Mobility and differentiation as the categories of social inequality

Viktorov Alexander Shagenovich Professor, the faculry of Sociology, the department of Social Technologies, M. V. Lomonosov Moscow State University 119234, Russia, g. Moscow, ul. Leninskie Gory, Mgu, 1, str. 33 aviktorov@bk.ru

Введение

С момента своего возникновения социология как научная дисциплина всегда выделяла неравенство в качестве особого объекта познания и сформировала несколько научных подходов, которые в силу ряда причин (объективных, субъективных) имеют разные теоретические основания. Так, например, если одни авторы считают, что добиться всеобщего единодушия по вопросу неравенства «никогда не произойдет по той простой причине, что не существует одной–единственной научной истины относительно идеального уровня неравенства, не говоря уже о наиболее желательной с социальной точки зрения комбинации политических мер и институтов, необходимых для достижения этого уровня» ^{[1, с. 4]}, то другие исходят из того, что «при рассмотрении проблемы неравенства в глобальном масштабе мы вынуждены оперировать гораздо более сложными и менее точными сведениями, изыскивая при этом возможности для применения более простых и абстрактных теоретических методов анализа» ^{[2, с. 39]}. Кроме того в современных условиях глобальных изменений доминирует такое научное знание, которое базируется на либеральной идеологеме миропонимания капитализма как нечто лучшего из всех существующих форм человеческого объединения и неизменного благодаря своей позитивной динамике оказалось неадекватным для объяснения сути социального неравенства и причины, обуславливающей его расширение и углубление.

В данной работе разрабатывается новый концептуальный подход к осмыслению сути социального неравенства в современном обществе через призму уточнения и раскрытия особенностей понятий «мобильность» и «дифференциация» как категорий социального неравенства. Методологической основой исследования является теоретический анализ специальной социологической литературы российских и зарубежных авторов (П. Сорокин и Н. Луман) и материалы практических исследований.

Основная часть

В самом общем плане понятие социальной мобильности дает возможность выявить особенности механизма преодоления социального неравенства (перехода из одной социальной группы, страты и т.д. в другие с целью повышения социального статуса, дохода, власти, престижа) для разных социальных групп в том или ином обществе. Термин «социальная мобильность» был введен в научный оборот П. Сорокиным в 1927 г. в работе «Социальная мобильность» ^{[3, с. 373–375]}, в дальнейшем он стал применяться в анализе социальной структуры открытого и закрытого общества. Принято различать различные видовые направленности социальной мобильности (горизонтальная и вертикальная, нисходящая и восходящая), которые могут характеризовать эффективность (малоэффективность) определенного механизма преодоления неравенства, так и выступать в качестве основного критерия отнесения общества к тому или иному типу (традиционному, современному, модернизированному, индустриальному, информационному и др.).

Если горизонтальная мобильность связана с перемещением в одной плоскости, пространстве (миграция), а нисходящая – с выталкиванием в конкурентной борьбе менее способных, то вертикальная – это переход людей в новые социальные группы (с повышением или понижением социальных позиций). Расширение таких возможностей делает общество более стабильным и открытым (в качестве механизма здесь выступает система образования). Соответственно отсутствие таких возможностей способствует перекрытию каналов для начала процесса перехода к обновлению элиты, что выступает основой проявления различного рода социальных катаклизмов и роста протестных настроений. Причем в контексте современных обществ (развитых и развивающихся стран) доминируют разные виды нисходящей и горизонтальной социальной мобильности. Так, например, по данным французских социологов, социальная мобильность населения, подсчитанная в пределах жизни одного или двух поколений, подтверждает жесткую неизменность социальной структуры в стране, т.е. является мифом о равных возможностях. Образовательная система, несмотря на общедоступность среднего и высшего и возросший уровень обучения, не только не разрушила классового и культурного неравенства, а скорее усилила его ^{[4, с. 225–227]}.

Однако американские социологи придерживаются иной точки зрения, считая, что в распоряжении индивидов в американском обществе имеются пять основных механизмов восходящей социальной мобильности:

1. Экономическая активность (удача, связи, работа, мошенничество и др.) увеличивает доход и свои позиции.

2. Брак – более доступен для женщин, чем для мужчин.

3. Образование – соотносится с первым механизмом, но имеет отношение к продвижению через процесс образования.

4. Политический механизм – достигается путем политических нажимов, сделок или гарантий. Он важен в смысле групповой мобильности.

5. «Управление впечатлениями» – мобильность, достигаемая через манипуляцию статусного символа и личную привлекательность ^{[5, с. 183–184]}.

По мнению некоторых российских социологов, в современной России в силу низкой эффективности государственной политики в области социальной мобильности семья как ее канал не только не утратила своего действенного характера, но значительно повысила свой статус среди других способов достижения социального статуса и его изменения ^{[6, с. 398]}. В самом общем плане выделяются два вида показателей социальной мобильности – объективные и субъективные.

Объективными показателями социальной мобильности могут служить изменения в социальной структуре общества под воздействием различного рода факторов (социально-экономических, политических, культурных и др.). Например, если современная структура российского общества представляет собой «придавленный сверху треугольник», то в развитых странах она наподобие яйца (овальная), а в латиноамериканских странах – наподобие Эйфелевой башни. В первом и третьем случаях наверх весьма трудно забраться, а во втором – легко свалиться сверху вниз.

К субъективным показателям социальной мобильности относятся как данные о внутригрупповой структуре общества, так и миграционные настроения общества. За последние 50 лет масштабы миграции выросли более чем в 2,5 раза; число мигрантов в мире достигло 200 млн. человек, при этом основным участником миграционных перемещений является молодежь в возрасте от 16 до 35 лет ^[7]. Эксперты отмечают, что в 2009 году численность мигрантов достигла 6,4% населения Евросоюза (31,9 млн. чел.), более 40 % которых составляют люди в возрасте от 20 до 35 лет. По оценке Росстат, миграция в России также имеет молодежный профиль: численность мигрантов составляет 281 тыс. человек, из них свыше 46% – люди в возрасте от 20 до 35 лет ^[8]. По данным МВД РФ на начало 2019 г. на миграционном учете в России состоит 16,5 млн. иностранцев, то есть более 10% населения страны, кроме того, есть несколько миллионов нелегальных мигрантов ^[9].

В современной социологической литературе миграция рассматривается как процесс, возникающий вследствие принятия решения с учетом социально-экономических возможностей людей, по отношению к определенному региону или стране с целью изменения своего социального положения (как правило, материального) или расширения возможностей для самореализации. В настоящее время основной поток миграции в Россию представлен людьми в возрасте 20­­–34 лет, причем доля прибывших в возрасте 20–29 лет составляет 31,6% от общего числа мигрантов. Структура международной миграции молодежи представлена группами мигрантов, перемещающихся из одной страны в другую по разным причинам и на различной основе: регулярной (высококвалифицированные редкие специалисты), стихийной (вызванной различного рода катаклизмами в малоразвитых странах, где население из-за невыносимых условий жизни вынуждено мигрировать) и периодической основе (студенты, квалифицированные специалисты, стажеры, молодые ученые). Молодые мужчины в возрасте 20–35 лет, имеющие среднее профессиональное образование, выходцы из стран СНГ составляют основную часть потока миграции молодежи в Россию, что свидетельствует о вовлечении российской молодежи в трансграничные связи и отношения на евразийском пространстве. При этом Россия является одним из мировых центров трудовой и образовательной миграции, что определяет качественную специфику как транснациональных связей молодых мигрантов, так и нарастание антимигрантских протестных настроений в крупных мегаполисах.

Миграция молодежи с целью получения образования осуществляется главным образом в государства с более высоким уровнем развития в регионе и широкими возможностями самореализации. Так, 70% общего объема учебной миграции принимают США, Великобритания, Франция, Германия, Австралия, Китай, Канада, Япония, соответственно, вокруг них формируется разветвленная сеть транснациональных взаимосвязей молодых мигрантов. Одной из основных тенденций международной миграции молодежи является перераспределение потоков миграции как из развивающихся стран в развитые ввиду активного экономического развития последних, так и обратный процесс (из развитых в развивающиеся по причине роста безработицы). Повышение спроса на молодых иностранных специалистов обусловливает ужесточение требований к квалификации и уровню образования мигрантов и одновременно создание условий для миграции молодых сотрудников компаний, представителей науки и бизнеса ^{[10, с. 19]}.

По данным международных исследований мигрантов в странах Евросоюза сложились не только разные представления, но и отношения к ним, которые определяются политическими и историческими испытаниями формирования нации. Отсюда немцы всегда называют мигрантов иностранцами, британцы расовыми меньшинствами, голландцы и шведы – представителями культурных меньшинств, французы – иммигрантами. Соответственно, на этой основе были сформированы и формируются разные модели адаптации и интеграции мигрантов, которые отличаются характером неравного отношения: шведская (ограничивает прием мигрантов неевропейского происхождения); голландская и бельгийская (строится на принципе размежевания и по степени их ассимиляции); британская (базируется на идеях мультикультурализма) ^[11]. Иначе говоря, в странах Евросоюза, несмотря на официальную позитивную внутреннюю социальную политику по отношению к мигрантам, у большинства населения на уровне повседневной жизни сохраняется неравное этнорасовое отношение, которое в последнее время в связи с расширением потока мигрантов начинает приобретать все более острые формы взаимного противостояния. России в этом контексте в силу общего имперского исторического прошлого близка британская (этнонациональная) модель представлений, где в обыденности доминируют словосочетания – «инородец», «нацмен», «лицо определенной национальности» (славянской, кавказской, азиатской) и ее мультикультурная модель интеграции мигрантов, которая напоминает идею формирования новой исторической общности «советский народ» или сегодняшнюю идею создания единой евразийской российской нации. Однако в силу ряда обстоятельств (отсутствие национальной идеологемы развития и обострения социально-экономических проблем) происходит усиление сепаратистских и антимигрантских национально-культурных настроений.

Подобная неоднозначная ситуация, связанная как с доминированием горизонтальной и блокированием вертикальной социальной мобильности, так и с распространением антимигрантских настроений вследствие малоконтролируемой (стихийной) миграции, привела к тому, что мобильность и миграция стали выступать в качестве основного механизма воспроизводства и роста неравенства (экономического, социального, правового, культурного, этнического) и изменения социальной структуры современного общества в сторону ее упрощения: свои–чужие, бедные–богатые.

В классической социологии понятие социальной дифференциации (досл. с лат. — расчленять, разделять, различать и выделять) обозначает особенности процесса социальных изменений, в ходе которого различные группы в обществе отделяются одна от другой и образуют определенную иерархию в соответствии с их статусными позициями (власти, богатства, престижа). В известном смысле оно отождествляется с понятием «социальная стратификация», выступая механизмом образования тех или иных форм социального неравенства.

Исторической первоосновой социальной дифференциации европейского общества выступает индо–иранская социальная стратификация тройного деления общества на социальные классы в соответствии с тремя родами деятельности (общественного функционирования): жрецы, воины и земледельцы. Однако, несмотря на общее этимологическое значение (классы отличаются друг от друга своим цветом одежды: белый для священника, красный для воина, синий для земледельца), они имели разный смысловой контекст. Если в Индии жрец — это исполнитель священных обрядов, военный — обладатель силы и власти, земледелец – человек из народа, а четвертое низшее сословие — люди без определенной профессии, этнически смешанные, то в Иране жрец — тот, кто относится к сфере культа (по одной из версий, связан со словом «огонь»), воин — тот, кто стоит на колеснице (или сражающиеся на колеснице), третий класс — это тот, кто выращивает скот, занимается пахотой, четвертый — те, кто занимается ремеслом. Класс жрецов, занимая главенствующее положение в индо–иранском обществе, определял иерархию власти в целом.

Исходя из такого понимания в дальнейшем в процессе цивилизационных социальных изменений ведущее положение, вплоть до Нового времени, стало занимать второе сословие, но после Великой Французской революции к власти пришло не третье сословие, а четвертое. Отметим также, что первоначально индоевропейская социальная организация, т.е. общество, рассматривалось не с точки зрения природы и иерархии классов, а как некая совокупность всех его граждан, состоящая из четырех кругов социальной принадлежности:

1) семья, дом, которые определялись через такие понятия, как «страна» и «родина»;

2) род, объединяющий несколько семей, домов. Их смысловое значение раскрывалось через понятия «общий предок» и «рожденный от свободных родителей»;

3) племя — совокупность лиц, связанных не только общим рождением, но и солидарностью и братством;

4) страна — двойное толкование как чужестранцы (рабы, варвары), с которыми приходилось сражаться, и обозначение широкой общности людей в пределах данного племени и территории ^{[12, с. 187–189; 196–197; 210–211]}.

Новый подход в осмыслении категории дифференциации связан с именем немецкого социолога Н. Лумана (1927–1998), выделившего такие концепты как: «функциональная дифференциация», «исторические формы сложной дифференциации», «модернизация» ^{[13, с. 9–13; 25–30; 177; 520–524]}; «общество как всеохватывающая социальная система» ^{[14, с. 83–91]}; «самоорганизация социальных систем» ^{[15, с. 26–32]}; «метакод включения/исключения» ^{[16, с. 98–99; 107]}. Эти концепты показали, что в основе сути дифференциации лежит внутреннее деление общества, которое оно само воспроизводит через те или иные виды неравенства в разных социальных группах. Если раньше проблема осмысления социального неравенства была результатом устаревшей модели социологического мышления, основанного на понятийно-логических доводах в оценке (позитивной или негативной), ее природы в рамках одного подхода, то теперь социальные различия в современном обществе имеют тенденцию не уменьшения, а увеличения. Это означает, что они вряд ли когда-нибудь исчезнут. Отсюда возникает необходимость разработки нового концептуального подхода в изучении общества как неоднородного по своей структуре, где ключевое место занимает концепт дифференциации общества как самоорганизующей системы. Самоорганизация социальной системы проявляется в двух смыслах, имеющих внешний и внутренний контекст:

1) как она организует свои собственные границы, различая, что относится к системе, а что к внешней среде;

2) как она воспроизводит собственную структуру в своих границах.

Особое место здесь занимает понятие среды, которая предъявляет системе новые требования, и система путем самообновления воспроизводится с учетом требований. И это происходит благодаря процессу дифференциации, который является результатом эволюции и способом осуществления структурных изменений, приводящих к усложнению системы. Иначе говоря, самоорганизующаяся система обладает способностью к социальной дифференциации, которая дает возможность адекватно реагировать на вызовы среды и тем самым повышать свою функциональную жизнеспособность.

Согласно Луману, следует разделять два вида неравенства: различие в обществе как продукт исторических обстоятельств и различение индивидов как отражение коммуникаций, связанных с автопоэтикой (воспроизводством социальной системы, т.е. насколько она является своим собственным продуктом). Если в первом случае изменяется значение тех или иных различий в определенную историческую эпоху, то во втором она характеризует разные коммуникативные воспроизводства со знанием людей, их прошлого и будущего, напрямую опосредованное автопоэзисом социальной системы. Поэтому первичной формой различения людей, т.е. их дифференциацией, выступает не только стратификационная иерархия (эксплуатация, угнетение и несправедливость одних людей к другим), но и функциональная дифференциация, т.е. разделение общества на различные автономные социальные системы, где имеются специфические отличия (главное — не эксплуатация, а пренебрежение). По мнению Лумана, концепция модернизации, которая базировалась на примате рыночной экономики, демократизации политики, равном доступе к школьному образованию, установлении конституционного законодательства, политического контроля над вооруженными силами, свободной прессы и др., как бы провела грань между различными функциональными системами и способствовала их движению к интеграции и осуществлению взаимного контроля. Функциональные системы как закрытая система благодаря своей внутренней дифференциации отличаются тем, что воспроизводят как больше независимости (избирательные структурные связи, то, что считает для себя важным), так и больше зависимости (неизменно воспроизводит себя на новом соответствующем уровне). В современном полицентричном и политекстуральном мире дифференциация превратилась (или превращается) в функциональную систему (или особую функцию системы). В разных функциональных системах это находит выражение в том, что, например:

· наука не дает власти знания, а снижает определенность принятия решений;

· экономика использует выгодные технологии, связанные с большими рисками;

· пресса превращает политику в скандальное безобразие и усиливает лицемерие;

· общество дает возможности одним стать личностями, а другим – индивидами, т.е. кого-то оно интегрирует, а кого–то исключает.

Поэтому, на его взгляд, современное общество следует понимать как социальную систему и как функционально дифференцированное. В первом случае оно способно изменять форму внутренней социальной дифференциации, т.е. ее системная функциональная дифференциация благодаря самоорганизации изменяет свою внутреннюю дифференциацию. Во втором случае функциональная дифференциация выступает механизмом воспроизводства социальной системы, порождая социальные классы как селективный продукт. Этот механизм развивался с эпохи Средневековья в различной функциональной направленности деятельности трех основных групп в обществе: священники, рыцари и крестьяне. Отсюда Луман приходит к выводу, что если главной проблемой становления общества в XIX в. была солидарность (не культура), то в XX в. это социальная дифференциация с формированием «метакода включение/исключение» людей из функциональных систем, а не классовая стратификация (бедные и богатые, эксплуататоры и эксплуатируемые). А это означает, что наихудший сценарий общества следующего XXI столетия будет связан с разделением людей на личности (они будут включены в функциональные системы) и на индивидов (исключенные из функциональных систем). Иначе говоря, произойдет институциональное закрепление неравенства прав людей на свободное развитие и самореализацию. Современные функциональные системы, в отличие от традиционных обществ, где действовал принцип дифференциации (разделения, основанного на стратификации и иерархии), работает на другом принципе в зависимости от того, кто отвечает необходимым функциональным требованиям, а кто нет. Поэтому в Новое время была создана новая социальная структура, которая базировалась не на происхождении, а на карьерной активности. Соответственно неравенство, по Луману, с необходимостью вытекает или следует из разной социальной индивидуальной активности, которая отвечает или не отвечает требованиям современной функциональной системе общества.

По мнению Лумана, прежние социологические теории определяли функции как предпосылки существования систем, в отличие от них функциональная дифференциация подчеркивает неравенство функциональных систем, т.е. возможность их самоорганизации, где каждая система воспроизводит свои различия неравенства и равенства в тех или иных формах, которые определяют существующий порядок в обществе. Луман выделяет четыре исторически сложившиеся формы сложной дифференциации: сегментарную, стратификационную, центрально-периферийную и функциональную.

· Сегментарная дифференциация делит системы на основе необходимости для выполнения одинаковых функций, она производит различия на основе либо происхождения либо территории проживания.

· Стратификационная дифференциация является, по сути, вертикальной дифференциацией, которая делится в соответствии со статусом иерархии или рангового неравенства. Эта система нестабильна, так как ее структура состоит из двух частных систем: знати и народа.

· Центрально–периферийная дифференциация соединяет в себе сегментарную и стратификационную дифференциацию. Здесь допускаются случаи неравенства, выходящие за рамки сегментации. В рамках родовой структуры возникают центры, где могут жить только знатные семьи.

· Функциональная дифференциация самая сложная, она преобладает в современном обществе и воспроизводит как равенство, так и неравенство. Но функциональные системы равны в своем неравенстве. Здесь не существует одного–единственного неравенства (центр – периферия) и тотальной общественной формы всех неравенств, а потому она строится с помощью различения равного и неравного.

Причем в каждом обществе должна существовать господствующая дифференциация, которая воспроизводит общественные структуры. Отсюда значение форм дифференциации определяется двумя взаимосвязанными условиями:

· в рамках господствующих форм дифференциации имеются ограниченные возможности развития. Если одна форма различий доминирует, то она может регулировать возможности других;

· эволюционирующие общества находят немного стабильных форм дифференциации и потому тяготеют к зарекомендованным формам неравенства.

Таким образом, с помощью разработки категории дифференциации Н. Луман попытался создать новую историческую схему эволюции человеческого общества как самоорганизующих систем, которые благодаря воспроизводству четырех основных форм дифференциации (различий равенства и неравенства) имеют соответствующие им уровни сложности и организации социального порядка: сегментарный, центрально-периферийный, стратификационный и функциональный. Причем каждая из этих форм дифференциации обладает как общими, так и специфическими чертами:

· образует свои особые деления (семья и общество, знать и простой народ, богатые и бедные или сетевые структуры);

· не исчезает при переходе к другой более сложной форме. Она создавалась для достижения определенного порядка, а сравнительно быстрый переход системы к другому принципу стабильности может вызвать катастрофу;

· паразитарный порядок возникает при хорошо структурированном порядке неравенства;

· современное общество определяется через форму его функциональной дифференциации, где функциональные системы равны в своем неравенстве;

· во всех обществах принципом дифференциации была стратификация или иерархия, но не она является сегодня главной проблемой общества (неравенства), а функциональные системы, которые фактически исключают из общества тех людей, кто не отвечает их требованиям.

Эта рефлексия Лумана (уже после его смерти) нашла известное подтверждение в образовании Евросоюза, распространения различного рода сетевых структур и функциональной дифференциации стран на развитые, развивающиеся и малоразвитые. По данным некоторых социологов, особенности социальной дифференциации в современной России связаны с:

· максимальным неуважением гражданами: политиков и депутатов – 35%; работников шоу-бизнеса – 24%; полицейских – 29%;

· максимальным уважением: врачей – 55%; учителей – 48%; ученых – 44%; крестьян, рабочих – 44–40%;

· отсутствием справедливости в обществе – 76%;

· правовым беспределом – 72%;

· угрозой безвластия, анархии, хаоса – 56% ^{[17, с. 24–25]}.

На наш взгляд, эти данные, характеризующие общественное мнение россиян в оценке существующего социального порядка, весьма условно можно отнести к особенностям социальной дифференциации, поскольку имеют некий «неизменный» социальный исторический контекст. С точки зрения Лумана, особенность социальной дифференциации в России определена центрально-периферийной формой дифференциации существующей нестабильной системы, т.е. синтезом сегментарной и стратификационной дифференциации, где социальная структура состоит из богатых и бедных.

Заключение

На основе теоретического анализа можно сделать следующие выводы:

во-первых, в условиях противоречивой динамики глобальных изменений социальное неравенство превращается в одну из самых значимых и актуальных проблем современного общества;

во-вторых, имеющиеся идеологемы социально-гуманитарного знания в силу разных (объективных и субъективных) обстоятельств не вполне соответствуют характеру практического решения социальных проблем;

в-третьих, одним из возможных вариантов разработки нового подхода в познании феномена неравенства может служить теоретическая разработка понятий социальная мобильность и социальная дифференциация как категорий социального неравенства.

Таким образом, если категория социальной мобильности благодаря измерению объективных и субъективных показателей дает возможность раскрыть механизм возникновения новых форм неравенства как через доминирование горизонтальной и блокирования вертикальной мобильности, так и усиление антимигрантских настроений в современном обществе, то категория социальной дифференциации определяет суть неравенства через метакод включения/исключения людей из функциональных систем, то есть внутреннее разделение людей в том или ином обществе обусловлено их разной социальной активностью и выступает источником неравенства.