалась в появлении сниженных лексических единиц именно в репликах пороков, как правило, в рамках их взаимодействия между собой. Самые репрезентативные с точки зрения стиля фрагменты речи пороков построены с целью имитировать разговорный, стигматизированный с точки зрения нормы дискурс. В рамках этого дискурса в пьесе Скелтона наиболее частотно воспроизводимыми категориями стилистически маркированных единиц оказываются следующие: просторечные элементы, раскрывающие семантику бессмысленности, сумасшествия, а также оскорбления по социальному или интеллектуальному признаку, проклятия и непристойные клятвенные формулы. На примере этих категорий предлагается рассмотреть, как можно анализировать сниженные лексические элементы в произведении XVI в.

Осуществлять идентификацию сниженной лексики категории «оскорбление», как правило, не так сложно. Во-первых, в ряде случаев это зафиксированные в современном языке единицы с относительно прозрачной, то есть не требующей детального анализа семантикой, например ‘họ̄re-sǒn(e’ (> ‘whoreson’), ‘knāve’. Во-вторых, стилистический статус отдельных оскорбительных слов указан в MED соответствующим ярлыком (ругательство):‘dastard’ – ‘негодник, тварь’, ‘lurdan’ – ‘простак, оборванец’, ‘tappester(e’ – ‘публичная девка’ (бранное слово при обращении к женщине с намеком на очевидный род деятельности), ‘chē̆rl - sǒn(e’ (как аналог ‘họ̄re-sǒn(e’), ‘lōsel’ (совр. ‘loser’). В этом случае применение ранее описанного алгоритма стилистической реконструкции, как правило, не требуется. На общую семантику языкового элемента этой категории может указывать значение отдельной морфемы: например, Скелтон использует ряд слов с суффиксом –ard. Этот словообразовательный аффикс заимствован из старофранцузского –ard/art, восходящего к германскому – hard/hart, и часто использовался при формировании уничижительных слов, например ‘dōtard’, ‘saggard’. Помимо приведенного слова ‘dastard’ в пьесе Скелтона обнаруживаются другие оскорбления, построенные по этой деривационной модели: ‘knokylbonyarde’ (‘неотесанный шут’), ‘haineyarde’, ‘chinceyarde’ (‘жалкий, гнусный человек’).

Пороки, обращаясь друг к другу, устойчиво используют единицы германского происхождения, обвиняющие в пустословии, обесценивающие сказанное. В качестве примеров таких элементов можно привести ‘crā̆k(en)’, ‘prāt(en)’, ‘bluster(en)’, ‘clater(en)’, ‘braul(en)’. Этимологический анализ первого из приведенных слов показывает древневерхнегерманское происхождение (< krahhōn). MED указывает на значения ‘издавать оглушительный звук’, ‘издавать неприличный звук’ (‘let a fart’), ‘громко разговаривать, бахвалиться’. О сниженном стилистическом статусе единицы можно судить по контекстам MED, например “Hyr ars began to crake” или “I have so crakid in my throte” (в речи пастуха из Йоркской пьесы «Поклонение пастухов»). Многие выдаваемые ICAME-HC контексты (по запросу [crack*]), содержащие единицу ‘crā̆k(en)’, также характеризуются неформальностью. Анализ других приведенных единиц по этому алгоритму позволяет сделать тот же вывод, то есть относить их к сниженной лексике.

Стилистический анализ рассмотренных двух категорий выявляет несколько вспомогательных признаков, которые указывают на потенциально сниженный характер исследуемых лексических единиц. Одним из этих признаков оказывается этимологический: значительная часть сниженных элементов соотносится со скандинавским источником или нидерландскими заимствованиями (имеются в виду такие разновидности, как фламандский, нижненемецкий). Примерами могут служить ‘cavel(l)’ (< средненидерландское kavele), ‘daue’ (< древневерхненемецкое taha), ‘braulen’ (< нидерландское brallen). Стилистическая коннотация таких единиц, вероятно, связана с тем фактом, что «разные категории просторечных слов и выражений проникали в английский через взаимодействие со странствующими менестрелями и нищими» ^{[6, p. 10]}. Другой вспомогательный признак заключается в особой организации сниженных элементов: во многих случаях они маркируются аллитерационно или эффектом паронимической аттракции (“a farle freke”, “rude rauener rayne-beten iauell”, “dryue downe th[e]se dastardys with a dynt”), а также сополагаются как семантически тождественные варианты (“a losell lede a lurden”, “horson knaue”, “crake and prate”). Эти варианты акустической маркированности рядом авторов воспринимались как компонент стилистического понижения, поскольку ассоциировались с устаревшей германской аллитерационной традицией. Умеренное использование аллитерации может фиксироваться и во фрагментах, принадлежащих к возвышенному стилю, тогда как более активное задействование приема встречалось в образцах низкого стиля. Выделенные особенности функционирования сниженных элементов не универсально продуктивны для стилистической стратификации, однако социолингвистическая обусловленность позволяет считать эти черты значимыми.

Наконец, к последней частотно воспроизводимой категории нами были отнесены непристойные клятвенные формулы. Они являются разновидностью прагматических (или дискурсивных) маркеров. Многообразные дискурсивные маркеры в целом определяются У. Луцки как «стилистически стигматизированные» индикаторы «разговорного дискурса»^{[7, p. 12]}. Не все клятвенные формулы, однако, признаются сниженными и негативно маркированными. Нейтральные единицы “in faith”, “by God” могут встречаться в речи любого персонажа и в рамках любого контекста. Стилистически сниженными единицами можно однозначно считать элементы с компонентом ‘cok’ (“Cockes woundes!”, “Cockys bonys”), поскольку эти единицы отражают богохульство и глумление над церковью, как и, например, экспрессивный прагматический маркер “What the deuyll!”. Приведенные примеры сниженных единиц этой категории можно считать, пожалуй, наиболее простыми для интерпретации, но встречаются и менее очевидные образцы дискурсивных маркеров, при анализе которых предлагается обращаться к исследованиям в области диахронической прагматики. Например, в речи порока Придворного Злоупотребления (CourtlyAbusyon) фигурирует несколько раз повторяющийся маркер Huffa. Чтобы установить стилистический статус этого междометия, исследователь может обратиться к работе Х. Стоиле ^{[12, p. 283-284]}. В диахроническом прагматическом анализе лингвиста указывается, что изначально (в средневековых пьесах) рассматриваемое междометие являлось компонентом стилистического портрета персонажа категории «галантный придворный», а затем частотно вводилось в речи отрицательных персонажей (Дьявола, Гордыни, Злой Души), маркируя пустословие, фанфаронство. Прагматическая функция Huffa определяется как тщеславный призыв обратить на себя внимание. Как правило, персонажи, в речи которых вводилось это междометие, маркировались как негативные не по признаку принадлежности к простому люду: они воспринимались как изначально неблагородные по происхождению, разбогатевшие представители общества. В рамках доминирующих принципов элитаризма такие персонажи интерпретировались как негативные, а их речь – сниженная с точки зрения стиля.

Таким образом, при осуществлении процедуры стилистической стратификации в рамках анализа ранненовоанглийской пьесы исследователь должен учитывать, во-первых, общие особенности понимания возвышенного и сниженного стиля авторами периода (принцип decorum, категория персонажа, предмет речи). Было установлено, что в рамках высокого стиля существенная часть возвышенных единиц соотносится с романским происхождением. В связи с этим для разграничения нейтральных и возвышенных заимствований из латинского и французского предлагается, вне зависимости от современного стилистического статуса единицы, определять потенциальный семантический объем и изучать контексты, предлагаемые MED, ICAME-HC и LEME. Сопоставительный анализ корпусных данных позволяет с большей точностью верифицировать или опровергнуть изначальные гипотезы о стилистических свойствах интересующего языкового элемента. Значимым признаком выявления возвышенной единицы является формальность преобладающего числа контекстов, в которых элемент встречается.

Идентификации сниженных элементов способствуют некоторые выделенные категории сниженной лексики, частотно воспроизводимые в пьесах XVI в. Наиболее очевидной категорией являются оскорбления, выделение которых не требует детального анализа, поскольку MED, как правило, указывает на стилистический статус таких слов. Просторечные элементы других типов во многих случаях соотносятся с семантикой сумасшествия или бессмысленности. Для выражения этих концептов используются единицы германского происхождения, часто заимствования из скандинавских и нидерландских диалектов. Работа с этими элементами может сопровождаться анализом корпусных данных, хотя материала для исследования в случае сниженной лексики оказывается значительно меньше, чем для разбора возвышенной. В качестве вспомогательных признаков сниженных единиц, помимо этимологического, была выделена акустическая маркированность (очень активное задействование аллитерации и паронимической аттракции). Во многих случаях сниженными единицами оказываются прагматические маркеры, сами по себе являющиеся признаками стигматизированного разговорного дискурса. При дифференциации нейтральных и сниженных дискурсивных маркеров необходимо учитывать, является ли элемент проявлением богохульства или другого понятия, воспринимаемого как негативное в XVI в. Для этого предлагается обращаться к соответствующим исследованиям в области диахронической прагматики, в которых указываются функции той или иной единицы и актуальные для периода коннотации. Предложенные в статье методы идентификации возвышенных, нейтральных и сниженных лексических элементов могут продуктивно применяться в рамках стилистического анализа ранненовоанглийского текста XVI в., однако, безусловно, не являются исчерпывающими и предполагают дальнейшее уточнение.