The World Topos in Terms of European Axiology of Modern Mari Poetry

Kudryavtseva Raisiya Alekseevna Doctor of Philology Professor of the Department of Finno-Ugric and Comparative Philology at Mari State University 424002, Russia, respublika Respublika Marii El, g. Ioshkar-Ola, ul. Kremlevskaya, 44, kab. 503 kudsebs@rambler.ru Other publications by this author

Введение

Аксиологические отношения – неизбежный и обязательный компонент художественного познания действительности, многообразия жизненных явлений, становящихся в литературных текстах эстетической реальностью. Это обстоятельство подчеркивается в целом ряде современных исследовательских работ. Так, А.П. Власкин, признавая, что в произведении всегда есть аксиологический уровень, замечает, что «его можно и нужно рассматривать – он многое может подсказать» [Власкин, с. 46–47]. И.А. Есаулов, обосновывая аксиологический подход к художественным текстам, замечает, что литература относится к сфере «духовной жизни, где нет и не может быть нейтрального, безоценочного поля смыслов и значений» [Есаулов с. 381]. Оценочные аксиологические смыслы находят воплощение в художественной концепции произведения, в идеях автора, открывающихся через анализ изображенного им мира. Они могут быть выражены и в хронотопной сфере текста, ибо, как писал М.М. Бахтин, «хронотоп в произведении всегда включает в себя ценностный момент» ^{[1, c. 391]}.

Важнейшей формой репрезентации аксиологической концепции автора в современной марийской поэзии является художественное пространство; при этом пространственные отношения большей частью предстают в ней не только в виде локуса, который «соотносится с закрытым, конкретным пространственным образом, отсылающим к действительности» ^[4], но и в большей степени как топосы (общечеловеческие, национальные, природные, мифологические и др.).

Топос в современной науке определяется, во-первых, как значимое для художественного текста «место разворачивания смыслов», которое может коррелировать с реальным пространством, но, как правило, открытым, во-вторых, как «общее место», набор устойчивых речевых формул, а также общих проблем и сюжетов, характерных для национальной литературы» ^{[12, с. 89]}. З. Хайнади, анализируя чеховские образы сада и парка как «прасимволы», предложил ввести специальный термин архетипические топосы – это «хранящиеся в коллективном подсознании человечества мифологические извечные образы», возвращающиеся в литературу как «универсальные понятия» ^[13]. Последнее определение также является актуальным в контексте анализа пространственных кодов авторской аксиологии в современной марийской поэзии.

В данной статье будет рассмотрено аксиологическое смысловое поле топоса «мир» в современной марийской поэзии на материале стихотворений Василия Александровича Пектеева (марийского поэта, артиста и режиссера национального театра), опубликованных в его сборнике «Мӱкш тӱня марий» («Человек из царства пчел») (2018) ^[11]. Заметитм, что отдельные составляющие ценностного аспекта марийской литературы ранее рассматривались автором настоящей статьи на материале марийской прозы ^[7]; в данном проблемном контексте современная марийская поэзия и лирика В. Пектеева, в частности, еще никогда не становились объектом специального исследования.

В марийской поэзии ХХI века топос «мир» «отражает взгляд поэта на мир (мироздание – Вселенная, общество, человека как микрокосм) как на единство и борьбу противоположных начал» ^[6] (высокое и низменное, духовное и физическое, небесное и земное, живое и неживое, природное и людское, божественное и человеческое и т.д. ). Мир (по-марийски – тӱня) в этом смысле многогранен и многозначен. Данный топос в стихотворениях В. Пектеева выражает «ценностно-эстетическое отношение писателя к изображаемому» ^[3.] и становится местом разворачивания различных взаимоувязанных глубинных смыслов.

1. Структурно-смысловые уровни топоса «мир» в лирике В. Пектеева

Слово «мир» («тӱня») – непременный лексический и ценностно-смысловой компонент каждого стихотворения В. Пектеева. Анализ его места в произведениях, вошедших в сборник «Человек из царства пчел», позволил нам выделить следующий комплекс его значений:

– мир как Вселенная (Космос) с властителем – Господином (Тöраза);

– мир как марийский мир, духовно-мифологическое пространство народа, оберегаемое марийскими богами и божествами (Ош Юмо, Ош Поро Юмо – Белый Бог, Белый Добрый Бог; Ош Юмын Сакчыже – ангел Белого Бога; Юмо-Пӱрышö – Бог Судьбы);

– природный мир (небо, родник, солнце, река, поле, дорога и др.);

– мир как родина («шочмо мланде»);

– мир современного неблагополучного общества;

– внутренний мир самого лирического героя.

Пространственные координаты лирики В. Пектеева отражают некоторые факты и особенности его личной и общественной биографии, которая обозначена как высоким народным признанием, так и глубоко драматическими событиями (руководство национальным движением на рубеже ХХ–ХХI века, осознанный и справедливый конфликт с главой региона Л.И. Маркеловым, изгнание из театра за политические взгляды, вынужденный отъезд из республики, режиссерская работа в других регионах России, возвращение на Родину и в родной театр в связи с изменением политической ситуации в республике).

2. Мир как Вселенная

Человек – дитя Вселенной (космоса), он исключительно во власти Господина Вселенной («Сандалык Тöраза»), утверждает поэт. Возрождение мира и человека после драматических обстоятельств жизни зависит и от его желания вновь зажечь огонь жизни:

Да у кава,

лышташ,

пеледыш

Волгалтын тӱзатат

у, вес тӱням –

Чӱкта гын угычын

шинчасортам

Сандалык Тöраза ^{[11, с. 114]}

(И новое небо,

листья,

цветы,

Украсят, светясь,

новый, другой мир –

Если зажжет снова

зрачок свечи

Господин Вселенной).

Лирический герой утверждает, что человек – часть иерархии Вселенной, подчинение отведенному в ней месту и вера в ее непревзойденные законы – это важнейшая ценность человеческой жизни.

Человеку очень важно удержать в себе связь со Вселенной, особенно в жизненных испытаниях, не поддаваться силе обстоятельств, сердечной боли, ибо они не вечны, а человеку, как и всей Вселенной, всегда дан шанс выжить, подняться и жить дальше. Так, в стихотворении «Мый шоненам…» (Я думал…» В. Пектеев пишет о том, что жизненные обстоятельства ввергли его в пессимизм и чуть не сломали его:

Мый шоненам – ок тол у кече,

Мый шоненам – чонем ута.

Мый шоненам – шӱм сусыр верчын

Тӱня йомеш, тӱня пыта ^{[11, с. 134]}

(Ядумал – не настанет новый день,

Я думал – мое сердце иссякнет.

Я думал – из-за ран на сердце

Исчезнет мир, закончится мир).

Вселенная привычно давала понять, что жизнь неостановима, не оставляя лирическому герою другого выбора, как быть в одном жизненном ритме со Вселенной: Тугак пöрдеш, гӱжлен, тулан сандалык ^{[11, с. 134]} (Также вертится, с шумом, огненный космос). И герой оживает, принимая единые законы мира, укрепляясь в сознании, что он не имеет права их нарушать:

Уке улмаш – адак чонем иланыш,

Адак изи шӱмем пырткен чӱчка.

Адак лектам йöратыме аланыш,

Адак тӱня ош имньыжым кычка ^{[11, с. 134]}

(Оказалось, нет – вновь ожила моя душа,

Опять бьется, стучит мое маленькое сердце.

Опять выйду на любимую поляну,

Опять мир седлает белого коня).

3. Марийский мир

Измученный трудными жизненными обстоятельствами, лирический герой находит дорогу домой, при этом ведут его туда невидимые божественные силы, связанные с древней языческой культурой народа мари. Удивленный спасительной энергией марийского мира, его божественной опекой, он вопрошает: Могай Ош Юмын Сакчыже / йолгорным ончыктен? ^{[11, с. 140]} (Какой Ангел Белого Бога / дорогу показал?). И упрекает себя за незрячесть, за невнимание в прошлом к традиционному миру своих предков: Ош Юмо волгыдым ужде / ончен улмаш шинчам ^{[11, с. 141]} (Не видя света Белого Бога, / оказывается, смотрели мои глаза).

В. Пектеев подробно передает процесс прозрения своего лирического героя. Прозрение представлено в его лирике как признание божественной природы марийского мира; последнее осмысляется им как источник счастья и внутренней силы человека, дающей возможность выжить в современном неблагополучном обществе-мире. Этот мир назван автором темным и дремучим (Пычкемыш сип тӱняшкыже… – В темный дремучий мир…). Мифологизированный марийский мир, напротив, придает поэту духовную силу, оживляет его сердце: «Лыжга тулан шинча сортат / шӱмем уэш чӱкта ^{[11, с. 140]} (Тихий огонь зрачка свечи / снова включает мое сердце). Таким образом, он выступает в лирике В. Пектеева как утопическое пространство («на кон ставится объект поиска» ^{[9, с. 187]}), пребывание в котором провоцирует переход субъекта от одного состояния к другому, где «реализуются свершения» ^{[9, с. 190]}: лирический герой осознает исконную ценность традиций своих предков, божественную силу духовного исцеления.

В стихотворениях автора есть прямые обращения к Богу, которые построены не как мольба-молитва, а скорее всего как вопросы, которые ставит автор, чтобы подключить божественное сознание к обсуждению своей ситуации и насущных проблем времени, чтобы получить не таинственное излечение, а жизненный совет. Например, поэт обращается к Богу-Преопределителю (Богу судьбы):

«О, Юмо-Пӱрышö!

Молан тыгае орлык?

Ты шучко юзо товло деч кузе гала утлаш?

Кузе дыр каньыле,

шӱмлан оза гын сорлык» ^{[11, с. 137]}

(О, Бог-предопределитель!

За что такое страдание?

И как же избавиться от этой страшной колдовской любви?

Как, наверное, легко,

когда хозяин сердца – удила).

Обращения к Богу по своей семантике перекликаются с простыми риторическими вопросами и обращениями, часто встречающимися в его стихотворениях и обозначающими проблематику размышлений автора, например, как пережить обстоятельства, как сохранить себя. Как и в ситуации с обращением к Богу, поэт сам отвечает на поставленный вопрос, демонстрируя при этом как свою жизненную силу, так и высокие жизненные ценности:

Кузе лияш?

Илаш, тӱнялан йывыртен ^{[11, с. 119]}

(Как быть?

Жить, радуясь миру).

Толеш кушеч

лыжга да шӱм саска?

Ит вучо весе деч

мӱян леҥежым –

Ӱдет тӱняшке мом,

налат тугай саскам ^{[11, с. 128]}

(Откуда проистекает

нежный и сердечный цветок?

Не жди от другого

медовую кадку –

Что посеешь в мире,

такие плоды и получишь).

Поэт осознает свою миссию, определенную ему главным языческим богом, – быть хранителем марийского родового мира, Матери земли. Лирический сборник поэта завершается словами, подчеркивающими именно эту аксиологическую составляющую авторской концепции (верность традициям, духовная преемственность, внутренняя сила, жизненная стойкость и др.):

Ачат-аватым,

икшыветым,

ужар яндар Ава-мландетым

Осал саман деч утарен кодаш

тылат Ош Поро Юмо сугыньлен,

тылат! ^{[11, с. 149]}

(Отца и мать,

своих детей,

зеленую чистую Матерь-землю

Спасти от злых обстоятельств жизни

тебе наказал Белый Добрый Бог,

тебе!).

4. Природный мир

Питательной почвой для внутреннего самоутверждения поэта становятся и природные источники силы. Их роль во внутреннем возрождении лирического героя очень ярко представлена, к примеру, в стихотворении «Чонем тынаре ноймыжым…» («Такую усталость моего сердца…»):

Яндар памаш шинчат

чонем теммеш йӱкта… ^{[11, с. 140]}

(Чистый родниковый глаз

досыта поит мое сердце…).

Ший оҥгыр чонышто йоҥга,

мура тӱня кӱсле.

Пиал памаш шырге йога,

куан эҥер – ташлен.

Волгалтше мландышке турий

ош кечын нöшмыжым шава.

Пеш лишыл, ныжылге чурий,

авамла шыргыжеш кава ^{[11, с. 141]}

(В сердце звенит серебряный колокольчик,

звенят гусли мира.

Весело журчит родник счастья,

разлилась река радости.

На посветлевшую землю жаворонок

сеет семена белого солнца.

Очень близкое, нежное лицо,

небо улыбается, как моя мать).

В. Пектеев утверждает ценности, связанные не только с отношением человека к природе (любовь и уважение к природному миру, природосообразная жизнь человека), но и те, которые определяют внутреннюю «культуру» человека в его взаимодействии с родным миром (естественная свобода, понимание красоты мира и душевная гармония). Именно поэтому колокольчик непременно «серебряный», и он не только в природе, но и в душе лирического героя; журчащий родник – это не просто родник, а «родник счастья», а звенящие гусли – это «гусли мира»; разлилась не просто река, а «река красоты»; и небо с нежным и родным человеческим лицом («небо улыбается, как моя мать»).

5. Родная сторона

Природа в топосе «мир» часто сопрягается с родиной, родимой стороной. В стихотворении «Канде ӱжараште йӱксö йӱштылеш…» («В голубой заре купается лебедь…» лирический герой, вынужденно прощающийся с родной стороной, воспроизводит в памяти составляющие ее живые нераздельные картины природы и сельского быта (Ломбо, шӱшпык, тӱмыр, ший йӱкан гармонь ^{[11, с. 144]} – Черемуха, соловей, барабан, гармонь, издающая серебряные звуки). Все природные явления в структуре образа малой родины антропоморфны, они предваряют картины бытовой жизни; все их признаки, движения призваны выражать внутреннее состояние лирического героя. Прощальные чувства лирического героя двойственны. С одной стороны, прощание со светлым чувством любования и восхищения красотой родного края:

Канде ӱжараште йӱксö йӱштылеш,

Ош кава пундаш гыч тылзе шыргыжеш.

Чызе шöр дене (е) руштын папалта ньога,

Оҥ шепка гыч кушкын, муро сем йоҥга ^{[11, с. 144]}

(В голубой заре купается лебедь,

Со дна белого неба улыбается луна.

Опьяненный материнским молоком, сладко спит малыш,

Звучит мелодия, рождающаяся из зыбки груди).

С другой стороны, прощание овеяно глубокой грустью:

Йошкарген, кас кече ерыште иеш,

Сокыр пöрт воктене шкет кува шортеш,

Ломбо укшын чалже чоным кылмыкта,

Шӱшпыкын солаже тупым раскалта ^{[11, с. 144]}

(Багровея, вечернее солнце по озеру плывет,

У слепого дома плачет одинокая старуха,

Седина черемуховой ветки сердце холодит,

Соловьиная коса хлещет по спине).

Автор провозглашает как важнейшую ценность особую, одухотворенную связь человека с природой родного края; эта связь и является источником надежд на будущее, на счастливое возвращение к тому, что дорого. Родная земля слышит, чувствует и понимает своего сына-изгоя, плачет, провожая его, и загодя зовет обратно:

Авалтен шӱм-чоным, шортын мурыкта –

Тиде шочмо мланде ӱжын ужата ^{[11, с. 144]}

(Охватив все сердце, плача, заставляет петь –

Это родная земля провожала и звала).

В этом смысле образ родной земли в определенной мере мифологизирован. Родная земля (не общество, не власть, не политики, не конкретные люди), как мать, никогда не отринет от себя своего сына.

6. Небо в авторской аксиологической концепции мира

Небо – самое употребляемое слово и самый распространенный пространственный тип в лирике В. Пектеева. Его ценностно-смысловое наполнение разнообразное. Так, это может быть высокое и одухотворенное небо, вдохновляющее лирического героя к новой жизни, представленное в следующих вариантах:

– небо, заполнившее собой весь мир и освещающее его (стихотворение «Ужар лышташ, чевер пеледыш…» – «Зеленые листья, красивые цветы…»);

– умиротворенное ночное небо, «издырявленное» и «истыканное» звездами (Шӱткалат, шуркалат шӱдыр-влак йӱд кавам ^{[11, с. 114]} – Дырявят, колют звезды ночное небо), охраняемое Луной. При этом звезды в одном из стихотворений поэта предстают как возможность прочесть судьбу: Шӱдыр-влакым тӱслен, пӱрымашым луднем ^{[11, с. 129]} (Вглядываясь в звезды, хочу прочитать свою судьбу). А внезапное исчезновение Луны с ночного яркого неба воспринимается автором как знак Бога, хозяина мира, далекого и одновременно близкого, охраняющего от невзгод (Мӱндыр лишыл саклыше Оза ^{[11, с. 132]} – Далекий близкий хранитель Хозяин);

– доброе пасхальное небо (Кугече ныжыл поро дене ташлыше кава ^{[11, с. 133]} – Переполненное пасхальной нежной добротой небо);

– безграничное небо, в котором заря «нежно ласкает душу» лирического героя;

– небо с лицом улыбающейся матери (стихотворение «Чонем тынаре ноймыжым кушеч тый паленат?» – «Откуда ты узнало, что так сильно устало мое сердце»), которое дано как напоминание лирическому герою о счастье от тихой и вечной материнской опеки, о ценности общения с родной природой.

Есть в лирике В. Пектеева небо, переживающее вместе с лирическим героем; оно всем своим видом выражает солидарность с поэтом, который недоволен миром, безумным людским «хором», поющим славу властному хозяину (стихотворение «Кӱэш каваште ӱжара…» – «Дожаривается в небе заря…»):

Тӱня гӱжла, озам мокта,

Волгалтын овара кава ^{[11, с. 115]}

(Мир гудит, хвалит хозяина,

Небо, светлея, разбухает).

Небо – это вместилище Бога, и в этом смысле оно не бездонно и не бесконечно, как принято считать, можно достичь дна неба; бесконечен только Бог, он недостижим, но главное его качество – это любовь. Как бы подтверждая свою мысль о конечности неба, в стихотворении «Адак черланышым…» («Опять заболел…») автор пишет:

Ушненыт мланде ден кава,

варненыт йӱд ден кече. <…>

Кава мучашышке йорта,

иеш южпуш ^{[11, с. 136]}

(Слились земля и небо, смешались ночь и день. <…>

Небо рысью бежит к концу,

плывет воздушная лодка).

Есть ли смысл искать конец неба? Не лучше ли дорожить тем, что есть? Ведь достичь конца неба – это значит, провалиться в духовную бездну, это конец жизни, считает поэт:

… Пытыш!

Ончыза!

Поргем пундашыште кием ^{[11, с. 136]}

(… Конец!

Смотрите!

Лежу на дне пропасти).

Важнейший элемент небесного топоса в лирике В. Пектеева – это Солнце. Оно на небе вечно (Тугак каваште кече ырыкта ^{[11, с. 134]} – Все так же греет в небе солнце), оно призвано освещать мир, оно согревает душу поэта (… кече чоным ырыкта ^{[11, с. 131]} – … солнце душу согревает).

7. Поле и дорога как аксиологические оппозиции дому и неблагополучному обществу

Общество – это паратопическое пространство, в котором антиценности и неизбежное противоборство между лирическим героем и антисубъектом, поэтому оно автору неинтересно. Среди антиценностных примет этого пространства автор называет, в первую очередь, ложь и лицемерие:

Шӱм когарым шоя шойышта.

Тыге коя ола ила ^{[11, с. 148]}

(Ложью заслоняется сердечный ожог.

Так живет жирный город).

Метафорика и экспрессия у марийского поэта при этом почти как у В. Маяковского, который писал в своих дореволюционных стихах о буржуазном городе: «Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир…» ^[10]. Аналогичное общественное окружение рождает схожие мысли и эмоции.

В современном мире В. Пектеев отмечает жажду власти и денег любой ценой, и обычный человек в нем загнан в угол, он лишь средство обогащения «сильных мира»:

Шонет, мерчен илымаш дечын

ешетым утараш

Ик йöн гына – Маскапыжаш.

Тыге шонен илаш

Россий сандалыкым чоҥеныт

Мемнам кучен-лӱштен-тӱредын

илаш тунемше-влак.

Шуршо, умдыла, пудий да тий

Лöчат вӱрвузык,

тукымым шарат, палет, молан? ^{[11, с. 148]}

(Думаешь, от жизни, когда чахнешь,

спасти семью

есть только один способ – в медвежью берлогу.

С такими мыслями жить

строили российский мир

Нас держать-доить-стричь

привыкшие.

Блохи, клопы, клещи и вши

Разбухают кровью,

ширят свой род, знаешь, почему?)

В. Маяковский, видя лживость и материальную ненасытность мира господ, так обозначал свою собственную позицию в современном ему обществе:

А если сегодня мне, грубому гунну,

кривляться перед вами не захочется — и вот

я захохочу и радостно плюну,

плюну в лицо вам

я – бесценных слов транжир и мот ^[10].

Семантически и эмоционально сродни ему и позиция В. Пектеева. И так же, как у В. Маяковского, «сильные мира» нарисованы им с использованием сатирических красок, с помощью гротесковых деталей. Они соотнесены в скрытом сравнении с самой неприятной частью живых существ, соотносящихся с «низким» и ненавистным человеку бытом (блохи, клопы, клещи и вши).

В стихотворении «Адак йот элышке пуна йолгорным пӱрымаш…» («Опять судьба плетет дорогу в чужую сторону…» автор открыто провозглашает такие антиценности власти, как подавление свободы (личной, политической, творческой) и неуважение к человеку:

Кузе илаш,

уке гын эрык,

шотлат гын вольыклан

мемнам ^{[11, с. 145]}

(Как жить,

если нет свободы,

если считают скотом

нас).

Дом, даже родной, как бы он ни был дорог автору, тоже охвачен в этих условиях давящей его несвободой (главная антиценность в авторской художественной парадигме) и муками (собственными и близких ему людей), вызванными неблагополучием прежде всего общественного мира. Глубокой иронией по отношению к себе наполнены строки поэта о том, что он вынужденно, в силу обстоятельств, был привязан к дому:

Арня мыят пöрдальым туешкен,

оролышым сурт пийла пöртым.

Кидем-йолем ялт тылзе нелыт лийыч,

ом керт нöлталын ^{[11, с. 133]}

(И я провалялся неделю, болея,

охранял дом, как сторожевой пес.

Руки-ноги обрели месячную тяжесть,

не могу поднять).

Как бы споря, а местами и обвиняя своего оппонента (двойника), забывшего о свободе чувств, поступков, самовыражения, автор пишет:

От кошт мончаш –

лӱдмаш аяр дечын

от эрыкте чонетым,

От поньыж кап-кылетым,

лӱмегож дене кырен,

ояр дене от ылыжте шӱметым.

От тошт шинчатым почын,

лӱдде, тӱням кӱташ ^{[11, с. 148]}

(Не ходишь в баню –

от яда страха

не очищаешь свою душу,

Не обжигаешь свое тело,

хлеща можжевельником,

не зажигаешь свое сердце светом.

Не смеешь, открыв глаза,

не боясь, смотреть на мир).

Для автора ценностный смысл приобретают здоровье тела и сознания, чистота помыслов, смелость, честность, жизнь с открытыми глазами.

В. Пектеев, размышляя о жажде обогащения любой ценой, ставшей «лозунгом» современной жизни, хозяев жизни, говорит о себе, грубо отринутом обществом и нищем, тоже мечтающем о благах, но желающем добыть их честным путем («не испачкав рук»), чтобы обеспечить себе и семье хотя бы минимум для нормального существования:

Кузе пояш,

амыртыдегыч кидым,

Кузе еш погым шукемдаш,

Шужен коштмаш дечын утлаш,

мондаш куржталмым пийла ^{[11, с. 117]}

(Как разбогатеть,

не испачкав руки,

Как увеличить имущество семьи,

Освободиться от голодной жизни,

забыть собачьи бега).

И закономерно приходит к выводу о том, что хозяин мира – свободный человек, осознающий свое родство с миром, «родившим» его, уважающий общие законы природы (Вселенной) и охраняющий древний мир предков, а не тот, кто реально им сегодня является:

Молан от шарныкте тöралан –

кö тöра

Пукшышо-йӱктышö-чиктыше ты кундемлан?

Молан тый монденат, –

тый вольык огыл,

Юмын эргыже Адам – Айдеме улат?

Акрет коча-кова сандалыклан,

шочынак, оза улметым,

Шочынак, мӱкш гае,

шулдыран улметым

кузе тый монденат? ^{[11, с. 148]}

(Почему не напомнишь хозяину –

кто хозяин

Этого кормящего-поящего-одевающего края?

Почему ты забыл, –

ты не скот,

Сын Бога Адам – ты Человек?

О том, что для древнего мира предков

ты хозяин уже с рожденья,

Подобно пчелам, с рожденья

ты с крыльями,

как ты мог забыть?).

Аксиологической оппозицией обществу и дому становятся в лирике В. Пектеева поле и дорога – как воплощение свободы неравнодушного к миру человека, внутренней самоорганизации природы и человека. Именно поэтому для поэта не актуален образ леса (замкнутого пространства). Лес, главным образом, виден в его лирике в виде отдельных образов и деталей, не «стесняющих» его, а скорее открывающих его для свободного «дыхания», например, В. Пектеев пишет о поляне, листьях и цветах, «озаряющих своим светом новый, другой мир»), а также о звездах и луне, проглядывающих сквозь темную лесную листву. Дорога для поэта – это возможность уйти из давящего его (каен утлем ^{[11, с. 120]} – уйдя, спасусь) или ненавистного ему мира (лектым мӱндыр корныш ^{[11, с. 121]} – вышел в дальнюю дорогу).

В стихотворении «Мый тетла нимомат ом каласе…» («Я больше ничего не скажу…») свое состояние поэт репрезентирует через образ маленькой птицы, бьющейся в силке:

Ойгыра,

васара

оҥыштем изи кайык –

Руал кепшылалтше

шöрга кандырам ^{[11, с. 121]}

(Тоскует,

стонет

в груди моем маленькая птица –

Разруби опутавшую

веревку силка).

А в другом стихотворении «Кече лекме дечын ончыч…» («До восхода солнца…») он пишет, что любая дорога из такого опостылевшего общества, какая бы тяжелая она ни была, лучше, чем несвобода:

Но йолыштымо кöгöрчен деч пиаланрак,

очыни,

Озадыме,

ярныше,

шужышо янлык ^{[11, с. 121]}

(Но счастливее привязанного голубя,

наверное,

Свободный (букв. без хозяина. – Р.К.),

исхудавший (ослабевший, уставший),

голодный скот).

Поле (пасу), дорога (корно), тропинка (йолгорно), поляна (алан), то есть светлые места природного топоса, имеющие отчетливый аксиологический смысл (свет, простор души, свобода), – это еще и воплощение творческого вдохновения, без которого невозможно быть поэтом. Со всем тем, что происходит именно в таком пространстве, в стихотворении «Эрат-касат, йӱдат-кече…» («Утром-вечером, и ночью, и днем…») как раз и сравниваются, «сливаются» координаты творческого процесса:

Тыят ала арня еда коштат

поэзий идымыш шияш?

Вует-почет,

кылта почеш кылтам почкет?

Тӱет, шурет,

туржат шомакым,

Мутвожым лончылет,

шымлет йомакым,

Чонетым виешлет

вӱдотыза налмеш,

поэт? ^{[11, с. 118]}

(Быть может, и ты каждую неделю ходишь

молотить на гумно поэзии?

Голова-хвост,

встряхиваешь сноп за снопом?

Рубишь, толкаешь,

мнешь слова,

Анализируешь корни слов,

изучаешь сказки,

Насилуешь душу,

до образования мозолей,

поэт?).

В. Пектеев убеждает, что настоящая жизнь поэта начинается с выходом на поляну (Аланышке лекташ… – Выйти на поляну…), на дорогу (сандалыкыш йолгорным такырташ – проложить дорогу во вселенную), в поле (вынер пасушко – в холщовое поле). Дорога может быть спасительной для сильного и творческого человека; она обнажит духовную его суть и способности самореализации:

Тӱня кумда,

йолгороно тич,

ошкеде курыкыш,

кожлаш.

Виет сита,

от кай гын пич,

чоҥеште шӱдыр-влак коклаш.

Шӱмемым тӱткын колыштам,

ший оҥгыр кушкыла ӱжеш.

Ош Юмын эргыже кушан,

могай мландеш

уэш шочеш ^{[11, с. 146]}

(Мир огромен,

полно тропинок,

шагай в гору,

в ельник.

Хватит сил,

если не задохнешься,

лети к звездам.

Слушаю внимательно свое сердце,

куда зовет серебряный колокольчик.

Сын Белого Бога где,

на какой земле,

возродится вновь).

Понятие «дорога» возникает также в контексте размышлений поэта о любви и счастье. Он пишет о звездной дороге, открывающейся ему, когда его любят, придающей ему силы для того, чтобы сделать даже невозможное, которое метафорически выражено в образе луны:

Йöрата гын шӱмбелет –

шулдыраҥын чоҥештет.

Шӱдыр корнышко лектат,

тылзымат кычкен кертат ^{[11, с. 130]}

(Если любит тебя милая –

полетишь на крыльях.

Выйдешь на звездную дорогу,

даже звезду сможешь оседлать).

В другом стихотворении «Ыле уремыште шошо…» («Была на улице весна…») В. Пектеев пишет, что нежный поцелуй любимой подсказал так нужную ему тропинку «в просторный волшебный мир» (йоҥгыдо юзо тӱняш).

Заключение

Рассмотренные нами в лирике В. Пектеева пространственные составляющие топоса «мир», в том числе архетипические, глубоко и полно раскрывают пространство души лирического героя (как нами было отмечено выше, это также важнейший структурно-смысловой уровень данного топоса), его душевные метания, страдания и одновременно твердость в отношении главных ценностных установок. Современная марийская поэзия утверждает личностную свободу человека, его жизненную силу, красоту природы, творчество, а также природосообразность и духовность марийского мира, верность себе, своему роду и народу. Все, что направлено на их уничтожение, подавление, осмысляется как антиценности.