“Mother School" of Grand Duke Alexei Petrovich of Russia

Bogdanov Andrey Petrovich Doctor of History BOGDANOV Andrey Petrovich – Doctor of Historical Sciences, Senior Research Associate, Institute of Russian History of the Russian Academy of Sciences; Institute of Russian History – RAS, Dmitriya Ulyanova ulitsa 19, Moscow 117036 Russia; bogdanovap@mail.ru bogdanovap@mail.ru Other publications by this author

Учеба всех царских детей в XVII в. была связана с творчеством педагогов, живописцев и книгоиздателей, упорно создававших целую систему ярких и наглядных учебных пособий ^{[8],[6, с. 199–350]}. А для единственного сына царя Петра, царевича Алексея, был создан тот уникальный в мировой педагогической практике Букварь, который в основных чертах существует в России по сей день. Этот предельно наглядный Букварь, как элемент системы новейших учебных пособий, был задуман придворным поэтом и просветителем Карионом Истоминым в процессе размышлений о методах первоначального обучения ребенка, в воспитании которого с 2 до 7 лет использовался, сравнительно с другими царскими детьми, макси­мум объемных и движущихся игрушек, а также «потешные книги» и отдельные картинки ^{[15, ч. I, с. 216–217; ч. II, с. 617–620]}.

Почва для появления при Московском дворе последней четверти XVII в. системы наглядного обучения была подготовлена. Но именно потому, что ее создатель Карион Истомин ориентировался на царских детей, его затея была бы обречена на провал без ве­сьма могущественного покровителя. Таким прогрессивно мысля­щим членом царской семьи оказалась бабушка царевича Алексея, царица Наталия Кирилловна, начавшая преобразования в русской педагогике со своего сына Петра и продолжившая внуком. Причем это она дала толчок педагогическому творчеству Кариона, а не красноречивый поэт убедил царицу в пользе «материнской школы», теоретически обоснованной и практически внедрявшейся Яном Амосом Коменским (1592–1670). Если оставить в стороне путаницу с оценкой идей и методов «учителя народов», с составом и содержанием сочинений Истомина и не тратить время на опровержение легенды о консервативной «медведице» Наталии Кирилловне, суть выявленной нами картины состоит в следующем.

Вы­дающимся достижением чешского педагога было не изложение и более полная реализация уже принятых схоластической педагогикой принципов наглядности и постепенности обучения ^[42], но научное обос­но­ва­ние необходимости соответствия содержания и средств обучения этапам развития детской психики ^{[2],[19],[39],[36]}. Для раннего этапа Коменс­кий создал концепцию Scholae Infantiae – «Материнской шко­лы»: систематического начального образования в семье, до обучения ребенка в школе (см. в Informatorium školy mateřské и ряде других трудов). Наиболее известным по всей Европе и, как доказано, в России XVII в. ^[33] пособием для домашнего, дошкольного образования был «Orbis sensualium pictus»: «Мир чувственных вещей в картинках».

Учёным, сопоставлявшим иллюстрированные Буквари Истомина 1692–94 гг. ^{[10, с. 283–297]} с «Миром», пришлось сделать немало натяжек ^{[35, с. 220],[17, с. 169],[13, с. 36–40]}. «Orbis» учил ребёнка латыни и давал обобщённое представление о мире через последовательную систему понятий, донесенных с помощью картинок и прозаического текста. Букварь учил читать на родном языке, слова и картинки к ним давались по алфавиту, а текст был в стихах. Изображения в рукописном 1692 и печатном 1694 г. Букварях восходили не к гравюрам «Мира», а к указанным мною дошкольным иллюминированным книгам для царских детей ^{[8, с. 232–234]}, дополнившим и во многом сменившим с 1630-х гг. случайные, а затем все более стройные собрания эстампов ^{[6, с. 318–319]}. Если рассматривать иллюминированные Буквари Истомина отдельно от других трудов этого крупного придворного поэта и просветителя, то для объяснения их формы и содержания никакой необходимости обращаться к творчеству Коменского нет!

Но Буквари, точнее – один развивавшийся и достигший в издании 1694 г. идеальной до сего дня формы Букварь,– входил в систему учебных пособий Кариона Истомина для «Материнской школы». Эта воссозданная мною система ^{[3, 4]} опиралась на новые в педагогике представления Коменского, на высшем уровне признанные в России царицей Наталией Кирилловной Нарышкиной, заведшей в Кремлёвском дворце «материнскую школу» в 1675 г. 20-летняя Наталья, воспитанная в интеллигентном доме Артамона Сергеевича Матвеева и его супруги, выйдя 22 января 1671 г. замуж за вдового царя Алексея Михайловича, быстро привела жизнь двора в соответствие со вкусами нового поколения. Когда же Наталия 30 мая 1672 г. осчастливила его сыном, власть царицы во дворце стала бесспорной.

Смехотворны утверждения, что пожилой, страдавший хронической цингой богомольный царь (к тому же всю жизнь находившийся по чьим-то влиянием) по своей воле вдруг завел при Московском дворе театр, светскую музыку и танцы. Наталия, как прекрасно показано И.Е. Забелиным, заставила мужа отказаться от взятого им обы­чая дер­жать семью запертой «в Верху» и открыто являлась народу ^{[14, гл. II–III]}. Ее «чудесное» освобождение от «теремного затворничества» не слишком показательно с точки зрения русской традиции, подразумевавшей ограничение прав женщины, а вовсе не ее заточение. Но то, что слово Наталии в быту было для Алексея Михайловича таким же весомым, как решение властного канцлера А. С. Матвеева (1671–1676) в политике – не вызывает сомнений. И маленького Петра она начала учить не так, как заведено.

В отличие от учившихся до него царевичей, Петр Алексеевич официально, с традиционного молебна 27 ноября 1675 г. приступил к учебе по Азбуке и Часослову ^{[28, стлб. 1392]} в три с половиной года! До этого времени было в обычае, что царевичи и царевны с младенчества (Петр – уже в годик, его сестра Наталия – в полтора) получали красочные и гравированные «потешные лис­ты» и «потешные кни­ги». Но к изучению Азбуки все приступали на 6-м году жизни, и именно в этом возрасте 12 марта 1677 г. начал официально учить Петра Н.М. Зотов. К этому торжественному дню ему были вновь из­готовлены Азбука и Часослов ^{[15, ч. II, с. 221–222, 80, 154–158, 223–228, 613]}. Необычность такого «двойного» начала образования Петра побудила Забелина заметить, что его мнение о начале петровского учения в 1675 г. «требует еще более креп­ких подтверждений», и выразить недоверие Крекшину, описавшему начало учения в 1677 г. ^{[15, ч. II, с. 223]}. Сомнения объяснялись тем, что ученый не исследовал аналогичное обучение царевича Алексея Петровича, хотя с обычной обстояте­ль­но­с­тью сделал о нем выписки, позже изданные Тарабриным.

Как Наталье Кирилловне пришла идея «Материнской школы» – неведомо. Она могла прочитать об этом, услышать в доме Матвеева или от образованных придворных дам, внять совету придворного книжника, самым ярким из которых был в это время Симеон Полоцкий. По Н.П. Крекшину, Симеон экзаменовал учителя для Петра перед царем Федором в 1677 г., а затем Зотова представили царице Наталии, которая «вручила» ему сына для «на­учения божественной мудрости, и страху Божию, и благочинноиму житию, и писанию» ^{[29, с. 19–20]}. Симеон учил «свободным мудростям» царевичей Алексея, Федора и, предположительно, царевну Софью,– однако они начинали учиться с 6 лет! Предполагают, что Полоцкий был знаком с некоторыми сочинениями Коменского ^{[27, 41],[1, с. 307]}, но нигде не предлагал начать образование в Škole mateřské.

Кто же начал учить Петра гораздо раньше положенного срока, в возрасте, отведенном А.Я. Коменским для «Материн­ской школы»? – Ответ очевиден: его мать, вполне культурная для светской дамы своего времени царица Наталия Ки­рил­ловна. Поэтому в документах и нет обычных записей о «пожалованиях» учителю Петра с конца 1675 по начало 1677 г. (зарплаты на столь высоком уровне не платили, но награждали примерно и в расходные книги суммы заносили исправно). О содержании дошкольного обучения Петра особых сведений нет, но по составу изготовленных для него книг и картинок видно, что оно было вполне традиционным для Двора, хотя и началось раньше.

К воспитанию родившегося 18 февраля 1690 г. внука Алексея всесильная после свержения Софьи в сентябре 1689 г. правительница Наталия приступила более основательно. Оценку этого воспитания, данного в литературе на основании последующих событий, но без учета реальных источников, я вынужден полностью пересмотреть. И не только потому, что с точки зрения реальных учебных материалов царевича его образование было весьма прогрессивным. Нельзя согласиться, прежде всего, с отрицательным суждением о царице Наталье и ее внуке Алексее Петровиче.

Надо признать, что с тех пор, как молодая царица начала учить своего маленького сына, прошло немало тяжких для Наталии Кирилловны лет. К свержению Софьи она стала пуглива и богомольна, забыла развлечения и окружала себя юродивыми. Но до подчеркнутой старины в домашнем обычае, наподобие патриархального дома «князя-кесаря» Федора Юрьевича Ромоданов­ского, царице было далеко. Никого из прежних «ма­мок» и «дядек» царицыных детей на дворцовых должностях к 1690-м гг. уже не осталось. Тем не менее, обучать родившегося 18 февраля 1690 г. внука Алексея Петровича Наталия начала так же, как Петра, в «материнской школе», с трёх лет.

Правившая страной с осени 1689 г. до своей кончины 25 января 1694 г. вдовая царица стала в историографии символом реакции, олицетворением «старой Руси», противостоящей «молодой России», не только потому, что не давала власти своему сыну Петру. Именно она занималась воспитанием замученного Петром и его камарильей в 1718 г. царевича Алексея, в целях оправдания злодейства представленного главой «реакционной боярской оппозиции, противостоявшей петровским реформам и связанной с враждебными России иностранными кругами» ^{[34, с. 51],[18]}. Мировоззрение 52-летней бабушки-царицы, через которую в 1692–1693 гг. Карион Истомин подносил царевичу Алексею учебные книги, тем более любопытно, что родовой состав ее «реакционного» двора мало отличался от ближнего окружения Петра, аристократического ядра его верных «сподвижников» ^{[37, 38]}.

Правда, у царевича была мать, выбранная для 16-летнего отрока самой Наталией Кирилловной царица Евдокия Федоровна (в девичестве Лопухина). Не такая уж бессловесная, как принято считать, она играла определенную роль при дворе, горячо любила сына и считала своей обязанностью о нем заботиться. Однако власть ее даже во дворце была минимальна. Придворный поэт, поздравлявший Евдокию Федоровну и ее супруга с браком и адресовавший царице отдельные стихи в 1689 г. ^{[21, с. 189–203, 231–232]}, впоследствии, конечно же, упоминал мать царевича Алексея в разнообразных поздравительных стихах царю, Наталье Кирилловне и ее внуку, но отдельным вниманием не баловал, хотя весь состав его поздравительных стихов и их адресатов выявлен ^[7]. После утверждения царицы Наталии Кирилловны у власти Карион почти забыл о Евдокии. Исключением можно назвать лишь краткое Рождественское стихотворное поздравление царице с сыновьями Алексеем и вскоре скончавшимся Александром 25 декабря 1690 г. (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 157 об.).

А в 1692 г., когда Истомин через бабушку поднес царевичу Алексею Петровичу «первую книжицу» Букварь, царь, сопровождаемый приближенными своей матери, сошелся в Немецкой слободе с любовницей Франца Лефорта Анной Монс. «С тех пор... — по выражению Н.И. Костомарова, – Петр стал чуждаться своего семей­ного очага». Влияние царицы Евдокии Федоровны сильно упало. До самой смерти царицы Натальи Карион Истомин адресовал свои передовые учебные книги царевичу Алексею только через нее, минуя мать Алексея Петровича. После кончины Натальи Кирилловны, Истомин Лицевую Библию возможно, а Акафист и последующие сочинения определенно подносил царевичу тогда, когда о нем уже вновь «пеклась» мать. Однако посвящений ей или записей о передаче учебных книг через нее он не оставил.

Для нас, прочем, более важно, что добивавшийся расположения 52–летней царицы Наталии (и, кажется, метивший по примеру Полоцкого на место дворцового наставника) первый в то время придворный поэт Карион Истомин вполне усвоил идею «Материнской школы» и реализовал ее в совершенной системе наглядных учебных пособий. Она и интересуют нас больше всего.

В 1692 г., когда сыну Петра царевичу Алексею шел 3-й год, стихотворец создал для него первую учебную книгу – Букварь – и вручил ее воспитывавшей царевича Наталии Кирилловне. Он сохранился в двух подносных экземпрярах (ММК, кн–202, № 47307; ГИМ, Уваровское собр. № 92), авторском черновике (ГИМ, Чудовское собр. № 302, л. 1–16) и беловике (ГИМ, Уваровское собр. № 73, л. 1–26 об.). Последний представляет собой полный лицевой список, текст которого, по заключению описавшего и издавшего рукописи И.М. Тарабрина ^[32], лег в основу печатного издания Букваря 1694 г. ^[16].

Как первая учебная книга, цель которой была не только «удобно» начать учить, но привить любовь к учению, Букварь максимально опирался на непосредственное восприятие. Ученик видел барабан, говорил «барабан», усва­и­вая звучание и многократно приведенное начертание буквы «Б», а затем уже закреплял усвоенное внятными и простыми силлабическими стихами, удобными для обучения «правильному» чтению «по складам».

Овладение родным, а затем и другими письменными языками, было ключевым элементом педагогики Коменского (опиравшейся, разумеется, на солидную схоластическую традицию). Согласно заглавию, изданный в 1694 г. в Москве Букварь ^[16] должен был познакомить ученика не только с русским, но и с греческим, латинским и польским алфавитами (приведены греческие и латинские буквы в польской орфографии). В предисловии автор дал четкие инструкции по использованию этой новой (и не устаревшей доныне) учебной книги ^{[26, с. 484–503],[25],[11]}.

Букварь Кариона Истомина, цельногравированный Леонтием Буниным на больших медных досках (он впервые для таких книг на Руси печатался в 2º, на одной стороне листа) стал вершиной развития учебной книги в «бунташном веке». В развитии идей Коменского Истомин пошел дальше, но не прямо по стопам «учителя народов». В отличие от Коменского, Истомин избрал одну, а не две цели – обучение учеников буквам алфавита и сложению из них слов; систему понятий, как в «Мире чувственный вещей», эти слова не образуют.

Первоначально рукописный, а затем и гравированный «Лицевой Букварь» – не имел прямых аналогий в европейской педагогике в целом. Это оригинальное учебное пособие, увенчавшее развитие традиции обучения царских детей, опиралось прежде всего на непосредственное восприятие. От узнавания изображенно­го предмета ученик переходил к его называнию по буквам, запоминая их звучание, начертание и сложение по «складам». С минимальными изменениями этот комплекс средств обучения грамоте (и частично – языку) используется в рус­ской школе до наших дней.

Задуманный первоначально как учебник для «материнской школы», Букварь был ориентирован прежде всего на человека, не обладающего навыками чтения, «бесписьменного» индивида. Это определяло более широкие возможности его применения: при издании в 1694 г. Карион прямо предлагал Букварь всем «имущим учи­ть­ся отрокам и отроковицам, мужем и женам».

Следующее сочинение Истомина, поднесенное, соглас­но беловой записи самого автора «Книги написаны и поднесены» (ГИМ. Чудовское собр. № 98/300. Л. 325) ^{[10, с. 423]}, царевичу Алексею – «Книга Вразумление умнаго делания», традиционная дидактико-па­не­ги­рическая поэма. Видно, это переделка книги, написанной в 1683 г. для юного царя Петра Алексеевича ^{[21, № 1, 3–4]}. Ее содержание близко соответствовало взглядам Коменского на нравственное воспитание как весьма важную часть педагогики.

За ней в конце 1692 – начале 1693 г. последовал дважды изданный мною поэтический Триптих ^{[21, с. 96–144],[6, с. 395–455]}: три одинаковые по форме и системно связанные содержанием поэмы, сохранившиеся в автографах. Во-первых, это «Эдем си есть сладость» (ГИМ, Чудовское собр. № 98/300, л. 279–283 об. - черновик; № 300, л. 324–324 об. - черновик, отрывок; собр. Уварова № 73, л 32–54 об. – беловик). Во-вторых – «Екклесиа си есть церковь» (ГИМ, Чудовское собр. № 98/300, л. 323–323 об., 324 об. – черновик, предисловие и за­главие; № 100/302, л. 21–23 об. – чер­новик; основной текст; собр. Уварова № 73, л. 5–69 об. – беловик). И, наконец, в третьих– «Град царства небесного» (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 26 об., 17–20 об. – черновик, заглавие и основной текст; собр. Уварова № 73, л. 27–29 – беловик; предисловие).

Первая книга образно излагала основы православной веры, вторая знакомила в таинствами Церкви, третья – с земным миром и человеческими науками. Каждому образу соответствовала живописная картинка, обрамленная сверху и снизу строками двустишия, называвшими и формулировавшими понятие, раскрытое в помещенных на соседней полосе разворота кратких и емких стихах.

Изучение Триптиха было приурочено к достижению Алексеем четырехлетнего возраста. Адресован­ный царевичу «в юности четверолетие уже достизающу быт­ностию» «Едем» датирован автором ноябрем 1692 г., «Екклесия» ­декабрем. «Град» (по палеографичес­ким признакам) писался примерно в то же время. Триптих был подан до дня рождения Алексея 19 февраля 1693 г.

Трип­тих представлял следующий этап обучения человека, способного уже не только к непосредственному восприятию и запоминанию, но к чтению и «разумению», усвоению содержания образно представленных, системно взаимосвязанных идей и понятий. В центре его педагогической системы находится, поэтому, не чувственно воспринимаемый через изображение предмет, а образ, рождающийся в совместном усилии телесного и духовного зрения, в сочетании изображения и стихотворного текста, сочетании элементов книги, книг в Триптихе. Аналогией произведению Истомина был «Мир чувственных вещей» Коменского. Разными литератур­ными и изобразительными средствами, отразившими равно восходящие к античности культурные традиции, оба автора стремились сообщить ученику систему знаний, а не отрывочные сведения о мире, знаний наиболее общих, которые стали бы фундаментом дальнейшего обучения и познания.

Функционально «Мир» Коменского стоит между Букварем и Триптихом, т. к. уже предполагает наличие навыков чтения (на родном языке) и предлагает изучить систему латинских по­нятий, переходя от частного к общему. Букварь по сути частен: единство букв дает только алфавит. В книгах Трип­тиха ученик идет от изучения образов к пониманию их четко прописанной системы, настолько важной для автора, что между книгами прослеживается движение от общего к более частному (вера → церковь → знания).

На уровне микрокосма «Едем» определяет предназначение человека в божьем мире, «Екклесия» – его поведение, причастность к сообществу верных на земле; «Град» представляет знания о земном мире, над которым человек поставлен царем, и познание которого есть его благое предназначение. Данная Богом способность познания применима, считает Карион, ко всему Творению: земному и небесному. Поскольку «ум­ное» познание Творения раскрывает замыслы Творца, путь к знанию есть путь к Богу.

По Истомину, восторг перед «дивно сотворенным» укрепляет веру, а познание мировой гармонии вместе с верой убеждает в естественности единства в лоне Церкви. К этому времени было доказано, что укрепление Церкви требует знаний, хотя сохранялись опасения, что не контролируемые Церковью знания могут быть опасны для веры. Карион таких опасений не разделял, так что естественным выглядит возврат цареви­ча Алексея Петровича к истрепанной им, но заново создан­ной художником Оружейной палаты книге в конце 1693 г., даже если это была одна «Екклесия» (а не Триптих под одним – первым – названием).

Из опубликованных Забелиным записей дворцовых расходов видно, что книги Триптиха понравились царевичу и изу­чались более года: 13 декабря «Едем», – все сочинение часто называлось по первому разделу, – был заказан художнику Оружейной палаты Тихону Иванову, а 27 числа готовая книга была без промедления подана в хоромы царевича, принес в Оружейную палату, в хоромы подал дьяк Кирило Тиханов» ^{[15, ч. II, с. 620]}.

Последовательно реализованная в Триптихе (аналогич­но «Миру») идея образно-универсального обучения бы­ла взаимосвязана с его точной (более узкой, чем у Букваря) педагогической ориентацией: не только на этап обучения, но и на возраст ученика, определенную стадию развития сознания ребенка. Сравнив Триптих с «Orbis sensualium pictus», легко убедиться, что работа Истомина даже более специализирована для «Материнской школы» ^[40]. В этом отношении и форма его за счет продуманного использования стихотворных средств более функциональна.

По составу текста Триптих Истомина ближе не к «Миру чувственных вещей» Коменского, а к бытовавшим в России энциклопедическим сборникам, в особенности к «Вертограду многоцветному» (именно так в буквальном смысле трактовавшемуся Симеоном Полоцким). Стоит, однако, заметить, энциклопедическая традиция в XVII в. была общеевропейской, и реализованная в «Мире» идея универсальной системы зна­ний была тесно связана с традицией энциклопедических сборников. Созданием такого сборника («Театр всех вещей», 1614–1627) сам Коменский начинал свою творчес­кую деятельность.

Оригинальный поэтический Триптих Кариона Истомина имел однородную культурную основу с «Миром чувственных вещей», с тем различием форм, которые характерны для культурных явлений в Центральной и Восточной Европе I и II половин XVII в. Это объясняет саму возможность усвоения Карионом системы педагогических взглядов «учителя народов» и тем более творческого применения их в русской учебной практике. В то же время отечественная педагогическая традиция была достаточно своеобразной, чтобы исключить прямой перевод или адаптацию учебных пособий Коменского, как это делалось тогда во многих странах Центральной и Западной Европы (или в России с прикладной литературой военного, технологического, географического содержания).

На пятом году жизни царевич Алексей все еще учился по лицевым книгам. В этом возрасте Истомин вручил ему бо­льшую Библию в картинках-ил­люстрациях, сопровождавшихся вновь сочиненными поэтом сти­хами. Какую «Библию болшую в лицах» поэт, согласно записке, «подписал вновь вир­шами», пока не установлено. О ней можно судить по сохранившимся в черновиках Кариона «подписаниям» (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 108–109 А об.). В черновике сохранилось 46 строф с рассказом от погребения Авраама (Быт 25, 9-10) до пришествия Христа к рыбарям (Ин 21, 9). Следующая далее (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 109 Б–112 об.) пасхальная орация в 22 строфы содержит рассказ от Сотворения мира до Воскресения и искупления. Возможно, сюда относится и список 35 иконописных сцен и стихи на некоторые из них, а также стихи на изображение Бога Отца (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 95, 119). Зато слова «подписал вновь» вполне объяснимы: достаточно вспомнить подписи Мардария Хоникова и других поэтов к лицевой Библии Пискатора, а также два цикла «подписаний» на темы Ветхого Нового заветов в «Вертограде многоцветном» Симеона Полоцкого.

Затем царевич получил иллюстрированный Акафист деве Марии (в записке «Книги написаны и поднесены»: «Акафист в лицах пресвятой Богородице, мерочисленными стихами написан») – пособие для обя­­за­те­ль­но­го в русском начальном об­разовании обучения пению. Его список находится в том же сборнике, что Букварь и Триптих (ГИМ, Уваровское собр. № 73, л. 99–103) и датирован сентябрем 1694 г. В Акафисте значите­льная часть учебной нагрузки бы­ла перенесена с картинки на текст, а иллюстрации должны были привлечь внимание ребенка, включить его в иг­ру. Упомянутый далее в записке «Букварь малый» картинок уже не имел. Граничное значение «Акафиста в лицах» можно связать с тем, что изучение церковного пения завершало традиционный русский цикл овладения грамотой.

В лицевой Библии сочетание картинок со стихами помогало ученику наглядно представить и запомнить важнейшие события. Основное содержание «Акафиста в лицах» было представлено в стихах, а картинки служили иллюстрациями, призванными прежде всего заинтересовать, привлечь ученика к тексту, показать ему роль цер­ковного пения. Вот как выглядела, согласно ремарке ав­тора в Акафисте, одна из таких картинок с подписанием (она ве­сьма напоминает картинку в традиционном панегирике (ГИМ, Уваровское собр. № 77, л. 99):

Лист 1, Богородица держит Иисуса на руках, пред ними стоит царевич и вопиет:

Помилуй мя Господи, яко к тебе воззову весь день. Псалом 82.

От Христа же над него:

Се отрок мой, его же изволих. Возлюбленный мой, нань же благоволи душа моя. Исайи глава (42, 1).

Царевич Христу ум свой простирает,
Алексий Петрович хвалу приношает.

И Богоматерь Марию он молит
Да спасти его в мудрости изволит.

В 5–6-летнем возрасте ученик приступил к освоению на­выков скорописного письма по «Букварю малому», един­ственными картинками в котором были «образцы» – прописи (техника русского письма XVI–XVII вв. требовала, чтобы ученик изучал не траекторию выведения литер, лигатур и выносных букв, а их характерное начертание, вид). Обучение письму, составлявшее в русской школе особый этап (отличный от изучения чтения и пения), не было так уж необходимо царевичу, однако все царские дети учились писать. Особенность обучения царевича Алексея состояла в том, что писать он учился раньше обычного, в возрасте «материнской», а не традиционной начальной школы.

На шестом году жизни царевич мог приступить уже к изучению наук тривиума и квадривиума с рекомендованными Комен­ским дополнениями. Учился он по известным лицевым космографиям и атласам, гравированным картам и видам, а также лицевой истории, – «Лицевой хронограф» (часть «Лицевого летописного свода») был поднесен Истоминым царевичу Алексею Петровичу 3 марта 1699 г. ^{[24, с. 77–78]}. В то время, как по основным предметам его учебники уже не были иллюстрированными.

Однако Коменский рекомендовал продолжать «Материнскую шко­­лу» до 6-летнего возраста,– и «в седмое лето возраста своего» (1696) царственный ученик придворного поэта взял в руки «Большой букварь» без картинок, но зато с многочисленными грамматическими сведениями. Этот Букварь, изданный тиражом в 25 экз., являлся как бы переходной сту­пенью от «материнского» обучения к схоластическим наукам, первое известие о которых царевич получил в раннем детстве из последней книги Триптиха. Он восходит к Букварю Симеона Полоцкого ^[30] и, частично, к Грамматике Мелетия Смотрицкого ^[20]. Его автор­ский корректурный экземпляр хорошо. изучен ^{[17, с. 169–184]}, об издании также достаточно сведений ^{[23, с. 171–173]}.

Завершая обучение в «материнской школе» стихотворец постепенно, от Букваря к Триптиху, от Триптиха к Биб­лии и «Акафисту», затем «Ма­лому букварю» и Букварю 1696 г., переносил центр тяжести с непосредственного, «те­лесного», на логическое, «умное» восприятие материала. Новому этапу обучения соответствовал новый подход Истомина к учебным средствам. Первый учебник школьной программы – «Малая грам­матика» – начисто лишен иллюстраций и стихов. Карион по-ино­му проявляет здесь заботу об облегчении усвоения материала, в соответствии с новым этапом развития сознания своего ученика. Наиболее важные тексты «Малой грамматики» расположены «лесенкой», а ключевые слова дополнительно выделены киноварью (у нас полужирным шриф­том), например (РНБ, Эрмитажное собр. № 89, 2°, л. 3 и сл.):

Греческим речением орфографиа
По славянски же толкуется: началописание...

Орфографиа же учит трия знати:
1 естество писмен;
2 ударение гласа;
3 препинание словес.

Перво начнем толковати
О естестве писмен.
Яко же вопрошает
Что есть естество писмен?
Естество писмен есть
буквица или азбука,
Яко: а, б, в, г и прочая:
Азбучная же слова
по славянски нарицаются
Писмена.

В отличие от современных поэту аналогов, текст последовательно очи­щен от множества затрудняющих понимание частнос­тей, каждое правило подкреплено примером, число иноязычных терминов сокращено, всем оставшимся дано русское разъяснение. Важнейшие тексты выделены расположением материала и киноварью ^{[10, с. 298–301, 439–449]}. Аналоги­ч­ный подход прослеживается и в других «гимназичес­ких» сочинениях Истомина, например – в сохранившихся среди черновиков его архива отрывках «Этимологии» и «Синтаксиса» (ГИМ, Чудовское собр. № 300, л. 434; № 302, л. 118–121); их фрагменты опубликованы ^{[10, с. 459–464]}. Сочинения эти не сохранились в беловиках и не оказали влияния на школьную практику по причинам сугубо придворным: их автор так и не снискал вожделенного места царского учителя.

При жизни благосклонной к Истомину Наталии Кирилловны царевич еще пребывал в «Материнской школе», а к 1695 г., когда он должен был получить официального учителя, сына тихо, но упрямо оберегала недооцененная поэтом мать, Евдокия Федоровна (Лопухина). Тем не менее, Истомин приблизился к заветной цели вплотную. Он подносил царевичу учебные книги, вручил ему стихотворный «Домострой» с назидани­ями сыну от имени Петра, (ГИМ, Чудовское собр. № 302, л.. 49–50 об.), опубликованный А.Ф. Бычковым ^[12], напечатал «в седмое лето возраста» Алексея 25 экз. Букваря и помогал ему писать послания отцу (ГИМ, Чудовское собр. № 300, л. 443 об.–446), в том числе стихами (ГИМ, Чудовское собр. № 300, л. 439 об.; № 301, л. 257), опубликованными А.М. Панченко ^{[22, с. 138–139]}.

Неизвестно, насколько царица Евдокия Федоровна реально могла влиять на воспитание сына в эти годы после смерти Наталии Кирилловны (1695–1697). «Материнская школа» царевича при ней могла длиться год или чуть более, потому что затем, с шести лет, Алексей Петрович «пошел в школу» так же, как стал заниматься с учителем Петр и все царевичи до него. Царь, между тем, уже задумал разделаться с нежно любившей его и потому особенно раздражавшей женой. Еще перед отъездом за границу, в марте 1697 г. он сослал отца и братьев Евдокии Федоровны. Из Лондона Петр написал в Москву Льву Кирилловичу Нарышкину и Тихону Никитичу Стрешневу, чтоб заставили царицу постричься добром. «Мы, – сообщил царю Стрешнев, – о том говорили прилежно, чтобы учинить в свободе, а она упрямится». Прискакав в Москву, царь в страшном гневе сам обрушился на Евдокию: как смеет она противиться его воле?!

«Бедная царица отвечала, что на ее попечении был маленький сын, царевич Алексей», – излагает Н.И. Костомаров сообщение имперского посла Гвариента о скандале, учиненном Петром царице в доме почтмейстера Андрея Виниуса, на глазах иноземцев, и длившегося несколько часов ^{[18, с. 127–128]}. Находившаяся в своем праве мать так и не сдалась. Через три недели, 23 сентября 1698 г. ее силой увезли на худой карете в Суздаль и заточили в Покровском девичьем монастыре одну, отняв даже постельницу. До июня следующего года Петр обрушивал гнев на духовенство, которое все не могло насильно постричь царицу. А та и через пять лет после незаконного пострига имела наглость просить, чтобы ей дозволили переписку с любимым сыном!

История разлучения восьмилетнего царевича с матерью оставила тяжкое впечатление в народе. Из уст в уста передавали, как Алексей «хватился матери и стал тосковать и плакать», как «намутила на царицу царевна Наталия Алексеевна», как царевича стерегут, а он «немцев не любит», даже «на немчине платье сжег» ^{[31, с. 560]}. Действительно, по ссылке матери Алексея перевезли к тетке Наталии Алексеевне. Надежд Истомина стать учителем царевича это не поколебало.

Назначенный 4 марта 1698 г. смотрителем Печатного двора, Карион расширил свои возможности. Изъяв из Мастерской палаты часть иллюстрированной Книги Царственной (известной как «Лицевой летописный свод» и «Московская историческая энциклопедия»), он велел сделать из тематически подобранных листов две книги в красивых переплетах. Ныне это «Синодальный том» и «Лицевой хронограф» (ГИМ, Синодальное собр. № 962; РНБ. F.IV.151). К годовщине своего назначения начальником московской печати, Истомин 3 марта 1699 г. отнес «в Верх» к опекаемому царевной Наталией царевичу Алексею одну из этих замечательных книг с выделенным самим поэтом ярким и назидательным рассказом о царствовании Константина Ба­грянородного «сына Лвова» (наставление императора Василия сыну Льву чи­тали, по данным Забелина, все царевичи Романовы). Позже она вернулась на Печатный двор ^[9].

Это была последняя попытка Истомина воздействовать на обучение царевича Алексея. Кариону приписывают еще издание в 1700 г. Арифметики, но источник этих предположений мутен. После кончины патриарха Адриана его секретарь Истомин в 1701 г. потерял место начальника Печатного двора и вынужден был оставить службу. А в 1705 г., пришел конец и Московскому двору, при котором Карион оказался последним поэтом.

Учителем царевича Алексея стал в 1698/99 г. был Петр Никифорович Вяземский. Его имя и должность указаны в тетрадях дворцовым расходам в разделе отпуска «питья и еств» дворцовым служителям, охране, сокольникам, зверовщикам и зверям (ль­ви­це, бобру, ры­си, лисицам и белым медведям). Под этими статьями Петр в августе 1700 г. начертал бессмертный афоризм, ёмко характеризующий новую эпоху: «Всем отказать, кроме зверей» ^{[15, ч. II, с. 718]}.

К счастью, совершенно выпали из поля зрения Петра и его «птен­цов», но не ускользнули от внимания Кариона Истомина дети царя Ивана Алексеевича и первой красавицы двора Прасковьи Федоровны Салтыковой. Им придворный поэт посвящал превосходные орации 29 мая 1690 г., 27 марта 1692 г., 14 октября 1692 г. ( с гимном «Человеку избранному», создан­ному для познания и овладения миром), и в 1694 г. (ГИМ, Чудовское собр. № 100/302, л. 75 об–76; 71–72, 116; л. 74 об.–75; л. 159 об.; л. 162–162 об.; ГИМ, собр. Уварова. № 73, л. 117–117 об.; л. 101 об). Ряд экземпляров его учебных ра­бот был адресован дочерям Ивана и Прасковии (которую поэт не забывал и после смерти мужа в 1695 г.). Согласно авторскому «вручению», в октябре 1693 г. Истомин поднес царице Прасковии Федоровне парадный экземпляр своего рукописного, рас­цвеченного золотом и красками Букваря, пред­назначенного для трех ее дочерей (ГИМ, собр. Уварова. № 92. 2°).

Царевнам предназначался и изданный в 1694 г. Букварь, открывший Новую эпоху в истории русской учебной книги. Третьей из царевен, тогда еще младенцем, была Анна Иоанновна, с которой в XVIII в. началась череда великих русских императриц. Возможно, благодаря учебнику Истомина Анна, вопреки мнению питерских самовластцев, оказалась достаточно гра­мотной, чтобы понять смысл «Кондиций» и 25 февраля 1730 г. в Москве покончить с губительной для России властью созданного Меншиковым и Екатериной Верховного тайного совета.

Издание Букваря Истомина, гравированного Буниным, не позволило вполне угаснуть добрым педагогическим традициям Московского двора. Изучая их, мы имеем пра­во говорить о более высоком уровне педагогической мысли России и ином взаимодействии ее с ос­та­ль­ной Европой, чем «заимствование явлений» иност­ран­ной культуры или «использование» готовых пособий. Вплоть до 1690-х гг. изначально немалые средства развития и образования детей в Кремлёвском дворце обогащались при полном содействии Двора усилиями множества замечательных «творцов».

Система поэтико-изо­б­ра­зи­те­ль­ных учебных пособий Кариона Истомина для начального образования является выдающимся памятником русской культуры «переходного вре­ме­ни», отразив­шим ее закономерные, подготовленные всем предшеству­ющим развитием достижения. Труды Истомина свидете­ль­ст­вуют и о нормальном функционировании педагогичес­кой мысли России в системе европейской педагогики. В XVII в. Карион был одним из немногих, кто смог реализовать на оригинальном учебном материале революционные педагогические идеи Коменского.

Пособия «материнской школы», созданные для царевича Алексея Петровича и царской семьи, по примененным в них средствам обучения, развивавшимся при Московском дворе, стали шагом вперед в европейской педагогической практике. Судьба педагогических открытий и пособий XVII в. показала, что хотя «рукописи не горят» – только издание книги придаёт ей действенное культурное значение в Новое время. Учебная традиция Московского двора XVII в. не получила должного завершения, но печатный Букварь остался в русской культуре.