Social design and social technologies

В июле в Сколково проходило большое мероприятие ‒ образовательный интенсив «Остров 10-22». В его рамках меня попросили прочесть лекцию «Социально-гуманитарные знания и социальные технологии». Аудиторию составляли молодые продвинутые преподаватели и ученые наших ведущих университетов. Готовя доклад, и потом из обсуждения я понял, что наиболее важными являются два основные вопроса: что такое социальные технологии и чем они отличаются от социальных проектов, а также, почему в нашей стране и то и другое мало эффективно. Отвечая на эти вопросы, я вынужден был обсуждать несколько тем: понятие технологии и проектирования, особенности социальных технологий и социального проектирования, специфику социально-гуманитарных знаний, социокультурные условия, в которых сложились и функционируют социальные технологии и социальное проектирование. Кроме того, чтобы сделать понятными предлагаемые различения и тезисы я предложил слушателям два кейса: один, анализ формирующейся в нашей стране «технологии восстановительного правосудия» и второй, рефлексию удачного социального проекта «Развитие массового безвозмездного донорства» (коротко, проект «Донор»).

Понятие технологии. Оно не одно, можно говорить, по меньшей мере, о трех: «узкое традиционное понимание технологии», «широкое нетрадиционное понимание» и «социокультурная концепция технологии» (авторское понятие). Первое понятие сложилось в сфере промышленного производства; здесь технология понимается как последовательность операций (процедур) и задание условий их осуществления в производстве. Например, в политехническом словаре и БЭС дается такое определение: «Технология ‒ совокупность (система) правил, приемов, методов получения, обработки или переработки сырья, материалов, промежуточных продуктов, изделий, применяемых в промышленности». В «технологических картах» обычно указано: какие операции необходимо выполнять, в какой последовательности и периодичности, сколько уходит времени на выполнение каждой операции, каков результат выполнения каждой операции, какие необходимы инструменты, материалы и условия для выполнения операций.

Одна из концепции технологии в широком понимании предлагается философом техники Норманом Вигом. «Технология – новая дисциплина, базирующаяся на философии техники… стала играть центральную роль для нашего существования и образа жизни…Может относиться к любой из следующих вещей: (а) тело (совокупность) технического знания, правил и понятий; (б) практика инженерии и других технологических профессий, включая определенные профессиональные позиции, нормы и предпосылки, касающиеся применения технического знания; (с) физические средства, инструменты или артефакты, проистекающие из этой практики; (д) организация и интеграция технического персонала и процессов в крупномасштабные системы и институты…; “технологические условия”, или характер и качество социальной жизни как результат накопления технологической деятельности» ^{[11, c. 8, 10]}.

Другими словами, под технологией Виг понимает весь сложный комплекс условий современной технической деятельности. Широкое истолкование технологии собирает разные ее характеристики, но чисто эмпирически, и поэтому это понятие мало оперативное.

Теперь социокультурная концепция. В XVIII-XIX вв. сложился новый способ создания техники, обусловленный капиталистическим способом производства и потребления. Для него были характерны: конкурентная среда; установки на разделение труда, качество, экономию, стандартизацию; необходимость исследования и совершенствования производства (Э. Тэйлор); особая система управления. В результате под технологией стали понимать организацию деятельности не только решающую производственные задачи в логике описания последовательности операций и условий их осуществления, но также вписанную в капиталистическую систему, удовлетворяющую перечисленным здесь условиям (конкуренции, разделения труда, установкам на качество, экономию и стандартизацию, изучения и перестройки производства, управления и нормирования) ^{[5, с. 116-128]}. По сути, такое понимание технологии (назовем его «социокультурным») работало или на задачи развития деятельности, что стало необходимым в условиях конкуренции, или задачи обеспечения непрерывно меняющихся (развивающихся) потребностей массового потребителя.

При этом обозначился принципиальный водораздел. В одних случаях речь шла о постоянных и воспроизводимых условиях функционирования или даже развития, и тогда технология, в форме рассмотренного здесь социокультурного способа организации деятельности, могла сложиться. В других ситуациях необходимо было создавать принципиально новые изделия и системы, что предполагало другой тип развития – инновационный. Поскольку в этом случае условия и процессы каждый раз менялись, их воспроизводство становилось невозможным. Становилось и невозможным создание технологии. Но свято место пусто не бывает: в этих случаях технология уступила свое место «нетрадиционному проектированию».

Понятие проектирования. Это способ создания новой техники и систем, предполагающий два плана деятельности: разработку изделия (объекта проектирования) в семиотической плоскости на основе схем (эскизов), опытных и научных знаний, проектных норм и других знаковых средств (например, макетов, 3D-моделей) и реализацию разработанного проекта в сфере изготовления. Автор предложил различать два принципиально разных вида проектирования: «традиционное» и «нетрадиционное». Для первого вида, близкого к «проектному конструированию», выполняется «принцип соответствия», позволяющий в ходе проектирования находить, создавать и связывать между собой схемы процессов и конструкций, для второго ‒ принцип соответствия или не выполняется вообще или выполняется только частично. В тоже время в нетрадиционном проектировании сохраняются процедуры замышления проектируемого объекта, его конструктивизации (разработки), а также установка на реализацию, которая превращается в сложный (часто итерационный) уникальный процесс ^{[6, с. 62]}. «Проектирование, ‒ пишет Ю. Громыко, ‒ есть такой своеобразный тип мыследеятельности, при котором на основе ситуативного видения каждый раз заново могут переопределяться идеальные структуры и идеализации…Проектное конструирование основано на компоновке и перекомбинации различных сочетаний уже имеющихся идеализаций» ^{[1, c. 78]}.

В книге «Проектирование и программирование» я старался показать, что в нетрадиционном проектировании невозможно использовать существующие прототипы (образцовые проекты). Чтобы выйти на объект проектирования (разработать его), приходиться вести исследование, формулировать концепции входящих в него процессов, формировать среду и стратегии реализации проекта, включать в проектирование пользователей и сложный менеджмент ^{[6, с. 61-109]}.

Так вот, традиционные виды проектирования, как правило, могут быть достроены до нормальной технологии, что предполагает вписывание их в существующие социальные структуры (включение в конкуренцию, разделение труда, нормирование, установки на качество, экономию, стандартизацию, исследование и перестройку деятельности). В то же время нетрадиционное проектирование – так сказать, нетехнологизируемый вид деятельности.

Социальные технологии и социальное проектирование. Социальные технологии имеют дело с людьми. Ориентированы на благо человека и общества. Предполагают постоянные социальные условия и соответствие сложившемуся социальному порядку (это необходимое условие их воспроизводства). Конечно, речь идет об идеале, реально перечисленные условия, как правило, выполняются только частично.

В ситуациях развития или неустойчивого социального порядка социальные технологии создать не удается. В этих условиях решение социальных проблем, прежде всего связанные с развитием, осуществляется путем социального проектирования. Социальное проектирование относится к нетрадиционному виду проектирования, имеет дело с уникальными задачами и проблемами и уникальными решениями. Невозможно воспроизводство этой деятельности. Но также как в случае социальной технологии социальное проектирование связано с людьми и ориентировано на благо.

Конечно, существуют технологии и социальные проекты, не ориентированные на человека и его благо, или которые утеряли эту функцию. Но социальные технологии и социальное проектирование по своему смыслу должны быть ориентированы на человека и общество и их благо. К сожалению, в настоящее время мы все чаще обнаруживаем, что социальное действие, задуманное на благо человека, поворачивается против него. Это говорит о том, что требуется заново продумывать смысл социальных действий и институтов, думать об их изменении.

Гуманистический и антропологический аспекты социального проектирования и социальной технологии предполагают использование не только естественнонаучных и технических знаний, но и социально-гуманитарных. Если естественнонаучное знание относится к объектам первой природы, которая характеризуется неизменными законами, то социально-гуманитарные – к объектам второй природы, принадлежащей антропологической и социокультурной реальности. Вклад во вторую природу, например, в социальность или культуру, вносит своей деятельностью человек. Изучая объекты второй природы (как правило, они связаны с жизнью человека и общества) исследователь реализует по отношению к ним не только познавательное отношение, он вступает с ними в различные взаимоотношения (диалогические, герменевтические, этические). При этом гуманитарный подход предполагает усилия по улучшению жизни человека. Улучшение и совершенствование понимаются в науке по-разному.

Низкая реализуемость социальных проектов объясняется двумя основными обстоятельствами. Во-первых, в социальных проектах замышляются социальные процессы и структуры, строение и функционирование которых, как правило, недостаточно понятно, т.е. отсутствуют необходимые для их разработки схемы, модели и знания. Во-вторых, нет понимания и относительно того, каким образом социальные проекты можно реализовать, чтобы получилось именно то, что замышляется и заложено в социальном проекте.

Здесь стоит остановиться на различении схем и моделей. Обычно первая стадия проектирования ‒ эскизирование понимается как построение схем, а дальнейшая разработка проекта, который уже можно реализовать, как построение на основе схем модели проектируемого объекта. Чем схемы отличаются от моделей? Схема и модель создаются проектировщиком. Но если для модели предполагается моделируемый объект (в данном случае будущее изделие) и возможность полученные на модели знания относить к этому объекту, то схема сама впервые задает свой объект, позволяя воплотить в нем и установки проектировщика и требования к этому объекту заказчика, а также требования, обусловленные, так сказать, «логикой дела» ^[7]. Нетрудно сообразить, что для традиционного проектирования, где можно опираться на прототипы, есть знания процессов и конструкций, действует принцип соответствия, на основе схем вполне можно создать (и создаются на технологической основе) модели проектируемого объекта. Но для нетрадиционного проектирование построение моделей проектируемого объекта ‒ дело искусства проектировщиков, которое не гарантированно по своему результату.

Как уже говорилось, для лучшего понимания высказанных положений были предложены два кейса.

Кейс первый ‒ практика формирования в России восстановительного правосудия. Идею такого правосудия, как известно, высказал Зер Ховард. В частности, он писал: «Если преступление, ‒ это причинение вреда, то что такое правосудие? Библия указывает нам верный путь. Если преступление наносит людям вред, правосудие должно ставить себе целью восстановление справедливости, добрых отношений. Когда совершается зло, основным вопросом должно быть не “как следует поступить с преступником?” или “что преступник заслуживает?”. Вместо этого следует спросить “что надо сделать для восстановления справедливости?”. Вместо определения правосудия как возмездия, мы будем понимать его как восстановление. Если преступление ‒ зло, то правосудие должно исправлять его и способствовать исцелению... Первоочередной целью правосудия должно быть, следовательно, возмещение ущерба и исцеление пострадавших» ^{[10, с. 218]}. Предложил Ховард и способ решения этой непростой задачи, а именно, посредничество (медиация) с помощью общественных субъектов.

В нашей стране эти идеи стали продвигать в жизнь участники «Общественного центра «Судебно-правовая реформа» (Л. Карнозова, М. Флямер, Р. Максудов). Они перевели книгу Ховарда, ездили по стране, предлагая следователям и судьям попробовать новый подход, учились медиации, учили других. Стали появляться прецеденты. Приведу один пример из книги Л.Карнозовой «Введение в восстановительное правосудие (медиация в ответ на преступление)».

«ОПИСАНИЕ ПРОГРАММЫ ПО ЗАГЛАЖИВАНИЮ ВРЕДА.

Несовершеннолетний Михаил (16 лет) в присутствии приятеля, угрожая применением насилия, совершил хищение сотового телефона у несовершеннолетнего Андрея (16 лет). Деяние квалифицировалось по ст. 161 ч. 1 УК РФ – грабеж. В муниципальную службу примирения поступила заявка из КДН и ЗП на проведение программы по заглаживанию вреда. Для получения дополнительных данных об участниках конфликта специалист службы примирения связался со следователем, ведущим дело, который предоставил контактные данные пострадавшей стороны.

Медиатор (ведущий программы восстановительного правосудия) связался с мамой обидчика Еленой Петровной, во время беседы ей была представлена информация о возможности принять участие в программе по заглаживанию вреда. Елена Петровна заинтересовалась возможностью разрешить ситуацию мирным путем и дала согласие. На предварительную встречу Михаил пришел один. Подросток рассказал о случившемся и мотивах своего поступка. Михаилу не хотелось выглядеть в глазах приятеля трусом, и, когда тот предложил украсть сотовый телефон, подросток согласился. Еще Михаил сказал, что ему хотелось проверить, будут ли какие-нибудь последствия. После того как он отнял телефон у Андрея и убежал, Михаилу стало немного страшно из-за того, что о произошедшем могут узнать его родители. Когда сотрудники полиции вышли на родителей Михаила и вызвали их с ним в отделение, подросток сразу понял, в чем дело, ему стало страшно, на допросе он решил ничего не скрывать и рассказать, как все произошло. Его мама долго не могла поверить, что ее сын мог совершить подобное. Михаил сказал, что искренне сожалеет о том, что сделал, и готов принести извинения перед пострадавшим, а также объяснить причины своих действий. Михаил рассказал о том, что дома он и родители обсуждали возможность возмещения материального ущерба потерь, и он намерен постепенно компенсировать своим родителям издержки (устроившись летом на подработку).

После предварительной встречи позвонила мама Михаила. Елена Петровна рассказала, что, после того, что совершил ее сын, она надеялась на чудо, что кто-нибудь поможет им разрешить эту ситуацию, и предложение об участии в программе поступило весьма кстати. Елена Петровна была готова на сотрудничество и согласна на условия, которые могла выдвинуть потерпевшая сторона, лишь бы приговор суда ее сыну был по возможности мягче. Она была обеспокоена за будущее сына, так как опасалась, что в дальнейшем Миша не сможет уехать за границу к родственникам, чтобы получить там образование.

Ведущий программы связался с папой потерпевшего Иваном Александровичем, во время беседы ему была представлена информация о возможности принять участие в программе по заглаживанию вреда. Он дал свое согласие на участие, так как для него было важно разрешить данную ситуацию. На предварительную встречу Андрей пришел с отцом. В ходе предварительной встречи отец Андрея Иван Александрович рассказал о последствиях произошедшего для их семьи: волнения и переживания жены, потеря времени и зарплаты из-за вызовов к следователю (он отпрашивался с работы и потерял смены). Больше всего его удивляло, что сын не оказал сопротивления. По мнению отца, Андрей должен был сражаться за свое «до последней капли крови», защищать, а не безропотно отдавать свой сотовый.

Сам Андрей, рассказывая о произошедшем, пытался объяснить отцу, что для него все было очень неожиданно, и он испугался. Андрей рассказал о своих переживаниях из-за случившегося и о том, что происходит сейчас: он не чувствует себя в безопасности, опасается, что подобное может повториться. Андрей и его отец дали согласие на участие в общей встрече. Им было важно услышать объяснения от обидчика и договориться о возмещении материального ущерба, а также получить извинения и донести до Михаила свое видение ситуации, рассказать о последствиях и неприятностях, которые произошли из-за его действий. На общей встрече участники обсуждали произошедшее и вопросы компенсации ущерба. В начале больше говорили родители. Отца Андрея интересовали мотивы поступка Михаила: как парень из благополучной семьи решился совершить преступление. Услышав объяснения от Михаила, Иван Александрович отнесся к нему с пониманием.

Елена Петровна рассказала, почему для них важно мирное разрешение конфликтной ситуации (это может повлиять на учебу сына за границей). Отец Андрея согласился, что получить хорошее образование – это правильно, чтобы была возможность быть успешным в современном мире. Ивану Александровичу оказалось это важным: раз у человека есть цель в жизни, значит, он не потерян и ему нужно дать шанс. Неожиданностью для ведущего стал приход на встречу отчима Михаила – Павла Викторовича. Прежде ни по телефону, ни на предварительных встречах вопрос о его приходе не обговаривался. Павел Викторович объяснил свой приход тем, что очень переживает за пасынка. Павел Викторович поздоровался с Андреем и Иваном Александровичем, пожав им руки.

По нашему мнению, этот открытый жест расположил их к нему, внушил доверие (как бы дал понять, что «мы такие же, как вы»), и процесс переговоров пошел более конструктивно. Похоже, заявление отчима о том, что дома Михаил понес наказание за свой проступок, успокоило отца Андрея. И после того как эмоции улеглись, отец дал высказаться Андрею, который задал интересующие его вопросы Михаилу («Почему телефон украли именно у него?», «Зачем они это сделали?», «Куда дели сотовый?»).

Михаил принес Андрею извинения, они были приняты. Также стороны договорились о том, что родители Михаила компенсируют материальный ущерб, сам Михаил летом устроится на работу в ремонтную мастерскую отчима. Договоренности были достигнуты, и подписан примирительный договор. Через неделю ведущий созвонился со сторонами, и они подтвердили, что ущерб компенсирован и претензий друг к другу нет. Через несколько дней в службу примирения пришли Елена Петровна и Павел Викторович, они выразили благодарность ведущему за оказанную помощь в разрешении конфликтной ситуации. Уголовное дело было прекращено за примирением сторон на стадии предварительного расследования» ^{[2, с. 252-255]}.

В настоящее время можно вполне говорить о новой практике восстановительного правосудия и формировании соответствующей социальной технологии. Об этом свидетельствует, с одной стороны, быстрый рост восстановительных программ, с другой ‒ процесс вписывания этой практики в существующую социальную структуру. Программы восстановительного правосудия удалось адаптировать к существующему законодательству, создано и работает сообщество медиаторов, готовятся специалисты, приняты стандарты, ведутся научные исследования, выходят книги и журналы.

«Первой в России организацией, ‒ отмечает Л. Карнозова, ‒ которая в 1997 г. инициировала проведение программ восстановительного правосудия, т.е. медиации между жертвой и правонарушителем (потерпевшим и обвиняемым), а также теоретические и методические разработки в этой области, является Общественный центр «Судебно-правовая реформа». Сегодня эта деятельность продолжается сообществом Всероссийской ассоциации восстановительной медиации (создана в 2009 г.), которая включает представителей около 20 российских регионов. Ассоциация представляет собой сообщество медиаторов, кураторов служб примирения, ученых, управленцев и др. ‒ тех, кто развивает в России восстановительное правосудие. Ассоциацией приняты Стандарты восстановительной медиации, рекомендованные для проведения на территории России медиации в уголовной юстиции, системе образования, молодежной политики, социальной защиты и пр. В стране идет интенсивный процесс освоения, реализации и развития восстановительных практик через создание территориальных и школьных служб примирения… Данные мониторинга в целом свидетельствуют о росте количественных показателей восстановительных практик. Количество ТСП (территориальных служб примирения. ‒ В.Р.): 2014 г. – 41; 2015 г. – 74; 2016 г. – 102. Количество завершенных программ: 2014 г. – 568; 2015 г. – 690; 2016 – 1904. Количество ШСП (школьных служб примирения. ‒ В.Р.): 2014 г. – 630; 2015 г. – 521; 2016 г. – 1531. Количество завершенных программ: 2014 г. – 3063; 2015 г. – 3059; 2016 г. – 5471» ^{[3, с. 38, 39]}.

Однако процесс формирования социальной технологии восстановительного правосудия еще не завершен. Требуется принять специальный закон; в силу запретов НКО, получавших помощь из-за границы, не хватает средств; продолжается критика восстановительного правосудия со стороны традиционной системы правосудия. «В России, ‒ пишет Карнозова, ‒ нет закона об использовании программ ВП. Но реализация практических форм ВП допустима только при их легализации…Тем не менее, восстановительные практики реализуются за счет специфической интерпретации имеющегося законодательства… Возможность использования программ ВП по уголовным делам обусловлена наличием в законодательстве норм о праве суда или следователя прекратить дело против обвиняемого в случае заглаживания им вреда и примирения с потерпевшим.Это прогрессивные нормы уголовного (ст. 76 УК РФ) и, соответственно, уголовно-процессуального закона (ст. 25 УПК РФ), они распространяются на большой массив дел: речь идет о преступлениях, наказания за которые предусматривают до 5 лет лишения свободы, если совершены впервые. Если дело не подлежит прекращению, заглаживание вреда служит смягчающим обстоятельством при назначении наказания. Причем эти нормы касаются не только несовершеннолетних, но и взрослых обвиняемых. Однако в законодательстве не названы процедуры, обеспечивающие возмещение вреда и примирение сторон. С одной стороны, это позволяет сторонам использовать любые не запрещенные законом способы, но, с другой, официальное информирование или направление сторон на программы ВП оказываются почти невозможными. В уголовном законодательстве есть термин «примирение», но нет «медиации» (восстановительных программ). Одновременно в России действует Закон о медиации как альтернативной процедуре урегулирования гражданско-правовых споров, но он не распространяется на уголовные дела, что многими судьями трактуется как запрет на медиацию в уголовной юстиции. Указанными обстоятельствами объясняется мизерное использование в России медиации по уголовным делам взрослых, хотя само прекращение дел за примирением сторон активно используется судами. Что же касается несовершеннолетних, то возможность применения медиации между обвиняемым и потерпевшим появилась в связи с ратификацией Конвенции ООН о правах ребенка и приведением отечественного правосудия по делам несовершеннолетних в соответствие с международными стандартами в этой области. В этот процесс удалось включить ВП как современный тренд развития детского правосудия. Экспериментальные площадки по формированию организационно-правовых моделей восстановительной работы с несовершеннолетними, вступившими в конфликт с законом, созданы там, где нашлись энтузиасты. Территориальные службы примирения создаются на основе региональных нормативных документов. Однако в отсутствие специального законодательства распространение восстановительных практик остается затруднительным. Отсюда вытекает и вторая проблема: отсутствие механизмов закрепления и институционализации новых форм работы. Устойчивость практики на той или иной территории зависит от позиции людей, наделенных достаточными полномочиями, с их уходом она может прекратиться. Проведенный в 2016 г. опрос судов по вопросам реализации восстановительного правосудия показал, что большинство судей положительно относится к ВП в работе с несовершеннолетними, но готовность использования восстановительных программ связывается с принятием соответствующего закона» ^{[3, c. 40-41]}.

Остановимся на гуманитарной составляющей новой социальной технологии. Она явно работает на благо общества и человека, поскольку достигается примирение и складываются благожелательные отношения между людьми. Но, конечно, этой технологией (как и любой другой) можно воспользоваться и с противоположными целями (вспомним слова правонарушителя Михаила: «хотелось проверить, будут ли какие-нибудь последствия»). К сожалению, цели находятся за пределами социальной технологии. Их определяют различные факторы: идеи, традиции, проблемы, состояние общества, наклонности личности, социальный диалог и пр.

Кейс второй – «Развитие массового безвозмездного донорства». В первом десятилетии нашего столетия в стране возникла острая потребность в крови, при том что количество доноров упало на порядок. Решение этой социальной проблемы мыслилось в рамках социального проекта, на выполнение которого постановлением правительства РФ от 21 июня 2008 г. N 465 «О финансовом обеспечении в 2008 году за счет ассигнований федерального бюджета мероприятий по развитию службы крови» было выделено 16 миллиардов руб. Проект имел мощную административную поддержку, его лично курировала Татьяна Голикова (министр с 2007 по 2012 гг.). Нашли и двух социальных проектировщиков с хорошей методологической подготовкой (Ю.Грязнова и С.Малявина, на тот момент – помощник Министра), в подчинении которых была командой специалистов по коммуникациям. Памятуя печальный опыт нецелевого использования средств (когда бюджетные деньги «распиливали» чиновники), сразу были приняты соответствующие меры.

Дальше встала сложная проблема: что собственного говоря проектировать и создавать? Объект проектирования еще нужно было выявить, сформировать. Сдача крови в данном случае – это конечный результат, верхушка айсберга. Его определяет принятие человеком решения сдавать кровь. А оно зависит от многих обстоятельств: мотивации, безопасности (например, не боится ли донор заразиться на старых станциях переливания крови), социального контекста.

Анализируя эти обстоятельства, социальные проектировщики рассуждали примерно так. «Чтобы принять решение сдавать кровь, человек должен сказать себе: “Я – донор и это здорово”. В разных модусах: я могу быть донором, я должен быть донором. То есть подразумевается новая идентичности человека, причем эта идентичность должна быть массовой, действовать регулярно. Донорская идентичность не может быть героической, реализованной однократно (если мы говорим про массовый масштаб), регулярной только для выдающихся личностей. Как любая массовая идентичность – она предполагает других людей и твердые, постоянные социальные условия. Не идет ли в данном случае речь о социальном институте? Примерно таким образом разработчики проекта вышли на необходимость институциональной идентификации, к задаче построения института донорства, где донор – лишь одна из фигур. Доноров много там, предполагали они, где донорство существует как социальный институт» ^{[7; 4, с. 92]}.

Итак, социальные проектировщики осуществили проблематизацию ситуации и вышли на гипотезу о типе объекта – это социальный институт. Следующий шаг – построение принципиальной схемы института «Донор». Для этого были использованы три концепции социального института: 1. институт как структура, содержащая такие элементы как миссия, процедуры, материальные и духовные опоры, 2. институт как становящееся социальное образование, удовлетворяющее потребности определенных социальных популяций, и 3. институт в системе других институтов и в культуре ^[9].

Принципиальная схема института «Донор»

Исследование показало, что существуют две основные модели донорства: мобилизационная и общественная, но для России необходима смешанная модель. В первой модели «весь процесс от пропаганды и рекрутирования до распределения по реципиентам полностью осуществляется государством в лице министерств и ведомств. Институт донорства регулируется законодательно и финансируется из бюджета. Государство проводит федеральные и региональные кампании по пропаганде, планирует деятельность всех участников и контролирует исполнение необходимых показателей… Во второй модели основная работа по привлечению доноров осуществляется общественными организациями. Формы таких организаций могут быть самые разные, однако все они руководствуются общими правилами и тесно взаимодействуют между собой. Формируются такие организации или объединения, как правило, по территориальному признаку, другой вариант ‒ вокруг крупных медицинских учреждений, потребляющих много донорской крови и ее компонентов… Донорские НКО понимают, что являются частью системы здравоохранения, поэтому должны обеспечивать эту систему кровью и ее компонентами «когда нужно и сколько нужно»…Девиз НКО – действовать в партнерстве с государством, при его поддержке, но самостоятельно и без ограничений со стороны государства. Основные функции НКО: призыв доноров, обучение доноров, информирование доноров, пропаганда донорства, организация сбора крови, управление донорами, информационное обеспечение, сотрудничество со службой крови в программировании (планировании) потребностей и обслуживания доноров, сотрудничество с клиниками в планировании потребностей, рекрутирование и организация работы волонтеров, разработка системы поощрения и стимулирования доноров и волонтеров, фондрайзинг…

Анализ современной российской ситуации, который провели разработчики проекта, показал, что в настоящее время донорскую реальность лучше всего описывает «смешанная модель». В данной модели участвуют и государство и общественные организации. Служба крови отвечает за общий «банк крови», распределяемый по лечебным учреждениям централизованно и без привязки к локальным клиникам. Сбором и заготовкой компонентов, а также привлечением доноров занимается служба крови. НКО помогают государству, как на национальном, так и на местном уровне. Сегодня в России получает развитие именно эта модель. В Европе похожая система работает в Великобритании. Именно смешанная модель была представлена в принципиальной схеме института донорства» ^{[4, с. 96-98]}.

Поскольку институт донорства, существовавший в СССР, дышал на ладон, цель социального проектирования была понята как создание нового института донорства, совмещающего в себе лучшие черты отечественного и западного опыта. «Анализ ситуации в 2008 году показал, что основные структурные элементы этого нового института донорства либо отсутствуют вовсе, либо не удовлетворяют в полной мере проектным требованиям. Поэтому была поставлена задача создания нового института донорства и сделаны первые шаги в этом направлении. При этом процесс институционализации (становления нового института), как показал опыт работы, включал в себя два основных звена: с одной стороны, конституирование социального института, с другой ‒ процессы самоорганизации» ^{[4, с. 98]}.

Очередной задачей было понять, какие реальные связи могут существовать между основными элементами института как системы, заданной в принципиальной схеме, и каково содержание самих этих элементов. Заполнение схемы начинается с задания содержания её «мест». Например, наполнение «места» принципиальной схемы «регулярные доноры» ‒ конкретизировалось как «исследование мотивации регулярных доноров». Следующий шаг ‒ анализ содержаний «мест», который, в свою очередь, состоит из двух частей: исследование заданных феноменов (изучение мотивации и пр.) и выделение определенных действий (интеграция, встречи, переобучение, покупка нового оборудования и пр.).

Если исследование позволяет получить знания, необходимые для правильных действий, то их осуществление дает возможность в ходе реализации создать новые элементы и связи системы донорства.

Социальный проект, как уже отмечалось, имеет дело с людьми. В нем должны быть заложены действия по управлению их поведением. Конкретно, проект «Донор» включал такие действия как организация, обучение и нужная управленцу настройка сознания специалистов и пользователей. «Все эти три вида управленческих воздействий после соответствующих исследований и были реализованы в проекте «Донор». Например, прошли переподготовку и обучение работники станций переливания крови и клиник, существенная работа была проведена с чиновниками органов власти, чтобы сформировать у них правильное отношение к донорству, практически со всеми участниками проекта шла организационная работа» ^{[4, с. 101]}.

Можно назвать следующие основные технологии управления, реализованные в процессе реализации проекта.

1.Рефлексивное управление. Реклама и брендинг; формирование культурных образцов, в основном через визуальное восприятие (кино и телевидение); «Семиотические вирусы»; повестка дня и метасюжеты в публичных коммуникациях.

2. Управление знаниями(традиционные знания, навигаторы, тесты, базы данных).

3. Управление через сообщества и разделяемые ими образы жизни(партии, общественные движения и организации, «клубы по интересам», интернет-сообщества, профессиональные ассоциации).

4. Нормативное управление(законодательство, стандарты, организационные схемы).

5. Обучение и переподготовка ^{[4, с. 102-103]}.

Стоит отметить и процессы самоорганизации. Во-первых, это подключение к процессу становления донорства других институтов, которые стали активно поставлять новых доноров и поддерживать начинание. Во-вторых, развертывание активности групп и сообществ самих доноров. Они оказались очень активными: создавали объединения, пропагандировали донорство, общались на почве донорской практики. Вообще, выяснилось, что многие россияне стремятся к осмысленной социальной деятельности, готовы к социальному служению. Именно этим, в частности, можно объяснить широкое участие в становлении донорства волонтеров.

Гуманитарная составляющая и эффективность проекта. В данном конкретном случае для всех были очевидны положительные ценности восстановления института донорства. Для больных – это надежда на спасение жизни и излечение. Для врачей донорская кровь ‒ совершенно необходимое средство и ресурс их профессиональной деятельности. Для доноров сдача крови ‒ одно из условий реализации личности и социальной идентификации (помогаю ближнему, жертвую свою кровь на благое дело, поэтому ощущаю единство с другими людьми и соотечественниками, и прочее). Для общества донорство, как массовое движение – свидетельство его консолидации и единения.

Это обстоятельство в сочетании с правильным социальным проектированием и обеспечило эффективность проекта. Проект «Донор» вполне можно считать успешным; россияне пошли сдавать кровь, и пошли хорошо. На втором году реализации проекта важный участник проекта, директор «Федерального медико-биологического агенства» Владимир Уйба, писал следующее. «Мы за полтора года сделали очень большой рывок. Если к 2008-му цифра по стандарту донора на тысячу населения в стране приближалась к 10, то за полтора года работы в тех субъектах, где мы полностью провели переоснащение учреждений Службы крови, а также работу по возобновлению массового донорства и создали единую информационную службу в учреждениях службы крови, планка поднялась до 40 человек». А вот что он пишет в конце четырехлетнего завершения программы. «Самое главное, мы сняли проблему потребности плазмы и крови в клинических учреждениях. За четыре года 87 учреждений службы крови во всех 83 регионах страны плюс 15 федеральных учреждений прошли полное переоснащение по медицинским технологиям и оборудованию. По объективным показателям: объем заготовки крови вырос на 7 %, плазмы – на 6 %. Колоссально вырос объем плазмы, заготовленной аппаратным методом – до 75 %. Понятно, что повышение объемов заготовки компонентов крови возможно только благодаря донорам. Соответственно увеличилось число доноров плазмы ‒ на 11 %. Как следствие в лечебно-профилактических учреждениях по всей стране выросло и потребление плазмы (на 6%). Важным показателем следует считать и то, что сегодня у нас есть сведения по каждому субъекту о количестве и качестве заготовленных компонентов крови. В случае возникновения чрезвычайной ситуации, можем управлять этими запасами. За счет того, что мы хорошо изучили донорский потенциал в каждом субъекте, мы знаем, на какой резерв мы можем рассчитывать при расчете государственного задания. Это будет актуально, когда начнут работать линии по фракционированию плазмы, и когда запустится кировский завод «Росплазма<…> программа будет продолжаться. Донорство не терпит пустоты. Если мы остановим программу, то рано или поздно окажемся в той же ситуации, что сложилась к 2006-07 гг. На 2012 год из бюджета на программу выделяется 5 млрд. рублей. Мы по-прежнему будем переоснащать станции ‒ в 2012 году их 19 (в 8 субъектах РФ). Эти же станции мы будем включать в единую информационную базу. Продолжаем мы и коммуникационную программу по развитию добровольного донорства» ^{[4, с. 104-105]}.

В заключение своего выступления на образовательном интенсиве «Остров 10-22» в Сколково, я сделал следующие выводы:

1. Необходимо различать социальные технологии и социальные проекты.

2. Становление этих видов деятельности и функционирование их.

3. Имеем ли мы дело с ситуациями развития или стабильным социальным порядком (условиями).

4. В первом случае решение социальных проблем – компетенция социального проектирования, во втором могут быть созданы социальные технологии.

5. Социальные проекты и социальные технологии предполагают серьезное финансовое обеспечение и административную поддержку, а также методологическое сопровождение, как условие необходимой для решения социальных проблем культуры исследования и проектирования.