Historiosophical and philosophical-anthropological views of A. I. Solzhenitsyn in the trilogy “Archipelago Gulag”

Gorokhov Pavel Aleksandrovich Doctor of Philosophy Professor, Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines, Orenburg Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration; Educational Center “Eurasia” 460000, Russia, Orenburgskaya oblast', g. Orenburg, ul. Kuracha, 26 erlitz@yandex.ru Other publications by this author

В 2018 году в нашей стране отмечалось столетие со дня рождения Александра Исаевича Солженицына (1918-2008). Эти торжества показали, что его литературное творчество, равно как и активная общественно-политическая деятельность, продолжают волновать граждан нашей страны. Причем оценки фигуры Солженицына диаметрально противоположны, ибо, видимо, еще не пришло время взглянуть на его «жизнь и судьбу» sine ira et studio. Но на его творчество ныне можно посмотреть как на свершившийся факт и законченное явление не только в русской и мировой литературе, но и в философии как особой форме человеческой культуры, синтезирующей в себе научный и художественный подходы к постижению и освоению индивидуального и социального бытия.

Не дожив несколько месяцев до своего девяностолетия, писатель ушел из жизни, так и не закончив подготовку полного, тридцатитомного собрания своих сочинений. Впрочем, он предчувствовал, что не закончит эту работу и потому писал: «Начинаемое сейчас Собрание впервые включит все написанное мной – во взрослой жизни, после юности. А продолжится печатание уже после моей смерти»^[4,9].

Творческое наследие А.И. Солженицына за последние два десятилетия исследовалось достаточно интенсивно филологами (работы С.А.Кошкина, А.С. Сашиной, С.М. Калашникова) и историками (Ю.Н. Басенко), но философские основания его мировоззрения практически не изучались - ни отечественными, ни зарубежными исследователями. Лишь А.Г. Маняев специально исследовал социально-философские взгляды А.И. Солженицына в своей диссертационной работе.

В этой статье мы не будем оценивать политические и социальные последствия жизни и творчества писателя. Мы сделаем попытку осветить некоторые аспекты наследия Солженицына как мыслителя, который в своих крупных и малых произведениях, но прежде всего в эпопее «Архипелаг ГУЛАГ», стремился осмыслить философию истории в неразрывной связи с проблемами философской антропологии – показать влияние исторических событий на судьбу отдельного человека. Заявленную цель целесообразно реализовать в решении следующих задач: 1) выявить роль автобиографического героя в историософской концепции А.И. Солженицына; 2) определить место историософских идей и философско-антропологических концептов эпопеи «Архипелаг ГУЛАГ» в мировоззрении писателя; 3) выявить генетические связи произведения А.И. Солженицына и влияние на него существовавших традиций отечественной философско-мемуарной литературы.

Вся жизнь Солженицына отразилась в созданных им произведениях, хотя творчество любого писателя неизбежно носит автобиографичный и исповедальный характер. Но у Солженицына элемент автобиографичности проявился в большинстве его вещей, накрепко соединившись с философскими раздумьями об истории страны. Сама его жизнь пришлась на бурное ХХ столетие, история которого заставила коренным образом пересмотреть традиционные историософские концепции, касающиеся роль народных масс и отдельной личности в истории. Не следует забывать и том, что русская философия искони существовала не только и даже не столько в форме научных трактатов или систем, сколько в виде произведений художественной литературы - прекрасных по форме и богатых по интеллектуальному содержанию.

Наследие Солженицына разнообразно по жанру и проблематике. Историки литературы порою находятся в затруднении именно по поводу жанрового определения большинства произведений Солженицына. Порой он сам определял жанр своих произведений, изобретая для этого занятные неологизмы – скажем, «крохотки» или «двучастные рассказы».

Иногда он находил необычные названия для частей своих произведений. Так, для компонентов грандиозного исследования предпосылок и истории русской революции «Красное колесо» Александр Исаевич придумал особое название, позволяющее лучше понять структуру произведения в контексте замысла писателя, - «Узел». Четыре «узла» завязываются у Солженицына в два «действия». Автор определил жанр «Красного колеса» как «повествованье в отмеренных сроках». И даже в этом масштабном произведении он использует вкрапления жанра автобиографии, когда рассказывает о своем отце в образе Сани (Исаакия) Лаженицына, погибшего до рождения сына. В этой эпопее Солженицын мастерски вплетает индивидуально-биографическое начало в масштабное социально-историческое полотно. Вообще, в его творчестве философско-антропологический элемент тесно связан с историофскими раздумьями о судьбе России, что мы и постараемся показать в этой статье на примере эпопеи «Архипелаг ГУЛАГ».

Практически во всех произведениях Солженицына явственно виден сильный автобиографический элемент: в рассказах «Матренин двор», «Один день Ивана Денисовича», «Случай на станции Кочетовка», романах «В круге первом», «Раковый корпус», в автобиографической поэме «Дороженька», пьесе «Республика Труда». Но, думается, что квинтэссенцией соединения общего и особенного, индивидуального и общественного компонентов, присущих в целом творчеству Солженицына, выступает грандиозная эпопея «Архипелаг ГУЛАГ», созданная им тайно в СССР в период с 1958 по 1968 год. Жанр этой эпопеи писатель определил как «опыт художественного исследования».

Солженицын был не первым русским писателем, создавшим синтез документального и художественного повествования. Но он дополнил этот сплав неповторимым личностным восприятием, пропустив реку истории сквозь запруду собственной судьбы. Ведущие сюжетные линии и мировоззренческие категории в наследии А.И. Солженицына целесообразно рассматривать сквозь призму мемуарно-исповедального повествования. Если в рассказе «Матренин двор» или романе «В круге первом» автор рассказывает о перипетиях собственной судьбы через образы созданных им персонажей, то в «Архипелаге ГУЛАГ» речь идет о самом Солженицыне.

Разумеется, концептосфера русского языка, созданная многовековым фольклором и выдающимися отечественными писателями XIX-XX столетий, исключительно богата. Эта концептосфера широко распространилась в русской литературе и в отечественном любомудрии. И такие мастера слова, как Солженицын, существенно обогащают ее новыми открытиями.

В наиболее масштабных эпопеях, базирующихся на реальной исторической основе, каким и является творение Солженицына, явственно проступают авторские интенции. Именно автор – рассказчик, переживший и испытавший сам то, о чем он повествует, формирует в грандиозной эпопее теоретические конструкты исторического процесса. До сих пор поражает читателей «Архипелага ГУЛАГ» сцена ареста самого Солженицына: «Комбриг вызвал меня на командный пункт, спросил зачем-то мой пистолет, я отдал, не подозревая никакого лукавства, - вдруг из напряженной неподвижной в углу офицерской свиты выбежали двое контрразведчиков, в несколько прыжков пересекли комнату и четырьмя руками одновременно хватаясь за звездочку на шапке, за погоны, за ремень, за полевую сумку, драматически закричали:

- Вы – арестованы!»

И обожженный и проколотый от головы к пяткам, я не нашелся ничего умней, как:

- Я? За что?!...» ^{[5, 23]}

С этого момента жизнь самого Солженицына изменилась коренным образом. Суровая и страшная эпоха наложило свое клеймо и на него. Арест для молодого офицера-интеллектуала явился, по сути, той пограничной ситуацией в жизни, о которой часто говорят экзистенциалисты. Писатель как бы проводит читателя через лабиринты собственного дворца памяти, в котором безраздельно царствует богиня истории Клио. На глазах читателя рождается оригинальная философия истории. И в этой историософской концепции рассматриваются актуальнейшие проблемы исторической случайности и трагической необходимости, индивидуальной и народной ответственности за происходящее зло, либерализма и тоталитарной власти, соотношения своего, чисто славянского, и привнесенного, европейского начал. Причем эти начала изучаются писателем не только в русской душе, но и рассматриваются им как базисные компоненты русской цивилизации в целом.

Все эти заостренные и болевые точки авторской философской антропологии и историософии обосновываются и транслируются через биографический персонаж, который испытывает и подтверждает их истинность своей собственной судьбой. А.И. Солженицын добивается исторической объективности в своих произведениях, в том числе и благодаря некоему второму, фантомному проживанию и воспоминаниям о переломных событий авторской биографии, которые порой идут от авторского первого лица, а порой - от вымышленного персонажа. Эти воплотившиеся на страницах книг авторские раздумья выступают довольно верной проекцией морального и аксиологического кодекса самого автора.

Для А.И. Солженицына литературные опыты в жанре автобиографической прозы выступали, по большей части, средством выражения его философских, мировоззренческих и идеологических представлений. Поэтому поэтику его автобиографических сочинений можно понимать как производную его концептуальных мировоззренческих и смысложизненных интенций.

Фигура самого автора перерастает в эпопее Солженицына в категорию автобиографического героя как носителя авторского самосознания, отражающего определенные философские взгляды. В авторской программе А.И. Солженицына, которую он выдвинул в своем художественном исследовании, идеологический компонент довлеет над художественными и эстетическими составляющими. И это вполне понятно и оправданно. Хотя, с одной стороны, это может привести к осознанно провозглашенному отказу от формирования собственной эстетической позиции. Но этого не происходит у Солженицына вследствие мастерства, с которым выполняется масштабный замысел, и врожденного эстетического чутья, развитого в процессе художественного творчества до высокого уровня. А с другой стороны, эта доминация идеологической компоненты превращает «Архипелаг ГУЛАГ» в грандиозное многогранное и мозаичное полотно, сконструированное и сшитое так талантливо, что даже не заметно швов. Хотя эта картина скомбинирована из разнородных и часто противоречивых элементов собственного авторского мировоззрения, документального и мемуарного материала или же концептов, взятых из мировой литературной традиции.

Видимо, поступки и воззрения автобиографического персонажа в эпопее «Архипелаг ГУЛАГ» соотносятся не с имманентной логикой индивидуальной биографии, а с всеобщей логикой исторического процесса, прежде всего с тяжелой, горькой и противоречивой историей нашего Отечества. Солженицын как бы показывает, что индивидуальное время биографии героя измеряется не только бытовым временем, а определяется присущими истории законами. Автор вписывает свою индивидуальную биографию в историю страны, он – одна из жертв, попавших в маховик репрессий, один из путешественников, отправившихся не по своей воле на страшный Архипелаг.

Но порой автобиографический персонаж у Солженицына не только движется «по воле волн» истории, но и может сам деформировать причинно-следственные связи исторического процесса. Некогда великий Гегель рассуждал о «хитрости разума», согласно которой декларируемые цели индивидов редко достигаются в реальном ходе исторического процесса. Но автобиографический субъект истории в «Архипелаге ГУЛАГ» вступает в жестокую идейную борьбу не с абстрактным гегелевским Абсолютным Духом, разумно реализующемся на разных стадиях истории, хотя порой и играющем с людьми. У Солженицына речь идет о борьбе с неким чудовищным порождением отечественной истории – не только случайным, но и закономерным, ибо он коренится в самой генетике российской власти и имя которому - ГУЛАГ. Люди существуют как горючее для питания государства - машины насилия и принуждения, а не государство служит для удовлетворения людских потребностей. Такое положение дел, по сути, сложилось в России со времен складывания централизованного государства, еще в эпоху Ивана III (1462-1505). Эту мысль Солженицын выражал не только в своей масштабной эпопее, но и в разнообразных статьях и интервью.

Отметим, что сами особенности жанра автобиографии довольно часто обсуждались как теоретиками и историками литературы, так и литературными критиками. Философская автобиография, начиная с «Исповеди» великого Августина, включает в качестве предмета описания конкретную личность в пространстве и времени. Эта личность совмещает в себе объектные и субъектные качества. Главная цель автобиографии – самопознание. Недаром Рене Декарт полагал, что тот, кто сумеет все рассказать о себе, опишет всю Вселенную.

Сам процесс самопознания, который выступает основной целью любой автобиографии, можно определить как субъект-субъектное отношение. Это - познание человеческого Я в его специфике, особых неповторимых условиях и способах реакции на окружающий мир. Эти способы реакции порой неповторимы и уникальны, а порой типичны для человека как биосоциального существа. В автобиографии как разновидности самопознания человек описывает свойственные ему симпатии и антипатии, предрасположения и способности, ошибки и слабости, безграничные потенции и неизбежные границы собственного Я.

И именно для мировой литературы чрезвычайно свойственна такая форма философского самопознания, как исповедь. Может быть, именно для русской – в наибольшей степени. Подчеркнем еще раз, что важнейшая форма существования русской философии – не трактат или система, а стихотворение, поэма или роман, в том числе роман исповедальный. Исповедь со времен Августина выступает формой коммуникации, самооценки, предназначенной для других людей и ориентированной на их восприятие. И, несмотря на интимность такого процесса, все исповеди публичны по внутренней, глубинной сути своей. В этом диалектика литературного, исповедального творчества.

Литературно-философские исповеди создаются в расчете на то, что о самых потаенных подробностях жизни автора станет известно как можно большему числу читателей. Самопознание автора теснейшим образом связано в автобиографии со смысложизненной проблематикой, выступая необходимой предпосылкой и условием поиска человеком смысла жизни. Тем более, у Солженицына процесс самопознания тесно связан с формированием философских оснований мировоззрения.

Часто отмечается, что автобиографическая проза является обычно прозой фабульной. Именно биография автора выступает канвой фабулы. Порой она дается в хронологической последовательности, а порой и повинуясь причудам «потока сознания», понять логику которого автор приглашает своего читателя. К числу основополагающих признаков автобиографического текста относят рассказ, идущий от первого лица, хотя в эпопее «Архипелаг ГУЛАГ» это происходит не всегда. Солженицын часто передает нить повествования другим героям, судьба которых была сломана в жерновах репрессий. Но в любом случае автор сосредоточен на раскрытии психологических и мировоззренческих процессов в эволюции автобиографического героя. В автобиографии присутствует особого рода лиризм, который справедливо называют исповедальным.

Автобиография может охватывать значительную часть жизни, а порой и всю жизнь. Обычно ее пишут в форме новеллистических периодов, расположенных в определенном порядке. Такой порядок можно найти и в «Исповедях» Августина Блаженного и Жан-Жака Руссо, и в «Поэзии и правде» Иоганна Вольфганга Гёте, и в автобиографической трилогии Максима Горького. Разумеется, этот порядок предполагает целенаправленную и продуманную селекцию биографического и исторического материала и создание некоего повествовательного целого, хотя любая автобиография базируется, разумеется, по большей части на жизненной реальности, а не на вымысле.

Видимо, автобиографию в самом общем виде можно понимать как повествовательный текст с ретроспективной установкой. В нем реальная личность рассказывает о своем бытии, причем внимание акцентируется на историю становления своей личности. Автобиография сродни экзистенциальной прозе. Недаром Ф.М. Достоевский, которого столь ценил Солженицын, отдал весомую дань автобиографической прозе в своем творчестве. Федор Михайлович, которому подражали Альбер Камю и Жан Поль Сартр, по праву считается одним из столпов мирового экзистенциализма.

И именно творчество Ф.М. Достоевского дает толчок развитию обостренной экзистенциальной рефлексии в России и становлению экзистенциальной философии в нашей стране как таковой. Романы Достоевского сыграли огромную роль и в становлении мировоззрения Солженицына. Давно стала общим местом констатация того факта, что в западные интеллектуалы почти не знают русской философии как явления, но зато изучают и ценят Достоевского. Это отмечал и Солженицын, внимательно наблюдая за жизнью на Западе. Исследователи до сих пор спорят, что имел в виду Эйнштейн, когда сказал, что больше всего для создания теории относительности ему дал не Мах, а Достоевский. Патриарх немецкой философии Ганс Георг Гадамер (1900-2002) недаром отметил, что вся современная европейская философия вышла из романов Достоевского.

Вследствие близости экзистенциальному жанру, самим содержанием автобиографии как текста становятся не литературный вымысел, а конкретные события, составляющие полотно авторской жизни. Писатель в рамках определенной культурной традиции, но на свой лад, пересматривает реально произошедшие с ним и его современниками события и создает уникальное художественное полотно.

Мера правдивости автобиографии проверяется с помощью жизненной правды - соответствия произошедших в реальности событий и наличных литературных версий этой действительности. Например, историки давно сомневаются в правдивости Руссо, изобразившего себя крайне непривлекательным человеком в своей «Исповеди». Высказываются предположения, что в подражании Августину он стремился поведать о своей жизни максимально интересно, а для этого просто придумал большинство собственных грехов и пороков, о которых поведал своим читателям.

Автобиографический текст является произведением, основанным на документальных фактах из жизни автора. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» непременно вносит свою индивидуальную оценку происходящего. Такая оценка вполне ясна читателю, даже когда автор высказывает ее косвенно.

Видимо, автобиография становится художественным текстом, когда автор сознательно отбирает и перерабатывает материал. Еще раз подчеркнем, что Солженицын определил свою эпопею именно как «опыт художественного исследования». Выбор для художественного изображения тех или иных жизненных событий определяется, прежде всего, авторской концепцией своей биографии, его аксиологической и эстетической интенцией в понимании собственного жизненного пути. Отсюда мы логично переходим к вопросу о месте «Архипелага ГУЛАГ» в мировоззрении Солженицына, а также о тех генетических связях, которые можно найти в русской литературе ХХ века, при внимательном изучении этой грандиозной эпопеи, повествующей о людских муках, страданиях и мужестве.

В задачи нашего исследования не входит подробный анализ творческой биографии Александра Исаевича. Отметим лишь, что историей и философией истории он интересовался со школьной скамьи; мать прививала ему уважение к славному прошлому родной страны. Да и закончив в 1941 году с отличием физико-математический факультет Ростовского университета, он не переставал испытывать подлинную страсть к гуманитарному познанию. Еще в 1939 году он поступил на заочное отделение знаменитого в те годы МИФЛИ, но это учебное заведение он не закончил – помешала начавшаяся война.

По словам самого Солженицына, он с самого начала своей литературной деятельности очень интересовался историей Первой мировой войны и последовавшей за ней революции. В год двадцатилетия Октября и страшное время репрессий он задумал написать когда-нибудь в будущем роман об истории революционных лет. Тогда же, в 1937 году, будущий писатель начинает работу по сбору свидетельств очевидцев и исторических материалов, относящихся к страшной трагедии с армией генерала Самсонова. Недавняя история входит в жизнь будущего писателя и становится неотъемлемой частью его внутреннего мира. По сути дела, уже тогда им были написаны первые главы будущего «Августа Четырнадцатого» из монументальной эпопеи «Красное колесо».

Даже на фронте он вел дневник, куда заносил свои раздумья о прошлом и настоящем родной страны, хотя подобное было строжайше запрещено. И именно эта страсть к живой стихии мысли, к диалогичности социального познания привела Солженицына к личной трагедии. Из-за переписки со старым другом Николаем Виткевичем он был арестован на фронте в феврале 1945 года, а 7 июля 1945 года будущий писатель заочно приговорён Особым совещанием к 8 годам исправительно-трудовых лагерей и вечной ссылке по окончании срока заключения по печально знаменитой универсальной 58 статье.

Как известно, лагерная судьба Солженицына сложилась относительно удачно. Он не погиб, благополучно перенес страшную болезнь, вернулся в центральную Россию и начал печататься в журналах. «Архипелаг ГУЛАГ» он создавал 10 лет. Это масштабное историко-биографическое полотно писатель закончил 2 июня 1968 года, а уже в декабре 1973 года первый том был опубликован в Париже в издательстве русских эмигрантов и диссидентов ИМКА-Пресс.

Мы уже отмечали значительное влияние на Солженицына еще одного «великого каторжанина» - Федора Михайловича Достоевского. Как и творчество его великого соотечественника, произведения Солженицына отличает то обстоятельство, что писатель ставит в них грандиозные эпические задачи. Особенно это характерно для «Архипелага ГУЛАГ», в котором трагические исторические события показаны с точки зрения героев разного социального статуса, которых судьба поместила по разные стороны баррикад. Отметим, что помимо влияния Достоевского, в общей художественной философии Солженицына и понимании исторического процесса заметно влияние гения Льва Толстого.

Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» выработал стиль, для которого характерны библейские аллюзии, а также явственно прослеживаются ассоциации с классическим эпосом античности, с шедеврами Данте и Гёте. Солженицын показывает земной ад, страшное и закономерное порождение трагической российской истории, и размышляет над тем, как человек может сохранить в этом аду свои моральные и ценностные основы и остаться Человеком, а не стать «тварью дрожащей». Размышления о добре и зле как этических категориях гармонично вплетены в повествовательную ткань эпопеи, но эти раздумья не абстрактны, а вполне конкретны, ибо повод для них – реальные события истории.

Для «Архипелага ГУЛАГ» характерна символичность композиции, в нем не всегда четко выражена авторская позиция, Солженицын как бы предлагает читателю поразмышлять вместе с ними дать аксиологическую и нравственную оценку тому или иному явлению. Очень часто писатель даёт столкновение разных точек зрения, что позволяет более рельефно понять ту страшную, ушедшую от нас эпоху.

И, разумеется, отличительной чертой его произведений является документальность, в том числе и эпопеи «Архипелаг ГУЛАГ». Хотя в «Красном колесе» документальная основа ярче выражена и она намного крепче, что объясняется самой спецификой источников. Ведь о Первой мировой войне и Февральской революции документов и материалов, в том числе и опубликованных, намного больше, чем о сталинских лагерях. Но и в «Архипелаге ГУЛАГ» большинство персонажей имеет вполне реальные прототипы. Это были люди, которых Солженицын знал лично, или о которых ему рассказывали его знакомые. Для писателя жизнь всегда была наполнена самыми разнообразными смыслами – в большей степени, нежели даже самый замысловатый литературный вымысел. Как и любой крупный художник и мыслитель, Солженицын создал собственную смысловую реальность.

В самом начале книги Солженицын пишет: «Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага – шкурой своей, памятью, ухом и глазом, материал для это книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах – [перечень 227 имен]». В первом издании Солженицын отмечает, что «не настала та пора, когда я посмею их назвать» ^{[5, 9]}.

Лишь в издании 2007 года, вышедшем в Екатеринбурге в издательстве «У-Фактория», был впервые раскрыт список «свидетелей архипелага, чьи рассказы, письма, мемуары и поправки использованы при создании этой книги». Теперь список насчитывал 257 имён. Солженицын отмечал, что некоторые части книги были написаны его знакомыми. Отметим, в частности, военного переводчика и спортсмена Георгия Павловича Тэнно (Глава 7 части пятой «Белый котёнок») и знаменитого лингвиста Вячеслава Всеволодовича Иванова, который предложил Солженицыну вставку о великом ученом П.А. Флоренском, «русском Леонардо», замученном в лагерях. Свидетельства этих людей – голоса участников реальной трагедии отечественной истории.

Видимо, само броское название «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицын задумал как аллюзию на книгу «Остров Сахалин» А.П. Чехова. Этого мнения придерживается, в частности, А.М. Ранчин ^[3].

«Архипелаг ГУЛАГ» занимает ключевое место в творчестве Александра Исаевича. Написание этого романа и публикация его во Франции стали судьбоносными для писателя. Где-то с конца 1962 года, после выхода в свет повести «Один день Ивана Денисовича», Солженицын получил множество писем от людей, прошедших через лагерный ад. Бывшие заключенные предлагали встретиться с писателем и рассказать ему о своей жизни в неволе.

Поэтому Солженицын вновь начал работу, которую прервал в конце 50-х годов вследствие недостатка материала. Разумеется, архивные материалы в то время было использовать невозможно. Но Солженицын часто ссылается на опубликованные книги и статьи, особенно в главе «История нашей канализации» в первой части эпопеи. Недаром писатель признается: «И эту книгу я пишу из одного сознания долга - потому что в моих руках скопилось слишком много рассказов и воспоминаний, и нельзя дать им погибнуть» ^{[5, 141]}.

Осенью 1964 года Александр Исаевич составил окончательный план грандиозного произведения, которое он рассчитывал написать в семи частях. Работа был проведена кропотливая и объемная. Солженицын работал не покладая рук, и в марте 1967 года труд был завершен. Его переполняло желание рассказать людям правду – страшную, нелицеприятную Истину о прошлом и попытаться философски осмыслить ее.

В августе 1973 года первый вариант книги оказывается известным органам государственной безопасности. Да, воистину римляне были правы: tempora mutantur et nos mutamur in illis. До сих пор властью не реабилитированы люди, которые отсидели реальный тюремный срок за чтение «Архипелага» в советское время, хотя ныне эпопея в специальном укороченном варианте даже включена в школьную программу!

2 сентября 1973 года Солженицын решил напечатать книгу на Западе в эмигрантском издательстве ИМКА-Пресс. Тогда же он пишет «Письмо вождям Советского Союза», в котором призвал отказаться от коммунистической идеологии и сделать шаги по превращению СССР в русское национальное государство. Отметим, что Александр Исаевич, в отличие от многих диссидентов всегда был сторонником крепкой российской государственности, что засвидетельствовал даже В.В. Путин, встречавшийся с писателем в последние годы его жизни. В декабре 2018 года на открытии памятника писателю в честь его 100-летнего юбилей В.В. Путин подчеркнул, что Солженицын был не только писателем и мыслителем, но и фронтовиком, «истинным, настоящим патриотом России» ^[8].

В «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын пишет: «В самом разгаре работы над этой книгой меня постигло сильнейшее потрясение жизни: дракон вылез на минуту, шершавым красным язычищем слизнул роман, еще несколько старых вещей - и ушел пока за занавеску. Но я слышу его дыхание и знаю, что зубы его намечены на мою шею, только еще не отмерены все сроки. И с душою разоренной я силюсь кончить это исследование, чтоб хоть оно-то избежало драконовых зубов» ^[5,141].

Арест рукописи книги подтолкнул публикацию ее на Западе, и вскоре после того, как это произошло, автор был выслан из СССР. За границей Солженицын получил большое количество писем и личных свидетельств, и все это, в совокупности с некоторыми печатными материалами, уже опубликованными на Западе, дало возможность автору доработать и дополнить первоначальную редакцию «Архипелага ГУЛАГ». Издающаяся ныне последняя редакция вышла в свет в 1980 году.

Конечно, автор сожалел о том, что ему пришлось писать эпопею практически в одиночку. Создавая «Архипелаг ГУЛАГ» он выполнил в одиночку фактически работу целого научного коллектива. Впоследствии он повторит этот творческий и гражданский подвиг при создании историко-художественного исследования «Красное колесо». Недаром в послесловии Солженицын пишет: «Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям и потом на редакционном совете, друг другу помогая, выправить всю. Но время тому не пришло. И кому предлагал я взять отдельные главы, - не взяли, а заменили рассказом, устным или письменным, в мое распоряжение. Варламу Шаламову предлагал я всю книгу вместе писать - отклонил и он. А нужна была бы целая контора» ^[6,371].

Особое место «Архипелага» в творчестве Солженицына определяется еще и тем, что работа над эпопеей давалась Солженицыну с трудом. Он рассматривал этот труд как свою святую обязанность: «Уж я начинал эту книгу, я и бросал ее. Никак я не мог понять: нужно или нет, чтоб я один такую писал? И насколько я это выдюжу? Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны, - понял я, что раз дано это все мне, значит я должен» ^[6,371]. Следовательно, гигантский устный и письменный неопубликованный материал, который собрал Солженицын, уже сам по себе обязывал его высказаться от имени тех людей, которые доверили ему свою исповедь.

Но Солженицын воспринимает эпопею не только как свой личный труд, ибо «эту книгу непосильно было бы создать одному человеку», а именно как «общий дружный памятник всем замученным и убиенным». Подобную мысль он высказывает и в своей Нобелевской лекции: «И мне сегодня, сопровожденному тенями павших, и со склоненной головой пропуская вперед себя на это место других, достойных ранее, мне сегодня — как угадать и выразить, что хотели бы сказать они?» ^[7,400].

Иосиф Бродский писал: «Хотя и с риском для жизни, индивидуум может позволить себе роскошь собрать показания свидетелей и учинить свой Нюрнбергский процесс. Именно это - обвинительный материал и самое обвинение - и представляет собой «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Читатель приглашается принять участие в процессе в качестве наблюдателя»^[1].

Мы уже отмечали выше, что русская литература богата исповедальными автобиографическими шедеврами, наполненными глубоким философским смыслом. Солженицын, будучи знатоком русской литературы, не перестает соотносить свой автобиографический портрет с ранее созданными исповедально-биографическими образцами, причем порой он полемизирует с предшественниками и современниками, подвергая их произведения конструктивной критике.

Если Ф.М. Достоевский не написал ни одного специального философского труда, предпочитая развивать свою философию в системе художественных образов своих романов, то Л.Н. Толстой утверждал собственную философию истории не только в романах, но и в специальных философских трактатах. Солженицын порой принимает выводы Толстого, но чаще всего полемизирует с ним, явно или опосредованно.

У Толстого исторический субъект подчинен стихийной и индифферентной воле, стоящей над личностью. Солженицын рассматривает противопоставление исторического субъекта и молоха власти, гигантского Левиафана, стремящегося пожрать отдельно взятого человека и целые народы. Солженицын не принимает толстовское непротивление злу. В условиях полицейского государства нельзя подставлять вторую щеку. Евангельские притчи о совести человеческой нельзя проецировать на машину, лишенную совести в принципе.

Но мысли Льва Толстого актуализировались и получили новое рождение в страшном ХХ веке. Василий Розанов пытался создать художественно-документальное повествование о страшной русской революции, синтезировав идеи как обожаемого им Достоевского, так и многие мысли Льва Толстого. «Опавшие листья», «Апокалипсис нашего времени» - вот те работы Розанова, в котором он применил некоторые художественные приемы, которые впоследствии использует Солженицын.

Раздумья Розанова о русской революции чрезвычайно противоречивы. До произошедшей исторической катастрофы Розанов, как и многие русские интеллигенты, всячески критиковал монархию и с нетерпением ждал революционного пожара. Но узрев весь ужас поднявшейся на дыбы темной народной массы, Розанов, как горьковский Клим Самгин, стал ностальгически скучать по выверенной и слаженной русской жизни, утраченной навеки. Думается, что неугасимый цинизм и бесплодный критицизм Розанова не могли придтись по душе А.И. Солженицыну. Это был человек другого склада, нежели Розанов с его вечным интеллигентским брюзжанием и недовольством. Именно людей наподобие Розанова, бывших его современниками, Солженицын назовет впоследствии «образованщиной».

Безудержный и непродуктивный критицизм всегда раздражал Солженицына. Ведь критиковать и злобствовать всегда легче, а вот выдвинуть что-то позитивное – значительно сложнее. Но в автобиографизме Александра Исаевича, видимо, есть компонент и розановского наследия. Ведь Розанов стремился рассмотреть трагические уроки всемирной и российской истории с точки зрения обывателя, напрочь лишенного героизма. Солженицын воевал на фронте и испытал ужасы войны, но по природе своей он был сугубо гражданским, мирным человеком. Он был писателем, стремившимся запечатлеть свои раздумья в системе художественных образов.

Оказали влияние на историософию Солженицына и «Окаянные дни» И.А. Бунина – шедевр автобиографической и дневниковой прозы, который до сих пор поражает читателя картинами жуткой правды, которая описана там. Бунин исповедуется перед читателем, демонстрируя свои мысли и чувства по поводу происходящего кошмара. На страницах «Окаянных дней» Бунин, как и впоследствии Солженицын, выражает своё крайнее неприятие большевиков и их вождей. Причем делает это крайне темпераментно и гневно: «Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже?» ^[2,125]. Схожий темперамент и гневное неприятие тоталитарной реальности мы находим на страницах труда Солженицына.

Но нельзя рассматривать «Окаянные дни» лишь с точки зрения содержания и проблематики, только как произведение публицистического характера. Как и «Архипелаг ГУЛАГ», произведение Бунина синтезирует в себе как черты документальных жанров, так и ярко выраженное художественное начало.

Порой авторская биография вырастает до масштаба символического канона эпохи. Подобный творческий и зачастую нарочито театральный подход к фактам индивидуальной биографии, совмещенным с раздумьями над историческими катаклизмами, можно найти как в трех мемуарных книгах Андрея Белого «На рубеже двух столетий», «Начало века» и «Между двух революций»), так и в пятитомном мемуарном цикле А.М. Ремизова, рассказывающего о событиях русской истории с конца XIX века до середины ХХ столетия («Иверень», «Петербургский буерак», «Взвихренная Русь», «Учитель музыки», «Сквозь огонь скорбей»).

Нельзя поставить в один ряд с эпопеей Солженицына вследствие кардинальных различий в художественных задачах, но можно упомянуть талантливый роман-эссе о русской истории В. Чивилихина «Память». Содержащий интереснейшие автобиографические пласты, роман представляет собой размышления автора на темы ранней истории Руси и, разумеется, не является научно-историческим исследованием.

Разумеется, следует упомянуть и о «лагерной прозе» ХХ века, но никто из творивших в этом жанре писателей не поднимался до масштабов Солженицына, осуществившего синтез автобиографической прозы и художественно-исторического исследования. «Колымские рассказы» Шаламова нельзя сравнить с эпопеей Солженицына, прежде всего, по причине коренных различий в задачах, которые ставили себе авторы.

Видимо, Солженицын в своей эпопее создал новый тип автобиографического героя, который является не только литературным отражением реального автора, но и этическим конструктом, обобщающим идеологическую и нравственную позицию автора, нравственные основы его мировоззрения. История кардинальным образом меняет судьбы людей, их экзистенцию. Но порой человек сам поднимается до творца исторического процесса – в том числе и тогда, когда он своим творчеством изменяет социокультурную ситуацию современной ему эпохи, обогащая ее новыми концептами и смыслами, ценностями и моральными максимами.

Солженицын в своей эпопее о «веке-волкодаве» (если вспомнить строки О. Мандельштама) создал новые концепты, вошедшие в сокровищницу философских и культурных кодов современной эпохи. Даже название его труда на Западе стало не только синонимом тоталитаризма советского типа, но и встало в один ряд с такими концептами постмодернизма, как «симулякр», «ризома», «деконструкция».

Включение автобиографических, исповедальных элементов и философских размышлений в «Архипелаг ГУЛАГ» поднимает его до уровня историософской эпопеи. Этим новаторством, в том числе, Солженицын обеспечил себе место не только среди самых значительных столпов отечественной словесности, но и в истории русской философии, которой всегда была небезразлична судьба отдельного человека на фоне исторических катаклизмов.