Problems of the Buryat society of the late XIX – early XX centuries (based on archival materials of the Republic of Buryatia and Irkutsk Region)

Khingeeva Larisa Post-graduate student, the department of Culturology and Art History, East Siberian State Institute of Culture 670031, Russia, respublika Buryatiya, g. Ulan-Ude, ul. Tereshkovoi, 1 khingeeva@mail.ru Other publications by this author

Введение

Период существования бурятского народа в составе Советского Союза оказал глубокое, многостороннее и неоднозначное влияние на все аспекты жизни этого этноса. В этом нет ничего удивительного, учитывая специфический характер общественных отношений, сформированных в этой стране, и длительный период (с 1917 по 1991 гг.) ее существования, в течение которого сменилось три–четыре поколения.

Дать однозначную оценку этому влиянию нельзя, и в рамках данного исследования подобная задача не ставится. Однако несомненным является тот факт, что советскому периоду бурятский этнос во многом обязан самим своим существованием в современном мире. Широкая доступность медицинских услуг, общая культура гигиены, становление устойчивого института семьи, доступность образования самым позитивным образом сказались на воспроизводстве здоровых и образованных представителей бурятского народа. В настоящее время можно рассуждать о проблемах сохранения культурной идентичности бурят на фоне бурно развивающихся процессов глобализации, но угрозы самому существованию бурятского этноса не существует. Надо сказать, что так было не всегда.

XIX-начало XX вв. ознаменовались накоплением в бурятском обществе многочисленных социальных проблем, мешающих развитию этого этноса. Давление со стороны представителей титульной нации страны, замкнутость бурятского общества, низкий образовательный уровень, практическое отсутствие гигиенических норм, недостаточная моральная культура, широкое распространение венерических заболеваний – все это самым негативным образом сказывалось на воспроизводстве бурятского народа и создавало реальную угрозу его деградации.

Социальное состояние бурятского этноса, сложившееся к началу XX в., исследовано достаточно глубоко. Проблемам воспроизводства бурятского народа и борьбе с причинами их возникновения посвящен ряд исследований: А. П. Щапов «Физическое и этнолого-генеалогическое развитие кудинского и верхоленского населения» (1874), В. М. Броннер «Венерические болезни» (1927), И. Г. Закс и С. Т. Ильин «Опыт изучения заболеваемости венболезнями в Бурят-Монголии» (1927), В. И. Прохоренков, А. П. Обухов, М. В. Родиков «О советско-германской экспедиции по изучению сифилиса в Бурят-Монгольской АССР (1928 г.)» (2011), В. Ю. Башкуев «Советские врачебные репрезентации традиционного быта бурят в контексте кампании против социальных болезней (1920-е-начало 1930-х гг.)» (2018) и др. В основном это исследования высокообразованных ученых и медиков, представителей европейской академической науки, многие из них не были знакомы со спецификой культурно-исторического развития, религией и традициями бурят.

В этот период жил и работал сначала в Эхирит-Булагатском ведомстве Иркутской губернии, затем на территории Республики Бурятии Мангутхан Маласагаев (1867-1930-е). Являясь типичным представителем народа, он видел ситуацию изнутри и относился к ней небезразлично. М. Маласагаев был самым обычным крестьянином, но обладал живым аналитическим умом и начальным образованием, позволявшим ему вести записи собственных наблюдений. Широта его интересов впечатляет, он исследовал традиции и религию бурят, историю их развития в ретроспективе, уходящей на много веков назад. Он оставил после себя значительный объем записей, содержащий в себе результаты многолетних наблюдений и аналитические выводы по истории развития бурятского общества, его культурного наследия и формирования религии.

В этой статье впервые отражается взгляд на ситуацию в бурятском обществе начала XX в., на существующие социальные проблемы и исторические причины их возникновения изнутри бурятского общества, основанные на наблюдениях М. Маласагаева. Информация для данного исследования получена при изучении и анализе рукописей, хранимых в Государственном Архиве Республики Бурятия.

1. Описания и свидетельства социальных проблем, существовавших в бурятском обществе на рубеже XIX и XX вв.

В начале XX в. бурятское общество испытывало множество социальных проблем, которые самым негативным образом сказывались на его физическом здоровье и привели к прямой угрозе вырождения народа. Отсутствие традиций личной гигиены, низкие моральные нормы, замкнутость общества, малообразованность населения приводили к широкому распространению инфекционных заболеваний, включая венерические, и резкому сокращению рождаемости. Создавшееся крайне тяжелое положение нашло отражение в исследованиях этнографов Восточно-Сибирского отдела Русского Географического Общества (ВСРГО), медиков, работавших в 1920-1930-е гг. в системе социальной венерологии на территории тогдашней Бурят-Монгольской АССР, современных ученых. Особую озабоченность вызывал охват заболеваемости населения сифилисом. В. М. Броннер пишет: «Максимально поражена сифилисом Бурято-Монгольская республика, где в среднем среди населения установлено 42% сифилитиков, а на острове Ольхон у западного берега Байкала — 61%» [Цит. по: 2, С. 175].

По заключению специалистов, социальные причины распространения сифилиса, гонореи, чесотки, туберкулеза лежали в антисанитарных условиях традиционного быта бурят. В. Н. Жинкин (1927) отмечает, что «у бурят существует поверье, что смывать грязь – значит смывать счастье. Привычка поддерживать тело в чистоте совсем отсутствует. Бань буряты почти не знают. Мыло также не употребляют. Приготовление пищи своеобразно и в санитарном отношении критики не выдерживает. Чай пьют из деревянных чашек, ими же кушают суп, а мясо забирается прямо руками и отправляется непосредственно в рот. Посуда не моется, в лучшем случае вытирается полой тырлыка (верхняя одежда), а ложки и чашки просто облизываются. Немытая чашка от одного переходит к другому. Трубка также часто раскуривается общая. В результате домашней нечистоплотности распространена передача заразных заболеваний через посуду» [Цит. по: 3, С. 51]. «У бурят как выходцев из Монголии нет бань, а также они очень редко моют белье, а большею частью носят его до тех пор, пока оно не развалится. Они отличаются своею нечистоплотностью, за что презирают их русские … Но ближайшие соседи из русских ими не брезгуют, едят даже конину и пьют охотно тарасун. Собака у бурят не считается поганым животным, а потому они охотно отдают ей вылизать крынку из-под молока, вместо того, чтобы ее мыть, говоря, что сметана в такой крынке будет лучше. Коровы молоко редко цедится, а потому тут же на молоке плавает и шерсть» ^{[5, Л. 5об]}.

При равных бытовых условиях буряты в сравнении с русскими значительно больше заражались сифилисом. Заместитель наркома здравоохранения БМАССР В. Н. Жинкин утверждает, что число больных могло достигать 200 тыс. чел. (при населении БМАССР чуть более 500 тыс.). При этом разница в республике между зарегистрированными случаями сифилиса среди бурят и русских местами достигала 38 раз [Цит. по: 2, С. 175]. По данным Государственного архива Республики Бурятия в 1924-1925 гг. на 10 тысяч населения в Верхнеудинском аймаке республики приходилось 118 случаев сифилиса среди русских и 853 – среди бурят, в Хоринском аймаке – соответственно 61 и 627, в Боханском аймаке – 13 и 503 [Цит. по: 3, С. 49]. При этом было установлено, что «среди бурят преобладали больные с третичными формами, много врожденного. Точно установить превалировавший там способ заражения было очень трудно, т. к. свежих форм практически не встречалось» [Цит по: 3, 52].

Более серьезной причиной распространения венерических заболеваний называлась беспорядочность половых отношений, бытующих у бурят. Д. А. Лапышев (1929) пишет: «Обстоятельством, обуславливающим в довольно большом ряде случаев передачу сифилиса половым путем, является беспорядочность и легкость у бурят половых отношений. Согласно половой морали бурята, начало половой жизни до брака, беременность и деторождение до брака нисколько не компрометируют девушку; напротив, подобный казус в ее жизни рассматривается как доказательство ее несомненной способности быть матерью и аттестует ее в глазах окружающих, в том числе женихов, с самой выгодной и лучшей стороны» [Цит. по: 3, С. 53]. Он упоминает о бытовавших в среде бурят традициях празднеств, на сенокосе или во время выпаса скота, во время которых не только молодежь, но и состоявшие в браке могли участвовать в групповых оргиях. Злоупотребление алкоголем также значительно способствовало беспорядочности и неразборчивости половых связей.

Характерными для бурят были отмечены факты ранней половой жизни, по данным А. М. Пестерева (1930), в возрасте 14-16 лет у 55,7 % обследованных мужчин и 78,7 % женщин, а также ранние браки. «Только 9 % мужчин начали половые отношения с невестой; 12,1 % – в браке, 87,9 % – вне брака, обычно это происходило в пути, на праздниках, в дацанах и т. д.» [Цит. по: 3, С. 54]. Раннее вступление женщин в половую жизнь А. М. Пестерев объясняет: «Бытовая обстановка ставит будущую женщину в зависимость от семьи и мужчины, который для удовлетворения своего полового желания пользуется ею свободно и безнаказанно раньше ее физического и полового оформления. Таким образом, начало половой жизни в эти ранние годы у девочек относится и к тем случаям, когда они попадали на вечеринки, празднества и т. д., где и узнавали впервые о половой жизни» [Цит. по: 3, С. 54].

Широкая охваченность заболеванием сифилиса среди бурят привела к катастрофической смертности населения, в том числе детской, вызвала серьезную угрозу вымирания и вырождения бурятского народа, о чем писали венерологи А. М. Пестерев, Д. А. Лапышев, И. Г. Закс, С. Т. Ильин и др.

Еще одну серьезную угрозу деградации бурят указал антрополог, член ВСРГО А. П. Щапов в ранее неопубликованных сведениях из фонда Государственного архива Иркутской области о традиционной религии и культуре западных бурят. Автор рассматривает традиции, быт и обряды изнутри бурятского общества конца XIX в., так как являлся уроженцем русских поселений в Верхоленском уезде и в детстве и юности тесно общался с местным населением. Кроме описания собственно проблем бурятского общества, он делает смелые, но весьма обоснованные выводы. Он отмечает наличие множества отклонений антропометрического развития и психических расстройств, более часто встречающиеся у бурят в сравнении с коренными русскими крестьянами и оседлыми инородцами Кудинского, Верхоленского и Ленского инородческих ведомств. Совершенно справедливо он связывает это явление с замкнутостью, крайне ограниченным кругом брачного кровосмешения у немноголюдных бурятских родов в данном регионе ^{[17, Л. 21об.-22]}, что приводит к явлению инцеста. Вырождение бурятских родов, выражаемое частым появлением среди них уродств, идет параллельно с их убылью, вымиранием, свидетельствует о начавшемся уже естественном историческом процессе дегенерации племени. Дегенерация, проявляющаяся в уродствах, характеризуется преимущественно атавистическими, реверсивными признаками, т. е. стремлением к реверсии в историческом направлении, частично даже чисто зооморфическому типу человеческой природы ^{[17, Л. 32-33об]}.

Сложную ситуацию, сложившуюся в национальной республике в начале XX в., ярко и точно охарактеризовал Мангутхан Маласагаев. В отличие от вышеперечисленных свидетельств, его записи отражают взгляд на эти же проблемы изнутри бурятского общества. Его труды являются результатом многолетних тщательных наблюдений и опросов.

Он утверждает, что в Эхирит-Булагатском и Боханском аймаках буряты с 1820 г. начали вырождаться, этот процесс продолжается, а в будущем ситуация только усугубится. С 1881 г. по 1921 г. в течение 40 лет в Эхирит-Булагатском аймаке население сократилось на 19 тысяч человек, а в Боханском аймаке – на 18 тысяч.

Во-первых, давно прошло время, когда буряты ничего не знали о венерических заболеваниях. Сейчас молодежь тотально заражена, кроме малой части из них, вследствие этого с 1924 г. наступит большое вырождение эхирит-булагатских бурят: «от больных больные родятся, ото рта ко рту передают, поэтому не должны расплодиться буряты».

Во-вторых, женщины получили много свободы, поэтому их безнравственное поведение стало нормой, что также не способствует нормальному воспроизводству: «на большой дороге трава не родится никогда».

В-третьих, буряты увеличили потребление «тарасуна» (молочной водки). Распутство и пьянство – условия для дальнейшего широкого распространения венерических заболеваний. На данный момент только 10% бурят не заражены. «Поэтому у бурят толка не будет» ^{[14, Л.6-6об]}.

Сифилис проник в бурятское общество в основном в первой половине XIX в. несколькими путями. До этого момента буряты об этой болезни не знали. В 1830 г. в Ольхонском крае был построен и начал работать стекольный завод. В охране этого учреждения служили русские солдаты. Часть их была заражена сифилисом. От них заболевание проникло в местные общины, где нашло благоприятную среду для быстрого распространения. Ольхонских невест брали в жены представители других родов, таким образом, сифилис быстро распространялся в бурятском обществе. В северных округах (Качинском, Ленском) сифилис попал из Якутии. Его занесли местные купцы, сплавлявшиеся вниз по реке Лена с торговыми миссиями. Это произошло в 1842 г. В это же время в город Урга вернулся из путешествия из Европы Худахта Лама. От него сифилис быстро распространился по всей Монголии.

Кроме самого сифилиса большое распространение получили такие болезни как водянка, проказа, желтуха и туберкулез. В Абызаевском роде в 1858 г. насчитывалось 1966 мужчин, в 1889 г. уже 1440, а в 1910 – 1310. На острове Ольхон в 1860 г. насчитывалось 1400 мужчин, в 1900 г. осталось лишь 400, а в 1916 г. – 200. Инфекционные заболевания быстро распространялись среди бурят из-за недостаточного уровня санитарии и личной гигиены, практики крайне беспорядочных половых связей и низкого медицинского обеспечения. М. Маласагаев пишет: «От этих болезней громадная убыль, большая убыль западных бурят именно в Ольхонском, Ленском и Кудинском краях».

Помимо этого, он отмечает, что русский народ знаком с сифилисом уже 330 лет, тогда как бурятский только 90, но при этом распространенность этого заболевания среди бурят значительно выше. В то время как 1% русских инфицирован, у бурят этот показатель равен 80%. Причину этого он видит в распущенности бурятских женщин и в пьянстве, которое распространено во всем обществе, в то время как у русских подобное поведение осуждается православными моральными принципами ^{[11, Л. 1-2об]}.

До 1820 г. в бурятском обществе не было принято начинать половые отношения до вступления в брак, а замужние женщины традиционно сохраняли супружескую верность. Дети рождались только в семье, случаев беременности молодых женщин в отцовском доме практически не было. Беременных девушек замуж не брали. Но случаи внебрачной беременности все же встречались. Тогда такую дочь или сразу убивали или скрывали от людей под предлогом ее болезни, а после рождения ребенка – его умертвляли ^{[12, Л. 1-2]}. В силу целого ряда причин появился дефицит невест. Например, по переписи 1880 г. в Иркутской губернии на бурят мужского пола не хватает 3369 женщин. А поскольку у иркутских бурят некоторые имеют трех жен, редко даже четырех жен, то приблизительно в каждом поколении 5000 мужчин не женятся и умирают, не оставив потомства ^{[10, Л. 6]}.

Это обстоятельство привело к росту стоимости «калыма», то есть выкупа невесты у отца ее женихом. Теперь не каждый бурятский мужчина мог позволить себе жениться. Из-за дефицита женихи перестали пренебрегать беременными невестами, у которых стоимость «калыма» существенно снижалась. В результате их перестали «прятать», а внебрачных детей убивать ^{[10, Л. 1об]}. Таких отпрысков, появившихся от половых связей с кем-либо до брака, в новой семье называли термином «олзо».

В тот же период участились случаи полового насилия в отношении несовершеннолетних девочек со стороны взрослых мужчин. Темные и необразованные буряты были угнетены со стороны властных структур и служителей религии. Родовые начальники «тайши», многие ламы и некоторые шаманы не стеснялись использовать свое положение для удовлетворения своих сексуальных потребностей в отношении молодых девушек и замужних женщин при попустительстве их отцов и мужей. Впоследствии девочки, чересчур рано начавшие половую жизнь, становились слишком сексуально активными из-за воспаления матки, но их способность к деторождению при этом страдала ^{[13, Л. 12об; 10, Л. 2-3]}.

Традиция брать «калым» за невесту появилась у бурят не сразу. До 1750 г. молодые мужчины, задумавшие жениться, уезжали в соседние аймаки за 300 верст и договаривались с невестами непосредственно. Родители не вмешивались. Не устраивалось ни свадеб, ни сватовства. Затем в период с 1700 по 1750 гг. эхириты условились между собой за невестами далеко не ездить, они разделились на четыре рода и стали родниться между собой. Теперь стало возможным сватовство, и оно быстро вошло в традицию. Потом стали устраивать свадьбы, причем их пышность и массовость неизменно увеличивались. Эти традиции становились весьма затратными. С невестами теперь стало нужно отдавать довольно значимое приданое. Чтобы частично покрыть расходы семьи на приданое, с женихов начали брать выкуп – «калым». Масштабы свадебных затрат быстро росли, росла и стоимость «калыма». Практика выкупа невесты просуществовала с конца XVIII века по 1920 г., когда его стали запрещать законодательно ^{[14, Л. 11-12об; 15, Л. 17-17об]}. Ранее прогрессивная часть бурят, осознав пагубность практики «калыма», предпринимала попытки отказаться от его уплаты. Например, в 1883 г. И. З. Хамаганов созвал «суглан», на котором постановили «калым» отменить на территории кударинских бурят, но Совет министров Российской империи не принял это постановление, мотивируя тем, что оно противоречит брачным обычаям многих народов Сибири, Средней Азии, Кавказа и даже малых народов России ^{[1, С. 190]}.

Женитьба постепенно становилось очень дорогим предприятием, доступным только зажиточным бурятам. Часто малоимущие семьи не могли обеспечить своим сыновьям возможности жениться, от чего испытывали проблемы с воспроизводством поколений и постепенно исчезали. Мужчины решались на женитьбу один раз в жизни, для чего копили на «калым» в течение долгого времени. Но многие мужчины продолжали умирать, не оставив после себя потомства ^{[10, Л. 4об, 8]}.

Приданое невесты считалось ее имуществом даже после вступления в брак. При разводе жена могла его забрать полностью. Это приданое часто становилось главным имуществом молодой семьи, поскольку глава семьи был уже истощен выплатой «калыма». «Взамен калыма невеста приносит приданого на сумму калыма, а иногда и более» ^{[5, Л. 4об]}. Это провоцировало жен на некоторый шантаж мужей и выбивание для себя дополнительных свобод и привилегий в семье. Мужчины боялись потери приданого и позволяли женам не работать, терпели их произвол и распутное поведение, причем им самим приходилось интенсивно работать. Подобные семейные отношения не способствовали здоровому воспроизводству поколений ^{[10, Л. 8-9об]}.

Традиция «калыма» косвенно способствовала тенденции выдавать девочек замуж как можно раньше, так как становилось экономически целесообразно. Это привело к тому, что замуж молодые женщины стали выходить до 15 лет, когда они еще не были полностью готовы к этому физиологически. В подобных аномальных традициях семьи и брака, сложившихся в обществе к началу XX в., М. Маласагаев видит одну из основных причин вырождения бурятской нации.

Кроме собственно вырождения нации М. Маласагаев отмечает ухудшение качественного состава народа. Он утверждает, что раньше буряты в среднем были значительно крупнее, выше и белее представителей современных поколений. «Бурятские девушки и парни все были красивые, крупные, крупнее русского народа. Буряты были с белым лицом, красивый и крупный народ, а теперь на вроде того что мартышка, с черным неаккуратным лицом, мелкий». Он утверждает, что эти изменения обусловлены двумя причинами. Во-первых, слишком ранее материнство бурятских женщин, начинавших рожать еще до достижения максимума собственного роста. После чего они останавливаются в росте, и этот признак передается по наследству. «Например, когда «качерик» (двухгодовалая корова, продолжающая расти) телится, тогда больше расти не будет, маленькой коровой останется». Во-вторых, он заявляет, что красивые и здоровые представители нации становятся жертвами Северных злых духов, которые охотятся и забирают самых лучших представителей бурятской молодежи. «14-20-летние молодые буряты совершенно здоровые, вдруг, заболевали и умирали. Сейчас думают, что буряты всегда были такими, однако они были красивыми, только ныне такими страшными родились. Бурятский красивый род таким образом искоренился» ^{[10, Л. 3об-4]}.

М. Маласагаев в процессах вырождения восточных бурят выделяет еще пагубное влияние со стороны доминирующей в их среде буддийской религии, точнее, ее крайнего проявления – ламаизма, проповедующего поклонение злым, темным силам. Ц. Жамцарано разграничивает ламаизм и буддийскую религию: «Буддизм в народной массе превратился в “ламаизм”, усвоив в каждой стране, у каждого племени чисто местные особенности верования и обряды» ^{[7, С. 282]}. Священник В. Копылов в «Записках о забайкальских бурятах» (1883) пишет: «Большинство бурят исповедует ламаизм, меньшинство – шаманство, которое теперь все более и более вытесняется преследованием лам. Не трудно решить, которое из этих вероисповеданий вреднее, если взглянуть посерьезнее на нравственную и материальную кабалу, в которой находятся буряты у лам. Шаманство уже безвредно потому, что смешно по своему внешнему кривлянию и не имеет пропаганды. Не то совсем представляет ламство своим величием и роскошью языческих храмов, так называемых дацанов» ^{[8, Л. 6об]}. Кроме того, он отмечает: «Ламы считаются монашествующими и отрекшимися от света. Это однако не мешало и, может быть, не мешает ламам и теперь иметь свои горемы на заимках» ^{[8, Л. 11об]}. «Ламы-жодчины нарушали запрет, согласно которому монах (лама санвартан) не должен иметь связей с женщинами» ^{[16, С. 131]}. Об изменении общественного мнения (о невинности) указывает Ц. Жамцарано: «В те прежние времена до принятия буддизма невинность девушки считалась необходимою, и виновная подвергалась жестокому осуждению. Но в настоящее время никто не осуждают девушку за девичью любовь и даже деторождение» ^{[6, Л. 35]}.

М. Маласагаев отмечает, что народы, исповедующие христианство, магометанство, традиционный буддизм, даже язычники – процветают, а поклоняющиеся ламаизму – постепенно вымирают. В широком проникновении ламаизма в религиозные традиции бурят М. Маласагаев обнаруживает одну из основных причин деградации бурятской нации. Исследователь с горечью констатирует: «Раньше, покуда русские правители законопорядок не установили, в то время тунгусы бурят шибко убивали, и то размножались, а нынче бурят никто не убивает, а прироста нет, все время убыль, убыль» ^{[9, Л.15об-16об]}.

Еще одной причиной деградации бурят исследователи называют широкую распространенность в их обществе пьянства, не сдерживаемого ни законом, ни моральными нормами и даже поощряемое религиозными традициями. «Пьянство между бурятами развито в значительной степени, в особенности когда они свободны от работы – так, при поездках в город с хлебом, после продажи, а также на храмовых праздниках у русских, где буряты наводняют целые деревни и напиваются до крайней степени» ^{[5, Л. 5об]}.

Н. Ф. Бутуханов, бурят из Нижне-Тарасинского улуса Боханского ведомства, описал свой взгляд на эту проблему и причины ее возникновения и распространения среди соотечественников. «Живя в улусе, где почти ежедневное употребление тарасуна (самодельной молочной водки) допьяна стало в глазах большинства жителей явлением нормальным, человек становится равнодушным к этому факту постепенного отравления организма».

Этот напиток не особенно крепкий (10-12% этилового спирта). Но его производство у бурят приняло весьма существенные масштабы. Изготавливают его обычно женщины, в холодных юртах в сильные морозы, подрывая при этом свое здоровье. Единицы измерения объемов этого алкогольного напитка – ведро (12 литров) и котел (0.25 ведра или 3 литра).

Тарасун употребляют или как угощение гостям, или как пожертвование духам во время шаманских обрядов. По традициям бурятского гостеприимства, прибывший в улус дорогой гость обязан побывать во всех домах, то есть оказать их хозяевам почтение (архидашн). В каждом доме встречают, кормят и поят тарасуном. Визит в улус затягивается до нескольких суток.

Что касается шаманских молебнов, то и на них духов символически угощают тарасуном, «брызгают» им. Летом в иных улусах совершается до 15 «тайлганов», особого обряда угощения духа умершего шамана и испрошения у него защиты и покровительства. Совершают эти обряды под открытым небом – на вершинах гор, участие принимают исключительно мужчины. Каждый должен принести лично от себя один котел тарасуна и лично «брызгать» духам. Оставшийся тарасун выпивается, возвращаться с ним с молебна не принято.

«Но в этом нет еще большой беды, ибо небольшое преступление, если человек угощает гостя, участвует в отправлении общественного богослужения, хотя во всех этих случаях фигурирует тарасун. Беда в том, что очень часто у наших шаманистов бывают губительные «кирики» – угощение злой сущности, ответственной за возникновение болезней и других несчастий. Целью такого обряда является «умиротворение» такого темного духа, чтобы он прекратил свою разрушительную деятельность. «На разных «кириках» требуется различное количество тарасуна и животных заклания. На иных «кириках», смотря на важность отправления богослужения, брызгается – приносится тарасуна от 10 до 15 котлов, столько же баранов». На эти обряды приглашаются соседи, часто весь улус. Тарасун, в ходе такого «богослужения» должен быть выпит полностью. Нет сомнений в том, что в результате все приглашенные перепиваются. Отказ от приглашения на «кирик» осуждается односельчанами. Кроме того, приглашенный опасается того, что в случае нужды, на его «кирик» никто не придет. «Таким образом, эти «кирики» большую половину шаманствующего бурятского населения улусов, где продолжают играть видную роль шаманы, погружают в пьянство. Мало того, что кирики разоряют их. Важный кирик обходится хозяину в 50 и более рублей» ^{[4, Л. 1-2]}.

К началу XX в. тарасуноварение было законодательно запрещено для того, чтобы потребители покупали водку в кабаках, с целью пополнить казну на акцизные сборах. Это еще более усугубило проблему пьянства среди бурят.

Среди всех перечисленных причин, препятствующих нормальному и здоровому воспроизводству последующих поколений бурятского народа, М. Маласагаев акцентирует внимание на таком явлении как «олзо».

2. «Олзо»: определение, причины, следствия, примеры

Этим термином у бурят называют детей матери, рожденных не от отца семейства. То есть если в семье, кроме общих детей, воспитываются дети матери, рожденные ею до вступления в брак, то именно таких старших сводных братьев и сестер называют «олзо». Этим же термином называют старшего ребенка, если женщина вышла замуж беременной и этот первенец не от мужа. «Олзо по–русски означает “в брюхе привезенное приданое”» ^{[11, Л. 10]}. Основываясь на многолетних личных наблюдениях, М. Маласагаев утверждает, что старшие сводные братья и сестры оказывают пагубное влияние на развитие и на репродуктивность младшего поколения.

Исследователь сообщает, что в последнее время в традициях западных бурят становится обычной практика оставлять невест после свадьбы в семье ее отца, до выполнения женихом некоторых условий. К примеру, до окончательной оплаты «калыма». «Если бедный не в состоянии сразу уплатить калыма, то уплачивает только часть, а впоследствии доплачивает остальное» ^{[5, Л. 4]}. В таком случае часто невеста успевает забеременеть от случайных связей до переезда к законному мужу. Иногда замуж брали уже беременных молодых женщин с целью сэкономить на «калыме». Мальчик, родившийся впоследствии уже в семье мужа, называется при этом «Олзохубун». Или если родится девочка, то «Олзобасаган». М. Маласагаев утверждает, что если подобный ребенок выживет, тогда у детей, родившихся в семье, не будет нормального будущего. Они или умрут в детстве, или если выживут, то не оставят потомства ^{[11, Л. 2об]}.

М. Маласагаев справедливо указывает, что возможность существования негативного влияния «олзо» на функцию воспроизводства будет непросто осознать представителям традиционной науки. Большинство ученых – это выходцы из стран с высоким культурным уровнем, а в случае России – из регионов с высокими культурно-нравственными традициями. Поскольку случаи внебрачной беременности в таких обществах явление крайне редкое, поэтому и само явление «олзо» представляет собой скорее исключение. Достаточно объемного материала для анализа в этом случае европейцам собрать не получается. У бурят же к началу XX в. явление «олзо» стало обыденным, встречалось повсеместно. М. Маласагаев посвятил наблюдениям над влиянием «олзо» на развитие семьи и рода тридцать лет и считает себя вправе сделать соответствующие выводы, основываясь на широком эмпирическом материале.

При этом М. Маласагаев не считает себя первооткрывателем негативного влияния «олзо» на воспроизводство общества, он утверждает, что это явление было известно ранее. «В прежние времена старики недаром говорили: “Олзохубун – харьет” (“чужой человек”), “после олзо свой род никогда не может расплодиться”». Они не любили олзохубун, не принимали в семью, противились возникновению подобной ситуации. В прежние времена (в XVI-XVII вв.) беременных женщин замуж не брали, факт внебрачной беременности считался позором ^{[11, Л. 8, 9об, 10]}.

М. Маласагаев приводит многочисленные примеры в подтверждение данной гипотезы. К примеру, история с усыновленным Харанутом, который «вырос, женился, жил счастливо, у него дети родились, ни один не помер, все живы, хорошо стали жить. В то время родное потомство Харлакшина начало “падать”, вымирать, остался один олзо Харанут, который расплодился, умножился. В 1870 г. одного мужского пола было 300 человек, образовал Кальска Харутска улус» ^{[11, Л. 9об]}.

Если «олзохубун» или «олзобасаган» выживают, успешно развиваются и дают здоровое потомство, прежде всего мужского пола, которое в свою очередь живет в достатке и рождает следующее поколение продолжателей рода, в этом случае их младшие сводные братья и сестры испытывают проблемы – либо преждевременно умирают, либо, вырастая до детородного возраста, по различным причинам не могут оставить потомства. Более того, если «олзо» одерживает верх, то его негативное влияние распространяется на ближайших соседей и родственников. Если «олзохубун» или «олзобасаган» по каким-то причинам умирает или не может нормально развиться, тогда кровные потомки в будущем будут жить счастливо и дадут здоровое и многочисленное потомство, обогащая и усиливая свой род.

М. Маласагаев показывает на примерах нескольких семейств следующую тенденцию. Когда в сильный, плодовитый и богатый род попадает ребенок-«олзо», то он обычно не способен выжить и погибает по разным причинам, «веку ему не будет». Тогда такой род продолжает успешно существовать, развиваться и множиться. В случае бедных и слабых родов ребенок-«олзо» всегда выживает и развивается. Тогда остальное потомство или погибает по разным причинам или не оставляет потомства, и такой род постепенно деградирует и исчезает, оставляя после себя только потомков от «олзо». Таким образом, нормальное воспроизводство возможно либо у «олзо»-потомков, либо у их сводных младших братьев и сестер, рожденных в браке ^{[11, Л. 10-10об]}.

М. Маласагаев в подтверждение своей гипотезы приводит примеры из собственных наблюдений за воспроизводством крупного рогатого скота. Он отмечает, что потомство, рожденное от одного быка, получается очень дружным и в будущем хорошо размножается. Все телята и телочки разных возрастов относятся друг к другу дружелюбно, не бодаются между собой, не вступают в конкурентные конфликты за корм, воду и другие ресурсы. Как правило, старшие не притесняют младших, при возникновениях конфликтов с другим молодняком защищают «своих» всей группой. Совсем другое дело – потомство от разных быков. Такой молодняк все время конфликтует между собой, пытаясь получить доступ к ресурсам за счет других и утвердиться в стаде в ущерб другим. В дальнейшем такие коровы не приносят большого потомства. «Это я на примерах наблюдаю, и старинные люди утверждали, что от одного быка скот в одной масти дружный и расплодливый (продуктивный). А сыновья с внешним сходством с родным отцом тоже дружные и успешно оставляют большое потомство. Так старики говорили, и я замечаю – все сходится» ^{[11, Л.14об-15]}.

Кроме собственно формулирования проблемы «олзо», М. Маласагаев дает несколько советов при выборе жениха или невесты, чтобы избежать при этом пагубного влияния данного явления, слишком распространенного в среде бурят. Главная рекомендация – не брать в жены беременных или уже имеющих детей женщин. В случае если такая женщина все же устраивает жениха, то «олзохубун» или «олзобасаган» можно оставлять в семье до рождения собственного ребенка. После чего следует как можно быстрее передать старшего неродного отпрыска на воспитание в семью его биологического отца. По его мнению, подобное действие способно решить проблему.

Основная мысль – всеми средствами избегать вступления в брак с представителями семейств, где дети являются биологическими потомками разных отцов. Для этого он предлагает тщательно изучать родословную кандидатов в будущие родственники и, не ограничиваясь этим, проводить собственный физиономический анализ. «Если от отца дочери и сыновья, если все одинаковые физиономии, тогда такие дети расплодливы бывают, таких можно сватать. А если с разными физиономиями, тогда такие дети не расплодливы бывают, от таких надежи мало – может расплодиться будет, но только не от всех. Из них одна или один только расплодиться будет, а остальные пять-шесть братьев или сестер могут искорениться, Потомство от одного останется, а от других сестер и братьев не бывает потомства» ^{[11, 7об, 9об]}.

М. Маласагаев призывает читателя самостоятельно вести наблюдения и делать соответствующие выводы. В то же время он предостерегает от поспешных выводов о том, что гипотеза «олзо» не работает при обнаружении внешне счастливых семей с потомством от разных отцов. Он утверждает, что тогда проблемы обязательно произойдут в будущем времени. За младшего брата «олзохубуна» или «олзобасагана» не отдавать свою дочь, потому что от такого брака «приплода» не приходится ждать. «Потому что родившийся вперед олзохубун или олзобасаган, если пересилят, детей родят, счастливо станут жить, тогда родившимся после него братьям и сестрам счастья не будет, могут все искорениться. Одни только олзохубун или олзобасаган будут расплодиться» ^{[11, Л. 8, 9]}. Многочисленное и здоровое потомство всегда было признаком процветания и благополучия в традиционных представлениях бурят.

Так выглядит бурятское общество на рубеже XIX и XX вв. в понимании его яркого представителя. М. Маласагаев глубоко переживает и сочувствует своему народу, оказавшемуся в столь трагичном положении. Описывая и анализируя причины такого состояния народа, он не останавливается на констатации фактов, а предлагает свои, пусть и иногда своеобразные и наивные, не коррелирующие с современной наукой, методы оздоровления общества и изменения демографических тенденций к росту.

Заключение

Cложившееся в начале XX в. плачевное состояние бурятского народа, балансирующего на грани полного вымирания, явным образом акцентирует ценность высоких моральных норм и традиций целостности семьи и брака как основных условий для самого выживания человеческого общества. Эти нормы и ценности, наряду с правилами санитарии и гигиены, доступным медицинским обслуживанием были привнесены в бурятское сообщество в период становления в Сибири Советской власти, что буквально спасло этот народ от исчезновения.

Несмотря на неоднозначность и спорность многих выводов, сделанных непрофессиональным и малообразованным исследователем бурятского традиционного общества, наличие несомненного таланта и впечатляющей работоспособности автора делают архивные документы М. Маласагаева очень ценным ресурсом для современных исследователей истории и религии бурятского народа и, несомненно, заслуживают с их стороны пристального внимания. К сожалению, в настоящее время огромное наследие этого автора остается малоизученным.