The value of social action in axiology and self-consciousness of the Soviet nonconformists of the 1960’s – 1970’s

Serebryakova Elena Gennad'evna PhD in Philology Docent, the department of History of Philosophy and Culture, Voronezh State University 394018, Russia, g. Voronezh, ul. Universitetskaya Pl., 1 serebryackova.jelena@yandex.ru

В самосознании советской либеральной интеллигенции 1960-70-х годов была высока ценность социального действия. Лидия Чуковская объясняла это сменой эпох: «Наглое, открытое, не стыдящееся себя самовластие, под которым мы жили в тридцатые и сороковые годы, учило одиночеству всех нас, в том числе и меня, вырабатывало навыки молчания и невмешательства. <…> … откроешь рот – и гибель неминуема – зряшная, пустая гибель. Это рассуждение имело смысл во времена Сталина <…>, когда общество было напугано до состояния обморока, да и не было, в сущности, общества, а были разрозненные, одинокие, утратившие понимание люди… <…>. Но это же рассуждение – о молчании, о невмешательстве – сделалось совершенно неверным в пятидесятые годы <…>, когда в стране, после прекращения сталинских зверств, начало робко, ощупью складываться общественное мнение. <…> На наших глазах мученичество, еще недавно глухое, бессмысленное, переставало быть бесплодным и глухим; оно облекалось в слово и уже одним этим приобретало жизненный и исторический смысл» ^{[9, с. 396]}. Понимание художественного высказывания как социального действия было свойственно как либералам, так и ортодоксам. Это рождало непримиримую полемику в литературной критике, прозе и поэзии, находило выход на страницах литературно-художественных журналов. Общее для общественности ощущение возможности и конструктивности деятельной гражданской позиции реализовалось в ориентации на социальный поступок, наполненный ценностным значением. Соответственно, оценить самосознании советских нонконформистов 1960-70-х годов, поведенческую стратегию и тактику, речевые тропы и идеологические ориентации можно, выявив семантику коллективного социального действия, определив место поступка в аксиологии сообщества.

Под поступком следует понимать действие не только личностно важное, но и социально значимое, совершенное человеком по свободной воле с полным осознанием ответственности за него. Для оценки поступка необходимо осмыслить соотношение мотивов, цели и результата. Всякий поступок полимотивирован: индивидуальные, групповые и социальные мотивы образуют сложный комплекс причин, побуждающих человека к действию. Ценностью обладает не всякое социальное деяние, а нравственно наполненное: этика непременно включается в определение мотивов и предполагаемых результатов акта. Высокая цель, достигнутая с применением низких средств, обесценивается, социальная значимость такого поступка невысока. Тем не менее, нравственное значение содержится в каждом поступке, поскольку в нем человек выражает себя, отношение к другим людям, обществу, жизни в целом, проходит личностное и гражданское самоопределение.

Цель данного исследования – выявить значение понятия «поступок» в самосознании либеральной советской интеллигенции 1960-70-х годов, мотивы и характер социальных акций, оценить значимость поступка в системе ценностей сообщества. Материалом послужили дневники и воспоминания советских нонконформистов.

В 1960-70-е годы советское общество вступило в новую стадию индустриализации, что потребовало от него мобилизации на решение практических задач – экономических, производственных, культурных. Социальная практика актуализировала исследования деятельной сущности человека, интенсивно предпринимаемые в различных гуманитарных науках: философии, психологии, педагогике. Наука отвечала на общественный запрос, давала концептуальное осмысление феномена.

По наблюдениям современного исследователя, советская философия в 1960-70-е годы переживала антропологический поворот, суть которого можно определить как попытку создания философии человека в качестве относительно самостоятельной области исследования ^{[1, с. 7]}. Ученые (Сергей Батенин, Генрих Батищев, Борис Ананьев, Моисей Каган, Эвальд Ильенков, Георгий Щедровицкий, Мераб Мамардашвили и другие) стремились, не выходя за рамки официальной доктрины, сделать идейную схему марксизма более гибкой, преодолеть узко социальное толкование сущности человека.

Большинство нонконформистов прошло через советскую школу, где слагалась их идентичность, историческое сознание и культурные ориентиры. Соответственно, марксистское понимание личности формировало самосознание будущих оппозиционеров. Основные положения гласили: человек – существо социальное. Только в обществе индивидуум получает возможность саморазвития и реализации своей сущности. Социум определяет поведение людей независимо от их мотивов и желаний. В умении противостоять обстоятельствам и давлению общества проявляется сознательно-деятельностная природа человека. Нравственная ценность конкретного общества определяется тем, как оно служит интересам и целям личности, поскольку свобода, творческое и нравственное развитие человека являются важнейшими показателями прогресса. В социальной основе есть реальные возможности ее улучшения, существующее положения вещей может быть изменено в соответствии с передовыми идеалами. Человек созидает общественные формы и, противопоставляя себя им, совершенствует. Таким образом, ориентация на преобразование мира в соответствии с гуманистическим характером социалистического общества закладывалась в программу формирования личности и реализовывалась в гражданской практике нонконформистов. И хотя значительная часть диссидентов находилась под влиянием либеральных концепций и декларировала неприятие марксистской идеологии и мировоззрения (исключение составляли неомарксисты Петр Григоренко, Алексей Костерин, Рой Медведев, Лен Карпинский, Раиса Лерт и другие, ратовавшие за возвращение учению его подлинного смысла), в гражданском поведении реализовывались принципы отторгаемого мировосприятия.

Нонконформисты двигались к утверждению ответственной причастности личности бытию практическим путем. В обыденном сознании была высока ценность социального поступка, укоренившаяся в поведенческих и риторических стереотипах как интеллигенции, так и обычных советских людей: «за справедливость надо бороться», «правду необходимо отстаивать», «нравственные принципы должно защищать». Практическая реализация этих постулатов осуществлялась в разнообразных поведенческих стратегиях и тактиках. Григорий Померанц вспоминал: «… мне хотелось показать пример жизни среднего человека в этой стране, который не боится совершать какие-то поступки, грозящие, в сущности, только мелкими неприятностями. Ну, сорвут защиту диссертации, будут держать тебя на какой-то технической работе, бить тебя рублем, так что придется считать каждую копейку, и т. д. Я на это шел. И одновременно сохранял за собой свободу слова. Мне казалось полезным и нужным дать такой пример, не уезжая на Запад, где, понимаете, все подобные проблемы сразу снимаются. Мне хотелось решать их здесь» ^{[5, с. 453-454]}. Ученый характеризовал свое социальное поведение как разумную осторожность, выражавшуюся в открытости и саморедактуре: «Писал под собственным именем, так что искать меня, как Синявского, не надо было, но вместе с тем писал в известной мере эзоповым языком, чтобы состав преступления найти было трудно» ^{[5, с. 454]}. Показательно и типично для творческого человека осмысление поступка как свободного выражения научных и художественных взглядов с одновременным признанием важности отыскать эффективные приемы его осуществления. Характерно и восприятие собственного поведения как поддающегося тиражированию: личностный пример, усвоенный сообществом, способен сориентировать коллег в определении способа существования и механизмов самореализации.

При характеристике свойств нонконформистского поступка начала «оттепели» необходимо учитывать несформированность протестного движения. В общественной жизни возникали индивидуальные спорадические выступления, не осмысленные деятелями и не являющиеся по сути оппозиционными: кампания по защите Бродского, антисталинские выступления на партконференциях в различных трудовых коллективах и прочее. Их цель была содействовать либерализации общественной жизни, в художественной практике расширить границы дозволенного властью. Показательно, что либеральная интеллигенция искала для этого разные способы: и официальные, и полулегальные – через попытки публикации в литературно-художественных журналах «запрещенных» авторов, квартирные выставки, научные семинары и так далее. Мотивы выпуска альманаха «Тарусские страницы» (Калужское книжное издательство, 1961 год) у редактора Константина Паустовского были те же, что у Александра Гинзбурга при формировании «Синтаксиса» (1959-1960 годы): расширить эстетические горизонты, восполнить белые пятна в литературном процессе. Раздражение власти не являлось целью. Борьба велась не с системой, а с ее ортодоксальными представителями. Итог зависел от многих составляющих. Акция могла сойти с рук или обернуться неприятностями. Неопределенность результатов определяла осмысление поступка самими деятелями и общественным сознанием в категориях риска и игры. Сравним характеристику Померанцем двух различных поступков, вызвавших общественный резонанс, – выпуска неподцензурного журнала и собственного выступления на собрании в Институте философии в 1965 году: «В "Синтаксисе" было что-то уникальное, неповторимо личное, невозможное без авантюрного характера, беспечности и организаторского напора Гинзбурга, действовавших в нем как-то бессознательно и непреодолимо. Этот авантюрный дух создал "Синтаксис", и он же его провалил…» ^{[5, с. 300]}; «… антисталинская речь так удалась мне именно потому, что в ней не было скучной серьезности, что это была, в известном смысле, игра <…>, на которую я смотрел, при всей захваченности, откуда-то изнутри, из точки покоя и обдуманно соразмерял степень дерзости, балансируя на самой черте, за которой неизбежно начинались репрессии, – но не переходя через черту» ^{[5, с. 309]}. Общим качеством поступка представлено выражение независимой нравственной позиции – духовной свободы, стимулирующей действия, сопряженные с риском.

Публичное выражение несогласия с официальными декларациями предполагает решимость и смелость. Эти понятия в самосознании «шестидесятников» также входят в качественное определение поступка. В таких категориях осмысливал свое состояние Петр Григоренко перед выступлением против возрождения культа личности на районной партконференции в 1961 году: «Я поднялся и пошел. Что происходило со мной в это время, я никогда рассказать не смогу. Я себя не чувствовал. <…> Во всяком случае, это было страшно. Более страшного я никогда не переживал. То был самый жуткий момент моей жизни. Но это был и мой звездный час» ^{[2, с. 336]}. Поступок начался с преодоления страха и стал эпизодом личностного самоопределения: выступление лояльного к власти гражданина, стремившегося утвердить ленинские нормы партийной жизни, определило его дальнейшие действия и стало началом диссидентства.

Тема постепенного врастания в противоборство с властью регулярно звучит в воспоминаниях нонконформистов начала «оттепели». Она может трактоваться драматично, как в «Новомирских дневниках» Твардовского, Кондратовича, Лакшина, или с некоторой долей ироничного изумления, как в воспоминаниях Орловой и Копелева «Мы жили в Москве»: «Мы потом много раз спрашивали себя: когда именно началось наше отдаление <…> от партии, в которой мы все еще состояли?» ^{[4, с. 85]}, Твардовский: «Нечего больше делать, как только отламывать по кирпичику, выламывать, выкрошивать эту стену» ^{[7, с. 231]}. Позицию литераторов роднит ясное понимание нормы личностного поведения в повседневной практике: совесть не допускает бездействия и требует активного вмешательства в общественные процессы. Шварц в период работы над сценарием фильма «Дон Кихот» высказал это убеждение следующим образом: «… человек, ужаснувшийся злу и начавший с ним драться, как безумец, всегда прав» ^{[10, с. 286]}. В словах литераторов разных поколений звучит восприятие собственного социального и профессионального поведения как единственно возможного, не допускающего вариантов по нравственным причинам. Современный исследователь Рудольф Тёкеш справедливо оценил поведенческую модель нонконформистов как моральный абсолютизм ^{[8, р. 13]}.

Общим свойством оценки своих действий в воспоминаниях нонконформистов является осознание их как социально значимых по последствиям и детерменированных социальными факторами. Мотивы лишь опосредуют связь между социальной действительностью и поступками людей. Так объяснял характер поступков Маркс, и это толкование сохраняется нонконформистами. При этом только марксистским пониманием мемуаристы не ограничиваются. Выявить дополнительные мировоззренческие основания нам позволит анализ семантики всех компонентов поступка: мотивов, действия, результатов и оценки.

Авторы мемуаров указали полный спектр мотивов своих действий: и внешние стимулы, и внутренние побуждения. Стимулом выступает несоответствие между зафиксированным ХХ и ХХII съездами партии курсом на демократизацию управления страной и либерализацию общественной жизни и реальным положением дел. Внутренними побуждениями названы:

– социальные: потребность отстоять свободу слова, противостоять реставрации сталинизма, поддержать демократические начинания, обеспечить бесповоротность исторического прогресса. «… Главным злом мы считали чиновников, аппаратчиков во всех инстанциях, и в Союзе писателей, и в ЦК. И надеялись, что Никита их свергнет» (Орлова, Копелев) ^{[4, с. 29]};

– этические: невозможность смиряться с официальной ложью, необходимость жить в согласии с совестью. «Нам были отвратительны негодяи, захватившие руководство в Союзе писателей. Наше сочувствие вызывали те, кого прорабатывали, кого травили» (Орлова, Копелев) ^{[4, с. 85-86]};

– нравственные: желание утвердить бескомпромиссность и принципиальность как норму гражданского поведения. «Я выступил в институте философии и сказал то, что думал о решении реабилитировать Сталина <…>. Я посмел и сумел сказать вслух то, что все вокруг хотели сказать и не решались» (Померанц) ^{[5, с. 210]};

– воспитательные: дать пример поведения, выявить единомышленников. «И тут с особой силой навалилась на меня уже давно преследовавшая мысль: "Надо выступать. Нельзя молчать. Тем более, что я могу иметь трибуну, с которой далеко прозвучит"» (Григоренко) ^{[2, с. 334]}; «Я хотел <…> подсказать, что так, как я, могут все. <…> … мне хотелось пройти по лезвию ножа, дать пример оппозиционного выступления без репрессий, пример для подражания» (Померанц) ^{[5, с. 310]}.

Эти мотивы представляют аксиологию поступка. Безусловно, осмысливая индивидуальные позывы к действию, каждый самостоятельно выстраивал их иерархию, в зависимости от личной аксиологии выделял доминирующие или вторичные по значимости. Общей причиной предстает восприятие общественной ситуации как не допускающей бездействия, личностная способность принять на себя ответственность за происходящее в стране.

Само действие, представленное как бой, схватка или рискованная игра, – осмысленный шаг, рубежное событие, перевернувшее всю жизнь. «Мне трудно было молча терпеть лицемерие правителей, но одновременно я понимал, что выступление будет стоить мне крушения всего устоявшегося и вполне меня устраивающего уклада» (Григоренко) ^{[2, с. 334]}; «Сахарова, с которым я был знаком теперь хорошо, надо было поддержать немедленно. К концу недели я закончил с этой целью "Тринадцать вопросов Брежневу". Гэбисты положили в свои сейфы первые вещественные доказательства моего будущего уголовного дела» (Юрий Орлов) ^{[3, с. 154]}. Фиксируя поступок как границу, разделившую жизнь на «до» и «после», нонконформисты переосмыслили идею детерменированности. Личность своими действиями, то есть чередой поступательных движений (одно из значений слова «поступок» согласно словарю Даля), сама определяет последующие обстоятельства жизни, формирует судьбу. В этом понимании субъективной роли поступков в жизни человека угадывается экзистенциальная формула: «Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь» (Сартр) ^[6]. Такое субъективное толкование соответствует объективной реальности: логика конфронтации, которой руководствовалась власть, делала весьма вероятным процесс дальнейшего втягивания человека в протестную деятельность. Валентин Турчин, уволенный за поддержку Сахарова из Института прикладной математики АН СССР, сблизился с Гинзбургом и стал председателем русской секции «Международной амнистии». Григоренко, лишенный не только заведования кафедрой в Военной академии имени Фрунзе, но и генеральского звания, пенсии, явился основателем Украинской Хельсинской группы. Примеров можно привести великое множество. Не желая вступать в диалог с обществом, подавляя инакомыслие, государство делало врагами образованных, талантливых, деятельных граждан.

Результат деяния осмысливается нонконформистами неоднозначно. Его субъективная ценность заключается в самореализации, практическом выражении нравственных принципов, преодолении гражданского бездействия, чреватого драматичными последствиями для общества: «Я посмел и сумел сказать вслух то, что все вокруг хотели сказать и не решались <…>. Тогда впервые я перестал жалеть, что я не родился в другое время, впервые почувствовал, что среда меня не заела, что я вынес свой век» (Померанц) ^{[5, с. 210-211]}. Моральные плюсы при индивидуальных социальных потерях видятся доминирующими. Объективная ценность заключается в открытом заявлении общественного запроса к власти на последовательность и логичность выполнения ею собственных политических деклараций.

Подведем итог. «Поступок» можно считать смыслообразующим понятием в аксиологии и самосознании нонконформистов. Под поступком в мемуарах понимается бескорыстное, самоотверженное действие, продиктованное ответственностью за судьбу страны, потребностью проявить свою гражданскую активность. С помощью категории «поступок» нонконформисты производили идентификацию себя и членов сообщества. Осмысление способности к ответственному действию определяло представление о роли личности в социуме, поведенческую тактику, цели и задачи личной и групповой активности.