Quasi-state borders of the European states in East Asia: “export of jurisdiction” and foreign settlements in China at the end of XIX – beginning of XX centuries

Dudin Pavel Nikolaevich PhD in Politics head of the Department of the Theory and History of State and Law, Constitutional Law at East Siberia State University of Technology and Management 670000, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Borsoeva, 13, kv. 31 dudin2pavel@gmail.com Other publications by this author

Трансформация дефиниции государственной границы, по отношению к другим политико-правовым категориям, за всю историю гуманитарной науки претерпела, пожалуй, наименьший объем изменений. Увеличивались и уменьшались территориальные пределы государств, их статус и значение, но государственные границы существовали всегда и всегда неизменно означали линии на земной поверхности, которые отделяют территорию одного государства от территории другого государства ^{[16, c.104]}. Подобное определение дает Л. Оппенгейм, творческий и профессиональный период которого приходится как раз на время описываемых в статье событий, а точность и универсальность используемых им категорий заставляет нас апеллировать к ним по ходу нашего исследования. Опуская природу естественных границ, обратимся к характеристике границ искусственных, под которыми Л. Оппенгейм понимал «знаки, которые специально установлены с целью указать направление воображаемой пограничной линии. Такими знаками могут быть столбы, камни, полосы железа, стены, канавы, дороги, каналы, буи на воде и т. п.» ^{[16, c. 105]} и далее писал: «Мирная конференция 1919 г. приняла следующую практику определения границ: она определяла их на словах, насколько это было возможно, и предоставляла производство конкретной демаркации пограничным комиссиям, которые должны были на месте фиксировать границы в согласии с условиями договора. Проводимые границы изображались на географических картах. В случае расхождения между текстом договора и картой решающим считался текст договора» ^{[16, 105]}. В отношении самих государств вопрос о границе хоть и вызывал время от времени споры, связанные с территориальными притязаниями, однако разрешался относительно легко и имел визуальное воплощение на политических картах. Гораздо сложнее обстояло дело с теми частями государства и элементами его территории, которые находились на известном отдалении и имели особый статус. Ведь именно за счет подобных единиц происходило если и не существенное приращение территории европейских держав, но существенное увеличение их влияния в регионе присутствия и не последнюю роль в вопросе влияния играл приграничный вопрос.

Для нас в этом ракурсе значительный интерес представляют иностранные поселения, образованные на территории империи Цин (далее по тексту идентичное ему по смыслу понятие – Китай) европейскими державами, а также США и Японией. Территории этих поселений, равно как и население, граждане представленных стран, обладали особым статусом и обеспечивали указанное выше влияние.

Целью настоящей статьи является определить правовую природу границ особого вида иностранных поселений, концессий, в Китае и дать оценку их воздействию на расширение юрисдикционного поля своих держав в регионе стратегического присутствия. Исходя из этого, задачами выступают: во-первых, определить виды иностранных поселений на территории Китая; во-вторых, охарактеризовать их государственно-правовую природу, государственно-правовую природу их границ по отношению к Китаю и друг к другу и пределы их государственной юрисдикции; в-третьих, вывести правовые признаки отграничения концессий от схожих категорий территорий иностранных поселений с особым статусом; в-четвертых, черед юрисдикцию определить государственно-правовой характер границы концессий.

Прежде всего, следует уделить внимание современным научным трудам по обозначенной проблематике. Во-первых, это исследователи непосредственно концессий и концессионных отношений, среди которых ведущее место принадлежит Я.Л. Салогуб и В.П. Казанцеву. Ученые либо в тандеме исследуют железнодорожное строительство в качестве «мощного рычага проникновения капитала развитых стран в экономику государств Восточной Азии» ^[22] и в связи с этим анализируют место и роль концессии на строительство Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) в вопросе укрепления российского присутствия в регионе, либо в рамках индивидуальных работ рассматривают особенности правовой стороны вопроса в целом ^[19], механизмы обеспечения российского влияния на Дальнем Востоке ^[20] – в частности, к числу которых относят соответствующие договоры. М.А. Ковальчук, в свою очередь, сотрудничество России и Китая преломляет в строго правовое русло ^[9], Н.А. Макуха исследует влияние институтов российского присутствия в регионе на приграничные отношения двух стран ^[12], а Е.В. Христолюбова актуализирует тему сквозь призму исторического опыта и строительства КВЖД ^[24]. Отдельное место ученые отводят изучению процесса управления занятыми или контролируемыми территориями ^{[10, 21]}. Во-вторых, это исследователи статусов и отношений самих иностранных поселений в Китае либо непосредственно, например, в Шанхае, либо на фоне других взаимоотношений и проблемных аспектов ^{[11, 23, 25]}. И в-третьих, это исследователи архитектуры, дизайна и ландшафта городского пространства русских поселений в Китае как целом ^{[2, 4]}, так и применительно к концессиям и сеттльментам ^{[6, 13]}. Эти работы не имеют прямого отношения к заявленной нами проблематике, однако, согласно единодушному мнению, именно архитектура иностранных поселений создавала свой неповторимый облик и тем самым не только правовыми механизмами и договорными инструментами, но также визуализацией подчеркивала особенности русских поселений, что, в свою очередь, современникам позволяло видеть границы и пределы сфер нашего влияния.

Вопрос того или иного статуса или состояния государственной границы всегда был связан с юрисдикцией, которая, по Л. Оппенгейму, «имеет большое значение для определения положения государств в семье народов» ^{[7, 298]}. Юрисдикция распространяется на всех лиц, находящихся на территории государства, тем самым государственная граница очерчивает ее пределы. Упоминая об экстерриториальности в отношении главы государства, дипломатических представителей, военных кораблей и вооруженных сил за границей, Л. Оппенгейм пишет, что «Отчасти по обычаю, отчасти по договорным обязательствам некоторые не­христианские государства были ограничены в своей территориальной юрисдикции по отношению к иностранцам — гражданам христианских держав» ^{[15, 299]}.Здесь же он определял значение государственной территории в том, что она выступает тем пространством, в пределах которого государство осуществляет верховную власть ^{[16, 26]}, являясь объектом международного права, поэтому исследуемые нами отношения носят публичный, а не частный, характер. Для нашей страны юрисдикционные отношения в исследуемом регионе всегда представляли особый интерес, поскольку были связаны с феноменом политического присутствия, под которым А.В. Михалев понимает «способность одного из политических акторов формировать институциональные условия в пределах юрисдикции другого актора с целью защиты и продвижения своих политических интересов» ^[14]. Крупнейший специалист в области административного права Китая своего времени, профессор В.В. Энгельфельд ^{[27, c. 6]} со ссылкой на известного французского синолога и монголиста Жоржа Сюли де Морана ^{[30, c. 251]} делил иностранные поселения, по нашему мнению и выступающие инструментом такого присутствия, в Китае на 4 вида:

1. Дипломатический квартал Пекина;

2. Арендные территории и временные колонии, уступленные иностранным державам на определённый срок;

3. Концессии в открытых портах, существовавшие на основании договоров, где владение землей не ограничено сроком;

4. Коммерческие концессии (сеттльменты), или кварталы, предоставленные китайским правительством для поселения иностранцев, где аренда земли (юридически) носила срочный характер.

Именно статус этих поселений заставляет нас обратить внимание на вопрос государственной границы в ином, отличном от традиционного политико-правового восприятия, смысле. Здесь же Л. Оппенгейм, упоминая об отсутствии верховной власти одного государства на территории другого, делает две оговорки.

Первой оговоркой он исключает из этого правила субъектов экстерриториальности ^{[16, c. 27]} – состояния, которому мы уделим необходимое внимание, поскольку оно является одним из ключевых в нашем исследовании в отношении иностранных поселений в Китае. Институт экстерриториальности или «внеземельности» в исследуемый период времени применялся по отношению к дипломатам или иностранным вооруженным силам ^{[27, c. 1]}. Так называя консульская юрисдикция, когда правами экстерриториальности наделялись обычные граждане, не осуществлявшие публичных функций, действовали лишь в торговых и промышленных интересах, к 1927 г. сохранялась в Китае, Иране, Египте и Таиланде, в то время как Япония и Турция успешно от этой практики отказались ^{[27, c. 1]}. Мотивированные коммерческими интересами и безопасностью своих граждан, некоторые державы добились образования в таких странах особых факторий, которые фактически находились в юрисдикции другого государства и посредством создания ими отдельных органов управления осуществляли административно-полицейские, финансовые и отчасти судебные функции ^{[27, c. 2]}. Каждое из этих поселений мы характеризуем в отдельности, начав с Дипломатического или Посольского квартала в Пекине. Дипломатическим кварталом («Дун цзяоминь сян») назывался особый район Пекина, в котором с середины XIX до середины XX вв. располагался основной состав иностранных (посольств) миссий (за исключением на 1926 г. Швеции, Норвегии и Кубы). Юридической основой особого статуса Дипломатического квартала явились Заключительный Протокол между Китаем и иностранными державами от 7 сентября 1901 г. и Протокол о квартале миссий в Пекине от 31 мая 1904 г.

Статья 7 Заключительного Протокола говорила о том, что китайское правительство согласилось считать квартал, занимаемый миссиями, специально предназначенным для их пользования и поставленным под охрану их собственной полиции; в этом квартале китайцы не будут иметь права селиться, и он может принимать меры к обороне. Границы этого квартала обозначены на прилагаемом плане. Согласно протоколу, приложенному к письму от 16 января 1901 г., Китай признавал за каждой державой право содержать постоянную стражу в квартале для охраны своей миссии ^{[3, c. 150]}. М.Я. Пеграмент, известный специалист в области международного права, писал, что Дипломатический Квартал в Пекине представляет собой точно отграниченную площадь земли, предоставленную Китаем совокупности подписавших Заключительный Протокол 1901 г. державам в качестве публично-правовых дестинатаров данной площади с целью исключительного ее использования и с правом: а) автономного управления Кварталом б) приведения ее в состояние обороны и в) содержания каждой из держав постоянной стражи в интересах охраны дипломатических миссий, расположены в пределах Квартала, каждая на своем, принадлежащем ей на праве собственности, участке земли ^{[27, c. 80]}. Русский посланник в Китае М.Н. Гирс говорил о том, что Квартал не должен быть сеттльментом вроде существующих в некоторых городах Китая ^{[27, c. 81]}. Таковым он и не являлся.

Протокол о квартале миссий в Пекине развивал положения, содержащиеся в Заключительном протоколе от 7 сентября 1901 г. в отношении прав на землю, отведенную под Квартал, статус гласиса и некоторые другие вопросы совместного управления вверенной миссиям территорией. В отношении земли из текста Протокола следовало два режима: (а) режим собственности каждой миссии, императорских морских таможен, иностранных ассоциаций и частных лиц на землю, занимаемую ими, а также (б) режим территорий, отведенных под гласис и прочие сооружения, предназначенные для общего (публичного) использования (дороги, канавы, мосты, стоки, деревья и т.д.), признаваемые общей собственностью всего дипломатического корпуса. Частные лица получили права на землю при условии их владения этой территорией до 20 июня 1900 г. (ст. 3 Протокола). Гласис, призванный осуществлять оборонительную функцию, признавался неприкосновенным без общего согласия держав, на нем запрещалось возведение каких-либо построек и сооружений. На миссии возлагалась обязанность за его наблюдением, учреждалось совещание начальников служб охраны по вопросам, касающимся военной организации. Миссии брали на себя обязанность разработать проект общего управления полицией и наблюдения за дорогами, утвердить его на уровне своих правительств, а также принять меры к обеспечению обязательного соблюдения выработанных правил гражданами своих стран и обязать их платить сборы, которые бы расходовались на содержание полиции и обустройство дорог. Статья 8 Протокола предоставляла право участия в составлении общего проекта управления корейской миссии, которая располагалась на участке, ранее принадлежащем гражданину США ^{[8, c. 316-317]}. Таким образом, ключевой правовой характеристикой этого иностранного поселения с точки зрения экстерриториальности явилось ограничение китайского суверенитета на территории Посольского квартала в пользу тех государств, которые имели в нем дипломатические миссии.

Для обеспечения беспрепятственного и надлежащего пользования Дипломатическим кварталом ему было дано право иметь свое собственное исключительное управление, т.е. предусматривалось создание института самоуправления. В развитие этой позиции, на основании статьи 7 Заключительного протокола, представителями держав, подписавших его, был выработан Общий полицейский и дорожный Устав. Структура Устава включала общее положение о полиции и дорогах, которым предусматривалось создание Административной Комиссии Квартала; о рикшах и об эпизоотии; о лошадях, ослах и мулах, заболевших сапом; о животных, зараженных бешенством; о пользовании путями сообщения и их ремонте, о канализации и некоторые другие.

Об ограничении суверенитета Китая на данной территории говорил случай, когда американское кредитное учреждение намеревалось арендовать у китайского министерства финансов на три года здание, занимавшееся ранее Германско-Азиатским банком. Министр Финансов подписал договор и официально уведомил об этом Административную Комиссию Дипломатического квартала 12 мая 1919 г., которая в ответ сообщила, что с ее стороны нет никаких препятствий. Однако 26 мая 1920 г. бельгийская сторона обратилась с протестом, на который было созвано заседание всего дипломатического корпуса, вынесшего резолюцию об отказе китайскому министру финансов в одобрении заключенного договора. В ней предлагалось китайскому правительству «…обратить здание Германско-Азиатского банка в публичную продажу» ^{[26, c. 8]}. Таким образом, был установлен прецедент, согласно которому любое решение Административной Комиссии могло быть обжаловано на заседании дипломатического корпуса. М.Я. Пергамент утверждал, что здесь речь шла о праве пользования, из которого вытекало право управления и если данное пользование предоставлено дипломатическому корпусу, то отсюда вытекает его право пускать или не пускать на территорию Дипломатического квартал на постоянное или временное пребывание любое лицо по своему усмотрению ^{[26, c. 9]}.

Право обеспечения охраны путем создания собственной полиции или институт иностранной стражи, как называл его французский посланник граф Мартель ^{[26, c. 10]}, было предоставлено только с целью защиты дипломатического персонала и не несло в себе традиционных и обычных для правоохранительных органов функций. По состоянию на 1926 г. Бельгия, Испания, Нидерланды и СССР этим правом либо не пользовались, либо от него отказались, но активно использовали Великобритания, Италия, США, Франция и Япония.

В целом же характеризуя Дипломатический квартал с точки зрения тех цели и задач, которые мы обозначили в начале настоящей статьи, приходится констатировать, что он не представлял собой единого иностранного поселения с точки зрения цельной иностранной территории с каким-либо особым статусом, и, соответственно, его границы нельзя рассматривать как государственные. Каждая миссия сохраняла свой экстерриториальный статус, присущий дипломатическому представительству, но целиком они его не формировали. Что касается ограничения государственного суверенитета Китая в отношении Дипломатического квартала, то он проистекал из международных договоров, в которые страну вынудили вступить иностранные державы после подавления Восстания ихэтуаней. Граница Квартала имела, в первую очередь, административный характер, а поскольку данные общественные отношения имели договорную природу, то допускали, пусть и потенциальную, но возможность Китая в одностороннем порядке их прекратить, сохранив экстерриториальный статус каждой миссии в отдельности, но лишив его Квартала в целом. Государственные границы каждой из держав, имеющих в нем свою миссию, при этом бы не пострадали, тогда как граница Дипломатического квартала могла бы быть ликвидирована без ущерба для какой-либо из сторон, что и было сделано в 1930 г.

Второй оговоркой Л. Оппенгейм упоминает о делимости суверенитета ^{[16, c. 27]} – спорном состоянии, по мнению ряда исследователей и нашему мнению, однако нам интересен в данном случае не сам суверенитет, а последствия его предполагаемой делимости. Так, анализируя турецко-британские отношения касательно острова Кипр и турецко-австрийские отношения касательно провинции Босния и Герцеговина в конце XIX - начале ХХ вв., Л. Оппенгейм, констатирует фактический характер широкой автономии этих территорий. Основной для подобной позиции служило решение Постоянной палаты международного правосудия от 8 октября 1937 г., которое резюмирует принадлежность и государственного суверенитета, и, как следствие, верховной государственной власти на этих территориях за Турцией ^{[8, c. 29]}.

О делимости государственного суверенитета он ведет речь, характеризуя отношения между Китаем (империей Цин и Китайской Республикой) и другими державами касательно иностранных поселений, являющихся объектом нашего исследования. Приводя в качестве примера переданный Германии Цзяочжоу (или Киаочао), Великобритании – Вэйхайвэй и прилегающие к Гонконгу острова, Франции – расположенный на границе с Французским Индокитаем Гуанчжоувань и России – Порт-Артур.По мнению известного советского юриста – специалиста в области международного права и международных отношений Э.Д. Гримма к числу подобных можно было бы отнести «уступку Англии… острова Гонконга», однако с формальной стороны «несколько иной характер имели передача в 1898 г. Цзяочжоу Германии, Порт-Артура и Ляодунского полуострова – России, полуострова Гулуна, против Гонконга, и Вейхайвэя, — Англии, Гуанчжоувана—Франции. В отличие от Гонконга, все эти пункты не уступались Китаем другим странам в вечное и неограниченное владение, а сдавались им в аренду на разные сроки (Цзяочжоу, Гулун и Гуанчжоу-ван – на 99 лет каждый, Порт-Артур – на 25 лет, Вейхайвэй – на тот срок, в течение которого Россия будет владеть Порт-Артуром и на разных условиях» ^{[3, c. 17]}.

Таким образом, по утверждению А.Л. Гальперина «…Россия превратила в свою сферу влияния Маньчжурию, Германия — провинцию Шаньдун, … Англия также навязывает Китаю в 1898 г. соглашение о неотчуждении территории в бассейне Янцзы, …[и]… расширяет британскую территорию на полуострове Коулун, навязав Китаю договор об «аренде» полуострова, и занимает Вэйхайвэй» ^{[1, c. 43]}. Л. Оппенгейм, со ссылкой на авторитетные мнения, называл подобную государственную территорию фикцией: «так как арендный договор может прекратиться вследствие истечения срока или расторжения его… в 1930 г. был расторгнут договор об аренде Великобританией Вейхайвея…. Подобным же образом прекратилось действие арендных договоров на германские концессии в Ханькоу и Тяньцзине (ст. 132 мирного договора с Германией) и на австрийские концессии в Тяньцзине (ст. 116 мирного договора с Австрией); все эти территории были возвращены под суверенитет Китая» ^{[16, c. 31]}.

Таким образом, в отношении арендных территорий можно утверждать, что они представляли собой иную юридическую природу стратегического присутствия в регионе и именно поэтому не попадают в предмет нашей статьи. Арендные территории являлись продолжением территории арендующих их государств, а их границы выступали государственными границами со всеми вытекающими отсюда политико-правовыми последствиями.

Доктор Дяо ^[5] также исключал арендные территории, как обладающие иным характером по сравнению с прочими иностранными поселениями в Китае, и выделял:

1. Концессию или участок земли, переданный по договору в бессрочную аренду арендующему государству для проживания его подданных;

2. Сеттльмент или место, отведенное для проживания всех иностранцев, где они могут организовываться в муниципалитет;

3. Добровольный сеттльмент, или сеттльмент в порту, добровольно открытом самим Китаем для проживания иностранцев, контроль над муниципальным управлением которых и полицией которого остается в руках местных властей;

4. Сеттльмент по допущению, или сеттльмент, внутри которого резиденты приобретают, без формального соглашения со стороны территориального суверена, молчаливое согласие осуществлять управление на муниципальных началах.

Следовательно, из четырех видов иностранных поселений неоднозначный статус в отношении их границы сохраняли концессии и сеттльменты, в связи с чем на них следует остановиться более подробно. В.В. Энгельфельд со ссылкой на Ж. Сюли де Морана выделяет 3 группы актов, на основании которых создавались концессии:

1. Ноты, содержащие взаимные обязательства по поводу данной концессии между центральными или местными властями Китая и иностранными посланниками и консулами;

2. Прокламации местных китайских властей, которые оповещают население о новом положении отведенной территории и условиях продажи ее земель (данные извещения имели место в отношении не всех концессий, так как в некоторых (Кантон, часть Ханькоу и т. д.) земля составляла собственность государства и была передана Китаем державам-концессионерам безвозмездно);

3. Регламенты муниципалитетов, обычно публикуемые самими муниципалитетами и разного рода объявления, решения, распоряжения, исходящие частью от самих муниципалитетов, частью от дипломатического или консульского корпуса ^{[27, c. 5]}.

И первыми со времен «открытия» Китая иностранному присутствию территориальными образованиями с особым (отличным от провинций и других территорий) статусом были именно концессии. После подавления боксерского восстания в 1900 г. общее число городов с присутствием в них концессий превысило 70. В вязи с этим возникновение концессий в памяти китайского народа связывается с годинами военного разгрома и национального унижения страны. Сложившаяся юридическая практика предполагала режим экстерриториальности, создавались собственные органы управления, а население переходило под их юрисдикцию. Территория концессии экспроприировалась у прежних китайских собственников на правах вечной аренды и предоставлялась в хозяйственное распоряжение, переходя под юрисдикцию правительства государства, получившего концессию. Таким образом, первой и главной отличительной особенностью концессии была ее юрисдикционная принадлежность к государству-арендатору или, иными словами, - отсутствие взаимности по отношению к своим контрагентам. В связи с этим юридическая природа концессий сводилась к формированию территорий с особым статусом, на которых осуществлялось фактическое ограничение государственного суверенитета Китая, носящее строго односторонний характер.

Второй особенностью было то, что, в отличие от арендных территорий, при заключении договора аренды его срок не определялся, а в большинстве случаев специально оговаривался бессрочный характер. В.В. Энгельфельд со ссылкой на того же Ж. Сюли де Морана писал, что «… французская концессия в Шанхае в силу целого ряда решений была признана французскими судами в качестве французской коммуны. Британские же муниципалитеты образуют истинную колонию с посланником в качестве губернатора» ^{[27, c. 9]}. Ж. Сюли де Моран доказывал сохранение китайского суверенитета, проводил в качестве аргументов отсутствие юридического акта о передаче территории концессии другим державам или придания им статуса свободного города; уплату поземельного налога в адрес китайского правительства; взимание китайскими таможенными органами на территории концессии таможенных пошлин и т.п., а также выдержки из договоров, которые формально признавали китайский суверенитет. Но В.В. Энгельфельд называет их юридическими ухищрениями, говоря о том, что «иностранные концессии в Китае продолжают оставаться частью китайской государственной территории, хотя и обремененной особыми обязательствами и привилегиями в пользу иностранцев» ^{[27, c. 10]}, однако здесь следует подчеркнуть, что эти обязательства и привилегии составляли изрядную долю внутреннего суверенитета и юрисдикции любого государства, в связи с чем их можно условно назвать «квазигосударственными».

За аренду уплачивалась ежегодная номинальная плата (несколько десятков долларов), полученные земли распределялись государством по собственному усмотрению. Получив территорию концессии, правительство уполномочивало своего консула быть главным администратором концессии, в связи с чем все отношения с китайскими властями по делам концессии вел именно консул. Таким образом, третьей особенностью был официальный государственный характер управления этой территорией, обеспеченный статусом консула, который выступал от имени арендующего ее государства. И хотя территория концессии продолжала считаться территорией империи Цин, фактически арендующее ее государство увеличивало площадь своей территории этим кусочком земли, поскольку обладало в его пределах верховной государственной властью.

Для убедительности проанализируем преломление основных признаков, присущих государству, сквозь призму создания и функционирования концессий. Научной гипотезой в данном случае будет предположение, что те признаки, или элементы, которые характеризовали концессию как особого вида иностранное поселение, и отличали его от других подобных, имели юридический статус, схожий со статусом части территории другого государства, и в большинстве случаев воспроизводящий его, однако, по своей правовой природе не могли быть идентичными государственным, что подтверждает квазигосударственную природу концессий.

Во-первых, следует обратить внимание на порядок приобретения территории концессии, который вытекал из способов их образования. Таковых насчитывалось четыре:

(1) Предварительно отмежёванная земля передавалась европейским подданным китайскими подданными на условиях срочной аренды (как изначально происходило выделение земли для английской концессии в Шанхае), однако затем разными способами переходила в иностранную собственность. В 1842 г. был установлен особый порядок передачи земли, регулируемый соглашением консула и местного даотая, в соответствии с которыми собственнику арендатором вносился залог, возвращавшийся в случае прекращения аренды. Постепенно размер залога увеличивался с условием того, что собственник отказывался от права собственности на землю, а местные власти, не желающие терять доходную часть бюджета, без особых колебаний регистрировали сделку. В 1854 г. американский, английский и французский консулы заключили с даотаем соглашение, по которому собственник имел право продавать свою землю на договорных началах, а арендатор на условиях вечной аренды в дальнейшем обязан был плотить земельный налог. Купчая составлялась в трех экземплярах, к которой прилагался перевод, ставилась печать и выдавалась китайскими властями, после чего регистрировалась у соответствующего консула;

(2) Часть концессий была образована путем передачи земли в пользу иностранного государства без взимания ежегодной платы, как это происходило в Ханькоу в отношении французской концессии. Аналогичным образом были созданы некоторые концессии в Гуаньчжоу. В этом случае купчая выдавалась и регистрировалась лишь консулом без участия китайской стороны;

(3) Земля выкупалась государством у собственников по сумме, о которой стороны сумели договориться, как это происходило с английскими концессиями в Ханькоу и Тяньцзине;

(4) Предварительно отмежёванная земля выкупалась подданными европейских государств у китайских подданных на договорных началах. Но вне зависимости от способа приобретения, земля поступала в распоряжение иностранного государства с перечисленными ниже последствиями.

Во-вторых, население концессии обособлялось как в самих концессиях, так и в целом по отношению к китайским властям. В договорные документы и уставные акты концессий изначально закладывался принцип, в соответствии с которым селиться на этих территориях могли только иностранцы. В вязи с этим необходимо дать правовую характеристику статусу китайских подданных и статусу иностранных подданных, которые существенно разнились. Положение китайских подданных было однозначным. Им запрещалось владение земельными участками, наем помещений и т.д. Так, например, в регламенте русской концессии в Ханькоу, утвержденном 21 мая 1916 г., содержалось положение о том, что китайским подданным запрещалось возводить постройки и селиться в пределах концессии. Однако, несмотря на это, китайское населений большинства концессий было преобладающим, его представители не только селились сами, перевозили сюда свои семьи, учреждали предприятия и т.д. Накануне Синьхайской революции именно концессии стали прибежищем оппозиционеров и революционеров, именно с этим фактом косвенно связывалась возможность лидеров движения избежать арестов. Вместе с тем, имели место быть как легальные, так и скрытые исключения. В большей степени они касались обслуживающего персонала (прислуга), как это было закреплено у английской концессии в Тяньцзине, но имели место быть и случае, как например, в австро-венгерской концессии в Тяньцзине, где администрация концессии, состоящая из секретаря муниципалитета, назначавшегося консулом и шести китайских коммерсантов, также назначавшихся консулом, в полной мере участвовала в жизни обозначенной территории, или харбинское общественное самоуправление, которое до 1926 г. так же предоставляло китайским подданным широкие права и возможности.

О скрытых инструментах красочнее всего говорит пример шанхайской концессии Великобритании, где китайцы формально были полностью бесправными, что исключало их участие в выборах в муниципалитет, право приобретать в пределах концессии недвижимости и т.д. С целью обхода подобных запретов придумывались юридические приемы, позволяющие некоторые послабления. Так недвижимость все-таки могла оказаться во владении китайского гражданина по сделке о владении по доверенности, если предварительно она была приобретена иностранцем, от своего имени выдающего документ, по которому передавал права на владение недвижимостью. Несмотря на явное противоречие такового порядка вещей достигнутым договоренностям между китайской и иностранной стороной, а также уставными документами большинства концессий, в случае возникновения спора и судебного разбирательства суд вставал на сторону собственника ^{[27, c. 13]}. Локальные нормы итальянской концессии предоставляли китайским подданным право приобретения недвижимости при условии получения специального разрешения консула и выдачи подписки, аналогичной той, которую давали другие иностранные подданные.

Положение иностранцев было куда мягче. В договорных и уставных актах содержалось положение о том, что территории концессий предназначались для пользования подданными державы-концессионера, из чего вытекало исключительное право проживания и владения недвижимым имуществом на ней. Но стечение обстоятельств заставляло муниципальные власти допускать к поселению и осуществлению торговой и иной хозяйственной деятельности иностранцев. Далее им предоставлялось право участия в муниципальных выборах при условии уплаты ими концессионных налогов и сохранялась подсудность национальному консульскому судье, чем их статус приравнивался к статусу лиц, пользующихся правом экстерриториальности.

Регламент и локальные акты концессий содержали положение о том, что иностранный подданный, желающий приобрести или арендовать землю на территории концессии, должен был предоставить засвидетельствованную его консулом подписку в том, что он брал на себя обязательство соблюдать внутренние нормы и акты концессии. Так, например, устав русской концессии в Тяньцзине в статье 3 определял возможность допуска иностранного подданного к приобретению или аренде земельного участка после предоставления им в адрес консула письменного и заверенного в собственном консульстве обязательства о подчинении всем общественным правилам и полицейским указаниям, установленным, а равно и имеющим быть установленными с целью поддержания благоустройства и порядка на концессии. В случае нарушения Общественный совет концессии через секретаря имел право привлечь нарушителя к ответственности посредством консульского или иного судом с учетом его юрисдикционной принадлежности.

Аналогичные нормы британской концессии в Кантоне предусматривали право британского генерального консула отказать или объявить недействительной любую передачу, аренду или субаренду земли и недвижимости подданному страны, не имеющей в Кантоне официального представителя, который имел полномочия засвидетельствовать такую подписку и обеспечить ее исполнение. Некоторые концессионные статуты, например итальянской концессии в Тяньцзине, давали консулу право выслать иностранца, не подчиняющегося существующим правилам, с территории концессии и продать принадлежащую ему собственность с публичного торга.

Тем не менее, и положение подданных европейских держав, и положение китайских подданных, юридически ограниченное множеством условностей, на практике имело гораздо меньше препятствий для пользования необходимыми условиями проживания и деятельности на территории концессий. По мнению Ж. Сюли де Морана, причинами этого могли являться как объективные трудности в регулировании запрета на передачу недвижимости от подданного державы-концессионера к другим иностранцам, а также субъективные соображения целесообразности, когда развитие концессии связывалось с возможностью обеспечить как можно более широкие возможности для поселения и работы на ее территории иностранцев ^{[27, c. 14]}. Таким образом, правовой статус населения концессии отличался как от статуса китайских подданных, так и от статуса обычных иностранцев (путешественников, религиозных деятелей и т.п.), но был схожим со статусом дипломатических представителей и был о многом ему идентичен.

В-третьих, система управления концессией строилась на принципах автономии. Можно выделить две модели построения органов управления. Первая модель предусматривала сосредоточение основных функций в руках консулов, вторая – в руках выборных органов, которые формировались из числа жителей концессии на основе делегирования. При этом в английских концессиях те же консулы по должности занимали пост главы муниципального совета. Но, вне зависимости от выбранной модели, консулы сохраняли контрольные функции, а наивысшей инстанцией был посланник в Пекине. Удобнее всего будет рассмотреть структуру управления на примере конкретных концессий. Так структура управления французской концессии в Тяньцзине венчалась муниципальным советом под председательством консула и в составе 9 муниципальных советников, из которых 5 должны были быть французами, а 4 – иностранцами, но не белее 2 из них – одной и той же национальности. Из числа членов совета избирался заместитель председателя. Срок полномочий совета составлял два года. Активным избирательным правом обладали лица, достигшие 21 года, владеющие недвижимостью на территории концессии, либо являвшиеся собственниками промышленных или торговых предприятий, либо занимавшиеся некоторыми видами деятельности на территории концессии и при этом снимающие на территории концессии всю или часть недвижимого имущества и уплачивающие арендную плату в размере не менее 30 долларов в месяц, а если помещение меблированное – не менее 40 долларов в месяц, либо представляющие юридическое лицо, либо проживающие на территории концессии более 6 месяцев, при условии обладания ежемесячным доходом не менее 125 долларов. Пассивным избирательным правом обладали лица, достигшие возраста 25 лет. Таким образом, избирательное право носило цензовый характер. Голосование было тайным. Правом созыва совета обладал председатель, а заседания носили публичный характер. Решение принималось в форме постановления, после чего оно шло на утверждение консула. Консул должен был рассмотреть проект постановления в течение недели и либо утвердить его, либо дать мотивированный отказ и запросить мнение миссии в Пекине ^{[27, c. 15-16]}.

Регламенты британских концессий уделяли большое внимания собраниям налогоплательщиков. Так статья 3 регламента британской концессии в Гуаньчжоу, равно как и аналогичный регламент для концессии в Ханькоу, предусматривала обязанность британского генерального консула созывать ежегодно в начале февраля собрание налогоплательщиков. В ведении собрания находились, помимо прочего установление и взимание налогов, а также выдача разрешений на постройки.

Регламент концессии в Тяньцзине более детально детализировал порядок созыва собрания налогоплательщиков, возрастной ценз и т.д. Избирательным правом обладали совершеннолетние право- и дееспособные жители, включая и китайских подданных, которые на 1 января текущего года имели на праве собственности или аренды недвижимость на территории концессии и не имели к этой дате задолженности по налогам и сборам. Ценз, также как и в большинстве концессий, носил имущественный характер и предоставляет число голосов пропорционально сумме уплачиваемых налогов. Представителем юридического лица могло выступить лишь одно физическое лицо ^{[27, c. 16-17]}. Следовательно, и структура, и процесс управления концессиями, отличные от того, которые были установлены для китайских провинций, городов и прочих поселений, носили обособленный, автономный характер, рекламировались специальными нормативными правовыми актами и замыкались на фигуре консула иностранной державы – государственном служащем, имеющем экстерриториальный статус и назначаемом в соответствующем порядке.

В-четвертых, особого внимания заслуживает налоговая система концессий: по утверждению В.В. Энгельфельда, налоговое поле в отношении проживающих на территории концессии лиц было одним из самых благоприятных в мире. Объяснялось это тем, что, несмотря на то, что по условиям соглашений государства-арендаторы и иностранцы обязаны были платить все налоги в пользу китайского правительства, в действительности они платили лишь импортные и экспортные таможенные пошлины, и только на тех концессиях, где земельные участки были куплены с соответствующей оговоркой, а договорная норма предусматривала уплату земельного налога без изменений, что на момент заключения большинства соглашений было равно ок. 1,5 мексиканских доллара с одного му (676 кв. м) в Шанхае, 1 доллара – в Тяньцзине и столько же – на содержание дорог и полиции. То же касалось и сеттльментов. При этом если по истечении определённого времени ставка поземельного налога во Внутреннем Китае регулярно пересматривалась, то в отношении большинства концессий она оставалась неизменно, а в отношении других (напр. в Ханькоу и Гуаньчжоу) и вовсе отсутствовала изначально.В связи с тем, что, проживая на территории Китая, подданные фактически не имели никаких финансовых дел со своей метрополией, практически весь полученный ими доход поступал в их полное распоряжение. Внутри самих концессий ставки определялись собранием налогоплательщиков и, как правило, были весьма умеренных размеров. Так налоговая система итальянской концессии в Тяньцзине предусматривала поземельный налог в размере 0,005% с оценки, налог с найма помещений составлял 3%, налог с эффективной ренты и с неиспользованной земли – 20 долларов с 1 му, также существовали промысловый налог, налог с речного пароходного и лодочного сообщения, налог за причал, с экипажей и т.д. Исходя из вышеизложенного, отметим, что в концессиях фактически существовала собственная налоговая система, которая не только не была связана с китайской налоговой системой, но так же и с налоговой системой державы-арендатора.

В-пятых, в концессиях создавалось подобие аппарата подавления и принуждения в лице собственных правоохранительных органов. Здесь надо отметить, что в Китае в этот период времени в рамках административного права существует полицейское право, поэтому подобные отношения регулировались специальными нормативными правовыми актами. В связи с этим создание обособленных правоохранительных структур не вызывало бурного негативного всплеска, хотя и подвергалось иногда оспариванию. Так китайская сторона совершенно справедливо, по мнению В.В. Энгельфельда, апеллировала к тому, что «консулы, пользуясь юрисдикцией над своими подданными, не имеют права осуществлять таковую над китайцами и вообще лицами другой национальности. Державы в ответ ссылались на принадлежащие им в деле управления концессией обязанности и права. Тем не менее, в Шанхае до 1921 года китайский судья смешанного суда обладал собственной полицией для китайских резидентов» ^{[27, c. 23]}. Здесь следует оговориться, что, во-первых, шанхайская полиция была полицией сеттльмента, а не какой-либо концессии, а во-вторых, по словам тогоже В.В. Энгельфельда, «В правовом отношении он [Шанхай] оказывается изъятым из-под действия не только территориального китайского права, но и национального права отдельных держав, а потому муниципальный совет и выступает в совершенно исключительной для городского самоуправления роли неограниченного творца права» ^{[27, c. 24]}. В русских концессия полиция тоже имела статус муниципального органа власти. Она получала содержание, как и назначения, от муниципалитета, но находилось в подчинении консула, который, как мы отмечали выше, был наделен соответствующими государственными, а не муниципальными, как в сеттльментах, полномочиями. В британских концессиях ситуация обстояла аналогичным образом, тогда как во французских функция поддержания общественного порядка возлагалась на консула, а обеспечение хоть и покрывалось муниципальной казной, но не предоставляло муниципалитету решения кадровых вопросов полиции.

И, наконец, в-шестых, речь шла о распространении на территорию концессии национального права державы концессионера, а также праве создания собственных норм, которые носили правовой или околоправовой характер: они издавались уполномоченными органами, исходили от лица государства, представленного консулом, номили общий характер, регулировали наиболее важные сферы общественной жизни и были обязательные для исполнения населением концессий. Аналогичным образом решились вопросы и правоприменения: наличие муниципальной полиции позволяло ей, при нарушении обязательного нормативного акта, составлять соответствующий правоприменительный акт и передавать дело консульскому суду, действующему в рамках национального права, а в отношении китайских подданных/ граждан – т.н. смешанному суду (действовал в Шанхае) или китайскому национальному суду. При этом полномочия китайских правоохранительных органов на территории иностранных концессий, а равно и появление вооруженных китайских отрядов в их пределах не допускалось ^{[27, c. 25-26]}.

На Парижской мирной конференции 1919-1920 гг. китайские предста­вители пытались добиться от стран-участниц упразднения экстерриториальности, что влекло бы за собой полное восстановление внутреннего суверенитета, а также вывод иностранных оккупационных войск, решение таможенного вопроса, возврат арендованных и уступленных территорий, упразднения сфер влияния, сфер интересов, преимущественных прав и прав приоритета, возвращение Циндао, решение вопроса о КВЖД и аннулирования иных неравноправных договоров. Однако положительного результата эти усилия не дали, более того, территории, ранее принадлежащие проигравшей Первую Мировую войну Германии (Шаньдун и Цзяо-чжоу) были переданы Японии ^{[26, c. 118]}.

Вашингтонская конференция 1921-1922 гг., где китайская делегация пыталась добиться признания принципа неотчуждаемости китайской территории и гарантии политической независимости, отказа держав от неравноправных договоров и соглашений, ограничений суверенитета Китая в политической, судебной и административной сфере, восстановления его таможенной свободы, отмены экстерриториальности, вывода иностранных войск, упразднения иностранных почт и телеграфов и т. д., закончившаяся для Китая Договором девяти держав от 9 февраля 1922 г. № 723, также оставила много вопросов. Хотя в преамбуле Договора говорилось о желании принять политику, направленную на стабилизацию условий на Дальнем Востоке, защитить права и интересы Китая и содействовать общению между Китаем и другими державами на основе равенства возможностей, фактических механизмов для этого выработано не было. Державы согласились уважать суверенитет, независимость и территориальную и административную целостность Китая и (п. 4 статьи 1) воздерживаться от использования условий в Китае в целях поиска особых прав или привилегий, которые ограничивают права субъектов или граждан дружественных государств, и от действий, направленных против безопасности таких государств. На Китай была возложена обязанность руководствоваться принципом равенства при рассмотрении вопросов об экономических правах и привилегиях от правительств и граждан всех зарубежных стран, будь то стороны настоящего Договора или нет. Стороны согласились не поддерживать договоров, направленных на создание сфер влияния, но решить таможенный вопрос или отмену экстерриториальности не получилось.

Незадолго до своей смерти, в 1924 г. Сун Ятсен формулировал принципы китайской международной политики, которые сводились в самом общем виде к аннулированию всех договоров (или их перезаключению на равноправные), которые умаляли китайский суверенитет, при этом государствам, добровольно отказавшимся от своих привилегий и аннулировавших неравноправные договоры, предлагалось предоставить позицию наибольшего благоприятствования.

Исходя из этого, руководством Китая были избраны два способа по решению данных задач: первый сводился к одностороннему денонсированию соглашений, второй – к переговорам с теми из государств, кто готов был проявить политическую волю ^{[26, c. 119-120]}. Практически незамедлительно были приняты меры и по первому направлению, и по второму. Так в мае 1924 г. Китай заключил соглашение с СССР, по условиям которого Советский Союз добровольно отказывался от всех привилегий, а вопросы в отношении КВЖД были переведены в коммерческую плоскость. Вслед за этим, руководство страны перешло к более решительным действиям. К концу десятилетия почти все европейские страны и Япония урегулировали обсуждаемые вопросы по примеру США и с использованием в своих договорах аналогичных правовых конструкций. В развитие взятых на себя обновленных обязательств, с 1 января 1931 г. китайская сторона приняла решение об отмене всех внутренних сборов, которые на тот момент включали транзитные пошлины, налагаемые на грузы и почтовые отправления; взимаемые в пределах 50 ли от таможни местные таможенные пошлины; внутренние транзитные пошлины и ряд других.

В отличие от концессии, сеттльмент, во-первых, передавался не правительству, а отдельным гражданам другого государства или государств, что исключает его из поля нашего научного интереса, поскольку он не порождал продолжения государственной юрисдикции. Однако для полноты картины необходимо этому поселению дать развёрнуую характеристику. Во-вторых, исходя из предыдущего, китайские власти оставались полномочными в своем функционале на территории сеттльмента. В-третьих, земля этой территории продолжала оставаться на учете китайских земельных управлений, первоначальные (в момент образования сеттльмента) китайские собственники сохраняли землю за собой, и все последующие земельные сделки регистрировались не только иностранными консулами, но и китайскими властями ^{[7, c. 64]}, хотя, по сути, являлись теми же концессиями. В-четвертых, аренда носила срочный характер. Так В.В. Энгельфельд, ссылаясь на работу известного американского таможенного работника и исследователя канадского происхождения, позднее принявшего британское подданство Хоси Баллу Морса «Trade and administration of China» ^{[29, c. 266]}, в которой он определил основные признаки сеттльментов, называя их резервированными районами, в пределах которых иностранцам разрешалось приобретать землю, но при этом китайцы могли продолжать владеть земельными участками, а приобретение земли иностранцами совершалось «путем непосредственных переговоров с первоначальными владельцами» и далее сеттльмент пользовался «полными правами самоуправления, включая сюда обложение налогами и полиции» ^{[27, c. 6]}. При этом все иностранцы обладали равными правами на территории сеттльмента и имели равный доступ к управлению им.

Отдельного внимания требует упоминаемый выше коммерческий сеттльмент по В.В. Энгельфельду или добровольный сеттльмент по Дяо ^{[5, c. 71]} (кит. шан-фу), под которыми понимались «кварталы, резервированные для поселения иностранцев в некоторых портах не на основании международного договора, а самим Китаем по его собственной воле на известных условиях, которые отличают их от концессий в открытых портах и прочей территории государства» ^{[30, c. 273]}. Исходя из этого, в качестве отличительных признаков таких сеттльментов выступают их муниципальная несамостоятельность, поскольку, местные органы управления таких поселений назначались китайскими властями, а не избирались. Во-вторых, налоги в таких поселения устанавливались муниципалитетом, а не иностранными резидентами; в-третьих, полиция состояла из китайского, а не европейского штата; в-четвертых, предельный арендный срок земли составлял 30 лет и, наконец, в-пятых, иностранные товары облагались транзитной пошлиной в размере 2,5%. Х. Морз в качестве примера приводит сеттльмент в Иочжу, открытый Китаем добровольно в 1899 г., где правительством была экспроприирована земля, необходимые для организации международного поселения, которая затем была разделена на участки и распродана с аукциона, сохранив при этом ежегодную ренту и взимая с нее пристанские сборы ^{[29, c. 251]}. Все муниципальные вопросы находились в распоряжении местного даотая и таможенного комиссара, все издержки по ней несло китайское правительство. Подобные иностранные сеттльменты создавались в Амое, Ванъяне, Вейсяне, Конгмуне, Наньнине, Сучжоу, Уху, Ханьчжоу, Цзинаньфу, Чангша, Чуцзуне и некоторых других городах. Так в 1902 г. договором с Великобритания коммерческие сеттльменты были установлены в городах Чангша, Вансян, Нанкин, Конгмун и др., а договором империи Цин с Японией 1903 г., к которому позднее присоединились и другие державы, подобный сеттльмент устанавливался в Пекине, однако его организация так и не состоялась.

Х. Морс пишет о сеттльменте в Чифу: «Здесь иностранцы приобрели земельные участки, провели улицы и поддерживают чистоту и порядок, установив добровольное обложение через особый комитет, который, однако, не имеет статуса самоуправляющейся административной единицы» ^{[29, c. 241]}. В.В. Энгельфельд упоминая его, ссылается на классификацию профессора Дяо и относит его к сеттльментам по допущению ^{[5, c. 71]}. Также несколько слов необходимо сказать о Международном и французском сеттльментах в Шанхае. Организация муниципального управления иностранными поселениями в этом городе была организована в 1845 г., когда местным даотаем по соглашению с английским консулом были изданы так называемые земельные правила, утверждённые генерал-губернатором в Нанкине. Правила запрещали китайцам проживать в пределах отведенной территории и предусматривали создание комитета для заведывания улицами и пристанями в составе трех уважаемых коммерсантов города. Но поскольку высшая власть принадлежала английскому консулу, который избирал комитет, санкционировал решения, принятые налогоплательщиками и рассматривал дела, связанные с нарушением правил, данное поселение следует считать не сеттльментом, а концессией. Вслед за этим 6 апреля 1849 г. Франция, в лице своего консула, также пришла к соглашению с даотаем относительно образования и управления французской концессии в Шанхае ^{[28, c. 4-6]}. Последним в 1852 г. на основе Ванхайского договора 1844 г. было образовано американское иностранное поселение. А далее последовало принятие в июле 1854 г. английским, американским и французским консулами нового кодекса муниципальных правил, изданного без участия китайского правительства, лишь извещенного о его утверждении. Комитет распускался, а вместо него был образован муниципальный совет трех поселений, что позволило унифицировать и процесс управления, и политику иностранных держав в данном районе. И далее в 1863 г. – юридическое объединение английского и американского поселений, ставших Шанхайским международным сеттльментом и под таким названием вошедшего в историю. Французский сеттльмент, который правильней было бы называть концессией, был образован в 1862 г., корпус избирателей здесь составляется из всех собственников земли, арендаторов, уплачивающих тысячу и больше франков аренды и вообще резидентов поселения, имеющих доход не менее 4 000 франков в год ^{[29, c. 267]}, сохранил самостоятельность и особенное управление до 1943 г., когда о прекращении его существования объявило правительство Виши.

Здесь следует согласиться с позицией доктора Дяо, который в упоминаемой выше работе придерживался совершенно однозначной позиции о том, что сеттльмент не предполагал передачи участника земли, на котором он располагался, тому или иному государству ^{[5, c. 72-73]}, поскольку и земля, и связанные с ней права и обязанности сохраняли китайский суверенитет.

Подводя итог по данной статье, следует отметить, что наибольший интерес с точки зрения права и международного статуса представляли собой именно концессии, в связи с тем, что, несмотря на их формально целевой, коммерческий, характер, данные иностранные поселения решали важные стратегические задачи представляемых ими государств, связанные с политическим присутствием в регионе. Имея всегда строго правовой договорный характер, создавался фактически и как бы государственный статус, который мы и называем квазигосударственным.

За счет подобного допущения юрисдикционное поле представляемой державы расширялось до пределов дипломатического представительства как в отношении территории концессии, так и в отношении ее жителей – подданных данного государства. Отсюда и государственно-правовая природа их границ по отношению к Китаю и друг к другу также формировала квазигосударственный статус, а ее несанкционированное пересечение означало акт агрессии в отношении державы со всеми вытекающими международно-правовыми последствиями. А публичный характер отношений по учреждению концессий завершал картину.