Desacralization of citizenship

Vinchkovskii Egor Vladimirovich External Doctoral Candidate, the department of Modern Problems of Philosophy, Russian State University for the Humanities 125047, Russia, Moskva, g. Moscow, Miusskaya ploshchad', 6, of. 6 vinchkovskiy@gmail.com

Интерес к пересмотру концепции гражданства актуализировался в связи с внутренней логикой развития общества потребления и текущими политическими процессами в области миграционной политики и мультикультурализма, а также введением в ряде стран правовой конструкции «гражданство за инвестиции». В настоящей статье нам хотелось бы рассмотреть вопрос необходимости сохранения гражданства как неотъемлемого «приписываемого от рождения» качества личности, символической и имманентной связи лица с политическим сообществом. В работе предполагается изучить вопрос перехода института гражданства из публичной, сакральной и эмоциональной сферы в область исключительно частную, где приобретение или отказ от статуса гражданина не является посягательством на идентичность.

В целях обоснования такого перехода канадско-израильским философом А. Шахар предпринята попытка установить тождество между гражданством и собственностью. Указанный автор заявляет ряд общих признаков рассматриваемых понятий. Первое из которых, заключается в том, что оба института представляют собой систему правил по доступу и контролю над ресурсами ^{[16, p. 13]}. Если собственность предоставляет управление над вещами, имуществом, включая знакомую юристам триаду полномочий владения, пользования и распоряжения, то гражданство, в свою очередь, предоставляет контроль над гражданскими правами с определенными вытекающими из них привилегиями (в частности, на постоянное проживание). В дополнение к А. Шахар, мы также можем заметить, что сопутствующие собственности и гражданству права несут в себе корреспондирующие обязанности собственника или гражданина. Бремя несения статуса – сопутствующая параллель данным правовым положениям.

Вторым общим признаком собственности и гражданства является то, что оба института – это сеть реальных, повседневных человеческих взаимоотношений ^{[16, p. 16]}. А. Шахар заявляет, что современное право более не базируется исключительно на правовой форме и приводит ряд правовых конструкций, по мнению автора, подтверждающих точку зрения о праве как социальной связи – приобретательная давность, небрежность, эстоппель, подразумеваемая доверительная собственность, имущество лиц, не состоявших в браке ^{[16, p. 10]}. Анализируя подобные правовые феномены, А. Шахар заявляет, что интерпретацию основания возникновения собственности как реальной связи с вещью можно использовать при толковании миграционного законодательства и процедуры получения статуса гражданина. Лицо, не имеющее правового титула, но обладающее действительной политической и экономической связью с государством проживания, должен приобретать статус гражданина даже при изначальном нарушении процедуры входа в политическое членство (въезда или резидентства). Подобное толкование или процедуру гражданства А. Шахар называет «заслуженное гражданство» (Ius Nexi).

В сжатом виде подобное понимание гражданства как социальной связи ранее сформулировано Международным судом ООН по одному из рассмотренных дел: «Гражданство – это юридическая связь, в основе которой лежит социальный факт привязанности, подлинная связь существования, интересов и чувств, а также наличие взаимных прав и обязанностей» ^[11]. Подобные определения о реальных связях, деятельной привязанности отсылают нас к обширному полю исследований об активном гражданине, в которых утверждается, что нам нужно дополнить пассивное принятие гражданских прав активным проявлением гражданской ответственности и воспитании в себе добродетели, включая опору на свои силы в экономической сфере, политическое участие и даже «взаимное уважение» ^{[2, с. 367]}. Подобные сюжеты являются, по-видимому, еще более древними, и в своей основе отражают образ жителя античного полиса с его гражданской позицией и реализацией политической власти ^[3] или конфуцианского благородного мужа, который проявляет столько же внимания к государству, как и к своим подданным ^{[5, с. 32]}.

Ius Nexi, безусловно, заимствует подобные образцы и требования к поведению членов сообщества, но в случае с мигрантами, подобные требования активной деятельности предъявляются к предшествующему (до получения статуса) поведению гражданина. Заслуженное гражданство предполагает возможность санации нарушения процедуры входа в политическое членство, предполагая, что политическое участие, экономическая зависимость и общие культурные взгляды уже и так создали ту самую реальную связь государства и личности. В этом плане Ius Nexi стремится преодолеть лотерею лояльности, если лицо (не гражданин) разделяет общие с вами принципы, идеалы государства, в котором он проживает, данное лицо более лояльно к вашей национальной принадлежности, чем гражданин, утративший всякие исторические, идейные или ценностные ориентации государства, в том числе и представитель титульного большинства.

Аналогия же гражданства с собственностью в том, что оба института представляют собой человеческое отношение или социальную связь, заставляют нас обратиться к взглядам Гегеля, которые до настоящего время сохраняют свою актуальность. В классической работе «Философия права» Гегель замечает: «В том, что лицо помещает свою волю в вещь, состоит понятие собственности, все остальное – лишь его реализация» ^{[1, с. 109]}, данное положение подчеркивает личностный характер вещи, ее непосредственную связь с носителем права собственности. Дополнительным подтверждением необходимости этой связи лица и вещи является и определение давности как атрибута собственности, немецкий философ пишет: «Давность основывается на определении реальности собственности, на необходимости, чтобы проявилась воля обладать чем-то… Давность основана на предположении, что я перестал рассматривать вещь как свою. Ибо для того чтобы нечто оставалось моим, требуется продолжение выражения моей воли, а это выражается в потреблении или хранении» ^{[1, с. 120, 121]}.

Объекты права – продукт социальный, антропогенный, а не физический. Вещь - понятие не физическое. Они возникают только тогда, когда в природу вторгается социальный человек; связи между людьми создают вещи и присваивают им те качества, которые нам кажутся естественными ^{[6, с. 131, 132]}. Таким образом, собственник – это не просто носитель правового титула, это лицо, которое вкладывает свою волю и волеизъявление в вещь. Личная, эмоциональная связь с вещью отражает саму сущность владения, при этом, такая связь, по мнению Гегеля, присутствует в любой вещи собственника.

То, что гражданство и собственность могут быть интерпретированы и определены через социальные связи, сеть взаимоотношений еще не делают их схожими. Множество философских или юридических понятий определяются через отношение лица к объекту. Что, кроме дефинитивной части, сближает Ius Nexi и право собственности? А. Шахар, используя данное латинское выражение, преследовала четко выраженную цель, использовать вещно-правовые конструкции (например, приобретательную давность) к ситуациям длительного проживания мигрантов без правового разрешения на такое резидентство. Эта цель и параллель понятны, но имеются ли дополнительные точки соприкосновения собственности и гражданства? Применима ли концепция Ius Nexi не только в случаях выявления нарушений процедуры въезда и проживания, а могут ли быть «заслуги» признаны общим порядком приобретения политического членства?

На самом деле «заслуженное гражданство» вряд ли чем-то отличается от стандартной процедуры приобретения статуса. Гражданином становится то лицо, которое проживало на данной территории достаточно долго, чтобы выучить язык, найти работу и интегрироваться в культурную и экономическую среду. Решение о натурализации уже включает период ожидания, доказательство проживания и отсутствия судимости за совершенные преступления ^{[12, p. 57]}. Но ведь это и требует Ius Nexi – активной и добросовестной личной связи с государством проживания, и в этом смысле, «заслуженное гражданство» не дает новой концепции гражданства, а лишь фиксирует попытку найти юридический механизм решения накопившихся миграционных и мультикультурных проблем.

Логическим продолжением связи гражданства и собственности стала коммодификация публичной связи лица с государством. Практическое превращение гражданства в товар действительно стало в XXI веке новой концепцией как гражданства, так и собственности. В настоящий момент программы по предоставлению гражданства за инвестиции (в различных формах, в том числе, обычный денежный перевод) существуют во множестве стран как Америки, так и Европы. При этом отдельные государства не требуют реальных инвестиций в конкретные объекты, а также присутствия кандидата в стране получения гражданства. С этой точки зрения наиболее простыми и доступными стали программы «продажи» гражданства в странах Карибского бассейна ^{[8, 10, 13, 14]}.

В качестве примера процедуры получения гражданства приведем пример Республики Доминика. «Покупка» статуса гражданина возможна в этом островном государстве двумя путями, первый из которых – это благотворительный взнос в государственный фонд. Согласно п. 2 ст. 1 раздела «Взносы, минимальная сумма инвестиций, агенты и посредники» плата за получение гражданства путем прямых инвестиций составляет 100 000 долларов США на одного заявителя. Вторым способом является инвестиции в недвижимость или иной утвержденный проект в сумме 50 000 долларов США на одного заявителя ^[9]. Кроме того, к заявителям и членам их семей предъявляется ряд общих требований: возраст старше 18 лет, отсутствие судимостей, подтверждение источника денежных средств, проверка на благонадежность. При этом требований по сдаче национального языка или проживания в стране к заявителю не предъявляется.

Из вышеуказанного примера видно, как гражданство приобрело свою ценовую стоимость и вошло в товарный оборот. Известный российский правовед К. И. Скловский утверждает следующее: «Во всяком случае, антиглобализм обычно опирается на риторику лишения «традиционного» вещного окружения обезличенными товарами, т.е. воспроизводит оппозицию вещи и товара, фиксирующую одну из форм несовпадения, противостояния собственности (выраженной в индивидуально-определенной вещи) и товара (вещи родовой)» ^{[6, с. 134]}. Смысл «отоваривания» с этой точки зрения в том, что если собственность – это сеть социальных взаимодействий, а вещь – это вложение воли личности в предмет, то товар – это следствие утраты такой личной связи. Тенденция разрыва связи между вещью и ее собственником видится неизбежной для совершения товарного обмена.

Несмотря на то, что переход вещи в товар, кажется нам закономерным процессом, и процессом согласующимся с понятием собственности как двигателя рыночной экономики, в более поздней работе А. Шахар описывает коммодификацию гражданства в достаточно темных красках. Основным пунктом критики стоит тезис об утрате гражданской идентичности и замене ее финансовым вложением, сама А. Шахар пишет следующее: «Когда финансовые средства становятся заменой членства, базовая связь между личностью и политическим сообществом разрывается, что приводит к ситуации, когда миллионеру, ставшему гражданином, не требуется устанавливать какую-либо значимую связь с новой родиной, кроме банковского перевода. Это новое развитие бросает вызов знакомым концепциям гражданства, таким, которые основаны на идентичности и принадлежности к сообществу» ^[15].

По нашему мнению, взгляды А. Шахар носят не совсем последовательный характер. Ранее осуществляя поиск аналогий гражданства и собственности, автор заявляет, что частичное тождество данных институтов может дать новый толчок в определении и развитии гражданства. Очевидно, что в политических и правовых практик этот импульс имел место быть, и придал движение развитию конституционного и миграционного законодательства, хотя явно и с другим вектором такого развития.

А. Шахар, рассматривая отдельные конструкции вещного права, такие как приобретательная давность, выражала нормативное пожелание применить подобные правовые механизмы к мигрантам, нарушившим миграционную процедуру входа, но имеющие действительные культурные, экономические, а, возможно, и эмоциональные связи с государством проживания. Но подобное рассмотрение вещно-правовых конструкций лишь частица «собственнических» отношений. Мы можем сказать, что государства «взяли на вооружение» институт собственности в миграционном праве, только вместо обоснования установления сети человеческих отношений или гегелевского вложения воли личности в вещь, власть закрепила иное понимание собственности в гражданстве как абсолютной власти над правом иметь права, над выраженным эгоистическим интересом в пользовании всякой вещи.

Действительно, аналогии с собственностью в программах «гражданство за инвестиции» вступают в противоречии с аргументами А. Шахар, но это не означает, что иных аналогий между рассматриваемыми институтами мы не можем найти. И в статусе собственника, и в статусе гражданина мы можем найти частный интерес, выражающийся в пользовании теми правами, которые такой статус предоставляет. Мы также можем заявить, что оба статуса призваны решать конкретные экономические потребности носителя. И, безусловно, как имеется конструкция публичной собственности, так и в гражданстве роль государства основообразующая.

Сделки по поводу гражданства, по мнению А. Шахар, дезинтегрируют сообщество, «размывают» самое понятие гражданства и обесценивают его ^[15]. Подобные тезисы об отсутствии интеграции путем «покупки» гражданства провоцируют проблему «или - или» в любой дискуссии об идентичности. Заявление о том, что без проживания, без знания языка, без привязки к сети культурных механизмов не может быть интеграции, опять ставит вопросы об упрощенном понимании социального мира как одноцветной мозаики. Почему гражданская идентичность должна быть выражена только культурными и историческими связями? Почему связь с государством при покупке гражданства менее реальна, чем при получении гражданства в классическом порядке? Почему потенциальный гражданин, приехавший жить и работать, «лучше», чем тот, который приехал инвестировать?

По нашему мнению, ответы на данные вопросы сводятся к смешению понятий гражданской и какой-либо другой идентичности (этнической, религиозной, культурной и т.д.). Миграционные эксперименты уже показали, что стандартная процедура получения гражданства не приводит к интеграции с большой долей вероятности. «Гражданство за инвестиции» также, возможно, не приведет большую часть инвесторов к той интеграции, к которой мы привыкли или хотели бы привыкнуть, но это не означает, что новый путь и новое основание приобретения статуса невозможно. И точно также это не означает, что конкретное лицо, вложившее свои денежные средства в недвижимость или предпринимательский проект, таким путем не сможет впитать публичные основания государства, принявшего его. «Гражданство за инвестиции» открывает лишь дополнительную возможность получить политическое членство, никто не заявляет об исключительности этого основания. Множество взаимосвязанных идентичностей в одной личности, в том числе, предполагает множество оснований возникновения таких идентичностей.

Кроме того, мы должны заметить, что интеграция при стандартной процедуре натурализации никогда не являлась самоцелью мигрантов. Все отдают себе отчет в том, что потенциальные граждане приезжают в страну-реципиент с намерением найти высокооплачиваемую работу, накопить сбережения, жить в более комфортных условиях. Разве данные цели не являются экономическими? Классический вариант натурализации и «гражданство за инвестиции» предполагают установление схожих экономических отношений. В обоих случаях гражданство не предполагает какой-либо принудительной интеграции, государство лишь создает условия, в которых, по выражению Ю. Эльстера, «механизмы формирования лояльности будут неосознаваемыми» ^{[7, с. 131]}.

Покупка гражданства как новый путь установления связи с государством обладает одним несомненным преимуществом – прозрачностью, или можно сказать, определенностью основания. Ius Sanguinis и Ius Soli – явная лотерея, независимая от воли лица, а Ius Nexi «страдает» размытостью критериев заслуг и степени интеграции, то «гражданство за инвестиции» открывает ясный горизонт приобретения. Публичность законодательных актов об инвестиционной деятельности позволяет потенциальному гражданину узнать все необходимые критерии входа в сообщество и самостоятельно определить свою гражданскую идентичность, а оценка своего финансового положения носит намного более объективный характер, чем знание исторических основ или даже языка государства-реципиента.

Безусловно, в программах «гражданство за инвестиции» встает еще множество вопросов. Например, будет ли открыт рынок гражданства частным лицам, а не только государствам? В настоящий момент, возможности продать свое гражданство у лиц, приобретавших его за инвестиции, не имеется. Но мы можем предположить, что в недалеком будущем государство выработает процедуру такой продажи, при которой к потенциальному гражданину будут предъявляться определенные требования для вступления – благонадежность, подтверждение финансового положения, отсутствие судимостей, то есть первоначальные требования к первому покупателю, за исключением, суммы взноса. При таком порядке, вероятно, будет применяться хорошо знакомый гражданскому праву, механизм согласия на совершении сделки. Кроме того, встает вопрос возможности лишения «гражданства за инвестиции» при недобросовестном поведении или указании недостоверных анкетных данных? Какие критерии установят государства для квалификации действий лица как недобросовестные? Какой порядок компенсации затрат на инвестиции в случае принятия решения о лишении лица гражданства?

Подобные вопросы мы можем задать и при обсуждении аналогий собственности и гражданства, зафиксированных в начале статьи. Если Ius Nexi дает право на гражданство тем, кто этого действительно заслуживает, существует ли обратная позиция – лишение гражданства лиц, не проявляющих свою гражданскую идентичность, активную жизненную позицию или совершивших недобросовестные действия? Например, согласно п. 2 ст. 10 Конституции Республики Казахстан: «Лишение гражданства допускается лишь по решению суда за совершение террористических преступлений, а также за причинение иного тяжкого вреда жизненно важным интересам Республики Казахстан» ^[4]. Зачастую политологи и философы права пытаются выявить новые концепции гражданства, анализируя современные правовые и политические практики стран Карибского залива, но разве подобные конституционные нормы не задают, как минимум, новый тренд развития существующим связям между государством и личностью? Можно ли доказывать Ius Nexi от обратного – существует ли возможность лишить граждан от рождения гражданства за совершенные проступки?

Подводя итоги, мы должны сказать, что Ius Nexi как концепция гражданства, строящаяся на устойчивой политической и культурной связи индивида и государства, во многом, схожа с классическим пониманием гражданина как активного члена сообщества. Аналогия же данной идеи с институтом собственности неизбежно ведет к коммодификации гражданства, обретения своей ценовой стоимости и создания рынка политических связей. По нашему мнению, существование множественности оснований приобретения политического статуса является положительным трендом современного юридического порядка, но последствия дефинитивного характера для самого понятия «гражданин» еще предстоит выяснить философскому и политологическому сообществу на примере конкретных практик лишения, выдворения и компенсаций. Одно лишь точно мы можем утверждать сейчас, что государство, несмотря на все заверения о глобализме и космополитизме, остается единственным «продавцом» гражданства, и субъектом, способным в одностороннем порядке как установить, так и порвать связь с индивидом.