The relationship between Old Believers of Buryatia with imperial power in the late XIX century: problems and compromises

Khomyakov Sergei Vasil'evich PhD in History Junior Research Associate, Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetian Studies, Siberian Branch of the Russian Academy of Sciences  670045, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Tret'yakova, 25A, kv. 29 khomyakov777@yandex.ru Other publications by this author

Вопрос взаимоотношений старообрядцев Забайкалья с официальной властью существовал со времени их появления в регионе. Он становится не только фактором, который влиял на жизнь людей, но и необходимым условием существования их изолированных сообществ. В исследовании 1920 г. профессора А. М. Селищева ^[15], несмотря на признание множества существовавших ограничений, указывается на высокое нравственное состояние старообрядцев конца XIX в., «пошатнувшееся» в изучаемый им период падения царской власти и гражданской войны. Советская историография считала, что царская администрация способствовала сохранению замкнутого состояния старообрядческих общин Забайкалья, мало что делала для проникновения сюда образования и культуры, и только новая власть смогла разрушить изоляцию общин, что привело к вхождению этой социальной группы в советское общество. Однако отмечалось и преемство в вопросе особого отношения новой власти к религии старообрядцев. Эта точка зрения прослеживается в работах А. М. Поповой и А. Долотова ^{[8, 3]}. Современные исследователи оценивают результат действий советской власти, прежде всего с позиции ослабления религиозной идентичности, чувствовавшей себя устойчиво в XIX в., что привело к упадку общности. Нынешние же взаимоотношения с властями должны строиться на идее возрождения утраченного в советские годы традиционализма. Здесь необходимо выделить работы Ф. Ф. Болонева и С. В. Васильевой ^{[1, 2]}.

Главное значение для исследования имели распоряжения, приказы, отчеты и предписания властей всех уровней, хранящиеся в Государственном архиве Республики Бурятия (ГАРБ) и Государственном архиве Забайкальского края (ГАЗК), на их изучение был сделан основной упор. Они позволили выявить специфику взаимоотношений старообрядческого населения с официальной властью.

Старообрядцы Забайкалья, это потомки раскольников, не признавших церковных нововведений патриарха Никона. Государственная поддержка его реформ сделала ревнителей старой веры изгоями, вынужденными покинуть места своего жительства, большое их количество к концу XVII в. переселилось в восточные области Речи Посполитой (современные Сумская область Украины и Гомельская область Белоруссии). Правительство Екатерины II о них не забыло и, разрушив в 1760-х гг. их поселения, отправило людей на малонаселенные сибирские территории империи под свой контроль, решая попутно задачи экономического освоения этих земель. Первые партии староверов появились в Забайкалье в 1767 г., переселяясь большими семьями, за что получили здесь этноним "семейские" ^{[11, с. 141]}. К середине XIX в. их поселения представляли собой замкнутые общины, слабое взаимодействие с внешним миром объяснялось опасениями чуждого влияния и искажения истинной православной веры. В экономическом смысле семейские успешно обосновались на новом месте (преимущественно по берегам р. Селенги, недалеко от г. Верхнеудинска, придав мощный импульс развитию земледелия в этих местах), а также установили особые взаимоотношения с местной властью, которые во многом продолжились в советский период, а также на современном этапе, что и актуализирует данный вопрос. «Путешественники и очевидцы утверждают, что поля у них отличались ухоженностью, села – довольством и зажиточностью» ^{[1, с. 7]}.

Вдалеке от европейской части России чиновникам необходимо было не только поддерживать общую тенденцию нажима на старообрядческую религию, вплоть до ее искоренения, но и находить компромиссы, учитывая тот огромный вклад, который вносили раскольники в развитие сельского хозяйства Верхнеудинского округа и всей Забайкальской области. Отсюда, целью данного исследования является изучение проблемных социальных и религиозных аспектов в отношениях между старообрядцами Верхнеудинского округа (преимущественно Тарбагатайской волости) и царской властью во 2-ой половине XIX в.

Взаимоотношения старообрядческого населения с местными представителями царской власти, по воле которой раскольники и отправились далеко на восток, с самого начала были специфическими. Причем местная власть получала относительно их жизнедеятельности здесь самые высокие распоряжения. Как и к населению недавно присоединенных территорий, петербургские чиновники относились к старообрядцам с особым вниманием, что было обусловлено в данном случае неразрешимыми противоречиями с официальной церковью, опасениями волнений после насильственного переселения в отдаленную часть империи и необходимости строгого учета раскольников для исполнения ими податной и рекрутской повинностей.

Ко второй половине XIX в. это особое внимание не ослабевает, что выразилось в обращении Министерства внутренних дел к военному губернатору Забайкалья: «…имею честь покорнейшне просить вас, милостивый государь, распорядиться, чтобы, не придавая сему гласности и по возможности безотлагательно, была составлена при канцелярии вашей карта, на которой, по имеющимся уже готовым сведениям, все местности, где живут раскольники, какого бы ни было толка, покрыт густо красным… к сей карте должен быть приложен список местностей, служивший для настоящей работы материалом, с отметкою на нем: 1) числа населения по каждому полу, 2) местонахождения молельных, скитов и т.п. и 3) какому толку следуют раскольники той или другой местности» ^{[16, д. 645, л. 1]}.

Помимо составления карт, власти г. Верхнеудинска запрашивали сведения у волостных старшин округа о настроениях среди семейских. Необходимо отметить, что получаемые ответы из разных населенных пунктов носили преимущественно шаблонный характер и не выявляли существующих противоречий. «Отношение раскольников к местным властям, духовенству и православному населению в одинаковой степени мирное, общежитное, с должным уважением. Все относящиеся до них требования, не выходящие за пределы закона и установленных правил, всегда исполняют беспрекословно и без малейшего ропота… Образ жизни ведут трудолюбивый, живут преимущественно отдельными селениями от православных, смешано же с православными в ограниченном количестве» ^{[5, д. 3174, л. 3-3 об.]}.

Между тем, существовала вполне определенная проблема, которая заключалась в традиционном нежелании старообрядцев закреплять подробные сведения о себе в официальной документации, считая любой документ с печатями – «меткой антихриста». «1887 года марта 6 дня, мы нижеподписавшиеся Верхнеудинского округа Никольской волости того же селения крестьяне, быв сего числа в полном собрании на сельском мирском сходе, где вследствие объявленного нам распоряжения Никольского волостного правления от 6 марта за № 343, основанного на распоряжении Верхнеудинского окружного полицейского управления от 27 февраля настоящего года, относительно составления сведений – записей браков, рождения и смерти, мы по смыслу нашей религии принять не желаем, кроме посемейных списков, каковые ведутся в нашем селении и пересоставляются через каждые три года» ^{[7, д. 3578, л. 60]}. Подобные отказы шли практически из каждого села Верхнеудинского округа. Власти не предпринимали активных мер в этом отношении, в отличие от иных религиозных вопросов, где мы наблюдаем серьезные ограничения.

Отмечается, что во второй половине XIX в. развитие в регионе товарных отношений, процессы миграции и урбанизации начали подтачивать патриархальные устои семейского населения. Прежние религиозные запреты стали нарушаться, что грозило кризисом обособленного состояния этой социальной группы. Судя по риторике официальных документов, власть была заинтересована в этих процессах, рассчитывая в перспективе на отрыв части населения (в первую очередь молодежи) от религиозной идентичности своей группы, что устранило бы широкий спектр проблемных вопросов. «Раскол в Верхнеудинском округе нисколько не усиливается, а далее ослабевает и причиной ослабления раскола есть то, что многие из раскольников, в особенности молодые люди, отлучаясь на год и более из среды, в которой они живут, в другие отдаленные места по торговле, промыслам и для работы, где преимущественно проживая между православными, начинают исподволь привыкать далее и к курению табаку и возвращаясь в свое жительство, с недоверием смотрят на своих старых собратьев уставщиков и начинают несколько уклоняться от их лжеучений» ^{[13, д. 864. л. 31-32]}. Отрицательное воздействие на здоровом состоянии общности и последствия одобрения властями начала миграционных процессов через полвека показал А. М. Селищев, исследуя семейские села Верхнеудинского уезда в 1919 г. «Печальную картину представляет нравственное состояние старообрядческого общества. В особенности пошатнулось молодое поколение. Огромную роль в этом переломе играет пребывание в других краях, в другом мире. Молодежь пьянствует, развратничает, хулиганствует» ^{[15, с.17]}.

Таким образом, выделяется особый контроль со стороны верховной и местной власти по отношению к старообрядцам Забайкалья, который только возрастал из-за их отказов предоставлять о себе подробные сведения, а также одобрительное отношение властей к усилению тенденции переселений и смены видов деятельности у семейских.

Что касается отношений власти и старообрядцев по вопросам религиозной свободы, архивные данные свидетельствуют о том, что еще в середине XIX в. не было достаточно серьезных ограничений в исповедовании старообрядческой религии. В большинстве сел Верхнеудинского округа функционировали часовни, где шло публичное отправление культа, кроме того молитвы и обряды проводись и в частных домовладениях.

В основе своей семейские в селах Тарбагатайской волости (и в округе) были поповского толка, то есть признавали священство. «Большинство раскольников принадлежит к беглопоповскому согласию, которые по сведениям, составленным мне Забайкальским губернатором насчитывается более 25 тысяч, а беспоповцев всего около двух тысяч» ^{[6, д. 414, л. 1-1 об.]}. Но при отсутствии четкой иерархии старообрядеской церкви, по примеру Русской православной церкви (далее – РПЦ), некому было рукоположить священника для того чтобы он имел право проведения всего перечня христианских таинств. То есть не существовало легального способа функционирования института священства. Уставщики, выбираемые из числа уважаемых мирян, проводящие необходимые обряды в отсутствие священников, в силу своей малообразованности зачастую неправильно толковали священные книги.

В результате, в середине XIX в. частыми в волости становятся случаи, когда старообрядцы выходили из положения привлечением в свои села беглых православных попов, которые обладали достаточными знаниями и что самое главное, имели полное право на обрядовую деятельность. Прибытие такого лица в село на жительство встречалось населением с полным одобрением и радостью. И это становится серьезным поводом для более существенного ограничения возможностей исповедования религии со стороны власти которая, как известно, стояла на охранительных позициях по отношению к РПЦ и организовывала поиск и арест беглых попов и санкции по отношению к населению, принявшему их. Препятствия и запреты в вопросе их легитимации стали одной из самых существенных проблем во взаимоотношениях между старообрядцами и властью. «Из дел Главного управления видно, что куйтунские и куналейские раскольники в 1844 г., после поимки у них беглого попа и по запечатании находящихся в их селениях часовен, изъявили мнение присоединиться к единоверию и принять православного священника; но, когда к ним послан был священник, они не приняли его и остались по прежнему в расколе» ^{[10, д. 1151, л. 3-4]}.

В качестве компромисса с раскольниками власти по всей стране продвигали идею единоверия, т.е. признание старообрядцами юрисдикции РПЦ, при сохранении особенностей своей веры. По мнению чиновников и некоторых духовных лиц православной церкви, это позволило бы искоренить раскол, так как старообрядцы через единоверие постепенно отошли бы от своих убеждений. «Разнообразное уклонение их от истин веры может привести их впоследствии к единоверию, если бы только правительству угодно было налагать строгую меру взыскания на тех из них, которые как крестьяне, пользуясь свободной выдачей им паспортов, дозволяют еще себе до сих пор отлучаться в Россию за беглыми попами, которых иногда даже привозят, но однако же, остаются безнаказанными» ^{[13, д. 864. л. 31-32]}. Единоверческие церкви были распространены и в Верхнеудинском округе, однако большинство «семейских» относилось к ним прохладно, не желая принимать у себя официальных православных священников.

Старообрядческое население округа имело свое видение компромисса с властью, неизменно отстаивая при этом идею своего полного права на исповедание старой веры. Основными методами здесь являлись мирные обращения и ходатайства в рамках установленного законодательства, о возможности снова открыть часовни. «Крестьяне-раскольники Тарбагатайской волости Куналейского селения и Куйтунской слободы, через доверенных своих крестьян Прокопия, Кондратия и Абрама Ивановых, ходатайствуют ныне о дозволении им открыть для моления, находящиеся в означенных селениях, раскольнические часовни, запечатанные по распоряжению начальства. Так как упомянутые раскольники с подобным ходатайством обращались в 1859 г., но в оном, по распоряжению министра внутренних дел им было отказано, за сим и нынешняя просьба их удовлетворена быть не может» ^{[14, д. 538. л. 1-1 об.]}.

Несмотря на неизменно отрицательные ответы власти г. Верхнеудинска, куда отправлялись прошения, осознавали важность потенциала семейского населения для экономики округа и не относились к ним формально, подробно изучали проблемный вопрос. Это подтверждает направления ими уведомлений в вышестоящие инстанции, вплоть до генерал-губернатора. «В 1852 г. министр внутренних дел согласился на оставление часовен запечатанными, просил бывшего генерал-губернатора уведомить: не считает ли он необходимым вовсе уничтожить эти часовни. На это граф Муравьев-Амурский отозвался, что помянутые часовни, во избежание неприятного впечатления на раскольников, следует оставить запечатанными, предоставив совершенное разрушение их времени, так как они уже довольно ветхи» ^{[10, д. 1151, л. 3-4]}.

В этот период в стране продолжают формироваться законодательные принципы по отношению к раскольникам, которые, как и прежние указы, ограничивают их права и становятся основой для местной власти в разборе подобных проблем. «Имея ввиду все это, а также высочайше утвержденные правила, которые разосланы при циркуляре министра внутренних дел от 15 октября 1858 г. и которыми поставлено в обязанность не допускать раскольников до публичного оказательства раскола, и публичным оказательством раскола велено считать открытие вновь раскольнических молелен, его высокопревосходительство находит невозможным распечатание Куйтунской и Куналейской часовен» ^{[10, д. 1151, л. 3-4]}.

Однако городская администрация не допускала по отношению к семейскому населению полного произвола и нередко вставала на его сторону при решении споров с местным начальством. «Даю знать вашему высокоблагородию для руководства на будущее время, что по буквальному смыслу 50 статьи устава раскольникам разрешено творить общую молитву и в частных домах» ^{[12, д. 3154, л. 4-4 об.]}.

Старообрядцы, несмотря на внешнее полное признание власти, выражавшееся в мирном диалоге и подчинении ее решениям (не распечатывали самовольно часовни), продолжали сопротивление ограничению свободы своего вероисповедания в иных вопросах (например, возобновление в конце XIX в. поездок за православными попами, несмотря на суровые санкции после прежних подобных случаев и в том же населенном пункте). «В дополнение к письму, о приезде к куйтунским раскольникам из Омска беглого попа, честь имею довести до сведения, что названный поп привезен в Куйтун крестьянами Потапом Павловым и Евфимием Хромых; приехал поп с женой, что дает право думать, что он намерен поселиться среди Куйтунских раскольников на продолжительное время. Встреченный, с неподдающимися описанию торжеством раскольниками беглый поп вместе с поставленным в минувшем году лжепопом крестьянином Акиндимом Борисовым открыто совершают богослужения, крестные ходы, в священнических облачениях, надевая их поверх рясы, ходит с отпущенными волосами, издевается над православной церковью. Местная полиция или вовсе в таких случаях не принимает никаких мер, или ограничивается полумерами, ссылаясь на свое бессилие» ^{[4, л. 10-10 об., 11]}.

Реакция верхнеудинских властей следует незамедлительно. «До сведения моего дошло, что раскольниками 2 и 3 участков вновь привезен поп, который будто бы находится сейчас в селении Куйтунском. Вследствие сего обязываю немедленно произвести удостоверение по сему обстоятельству, истребовать от появившегося раскольничьего попа документы о личности его и буде он окажется беглым, арестовать его, донеся мне о последующем подробно» ^{[9, д. 3061, л. 19]}.

Таким образом, к концу XIX в. религиозный аспект ожидаемо становится краеугольным камнем во всем спектре взаимоотношений старообрядцев Тарбагатайской волости и всего Верхнеудинского округа с царской властью. Так как религия была здесь основой самоидентификации общности, то практически любая инициатива властей касалась ее напрямую, а решения связанные с иными вопросами, соотносились с ожидаемой реакцией населения к возможному влиянию на нее. Такая модель взаимоотношений прослеживается и в 1920-х гг., в действиях советской власти. В вопросах продвижения просвещения, здравоохранения и изменения быта главным препятствием объявлялась религия, однако радикальных шагов к ее искоренению не было. Советская власть, так же как и ее предшественница, надеялась на постепенные действия, которые приведут старообрядцев уже не к РПЦ, а к коммунистической идеологии. На это указывает А. М. Попова. «Неосторожные выпады против религии, некоторые насмешки, которые были допущены в первые годы прихода советской власти, запугали население, и теперь необходимо очень осторожно исправлять сделанное» ^{[8, с. 34-35]}.

В качестве основных выводов можно выделить следующее. Центральная и местная власть, в разборе общих вопросов общежития старообрядцев Верхнеудинского округа во второй половине XIX в., проявляла принципиальную последовательность, которая выражалась в необходимости особого контроля над социальной группой и получения разнообразных сведений с мест. Отмечается начало временных миграций населения за пределы округа, которые виделись властям благотворным явлением, развивающим экономику и ломающим изоляцию семейских.

Всю вторую половину XIX в., идет ужесточение политики царской власти по отношению к старообрядческой религии, что было продиктовано как общей тенденцией поддержки государства в деле укрепления позиций православия, так и различными частными случаями (принятие семейскими беглых попов). В качестве распространенных инструментов ограничения свободы вероисповедания старообрядцев в Верхнеудинском округе во второй половине XIX в., выделяются запреты на несанкционированную властями духовную деятельность лиц, а так же ограничение доступа к часовням за нарушения таких запретов. С другой стороны, царская власть не была заинтересована в открытой конфронтации с семейским населением, не уничтожая здания часовен, разрешая общую молитву в частных домах и не принуждая силой посещать единоверческие церкви. Осознание необходимости в поисках компромисса с раскольниками в вопросах веры было продиктовано высокой степенью значения человеческого потенциала в населенных пунктах округа для социального и экономического развития региона.