Search for Giacomo Leopardi's Poetic Language

Balaeva Svetlana Vladimirovna PhD in Philology Head of the Department of Humanitarian and Engineer Disciplines at St. Petersburg State University  199034, Russia, Leningradskaya oblast', g. Saint Petersburg, nab. Universitetskaya, 7/9 svetlana.balaeva.@inbox.ru Other publications by this author

Итальянский поэт и философ Джакомо Леопарди (1798-1837) в разные годы своей жизни обращался к античной литературе, видя в ней источник для обретения совершенного языка поэзии. Обращает на себя внимание тот факт, что Леопарди в своих утверждениях повторял некоторые постулаты спора о древних и новых (далее – Спор), случившегося во Франции во времена Никола Буало (1636-1711) и Шарля Перро (1628-1703), т.е. около более ста лет назад. Вопрос, ставший причиной Спора, остался актуальным на долгие годы спустя. Так, в своей «Истории литературы как провокации» (1967) Ганс Роберт Яусс вспоминает о Споре, оспаривая тенденцию стандартных интерпретаций немецкого классицизма, желающих изолировать его от современности и от результатов французского Просвещения.

И наоборот, утверждает Яусс, такие работы, как «Об изучении греческой поэзии» (1795-1796) Фридриха Шлегеля и «О наивной и сентиментальной поэзии» (1795-1796) Фридриха Шиллера, должны читаться не только в их историческом контексте, но и с учетом того, что они являются ответами на Спор ^{[1, c. 42]}.

По нашему мнению, не менее важно рассматривать восприятие античности Леопарди также в качестве прямого ответа на Спор. Этот момент долгое время полностью игнорировался учеными. ^{[2, c. 47]}.

Прямое или косвенное сравнение древних и современных людей повсеместно встречается в работах Леопарди, а его «Нравственные очерки» (1824-1832), возможно, являются наиболее ярким примером взаимодействия поэта с различными аспектами Спора. Впрочем, Анна Долфи рассматривает отдельные фрагменты «Нравственных очерков» в их связи с античными сюжетами, но без оглядки на Спор. ^[3]

Джакомо Леопарди, несомненно, предлагает новую концепцию взаимоотношений античности и современности. Его философия предполагает тесную и неразрывную связь с поэзией, в том смысле, какой она была в античности: «Давайте посмотрим, насколько воображение вносит вклад в философию (которая все же является ее антагонистом) и насколько верно, что в разных обстоятельствах великий поэт мог бы стать великим философом, уничтожающим поэтический жанр, и как, наоборот, философ мог бы быть великим поэтом. Способность добывать богатые сравнения – это способность истинного поэта (Гомер ὁ ποιητής - величайшая и наиболее плодотворная модель [истинного поэта]). […] В современности же именно философ идет все дальше, обладая способностью открывать и распознавать отношения, связывать частное воедино и обобщать». ^{[4, c. 1650]} Чуть позднее Леопарди скажет об античных поэтах: «На самом деле первыми философами были поэты, точнее, они были первыми мудрецами, использовавшими поэзию, и объявляли о первых истинах в стихах» ^{[4, c. 2940]}

Эти два пути к истине (философия и поэзия) сосуществуют в «Дневнике размышлений» (1817-1832) Леопарди и в его «Нравственных очерках». Поэтический язык, по Леопарди, таким образом, должен соединить в себе образность поэзии и строгость философии. Эта идея наиболее ярко воплощена в «Нравственных очерках» (далее – Очерки).

Очерки насчитывают двадцать четыре фрагмента – несколько диалогов, эссе и рассказов. В основном они написаны в прозе, но насыщены отрывками из поэзии. Это могут быть оригинальные стихотворения, переводы существующих стихов и имитации трагических хоровых од. Язык Очерков быстро переходит от простых в языковом отношении диалогов к возвышенно-напыщенному языку религиозных песнопений. Главными героями каждого диалога (разговора) являются мифические персонажи, фантастические существа, известные люди прошлого и элементы природы. Ничто здесь не напоминает традиционный догматический, сложный философский трактат. Тем не менее, по заявлениям Леопарди об Очерках, становится несомненно, что он задумал их как «cosa filosofica». Об этом он пишет в «Дневнике размышлений» ^{[4, c. 1393]} и в письме издателю Антонио Фортунато Стелла 6 декабря 1826 года ^{[5, c. 1334]}.

Интересный пример одной из частей Очерков представляет «Разговор физика и метафизика», где два героя спорят о том, является ли долгая жизнь (дарованная современной наукой) предпочтительной. И Леопарди противопоставляет этой предпочтительности античные греческие мифы о героях и богах, выбравших смерть, а не жизнь (кентавр Хирон, история Клеобиса и Битона, история Агамеда и Трофония). ^{[6, c. 60-64]}

Именно мудрость людей античности Леопарди восхваляет в другом фрагменте «Разговор Торквато Тассо и его демона» ^{[6, c. 64-69]}. Реальность и современность здесь предстает ошибочной и разрушительной иллюзией или неуместной и слепой верой (как, например, вера в прогресс). Античные люди, напротив, обладали более полной способностью наслаждаться жизнью, чем современники ведущих беседу героев.

Отсутствие у современных людей понимания истинной природы человеческого существования является прямой противоположностью этой замечательной способности древних. Так, Леопарди по-своему отвечает на Спор древних и новых. Он защищает античность, видя в ней ответ на вызовы современности, видя в ней потенциал для счастливой жизни современного человека.

Размышления Леопарди о поэтическом языке связаны больше с языком итальянским, в том смысле, в котором к проблеме языка обращался Данте Алигьери (1265-1321) в трактатах «О народном красноречии» (1303-1305) и «Пир» (1306). Язык поэзии, по мысли Леопарди, должен выражать истину. Но современный ему язык неспособен выполнить эту задачу.

В 1818 году Леопарди пишет трактат «Рассуждения итальянца о романтической поэзии» (1818). ^[7] Формально отправной точкой стали поэма Байрона «Гяур» и брошюра Лудовико ди Бреме (1780-1820) «О несправедливости некоторых итальянских суждений о литературе» (1816). Леопарди пишет в «Рассуждениях», что чувства не были изобретением его современников («новых», moderne) и, в частности, романтиков. С выражением чувств естественнее и лучше справлялась классическая (античная) литература, поскольку чувства тогда были ближе природе и связаны с корнями человечества. В противоположность этим древним «чувствам», «чувства» романтиков — искусственный конструкт. «Новые» (романтики) должны попытаться приблизиться, насколько это вообще возможно, к поэзии в ее классическом (древнем) понимании.

В понимании Леопарди романтическая поэзия аффективна, нарциссична и выставляет свои переживания напоказ. Целью поэтов, по мнению Леопарди, должна была стать естественность, возвращение к языку-выразителю искренних чувств. Трактат заканчивается призывом к ровесникам Леопарди, к его поколению «молодых итальянцев» возродить естественный язык предков, а сам Леопарди предстает защитником национальной культуры.

В 1820 году Леопарди в «Дневнике размышлений» размышляет о прогрессе и религии, упоминая Кондорсе и итоги Великой французской революции, отменяющей любую иррациональную веру, оставляя лишь философию и уверенность в прогрессе человечества. ^{[4, c. 357]} Однако Леопарди сомневается в том, что совершенство ждет человеческую цивилизацию в будущем. Он отказывается верить в идею прогресса: «Могла ли природа предусмотреть достижение человеческого совершенства в конце долгого и трудного пути, которое не достигнуто и спустя шесть тысяч лет...». ^{[4, c. 1612]}

Самым образным ответом верящим в прогресс становится идиллия «Дрок» (La ginestra, 1836) - одно из последних стихотворений Леопарди. Она была написана в Неаполе, где итальянский поэт провел последние годы своей жизни. Стихотворение открывается крупным планом очеловеченной «спины» Везувия, «горы-убийцы», где растет дрок. Бесплодный пейзаж Везувия, где не может расти никакое другое растение и где угроза возможного извержения вулкана отпугивает любую жизнь, является для Леопарди идеальной метафорой для обреченного человечества. Природа создала человека в опасном окружении, где даже малейшее изменение среды может оказаться фатальным. ^[8]

Леопарди стремится правдиво изобразить положение людей на земле, но к тому же он желает высмеять тех, кто верит, что живет в лучшем из всех возможных миров. В «Дроке» гордые люди, уверовавшие в силу прогресса не понимают, что их путь – путь регресса: «Ты воротился вспять; слепец, назад глядишь, / Но жалкой спеси полн, "вперед иду" кричишь!». ^{[6, c. 402]}

Первая строфа завершается образом тщетной веры человечества в прогресс и далее стихотворение концентрируется на глупости современного человека, на его отрицании мудрости древних и на его бессмысленной деградации, которую он зовет прогрессом.

Как пишет немецкий философ Карл Лёвит, миф о прогрессе — это секуляризация (обмирщение) христианской эсхатологии, т.е. ожидание совершенства в будущем. ^[9] Однако Леопарди отрицает этот «миф» и обращается к архаической идее того, что совершенство существовало в начале времен и было утрачено по мере развития цивилизации. Леопарди находит подтверждение своей позиции в произведениях древних индийцев, когда изучает санскрит. И в 1827 году он делает выводы относительно мировой поэзии в целом: «Искажение и упадок любого жанра поэзии обычно начинается сразу же после появления первой работы в этом жанре». ^{[4, c. 2094]}

При этом Леопарди не помещает понятие совершенства в сферу непознаваемого. Он привязывает понятие совершенства к возможному повседневному опыту каждого, который мы можем получить, наблюдая за поведением детей. Леопарди считал, что древние были близки к природе и к нашим истокам, потому что они были «детьми» человечества.

В этом Леопарди интересным образом парафразирует слова Шарля Перро, который был убежденным «новым». По мысли Перро, каждое следующее поколение должно превосходить предыдущее и оно в некотором смысле становится мудрее и древнее предыдущего. Леопарди согласен с Перро, но видит в «древности» человечества не преимущество, а недостаток. Именно детство человечества — идеальная эпоха, по Леопарди. И человек, будучи ребенком, еще сохраняет в себе прелесть древности, которая по мере получения им образования, по мере взросления, утрачивается.

Леопарди выстраивает особый образ идеальной поэзии. Это — южная поэзия, обязательно удаленная от нас во времени в далекое прошлое. И по мере развития цивилизации, поэзия становится все более северной, все более цивилизованной, и теряет возможность быть в гармонии с природой, с ее ритмами и сменой времен года: «Античность сама по себе и естественность древних – это своего рода южность во времени» ^{[4, c. 4256]}.

Леопарди допускает, что даже в современную эпоху можно найти отклонения в развитии цивилизации, которое поможет человечеству вернуть былую естественность. Итальянский поэт обращается к этнографии и к литературе о путешествиях — этот интерес существует параллельно с его переводами античных авторов и размышлениями о древности.

Леопарди внедряет в свою сложную аналитическую структуру размышлений парадигму естественного (природного) цикла смены времен года, т. е. постоянного возвращения. Эта парадигма базируется на сельскохозяйственном представлении о прогрессе, согласно которому человечество колеблется между высшими и низшими точками последовательного изменения исторических периодов, и при этом оно никогда не может вернуться к исходной точке. Многие древнегреческие философы понимали историю как циклическое явление. В частности, Полибий в работе «История» описал течение истории, разделив ее на три этапа: генезис (зарождение), акме (высшая точка развития) и спад. Итальянский философ Джамбаттиста Вико (1668-1744), с которым в своем «Дневнике размышлений» часто спорит Леопарди, развивал эту теорию. ^[10]

Человечество постепенно дистанцируется от природы, и его развитие предполагает настолько быстрое ускорение, так что дистанция между античной (древней) и современной цивилизацией становится необратимой. Таким образом, возвращение к корням с ходом истории человеческой цивилизации все менее вероятно: «...современная цивилизация увела нас в противоположную сторону от древности, и невозможно понять, как две противоположности могут быть одним, т. е. как они обе могут называться цивилизациями. Речь идет не о незначительных различиях, а о фундаментальных противоположностях: либо древние люди были нецивилизованными, либо мы». ^{[4, c. 163]}

Краеугольный камень древних культур, по мысли Леопарди, состоит в умении сопротивляться иллюзиям, а значит, сохранять умение действовать в настоящем. Для древних людей (и для детей) все вокруг связываться с наивной верой в тождественность между вещественностью и внешним миром, в эффективность действия, точность выражения, потому что они верят в объективную реальность вещей: ощущения, образы, ритуалы, и слова для них реальны, концепции и практическая деятельность еще не поставлены под контроль разума, «истинного отца и причины пустоты». ^{[4, c. 2942]}

По Леопарди, Рим в первом веке до нашей эры уже становится жертвой излишеств цивилизации и философии, которая создает внутреннее варварство человека. Леопарди приходит к мысли о создании некой «полу-философии», которая вернет человечество обратно к пороговой точке, которую человечество перешагнуло после Платона; он предлагает вернуться ко времени, предшествующему христианству и научной революции.

Христианство и научная революция оказываются взаимосвязанными: первое превозносит дух и абстрактные идеи в ущерб телу, рассматривая вещественный, видимый мир как «врага добра», а вторая ограничивает нашу реальность миром вещей. Древние никогда не расположили бы счастье за пределами видимого мира, и они никогда не действовали в соответствии с разумом или наукой, утверждает Леопарди. (Они более или менее населяли мир, как утверждает французский философ Александр Койре ^[11]).

Политеизм создавал образ мышления, который позволял древним адаптироваться к обстоятельствам, ориентируясь на естественные потребности и не искореняя их в себе. Но чем больше люди следовали за принципами, которые считались универсальными, тем более беспощадными и жестокими они становились. И современная концепция зла, философски обоснованная, - «это нечто совершенно новое и более ужасное [чем то, что существовало в античности]». ^{[4, c. 81]} В соответствии с этим, чем сильнее практическая мораль, тем слабее ее теоретическое обоснование.

Используя древность как путеводную звезду, Леопарди удается распространить свои размышления далеко за пределы имеющихся фактов: он находит во Французской революции возрождение хороших (положительных) иллюзий и национального самосознания (две важные составляющие античной политики), но также неоправданную рационализацию мира (негативная сторона).

Леопарди размышляет о том, что современность требует поэзии, радикально отличающейся от древней. Но все же Леопарди остается верен точке зрения, что «поэтическое» воображение не должно превращаться в абстракции, но должно оставаться, как у Гомера, укоренено в вещах самих по себе — в той форме, которая принадлежит античности. Леопарди считает, что современный век больше пользуется средствами прозы и языком философии, которая слишком удалилась от природы.

В 1820-1823 годах Джакомо Леопарди пишет канцоны (canzoni) на античные сюжеты. Одна из таких канцон, «Брут Младший» (1821), изображает ярость Брута, побежденного Марком Антонием в битве при Филиппах. Вся канцона — это монолог Брута, направленный против понятия «добродетели» и «продажных потомков» (putridi nepoti), которые теперь должны следовать за ним в небытие. В поэтической форме здесь показана утрата веры в добродетель. Мрачный и бесплодный пейзаж в канцоне – иллюстрация того, что человечество утрачивает свою связь с природой. Близость к природе — ключ к обретению истинного поэтического языка «невыразимого» и «неопределенного». В той же тональности решен монолог Сафо в канцоне «Последняя песнь Сафо» (1822). Брут и Сафо — герои, утратившие связь с природой, их настигает цивилизация, и это меняет отношение героев к бытию.

Интерес к античности сопровождает Леопарди на протяжении долгого времени. Особое место в его исследованиях возможностей поэтического языка занимает Гомер и устная традиция. В 1828 году происходит возрождение поэтического вдохновения самого Леопарди: новое издание лирики поэта выходит под заголовком «Песни» (Canti, 1831), в котором воплощается попытка создать поэтический язык, способный выразить невыразимое.

Леопарди обращается к понятиям «расплывчатого» и «неопределенного», которые в состоянии передавать поэзия. Именно поэзия в наибольшей степени предрасположена к тому, чтобы передавать эти первозданные ощущения. Леопарди ищет идеальный поэтический язык, которым когда-то владели поэты античности, наиболее удаленные от нас по времени и наиболее приближенные к природному языку чувств и невыразимых ощущений, утраченному современными поэтами. Именно их язык, по мысли Леопарди, является идеальным, но, к сожалению, утраченным поэтическим языком.