Translate this page:
Please select your language to translate the article


You can just close the window to don't translate
Library
Your profile

Back to contents

Litera
Reference:

Cultural connotations of landscape terms in the Yakut epos Olonkho

Gabysheva Luiza L'vovna

Doctor of Philology

Professor, the department of General Linguistics and Rhetoric, Ammosov North-Eastern Federal University

677013, Russia, respublika Cakha (yakutiya), g. Yakutsk, ul. Belinskogo, 58

ogonkova-jenya@yandex.ru
Other publications by this author
 

 

DOI:

10.25136/2409-8698.2019.6.31420

Received:

19-11-2019


Published:

03-01-2020


Abstract: The subject of this research is the metaphorical meanings of landscape terms as the fragment of mythopoetic worldview of the Yakut epos Olonkho. The words denoting marsh, tundra, gully, ravine, snag, windthrow, etc. in the texts of Yakut epos attain connotations of an unclean place and opposed to the words signifying an open even terrain. The latter have positive attitudinal epithets. Special attention is given to the functions of landscape terms, which served as the so-called framing markers between the worlds, as well as comprise full names of the characters of Olonkho, demarcating Aiy and Abasy. Referring to the semantics of landscape terms, the article applies the structural-semantic method, contextual analysis, lexicographic sources and comparative-historical linguistic data. The author is first to establish connotative meanings and functions of words in the Yakut epos Olonkho designating open even terrain on the one hand, and marsh, tundra, gully, ravine, snag, windthrow, etc. on the other. Semantic opposition even/uneven dates back to the myths and melodies of the ancient Yakut dance Osuokhai usually performed in celebration of New Year. Incorporation of the terms of land and steppe in one multivalent word dojdu produces associations with the prototype of historic original homeland of the Turkic peoples, possibly preserved in the language and memory of people.


Keywords:

landscape term, semantics, metaphor, Yakut epic, function, picture of the world, opposition, myth, epithet, own name


Одним из компонентов, формирующих картину мира в мифологических и фольклорных текстах якутов, является ландшафтная лексика. Лексемы, обозначающие болото, овраги, буераки, буреломы, тундру и т.п., приобретают в текстах якутского эпоса метафорическое значение дурного нечистого места и противопоставляются словам, имеющим значение открытого ровного пространства. Последние представлены в олонхо следующими лексическими единицами: алаас 'елань, луговое или полевое пространство, окруженное лесистою горою, (подгорная) долина, чистая поляна среди леса'; хочо 'чистое поле, луг, луговая поляна'; толоон 'долина, поле (широкое, круглое, открытое)'; хонуу 'поле, поляна, чистое место, окруженное со всех сторон лесом'; сыhыы'равнина, луг, поляна' и др. [1, стлб. 67; 2, стлб. 2496; 3, стлб. 2716, стлб. 3482, стлб. 3541].

Описывая путь эпического богатыря в Нижний мир, сказитель, как правило, фиксирует переход от одного мира к другому на языке ландшафтных терминов: «Aлааhын баhа баранан, аҥхалаат буолан барда, үрүйэтэн баhа бүтэн, оҥхолоот буолан барда; сиhин баhа симэлийэн, симилэх буолан истэ. Места долин кончились, начались земли оврагов, речных долин больше нет – гористые страны пошли, земли пригодные исчезли – болота да топь навстречу попадаются» [4, л. 85-86]. Другими словами, изменение ландшафта, появление заболоченных мест, тундры, оврагов и гор служит своего рода сигналом границы миров.

Нижний мир называется «иhик бадылҕах дойду страной болотистой топи» [5, с. 106-107] и описывается как земля «киhини уолугунан оҥхойдоох, айаҕынан аппалаах, кэтэҕинэн кэҥирдээх… с оврагами (глубиною) по шею человека, с полевыми ямами до рта человека, с провалами до человеческого затылка» [6, с. 184; 7, с. 126]. Страна, где живет айыы богатырь, предстает как один огромный алаас (или поле), иногда она называется Ортоку ороон Сибиир хонуукай ‘Средняя страна Сибиир-поле’ или Алаас-сир ‘земля-алаас’, Киэҥ Дьэлэмэн алаас ‘широкий алаас Джэлэмэн’ и т. п. [8, л. 4, л. 88; 9, c.17; 10, c. 117].

Идеальным для эпического сознания ландшафтом является открытая ровная местность, а моря, леса, горы оттеснены на край Земли. Характеристика земли как ровной, гладкой достигает гиперболы при описании усадьбы богатыря, которая находится в самом центре Среднего мира: «Тоҕустаах соноҕос атыыр сылгы тулуйан уктэммэт дьулусханнаах дьулуор көмус тусасалаах. Девятитравный жеребец не может устоять, (такое) стремительно гладкое серебряное надворье» [7, с.73].

Ландшафтная лексика, означающая открытую ровную местность, имеет в фольклорных текстах в качестве постоянных эпитетов цветовые, а также оценочные прилагательные. Кылбараҥ (или туналы) маҕан хочо поле блестяще-белое (а не зеленое! – Л.Г.) – этот эпитет акцентирует в словах хочо, алаас, сыhыы и т.д. сему открытого светлого пространства, создавая цветовой, а точнее световой, контраст с постоянным эпитетом леса хара тыа (букв.черный лес), т. е. темный дремучий лес. Ср.: в Сибири густой, непроходимый лес русские называют чернью [11, с. 595]. Данный цветовой эпитет полей можно также сопоставить с русским выражением белый свет (первоначальное значение слова свет ‘мир, земля’ – это ‘просвет, простор, открытое пространство’).

Необычный, на первый взгляд, эпитет полей дьоллоох хонуу (алаас и т. д.) ‘счастливое поле’ хорошо вписывается в поэтическую систему олонхо, получая мотивацию в контексте традиционных народных воззрений на мир. Якуты, как и многие народы, считали болото, сухостойный лес, горные мысы, русла высохших рек, овраги, буераки гиблыми местами «с тяжелым дыханием ырыахан тыыннаах» и никогда не строились около таких мест [12, с. 170]. В шаманских текстах духи говорят бесплодным супругам, испрашивающим у них детей: «Может быть, ваши местности нечистые, может быть, земля ваша имеет неровности, может быть, ваши леса состоят из высохших деревьев с надломленными верхушками?» На это шаман отвечал: «Нет, этого нет, у нас хорошая страна, наша земля, как поле, не имеет неровностей, наши деревья все восьмиствольные березы…» [13, с. 87].

На аналогичных оппозициях ровный / неровный, сухой (мертвый о дереве) / сырой (живой о дереве) строятся тексты проклятий, клятв и благословений: «Пусть земля, обратившись в топкое болото, покрытое мохом, не подымает меня» [14, с. 146]. Ср.: «Пусть протянут его дорогу гладко, как серебро…» [там же, с. 139]. «Стойте девять веков, обнявши сухое дерево!». Или «Сир-хайа иччитэ, уу далай иччитэ, ойуур тыа иччитэ… суол үрдүгүун намтатан… Пусть духи гор, лесов и вод… понижают возвышенности дорог…» [там же, с. 138-139].

Согласно языковым данным, слова, обозначающие кочки, неровности, буераки, в ходе исторических изменений претерпели метафорическое переосмысление и ассоциируются с понятиями препятствия, затруднения, неудачи, несчастья: тэхтирдээх сир место с неровностями, тэхтирдээх үлэ затруднительная, опасная работа; очур бугорок, кочка, очурга оҕустар (букв.ударяться о бугорок) терпеть неудачи. Ср.: с пословицей: «Өрүс долгуннаах, олох очурдаах. Река волниста, жизнь с ухабами (букв. с буграми-кочками – Л.Г.)». Слово былаҕай ‘буерак’ (сир былаҕайа) вместе с тем означает нечисть, например: «Быртах былаҕай сиргэ кэлэллэрэ суох. На поганую нечистую землю не придут они» [3, стлб. 2652; 1, стлб. 608]. В современном якутском языке это слово обозначает несчастье, несчастный случай, неожиданную смерть [15, с. 92].

Просьба героя олонхо выровнять дорогу, обращенная к духам гор, имеет метафорический смысл и означает просьбу об удаче и победе: «Усеянную галькою землю вашу выровняйте, неровностями богатую землю вашу сгладьте, счастье даруйте: с храбрым на брань иду я, с чудовищем на бой иду я!» [16, с. 92].

Таким образом, эпитет лугов, полей, алаасов дьоллоох 'счастливый' связан с традиционными представлениями народа саха о счастливых местах (дьоллоох сир) и несчастливых. Описание полей, долин, аласов и т. п. как счастливого места дьоллоох сир обусловлено факторами этнокультурного и хозяйственно-экономического порядка. Эти земли являются единственно пригодными в качестве природной среды обитания для якутов, коневодов и скотоводов. Неслучайно, обязательной деталью ландшафта будут бесчисленные стада и табуны, разбредшиеся по речным долинам и лугам.

Если в качестве героя олонхо выступает, например, тунгусский богатырь (это бывает как исключение и встречается в олонхо, записанных в северных улусах Якутии), то сказитель описывает ландшафт его местожительства совершенно иначе: «На краю Ледовитого моря у подножия каменных гор жили в урасе три брата-эвенка…» [17, с. 158]. Эпизодическая фигура тунгусского богатыря Ардьамаана-Дьардьамаана изображается олонхосутом не только верхом на олене, но и в не разрывной связи с ландшафтом тайги, и зовут его таежным богатырем.

Ряд исследователей связывает космологическую трехчастную картину мира с реальными географическими зонами: горный ландшафт – Верхний мир; тундра, болота – Нижний мир [18, с. 108]. Н.К. Антонов пишет: «Так называемые "нижний" (аллараа) и "верхний" (уөhээ) миры в якутском героическом эпосе олонхо представляют, по всему, архаичные названия северных и южных стран. Нижний мир в якутском олонхо описывается похожим на непривлекательную природу северного края, а семь или десять ярусов верхнего мира похожими на многочисленные (культурные) страны, расположенные на юге» [18, с. 12].

Ради точности отметим, что ландшафт, «похожий на непривлекательную природу северного края,» встречается, как правило, на границе Среднего и Нижнего миров; собственно Нижний мир имеет фантастический ландшафт – железную растительность, огненные моря, кровяные горы и т. п. Мы хотим обратить внимание на то, что противопоставление айыы и абаасы земель по ландшафту уходит глубоко корнями в мифологию и связывается с двумя антагонистическими началами бытия: творец айыы создал землю ровной, гладкой и красивой, а злой дух абаасы стал топтать и царапать землю – отсюда все неровности и вообще негодные для человека места [19, с.110]. Ср.: с космогоническим мифом алтайцев, согласно которому Ульгень создает сушу, а Эрлик – болото; в сказках юкагиров объясняется, что кочки, бугры, ямы появились из-за того, что черт Коже прыгал и плясал по болоту, доставшемуся ему при разделе земель [20, с. 32].

Восстановить первоначальный порядок, «выровнять» землю - одно из магических значений, как мы считаем, старинного якутского танца оhуохай, исполняемого обычно на празднике нового года. Взявшись за руки и двигаясь по ходу солнца, танцоры поют, враз притоптывая по земле ногами: «Омуhах сирбитин оруобунайдаан оhуохайдаан оонньуоҕуҥ!… Томтор сирбитин лочуйаммыт тоhуохайдаан оонньуоҕуҥ! Давайте начинать танец осуохай, неровные места заровняем!.. Давайте петь и играть осуохай, возвышенные места подравняем!» [21, с. 136-137].

В связи с вышеизложенным можно привести в качестве типологической параллели один из мотивов монгольского эпоса, когда «победа над чудовищем, а также преодоление каждого очередного препятствия автоматически влечет за собой выравнивание земной поверхности, она становится гладкой» [22, с. 68]. В некоторых олонхо описывается, как богатырь, одержав победу над врагом, «мелкими костями его земные колдобины заровнял, крупными костями его земные овраги заполнил. Кыра уҥуоҕунан сир дойду тэхтирин тэҥнээн, бөдөҥ уҥуоҕунан дойду бөбө дьуоҕатын толорон» [23, с. 306-307].

Для эпического сознания человек и природное пространство, сформировавшее этнос и его хозяйственно-культурный тип, настолько органично спаяны, что ландшафтные термины способны, подобно кличке коня, входить в качестве компонента в полный состав собственного имени богатыря: «Сыанаканан сыhыылаах, Холуопканан хонуулаах, Сындыс хара аттаах Сылгы сүөhу оҕото Дыырай Бэргэн диэн эбит. С замечательными полянами, с удобными полями, с быстрым черным конем Сын лошади Дыырай Меткий – таково (его) имя» [4, л. 27]. Или: «Дьоллоох алаас тойоно, ааттаах алаас аҕата буолбут, тойон Ньургун! Тойон Нюргун, ставший господином счастливого аласа, ставший отцом именитого аласа!» [24, с. 87]. Для сравнения приведем имена популярных героев якутской литературы: Дойду оҕото Дорогуунап Ньукулай (из одноименной повести П. А. Ойунского), учитель Алаасов (роман С. П. Данилова «Бьется сердце»), которые также включают ландшафтные термины или образованы от них.

Номинации особенностей рельефа местности, будучи компонентами собственных имен героев олонхо, проводят границу между персонажами айыы и абааhы богатырей.

Такие образы ландшафта, как болото, сухостойный и горелый леса, пни и т. п. входят в собственные имена хтонических персонажей: «Түүн төрөөбүт дүѳдэҕэ сүрэхтэммит, чѳҥѳчѳккѳ үҥпүт Төбөт Туурай бухатыыр. Ночью рожденный, в болоте крещенный, пням поклоняющийся Тёбёт Туурай богатырь» [23, с. 267].

Не только собственное имя, но и портрет персонажей олонхо включает в себя ландшафтные термины: «Сыыр быстыбытым курдук сылларыттаҕас сырайдаах эбит, хаспах хайдыбытын курдук хаhылыттаагас харахтаах эбит… Все со складками топорное лицо, будто обвалившаяся горка, глаза-расщелины наподобие промоины рва…». Его рот «как овраг бедового Нижнего мира, поросший ерником… алдьархайдаах аллараа дойду аабылааннаах аппатын курдук…» [25, с.134-135].

Как показывает анализ материала, и портрет героя, и картина ландшафта его страны содержат ландшафтные термины, создавая удивительную общность характеристики земли и ее обитателей.

Согласно сюжетам олонхо, без отлучки от родных мест герой не может стать богатырем. Только оторвавшись от родимой земли, как бы перерезав пуповину, герой рождается во второй раз уже как богатырь; именно перед отъездом он получает имя от духа-хозяйки земли, которая вскармливала и заботилась о нем с самого его рождения. «Ни отца, ни матери не знал он. Жизненная сила его зависела от родной земли, отцом и матерью он считал родной алас…» [17, с.108]. Ср. с устойчивым словосочетанием, зафиксированным в современных словарях: ийэ алаас (букв. мать-алас), то есть ‘алас, где родился, родимый алас’ [26, с.391].

В заключение статьи остановимся на анализе семантической структуры слова дойду ‘страна’, в котором происходит знаменательное слияние образов родины и ровного открытого ландшафта. Многозначная лексема служит номинацией родимого места, родины, отечества и, кроме того, имеет значение ‘ровное место, местность (не болотистая и не каменистая)’; аан дойду ‘степь’, ‘сухое, чистое (без леса) место у реки, избираемое якутами для местожительства летом’ [1, стлб. 666]. Тюркологи считают слово трудно этимологизируемым и сравнивают его с бурятским дайда ‘земля’, ‘местность’, ‘место’, ‘пространство’ и монгольским дайду ‘везде’; сходная лексема дийар, дыйар ‘страна’ употребляется в турецком и крымско-татарском языках [18, с. 26; 1, стлб. 665]. Отметим, что ландшафтное значение занимает периферийное место в семантической структуре имени дойду и в современном якутском языке является фразеологически связанным: дойду дьоно «так называются якуты, живущие по рекам Татте, Лене, Амге, Алдан и вообще по речным долинам, в отличие от тыа дьоно (лесные жители) и таас дьоно (горные жители)» [3, стлб. 2591]; последнее устойчивое словосочетание служит самоназванием якутов, живущих на Оймяконе. Ср. в современном якутском языке выражение тыа сирэ (букв. лесная земля) имеет значения ‘сельская местность’, ‘окраинная, периферийная местность’ [15, с. 417; 18, с. 18]. Упоминавшийся Николай Дорогунов, герой одноименной повести П.А. Ойунского, исполняя песню, хвалится своим происхождением, называя себя дойду оҕото.

Объединение в одном многозначном слове дойду понятий родины и степи рождает ассоциации с прообразом исторической прародины тюрков, возможно, сохранившимся в языке и памяти народа. Семантическая связь понятий ‘родина’, ‘земля народа саха’ и ‘открытая ровная местность’ сохранилась также на языковой периферии и встречается в северо-восточной диалектной зоне якутского языка, в которой устойчивое словосочетание саха сирэ (букв. ‘земля народа саха’) означает безгорную, ровную местность, низменность [27, с. 150]. В «Диалектологическом словаре якутского языка» к литературному слову хочо ‘долина, чистое поле, луг’, ‘поросшее травой место’ в качестве диалектного синонима приведено выражение саха сирэ [28, c. 198].

Итак, в фольклорном тексте ландшафтные термины приобретают культурные смыслы в результате оппозиции миров по характеристикам рельефа: номинации болота, оврагов, буераков, тундры, буреломов определяются как дурное пространство «с тяжелым дыханием»; им противопоставлены слова, обозначающие открытое ровное пространство. Последние имеют положительные оценочные эпитеты, в которых отражены, в конечном счете, ценностные установки носителей языка и культуры. Неслучайно, слова, обозначающие кочки, неровности, буераки, в ходе исторических изменений претерпели метафорическое переосмысление и ассоциируются с понятиями препятствия, затруднения, неудачи, несчастья.

References
1. Pekarskii E. K. Slovar' yakutskogo yazyka: v 3 t. T. 1. 2-e izd. – M.: AN SSSR, 1958. – 1-1280 stlb.
2. Pekarskii E. K. Slovar' yakutskogo yazyka: v 3 t. T. 2. 2-e izd. – M.: AN SSSR, 1959. – 1281-2508 stlb.
3. Pekarskii E. K. Slovar' yakutskogo yazyka: v 3 t. T. 3. 2-e izd. – M.: AN SSSR, 1959. – 2509-3858 stlb.
4. Sylgy uola Dyyrai Bergen. Rukopis'. [Zapis' U.G. Nokhsorova iz sobstv. Repertuara, Amginskii r-n, 1937 g.].Arkhiv YaNTs SO RAN, f.5, op.7, ed. khr.22. – 368 l.
5. D'uluruiar N'yurgun Bootur. Nyurgun Bootur Stremitel'nyi / Tekst K. G. Orosina; red. teksta, per., vvodnaya stat'ya i komment. G. U. Ergisa. – Yakutsk, 1947. – 410 s.
6. Verkhoyanskii sbornik: Yakutskie skazki, pesni, zagadki i poslovitsy, a takzhe russkie skazki i pesni, zapisannye v Verkhoyanskom okruge I. A. Khudyakovym (Zapiski Vostochno-Sibirskogo otdela Russkogo Geograficheskogo obshchestva po etnografii. T. 1, vyp. 3). – Irkutsk, 1890. – 311 s.
7. Obraztsy narodnoi literatury yakutov, izdavaemye pod redaktsiei E. K. Pekarskogo: V 3-kh ch. – SPb., Pg. – 1907-1918. Ch. II: Obraztsy narodnoi literatury yakutov, sobrannye I.A. Khudyakovym. – Vyp. 1. – 1913. – 190 s.; Vyp. 2. – 1918. – S. 191-258.
8. Mүld'ү Bөҕө: Rukopis' [Zapis' Okhlopkova I. V. so slov Savvina M.Sh. iz Ordzhonikidzevskogo n-na, 1941] // Arkhiv YaNTs SO RAN, f.5, op.7, ed. khr. 601. – 171 l.
9. Emel'yanov N.V. Syuzhety rannikh tipov yakutskikh olonkho. – M.: Nauka, 1983. – 246 s.
10. Kyys Debeliie: Yakutskii geroicheskii epos / Skazitel' N. P. Burnashev. – Novosibirsk: Nauka, 1993. – 330 s. (Pamyatniki fol'klora narodov Sibiri i Dal'nego Vostoka).
11. Dal' V. Tolkovyi slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4-kh t. – M., 1955. – t. IV. – 683 s.
12. Sleptsov N.I. Geopatogennye zony i ikh vliyanie na ustoichivost' organizma cheloveka // Tolerantnost' kak sposob vyzhivaniya narodov v usloviyakh Severa: Materialy regional'noi nauchno-prakticheskoi konferentsii. – Yakutsk, 1994. – S. 170–173.
13. Alekseev N.A. Traditsionnye religioznye verovaniya yakutov v XIX-nachale XX v. – Novosibirsk: Nauka, 1975. – 198 s.
14. Khudyakov I.A. Kratkoe opisanie Verkhoyanskogo okruga. – L.: Nauka, 1969. – 440 s.
15. Yakutsko-russkii slovar'. M.: Sovetskaya entsiklopediya, 1972. – 605 s.
16. Yastremskii S.V. Obraztsy narodnoi literatury yakutov. – L., 1929. – 226 s. (Trudy Komissii po izucheniyu Yakutskoi ASSR. T. 7).
17. Emel'yanov N.V. Syuzhety yakutskikh olonkho. – M.: Nauka, 1980. – 375 s.
18. Antonov N.K. Materialy po istoricheskoi leksiki yakutskogo yazyka. Yakutsk,1971. – 176 s.
19. Ergis G.U. Ocherki po yakutskomu fol'kloru. – M.: Nauka, 1974. – 402 s.
20. Lunnoe litso: Skazki yukagirov / Sost. i obrab. L.N. Zhukovoi, O.S. Chernetsova.-Yakutsk: Kn. izd-vo, 1992.-124 s.
21. Yakutskie narodnye pesni: v 4 ch. – Yakutsk, 1976–1983. Ch. 2: Pesni o trude i byte. – 1977. – 422 s.
22. Transformatsiya mifologicheskoi temy v ustnykh vostochnomongol'skikh versiyakh Geseriady //Die mongolischen Epen. Wiesbaden 1979 (Asiatische Forschungen, Bd.68). – P. 257-273.
23. Modun Er Soҕotookh: oloңkho. Moguchii Er Sogotokh: Yakutskii geroicheskii epos / Skazitel' V.O. Karataev. – Novosibirsk: Nauka, 1996. – 440 s. (Pamyatniki fol'klora narodov Sibiri i Dal'nego Vostoka).
24. Obraztsy narodnoi literatury yakutov, izdavaemye pod redaktsiei E.K. Pekarskogo: V 3-kh ch. – SPb., Pg. – 1907-1918. Ch. I: Obraztsy narodnoi literatury yakutov, sobrannye E.K. Pekarskim. – Vyp. 1. – 1907. – 80 s.; Vyp. 2. – 1908. – S. 81–194; Vyp. 3. – 1909. – S. 195–280; Vyp. 4. – 1910. – S. 281–400; Vyp. 5. – 1911. – S. 401–476.
25. Ala-Bulkun: Yakutskoe olonkho / Skazitel' T.V. Zakharov-Cheebii. – Yakutsk, 1994. – 101 s.
26. Sakha tylyn byhaaryylaakh tyld'yta. Tolkovyi slovar' yakutskogo yazyka / Pod red. P.A. Sleptsova. T.1. – Novosibirsk: Nauka, 2004. – 680 s.
27. Korkina E.I. Severo-vostochnaya dialektnaya zona yakutskogo yazyka. Novosibirsk: Nauka, 1992. – 270 s.
28. Afanas'ev P.S. Dialektologicheskii slovar' yakutskogo yazyka [Tekst]: Soderzhit svyshe 8500 slov / Sost. P. S. Afanas'ev, M. S. Voronkin, M. P. Alekseev.-Moskva: Nauka, 1976.-392 s.