Introduction or Birth of Classical Science

Ignorant

Doctor

Готфрид Вильгельм Лейбниц – немецкий философ XVII-XVIII вв.

Джон Стюарт Милль – английский философ XIX в.

Дэвид Юм – шотландский философ XVIII в.

Иммануил Кант – немецкий философ XVIII в.

Ганс Альберт – современный немецкий философ, социолог, экономист.

Людвиг Витгенштейн – австрийский философ XX в.

Карл Ясперс – немецкий философ ХХ в.

Аристотель Стагирит – древнегреческий философ IV века до н.э.

Френсис Бэкон – английский государственный деятель, философ XVI-XVII вв.

Рене Декарт – французский философ XVII в.

Галилео Галилей – итальянский математик, физик, астроном XVI-XVII вв.

Эдмунд Гуссерль – немецкий философ XIX-ХX вв.

Эмиль Мейерсон – французский философ, химик XIX-XX вв.

Анри Пуанкаре – французский математик, физик, астроном, философ XIX-XX вв.

Иоганн Кеплер – немецкий математик, астроном, астролог XVI-XVII вв.

Исаак Ньютон – английский физик, математик, астроном XVIII в.

Пьер Симон Лаплас – французский математик, физик, астроном XVIII-XIX вв.

Михаил Васильевич Ломоносов – русский ученый-энциклопедист XVIII в.

Роберт Бойль – английский физик, химик, богослов XVII в.

Мартин Хайдеггер – немецкий философ XX в.

Владимир Сергеевич Соловьев – русский философ XIX в.

Doctor: Какие ассоциации вызывает у тебя слово «наука»?

Ignorant: Наука… Представляю себе человека в белом халате, сидящего в лаборатории, окруженного различными приборами.

Doctor: Еще какие ассоциации вызывает у тебя это слово?

Ignorant: Представляю себе библиотеку, полную книг и чертежей и человека, который склонился над этими книгами и чертежами.

Doctor: Еще.

Ignorant: Мне представляется преподаватель математики или физики, пишущий на доске замысловатые формулы и объясняющий студентам премудрости своей науки.

Doctor: Неплохо. Пожалуй, достаточно для начала. Итак, мы видим, что науку можно рассматривать с разных позиций: во-первых, это способ познания мира со своими специфическими методами и приемами; во-вторых, это отрасль культуры, существующая наряду с философией, искусством, религией, сложная система хранения и передачи накопленных знаний; и в-третьих, это социальный институт, сообщество профессионалов, занимающихся общей социально значимой деятельностью в специальных пригодных для этого условиях.

Ignorant: Думаю, что наука в современном мире является самой значимой отраслью культуры, ведь от нее так много зависит в нашей жизни.

Doctor: Наверное, ты прав. Однако этому трудно дать однозначную оценку. Как в исследовании развития человека, так и в исследовании развития культуры следует стремиться к гармонии всех составляющих частей, а не делить их на привилегированные и второстепенные, господствующие и подчиненные. Ведь когда-то самой науке приходилось доказывать право на свое независимое существование.

Ignorant: Наверное, это было в глубокой древности, когда люди просто не понимали, какие преимущества может дать научный подход к исследованию мира.

Doctor: Судя по твоим словам, можно подумать, что наука в своих привычных для нас характеристиках существовала всегда. Можешь ли ты себе представить время, когда науки совсем не было?

Ignorant: Честно говоря, мне трудно это представить. Хотя я понимаю, что наука формировалась постепенно, но ведь она возникла не на пустом месте. В культуре человечества должны были существовать определенные предпосылки для формирования науки как особого явления.

Doctor: Ты прав. Исторически развитие науки можно начать с самой возможности описания видимого как первичной формы отношения субъекта и объекта.

Ignorant: Док, можешь говорить проще?

Doctor: Извини. Итак, человек воспринимает мир и пытается описать свои восприятия. Его слабый зреющий ум вступает в отношение с потрясающей своим величием и гармонией природой.

Ignorant: Однако если природа кажется человеческому разуму столь величественной и гармоничной, значит и сам человеческий разум не лишен величия и гармонии. По крайней мере, в нем должно быть заложено стремление к этому, вера в то, что природа и разум могут составлять единое целое.

Doctor: Хорошо сказано. Да, реальность всегда больше, чем она нам кажется, и наблюдаемое нами – лишь вершина айсберга. Реальность отнюдь не приспособлена к нашим познавательным способностям. Наоборот, наши познавательные способности приспособлены к тому структурному уровню реальности, который составляет наш непосредственный жизненный опыт.

Ignorant: Как же в таком случае мы познаем мир?

Doctor: Мы познаем мир, пытаясь экстраполировать познанное на то, что еще неизвестно, но достигаем успеха постольку, поскольку приспособляем свой стиль мышления и познавательные средства ко все более глубоким и широким структурам реальности, подвергая при этом ревизии представления о познанном. Тем самым мы не только изменяемся как субъекты познания, но и изменяем свои взгляды на объекты.

Ignorant: Получается, что знание – это выражение отношения между субъектом и объектом на том или ином этапе их взаимного приспособления.

Doctor: Наверное, ты прав. Если человеческий разум уподобить зеркалу, то желательно, чтобы это зеркало было чистым и незамутненным, чтобы в нем природа отражалась как можно полнее. Таким образом, наука появилась как систематизированное описание того, что можно увидеть в этом «зеркале природы». Первые греческие философы однако заметили в этом «зеркале» двойственность отражения: видение глаз и видение ума.

Ignorant: То есть видеть мы можем второстепенное, а разум направляет наше внимание на главное.

Doctor: Именно так. Видение глаз, в свою очередь, тоже может быть разделено на зрение профана, который просто глазеет, видит то, что видится «здесь и теперь», и зрение просвещенного и обученного человека (ученого), который способен заметить в рутине повседневности удивительные и загадочные совпадения.

Ignorant: Но не забывай, что у человека как «зеркала природы» есть еще и разум.

Doctor: Конечно, разум – это орудие (органон) познания. С помощью него мы можем сделать выводы о том, что же скрыто за обнаруженными совпадениями. Например, если речь идет о гаданиях и предсказаниях, то разум может раскрыть (расшифровать) «волю Богов», но наряду с этим можно обнаружить не только сверхъестественные, но и естественные причины удивительных явлений природы. Ведь в повседневной жизни, обустраивая свой быт и деятельность, прогнозируя ее результаты (т.е. заглядывая в будущее и связывая его с прошлым), мы довольствуемся доводами здравого смысла, дающими естественные объяснения причинно-следственных связей. Открытия можно совершать не только методами Колумба, но и методами Эйнштейна.

Ignorant: А что это значит?

Doctor: Это значит, что открывают не только что-то принципиально новое, неизвестное, но и совершенствуют старое новыми нестандартными способами. Возьмем, к примеру, историю физики или астрономии как наук. В них как бы объединилось горизонтальное и вертикальное видение мира.

Ignorant: Что касается горизонтального видения, то это, как мне кажется, представление о том, что наш мир конечен и ориентирован относительно сторон света. А что это за вертикальное видение?

Doctor: В вертикальном отношении мир может быть соотнесен с «верхом» и «низом». Нижний мир – это то, куда погружается все умирающее, откуда каждую весну снова возрождается жизнь. В этом мире – тайна жизни и смерти, плодородия и оскудения. В нем скрыто место воздаяния – преисподняя, и охраняющие ее боги. Но ключ к тайнам мира скрыт в верхнем, заоблачном мире. Все циклические изменения в среднем, человеческом мире подчинены ритму циклов движения Солнца, Луны, планет, звезд, созвездий.

Ignorant: Получается, по мысли древних, что именно небо указывает людям стороны света, посылает дожди, бури, засухи, радости и бедствия.

Doctor: Конечно. Поэтому, например, религия древних всегда имела астральный характер, а астрономия становилась прикладной дисциплиной, обслуживающей культ. Она же выполняла и важнейшие управленческие функции, связанные с календарем, измерением времени, ориентацией в пространстве (относительно сторон света), определением времени различных хозяйственных работ. Таким образом, астрономия как «протонаука» выполняла две совершенно различные, но, тем не менее, переплетающиеся функции – сакральную и профанную, оставаясь прикладной, вспомогательной отраслью.

Ignorant: Следовательно, наука как «зеркало природы» развивалась двумя путями: чувственным и умозрительным. А что можно считать посредником этих путей, направляющим их к единому знанию?

Doctor: Пожалуй, это особый способ видения ума – логика и математика. Это самые лучшие посредники, поскольку логико-математическая система отношений может дать универсальный «перевод» чувственных данных в формы разума. На основе этого «перевода» возникает предположение что, во-первых, природа есть вечный и неизменный объект, которому наше отражение должно соответствовать; во-вторых, наш ум обладает вечными и неизменными свойствами, без которых он не мог бы отражать мир; он, как и положено зеркалу, беспристрастно воспринимает объекты, находящиеся вовне; в-третьих, путь познания (отражения) один и, если не сбиваться с него, он автоматически приведет нас к истине.

Ignorant: А как мы придем к истине?

Doctor: Только опираясь на те или иные логические законы. Например, закон достаточного основания, который установил Готфрид Лейбниц в начале XVIII века, дополнив этим законом три прежних аристотелевских формально-логических закона (закон тождества, закон противоречия и закон исключения третьего).

Ignorant: А что это за закон?

Готфрид Лейбниц: Никакой факт не может быть истинным и признаваться существующим, никакое высказывание – правильным, если нет достаточного основания считать, что это так, а не иначе, хотя такие основания по большей части могут оставаться для нас неизвестными ^[1].

Doctor: Однако, учитывая несомненный эффектзакона достаточного основания, тем не менее мы должны иметь в виду, что некритическое следование ему может привести к догматизму.

Ignorant: Почему?

Doctor: В результате нашего стремления к достоверности, заключающегося в принципе достаточного основания, дающего последнее обоснование всем высказываниям. Например, считаешь ли ты, что можно быть в чем-то абсолютно уверенным?

Ignorant: Конечно. Например, я абсолютно уверен (да и ты тоже), что завтра опять взойдет Солнце.

Doctor: А на чем основывается твое убеждение?

Ignorant: На простом ежедневном наблюдении. Изо дня в день, примерно в одно и то же время происходит одно и то же событие – восход Солнца. Природа единообразна.

Джон Милль: Уже само определение индукциипредполагает допущение относительно порядка Вселенной. Это допущение гласит, что в природе существуют параллельные случаи; то, что произошло один раз, произойдет и снова при достаточной доле сходства соответствующих факторов ^[2]. Данное допущение можно выразить различными способами, например, в виде утверждения о том, что природа единообразна, о том, что Вселенная управляется общими законами, что при сходных факторах одной и той же причине будет сопутствовать одно и то же следствие.

Doctor: Однако из того, что раньше было так логически не следует, что потом все повторится. В том, что Солнце завтра не взойдет, нет логического противоречия.

Ignorant: Я не понимаю тебя. Что ты хочешь этим сказать?

Doctor: Только то, что восход Солнца нельзя обосновать дедуктивно, а только индуктивно. Однако индукция всегда опирается на неоправданное допущение.

Ignorant: Почему же мое допущение о том, что «так было и будет всегда, ибо природа единообразна», неоправданное?

Doctor: Потому что данное допущение о единообразии природы ты можешь полагать только независимо от опыта, так как ты ведь не можешь наблюдать всю природу в ее прошлом и будущем. Однако, пытаясь оправдать предположение о единообразии природы, ты опять будешь ссылаться на свой опыт, а потом опять будешь утверждать, что так было везде и всегда. Ты попадаешь в порочный круг. Например, барон Мюнхгаузен рассказывал небылицы, а в подтверждение своих слов, приводил «аргумент», что всегда говорит только правду.

Ignorant: Значит, ты хочешь сказать, что моя уверенность в восходе Солнца столь же неоправданна, как уверенность барона Мюнхгаузена в том, что он поднял себя за волосы?

Дэвид Юм: Наше мышление устроено таким образом, что, когда нам удается обнаружить некоторую регулярность, мы вынуждены верить в то, что эта регулярность сохранится в будущем. Каузально (индуктивно) эту веру обосновать невозможно, она у нас просто есть ^[3].

Иммануил Кант: Да, нельзя не признать скандалом для философии и общечеловеческого разума необходимость принимать лишь на веру существование вещей вне нас и невозможность противопоставить какое бы то ни было удовлетворительное доказательство этого существования, если бы кто-нибудь вздумал подвергнуть его сомнению ^[4].

Ignorant: Нет, господа философы, вы меня нисколько не убедили, и я продолжаю настаивать на том, что могу быть уверенным в восходе Солнца! А что ты делаешь?

Doctor: Бросаю монету. Орел или решка?

Ignorant: Орел.

Doctor: Так и есть. Означает ли это, что ты знал, какой стороной упадет монета?

Ignorant: Нет, я просто угадал.

Doctor: Но ты же верил в это, и твоя вера оказалась истинной.

Ignorant: Да, но этого мало.

Doctor: А что еще требуется для знания?

Ignorant: Нужно хотя бы какое-то объяснение, обоснование. А вот обоснованная истинная вера и будет знанием.

Doctor: Однако обоснованность бывает разной степени. Например, я вижу своего приятеля в дорогом костюме за рулем шикарного автомобиля. На основе этого я делаю вывод, что он обзавелся деньгами. Когда же он мне говорит, что у него есть еще вертолет и дом в Майами, мои основания подтверждаются. Однако проблема в том, что мой приятель солгал. Костюм и автомобиль он одолжил, чтобы произвести впечатление на свою знакомую, а вертолет и дом он просто приплел для большего эффекта.

Ignorant: Значит наши основания нуждаются в проверке.

Doctor: Но тут мы сталкиваемся с проблемой регресса оснований.

Ignorant: Я тебя не понимаю, опять ты хочешь меня запутать?!

Doctor: Вовсе нет, я только хочу внести ясность. Смотри, моя вера базируется на определенных основаниях, эти основания явились следствием другой веры, которую тоже нужно обосновать и так до бесконечности.

Ignorant: Вот именно! Поэтому должны существовать хотя бы некоторые убеждения, которые можно принять на веру и считать знанием без обоснования. Иначе все можно подвергнуть сомнению, в том числе и то, что для нас свято – наши принципы, ценности, убеждения. Это недопустимо!

Ганс Альберт:Тем не менее, нужно иметь в виду, что любой исследователь всегда рано или поздно столкнется с «трилеммой Мюнхгаузена» (т.е. несбыточной мечтой повторить «подвиг» Мюнхгаузена, который вытаскивает сам себя из болота, да еще вместе с лошадью): 1) что делать с бесконечным регрессом, ибо каждая вновь обнаруженная ступень знания в свою очередь требует обоснования, и так ad infinitum; 2) как избавиться от логического круга, ведь то, чем обосновывают, само должно быть обосновано, что невозможно из-за незавершенности познания; 3) как определить критерий достаточности, если не известно то «целое», на которое он опирается, следовательно, процесс обоснования просто прерывается и сводится к тому, что вводится догма, утверждение, истинность которого якобы очевидна и потому не нуждается в обосновании. Чтобы вытащить себя из этого «болота» исследователь хватается за догму, как спасительную соломинку ^[5].

Doctor: Кажется, в ходе разговора мы вышли на один очень важный момент: соотношение знания и веры в познании вообще и в научном познании в частности. Всякое обучение, начиная с детства, основано на доверии. Будучи детьми, мы узнаем факты и принимаем их на веру. Ребенок учится благодаря тому, что верит взрослому. Сомнение приходит после веры.

Ignorant: Но развитая форма познания – научное познание – также покоится на вере в некоторые эмпирические высказывания. Нельзя экспериментировать, если нет чего-то несомненного.

Людвиг Витгенштейн: А на каком основании ты доверяешь учебникам по экспериментальной физике?

Ignorant: У меня просто нет оснований не доверять им. Я располагаю какими-то сведениями, правда, недостаточно обширными и весьма фрагментарными. Я кое-что слышал, видел и читал.

Людвиг Витгенштейн: В том-то и дело. Эмпирические высказывания, которые мы принимаем на веру как несомненные, сопутствуют нам всю жизнь, предстают как личностное знание, как «картина мира», усвоенная в детстве ^[6].

Doctor: Итак, вера и знание имеют основания, но их основания различны, и это различие носит не просто частный характер, но обладает фундаментальным значением, а обоснования веры и знания противоположно направлены. Знание становится таковым в результате логического оформления, обоснования, проверки, доказательства достоверности и истинности, и лишь в таком качестве оно обретает не только когнитивную, но и социальную значимость, начинает функционировать в культуре, включается в коммуникации и различные формы деятельности. Вера же базируется совсем на другом – на подтверждающем ее результаты опыте, на социальной санкции и общезначимости того, во что верят. И лишь затем может возникнуть необходимость рефлексии и критики этой субъективной уверенности, но такие рефлексия и критика будут осуществляться на базе новых социально апробированных «несомненностей».

Ignorant: Док, все-таки меня интересует вопрос: как и когда возникла наука и приобрела всеобщую значимость?

Карл Ясперс: Установлено, что формирование науки проходило в два этапа: 1) становление логически и методически осознанной науки в Древнем мире; 2) возникновение современной науки, вырастающей с конца средневековья, решительно утверждающейся с XVII века и развивающейся во всей широте с XIX века ^[7].

Ignorant: Что же явилось предпосылкой к научному поиску?

Аристотель Стагирит: Пожалуй то, что все люди от природы стремятся к знанию. Доказательство тому – влечение к чувственным восприятиям: ведь независимо от того, есть от них польза или нет, их ценят ради них самих ^[8].

Doctor: Однако хочу заметить, что собственно теоретическая мысль формируется первоначально как продолжение практической деятельности. Например, геометрия – искусство измерения земли, или межевание; арифметика – искусство счета, использовавшееся купцами; диалектика – искусство ведения беседы при помощи вопросов и ответов; эристика – искусство спора и т.д. В практической деятельности на первое место в интеллектуальных схемах, с помощью которых люди отражали свое воздействие на окружающую предметную среду, стали выдвигаться инструментальные факторы. Все-таки для развития и утверждения науки более значимым является второй этап. Ведь он был ни чем иным, как настоящей «научной революцией».

Ignorant: Почему?

Doctor: Великие географические открытия перевернули представления европейцев о масштабах Земли, поставили под сомнение авторитет античной науки. Европейские рынки заполнились экзотическими растениями и удивительными артефактами. Все это привело к осознанию невиданного доселе разнообразия природного мира. Это привело к необходимости каталогизации накопившегося материала, в моду входит страсть коллекционирования. Это позволило не только более тщательно классифицировать животный и растительный мир, но также, фиксируясь на аномалиях, выработать более точное понятие нормы, что, собственно, и привело к формированию понятия «научный объект».

Ignorant: А почему эти аномалии, или «чудеса природы», смогли так основательно поколебать представления ученых о мире?

Фрэнсис Бэкон: Пожалуй, с них-то и можно было начать проект реформы наук. Их отбор и изучение неизбежно приведут к пересмотру всей натуральной философии Аристотеля, а именно, будут поставлены под сомнение ее аксиомы, а значит будут дискредитирована построенная на них дедуктивная логика. Обработав собранный материал с помощью индуктивного метода, можно создать обновленную натурфилософию.

Ignorant: Получается, что эти «чудеса природы» стали основой научных фактов?

Doctor: А почему бы и нет? Именно их изучение дало стандартные образцы флоры и фауны, которые заложили основы естественной истории. Именно для этой цели создавались специальные музеи (кунсткамеры). Практика создания кунсткамер входит в моду при всех университетах и королевских дворах Европы. Природа воспринимается как искусный ремесленник. Большинство «чудес природы» уже не вызывают удивления и священного ужаса, во-первых, потому что многим из них нашлось естественное объяснение и, во-вторых, просвещенная часть европейского общества веру в чудо оставила в удел невежественному и суеверному простонародью. Но самое главное – радикально изменился сам характер взаимоотношений человека с природой.

Фрэнсис Бэкон: Наш же путь открытия наук таков, что он немногое оставляет остроте и силе дарований, но почти уравнивает их. Подобно тому, как для проведения прямой линии или описания совершенного круга много значат твердость, умелость и испытанность руки, если действовать только рукой, – мало или совсем ничего не значит, если пользоваться циркулем или линейкой. Так обстоит и с нашим методом ^[9].

Рене Декарт: Перед нами открылась возможность вместо спекулятивной философии, которая лишь задним числом понятийно расчленяет заранее данную истину, найти такую, которая непосредственно приступает к сущему и наступает на него, с тем, чтобы мы добыли познание о силе и действиях огня, воды, воздуха, звезд, небесного свода и всех прочих окружающих нас тел, причем это познание (элементов, стихий) будет таким же точным, как наше знание разнообразных видов деятельности наших ремесленников. Затем мы таким же путем сможем реализовать и применить эти познания для всех целей, для которых они пригодны, и таким образом эти познания (эти новые способы представления) сделают нас хозяевами и обладателями природы ^[10].

Doctor: Таким образом, был задан особый специфический стиль научного мышления: это, во-первых, опора на эксперимент, поставляющий и проверяющий результаты, и во-вторых, господство аналитического подхода, направляющее мышление на поиск простейших, далее неразложимых первоэлементов реальности (редукционизм).

Галилео Галилей: Естественными надежными опорами познания являются разум и опыт. Поэтому в естественных науках, выводы которых истинны и необходимы, тысячи демосфенов и тысячи аристотелей не смогут вопреки фактам сделать истиной то, что ложно.

Doctor: Эмансипация от традиционных авторитетов, в особенности от натурфилософии Аристотеля, и развитие количественно ориентированных методов радикально изменяют картину космоса и природы.

Ignorant: Почему?

Doctor: Например, Аристотель не знал, как определять температуру человека или животного, точнее знал, но не мог это точно зафиксировать. Температура определялась исключительно прикосновением руки – смутные, приблизительные оценки. Поэтому для него медицинская наука – искусство. Именно накопление эмпирических данных, их продуманная систематизация, использование измерения, подсчета, взвешивания – дает ясные и точные критерии знания.

Эдмунд Гуссерль: Эта мысль может показаться прямо-таки фантастической. Ведь мы тем самым принимаем давно уже известную и широко осуществлявшуюся тысячелетия тому назад, правда, отнюдь не во всех областях, идеализацию пространства-времени со всеми их формами, со всеми изменениями пространства и времени и со всеми изменениями их форм. В этом и заключалась идеализация, осуществленная искусством измерения.

Ignorant: Что вы имеете в виду?

Эдмунд Гуссерль: Теоретическая установка и тематизация чистых сущностей и конструкций ведет к чистой геометрии (под ней здесь понимается и математика чистых форм вообще); а позднее возникает прикладная геометрия: практическое искусство измерения, осуществляющееся на основе идеальных сущностей и идеальных конструкций, построенных с их помощью. Следовательно, возникает практическое искусство измерения в соответствующих, весьма узких областях конкретно-причинной объективации физического мира.

Ignorant: Эта мысль вовсе не кажется мне ни фантастической, ни странной. Благодаря научному образованию в школе, начинающемуся уже в детском возрасте, эта мысль обрела, наоборот, характер чего-то само собой разумеющегося. То, что в донаучном опыте мы воспринимаем как цвет, звук, тепло, вес тел, оказывается при таком научном подходе, например, тепловым излучением тел, которое делает теплым все окружающие тела и тем самым обнаруживается «физически» – как колебания звуковые, тепловые, следовательно, только как процессы мира форм.

Doctor: Уже пифагорейцы в древности заметили зависимость высоты звука от длины натянутой и колеблющейся струны. Конечно, были хорошо известны и иные причинные зависимости аналогичного рода. В их основе лежит зависимость конкретно воспринимаемых процессов окружающего мира от полноты событий и процессов в сфере форм, зависимость легко выявляемая.

Эдмунд Гуссерль: Согласен с вами, коллега, однако здесь еще, вообще-то, не существует мотива для анализа сплетений каузальных зависимостей. Они не возбуждают какого-либо интереса, будучи смутными и неопределенными. Совершенно иначе обстоит дело там, где они становятся определенными по характеру, что позволяет применить определяющую индукцию и вынуждает нас прибегнуть к измерению полноты. В актуальном процессе измерения чувственно данных опыта, конечно же, были получены лишь эмпирически-неточные величины и количества. Искусство измерения – это искусство, нуждающееся в постоянном совершенствовании «точности» измерения. Это не просто искусство использования уже найденного метода, а метод, который постоянно сам себя улучшает, с помощью изобретения все новых и все более искусных средств (например, инструментов) ^[11].

Doctor: Кстати, если мы говорим я знаю, то что мы имеем в виду?

Ignorant: Я уверен.

Doctor: Или просто верю?

Ignorant: Нет, я не сомневаюсь.

Doctor: А может просто ты полагаешь, что знаешь, или тебе хочется в это верить?

Ignorant: Ну вот, ты меня опять запутал…

Doctor: Все дело в том, что для нашего знания, как для доказательства преступления, не хватает свидетеля. Я могу это доказать, когда могу свидетельствовать об этом или найду свидетеля. Поэтому наука, как криминалистика, – это расследование преступлений (прецедентов). Хотя, как правило, ученый, прежде чем вести расследование – сам «совершает преступление» (проводит эксперимент), т.е. он и преступник и следователь в одном лице. Это, конечно же, во многом облегчает задачу. Таким образом, специфика науки – это ее деятельностная направленность.

Ignorant: Как же можно определить науку как специфический познавательный процесс?

Doctor: Пожалуй так: наука – это особый рациональный способ познания мира, основанный на эмпирической проверке и логическом или математическом доказательстве. Что касается базовых философских понятий, то для научного познания характерна замена понятия «сущность» понятием «функция». Ориентация на числовое представление предметов, описание их закономерных взаимосвязей и отведение определению сущности второстепенной роли способствовало, прежде всего, прогрессу в области естествознания.

Ignorant: И как это было?

Doctor: Символической фигурой этого поворота можно считать Николая Коперника, совершившего своего рода прорыв от замкнутой средневековой к открытой динамической модели мира. Метод квантитативного (т.е. представленного в числовых соотношениях) познания природы был развит Иоганном Кеплером, который внес коррективы в систему Коперника и установил принципиальные связи между математическими и динамическими (физическими) закономерностями в астрономии. Для Галилео Галилея уже вся физическая действительность определена числовыми соотношениями.

Галилео Галилей: Философия природы написана в величайшей книге, которая всегда открыта перед нашими глазами, – я разумею Вселенную, но понять ее сможет лишь тот, кто сначала выучит язык и постигнет письмена, которыми она начертана. А написана эта книга на языке математики, и письмена ее – треугольники, окружности и другие геометрические фигуры, без коих нельзя понять по-человечески ее слова: без них – тщетное кружение в темном лабиринте ^[12].

Эмиль Мейерсон: Однако если предположить, что природа внутри себя, в своих собственных глубинах математична, то тогда надо поставить под сомнение реальность теоретических выводов, например, из теории относительности и атомной физики. Следовательно, математика есть продукт исторического развития научного познания. С ее помощью мы решаем множество проблем, но – приближенно, тогда как природа решает их мгновенно и сразу. «Бог не считает с помощью таблиц логарифмов».

Doctor: Но то, что сказано о математических отношениях естествознания, можно сказать и о всем понятийном аппарате науки. Они лишь до определенного предела содержательны «по мерке» природы.

Эмиль Мейерсон: Более того, учитывая, что связь «физической реальности» с «истинной природой вещей» осуществляется через измерения, можно допустить, что математика позволяет заглянуть в глубины объективной реальности дальше, чем наше воображение и таким образом может иметь самостоятельную эвристическую значимость ^[13].

Анри Пуанкаре: В теориях математического типа апелляция к скрытым механизмам элиминирована или представлена в самой минимальной форме.

Ignorant: Что это значит?

Анри Пуанкаре: Допустим, мы имеем дело с каким-либо механизмом, в котором можем наблюдать лишь работу исходного колеса и конечного колеса, при этом способ перехода движения от одного колеса к другому остается для нас скрытым. Мы не знаем, как именно связаны колеса: шестернями или ремнями, тягами или другими приспособлениями. Можно ли сказать, что понять что-либо об этом механизме можно, только разложив его на составные части? Разумеется, нет, поскольку закон сохранения энергии позволяет нам установить наиболее интересные факты. Мы без труда устанавливаем, что конечное колесо вращается в десять раз медленнее, чем исходное, поскольку мы видим эти два колеса; на основании этого мы можем заключить, что пара сил, воздействующая на первое колесо, будет компенсироваться десятикратной парой сил, воздействующей на второе. Для того чтобы установить данное отношение и узнать, каким образом силы компенсируют друг друга нет нужды проникать внутрь механизма ^[14].

Doctor: Примерами подобных теорий являются теории гравитации, законы падающих тел Галилея, теория теплового потока, теория эволюции органического мира и теория относительности. Действительно, именно математика стала для науки своего рода поводырем в неизвестность. В конечном счете, она не только уточнила и расширила наше знание явлений, доступных нашим органам чувств, но и позволила открыть весьма важные явления, не воспринимаемые нами, но оттого не менее реальные по их воздействию.

Ignorant: Что ты имеешь в виду?

Doctor: То, что современная наука все более исключает из системы своих представлений классический образ «материального объекта», прибегая к таким чисто синтетическим идеальным понятиям, как, например, «поля», «электроны», относительно которых нам известно единственное – математические соотношения, которым они удовлетворяют. Уже в эпоху Просвещения применение математики и метод наблюдения приводят к прорыву в естествознании. Самый значительный пример этого – Исаак Ньютон. Его механика (1687) – всеобъемлющее квантитативное объяснение природы, работающее на принципе строгой причинности и отсекающая лишние гипотезы. На эту эпоху приходится множество научных открытий.

Ignorant: Но ведь были и консервативные силы в обществе, которые видели в развитии науки угрозу сложившимся порядкам и нормам жизни.

Doctor: Конечно. Новое всегда борется со старым. Например, в эпоху господства схоластики еще возможны были упреки Фоме Аквинскому (великому богослову и университетскому профессору) в том, что он, признавая постигаемость «тварного мира», опираясь на метафизику Аристотеля, тем самым покушается постичь мудрость Божию и возвыситься умом выше Господа. Ведь, как полагала тогда господствующая в обществе церковная идеология, христианину следует смиренно оставаться в сфере чувственно постигаемого, не пытаясь проникнуть в область умозримого, интеллигибельного.

Вернер Гейзенберг: Как известно, то, что мы сегодня называем символическим значением вещи, в средние века в некотором смысле являлось ее первичной реальностью, теперь же для нас реальность стала только тем, что мы в состоянии воспринимать нашими чувствами. Первичной реальностью оказалось то, что мы можем видеть и осязать. И это новое понятие реальности связалось с новой деятельностью. Мы можем экспериментировать и обнаружить, каковы вещи в действительности. Легко можно представить, что этот новый подход означал не что иное, как прорыв человеческой мысли в бесконечную область новых возможностей, и поэтому вполне понятно, что церковь в новом движении увидела для себя скорее опасность, чем надежду. Известный процесс против Галилея из-за его выступления в защиту системы Коперника означал начало борьбы, которая длилась более столетия.

Ignorant: А в чем значение этого спора?

Вернер Гейзенберг: В этом споре представители естествознания утверждали, что только опыт может претендовать на неоспоримую истину. Они отрицали право за человеческим авторитетом решать, что в действительности происходит в природе, и считали, что это решение – дело самой природы или в этом смысле самого Бога. С другой стороны, представители традиционной религии говорили: если слишком направлять наше внимание на материальный мир, на чувственно воспринимаемое, то мы потеряем связь с важнейшими ценностями человеческой жизни, с той частью реальности, которая находится по ту сторону материального мира. Оба эти довода не соприкасаются, и потому проблема не может быть разрешена путем какого-либо соглашения или решения ^[15].

Ignorant: Но научные открытия совершали ведь тоже христиане.

Doctor: В том то и дело. Над первыми учеными, например, Тихо Браге, Иоганном Кеплером, Николаем Коперником продолжало тяготеть представление о порожденном высшем разумом геометрическом и кинематическом совершенстве Мира. Ими владела «магия круга», «магия равномерного движения», что характеризовало и схоластическую науку.

Иоганн Кеплер: Я опишу вам кратко свою модель Вселенной. В сфере мира, каковая есть подобие Бога-творца и архетип всего мироздания, три суть области, символы трех лиц Святой Троицы: центр – символ Отца, поверхность – символ Сына и промежуточное пространство – символ Духа Святого. И так же сотворены важнейшие части мироздания: Солнце в центре, сфера неподвижных звезд (или хрустальная сфера) на поверхности и, наконец, планетная система в области, лежащей между Солнцем и неподвижными звездами ^[16].

Исаак Ньютон: А я ввожу понятие «абсолютного пространства» и «абсолютного времени» как «очей Господних», ибо хроногеометрия, объединяющая их, содержит «абсолютное движение», иначе говоря, позволяет видеть мир «очами» Бога. Человеку же дано познать этот мир в терминах относительного движения, относительного пространства и времени. Прогресс познания и состоит в восхождении от относительности структуры человеческого мира к абсолютной структуре Божьего творения ^[17].

Ignorant: Интересно, как бы к подобным заявлениям отнеслись современные ученые?

Doctor: Давай себе представим такой диалог между Иоганном Кеплером и современным ученым.

Современный ученый: Способен ли ты обеспечить своей теории добавочное эмпирическое содержание по сравнению с содержанием ее предшественниц?

Иоганн Кеплер: Да, я действительно могу кое-что объяснить, хотя, сознаюсь, Птолемей и Аристотель далеко превосходят меня в этом.

Современный ученый: Можешь ли ты предсказать что-нибудь новое?

Иоганн Кеплер: Могу, но если ты принимаешь те основания, на которых строятся мои предсказания, и, кроме того, признаешь допущения, необходимые для подтверждения фактов.

Современный ученый: Каковы же эти допущения?

Иоганн Кеплер: Они весьма проблематичны, так как их можно принимать только в сфере астрономии.

Современный ученый: Но в таком случае, твоя теория не может называться научной…

Иоганн Кеплер: Позволь мне сказать теперь самое важное… Две предпосылки, принятые мной, имеют крайне важный смысл, в который я искренне верю. Одна из них заключается в том, что Коперник наверняка прав, потому что его картина мира гораздо проще других и потому что она соответствует духу человечности и духу Божественной Справедливости. Второе – Земля не может быть одновременно центром Вселенной и юдолью греха. Поэтому я верю в то, что именно Солнце – это звезда, вокруг которой вращаются все прочие. Если признать это, то остальное, какие бы проблемы здесь ни возникали, приобретает рациональный смысл.

Современный ученый: Но все это не имеет никакого научного значения! ^[18]

Ignorant: Бедный Кеплер! Ему непременно пришлось бы отречься от своей теории, последуй он правилу современных ученых. Но все-таки постепенно наука совершила переход от сверхъестественного к естественному объяснению природы.

Doctor: Конечно. Пожалуй, этот переход был логическим следствием «урока Коперника», который был преподан всей философии природы.

Ignorant: А что это за «урок Коперника»?

Doctor: Этот поучительный урок заключался в том, что мы не должны, не имея на то оснований, предполагать, что занимаем привилегированное, центральное положение во Вселенной. Иначе говоря, в эпоху, когда еще «все знали», что Человек и его Земля – центр Вселенной, должна была утвердиться мысль, что Вселенная до такой степени однородна как в большом, так и в малом, что наша часть ее – Земля и Солнечная система – построены по образу и подобию всякой иной аналогичной части мира. Но для этого земная и небесная механики, развивающиеся раздельно, должны были слиться в одну механику, приобретавшую тем самым универсальный для всей Вселенной характер. И только Ньютон, наконец, завершает это обновление.

Ignorant: А кто начал это обновление?

Doctor: Например, Галилео Галилей, Тихо Браге. Именно они перевели проблему конечности или бесконечности мира в естественнонаучную плоскость. При помощи изобретенного им телескопа Галилей увидел то, что невозможно было предположить заранее: горы и долины на Луне, спутники Юпитера, фазы Венеры, темные пятна на Солнце и, наконец, наблюдая млечный путь, увидел, что он на деле есть не что иное, как скопление бесчисленных звезд. В свою очередь, Тихо Браге, наблюдая за кометой, обнаружил и, главное, математически доказал, что она движется не за областью планет, а между ними, пересекая их орбиты. Тем самым такой мифологический элемент в астрономических представлениях, как хрустальные сферы планет, оказался опровергнутым. Кроме того, наблюдение им появления на небе «новой звезды» (т.е. взрыва звезды) вносит изменчивость туда, где прежде мыслилась вечность и неизменность.

Вернер Гейзенберг: Естествознание создавало все более ясную и обширную картину материального мира. В физике эта картина описывалась понятиями, которые мы сегодня называем понятиями классической физики. Мир состоит из вещей, находящихся в пространстве и времени, вещи состоят из материи, а материя вызывает силы и может быть подвергнута воздействию сил. Процессы совершаются путем взаимодействия материи и силы. Каждый процесс является и следствием, и причиной других процессов.

Ignorant: Значит, наука изменила мировоззрение людей. Характерная для Просвещения вера в прогресс была основана и на успехах в овладении силами природы. Таким образом, научные законы дают человеку власть над природой.

Doctor: Звучит весьма пафосно. Будем скромнее. Скажем так, они отобрали эту власть у чуда и случая. Во-первых, уже в XVIII веке стала очевидной связь науки с практикой, ее общественная полезность. Во-вторых, критика, которую в XVII веке философы и ученые направляли главным образом против схоластики, теперь обращена против метафизики. Согласно убеждению просветителей, нужно уничтожить метафизику, пришедшую в XVI-XVII веках на смену средневековой схоластике. В-третьих, вместо апелляции к чуду и случаю для объяснения событий и явлений окружающего мира стала привычной апелляция к научному разуму, опирающемуся на опыт и свободному не только от религиозных предрассудков, но и от метафизических сверхопытных «гипотез».

Ignorant: Да, мы уже говорили об этом. Специфику науки составляет опора на эксперимент, поставляющий и проверяющий результаты, и аналитический подход к исследованию действительности.

Doctor: Совершенно верно. Наука со времен Аристотеля стремилась к установлению состава и структуры каждого объекта исследования. Это означало, что объект следовало расчленить на какие-то элементы, представить его в виде совокупности каких-то частей. Ключевым словом теоретической деятельности стало слово «анализ», т.е. расчленение, разделение на части, представление объекта познания в виде конструкции из элементов.

Ignorant: Однако чтобы сделать объект познаваемым необходимо установить еще и причины его существования именно в виде такой конструкции.

Doctor: Конечно. С течением времени анализ стал математическим и воплотился в строгие формулы классической физики. Небесная механика объясняла движение небесных тел вполне определенными причинами – наличием силы тяготения и начальной скорости, предсказывала будущее (затмения, вообще взаимное расположение всех тел солнечной системы) и даже (что увенчало ее торжество в середине XIX века) открыла, как выражались в то время, «на кончике пера» (т.е. теоретически) новую планету – Нептун.

Пьер Лаплас: Представим себе, коллеги, разумное существо, которое в каждый данный момент знало бы все движущие силы природы и имело бы полную картину состояния, в котором природа находится, тогда оно могло бы – если бы его ум был в состоянии достаточно проанализировать эти данные – выразить одним уравнением как движение самых больших тел мира, так и движение мельчайших атомов. Ничто не осталось бы для него неизвестным, и оно могло бы обозреть одним взглядом как будущее, так и прошлое ^[19].

Готфрид Лейбниц: К сожалению (а может и к счастью), человек не может быть таким сверхразумным существом. Поэтому все доступные ему истины можно разделить два вида: «истины разума» и «истины факта». К первым относятся знания, полученные с помощью одних лишь понятий разума, без обращения к опыту, например закон тождества и противоречия, аксиомы математики. Напротив, «истины факта» мы получаем опытным, эмпирическим путем; к ним относится большая часть наших представлений о мире ^[20].

Ignorant: Например, когда мы говорим, что лед холоден, а огонь горяч, что металлы при нагревании плавятся, что железо притягивается магнитом и т.д., наши утверждения имеют характер констатаций факта.

Готфрид Лейбниц: Конечно. Вот только причины многих фактов нам далеко не всегда известны с достоверностью. Поэтому «истины разума» всегда имеют необходимый и всеобщий характер, тогда как «истины факта» – лишь вероятностный.

Михаил Ломоносов: Такое логическое единство «истин разума» является, на мой взгляд, следствием единства природы и существования немногих фундаментальных законов, лежащих в основе всего целостного многообразия явлений. Я всю жизнь мечтал построить всю «натуральную философию» на основе главной объединяющей идеи, в частности, на основе идеи о «коловратном (вращательном) движении частиц». Эта идея дает более масштабное представление об атомно-молекулярном строении материи, о законе сохранения вещества и силы (или движения), на основе которых можно дать объяснение частным теориям, например, теории теплоты.

Роберт Бойль: Не вижу необходимости в этом, ведь многие тепловые явления прекрасно объясняет моя теория теплорода, в основе которой лежит представление о некой огненной (или, как вариант, холодообразующей) материи, посредством которой распространяется и передается тепло, а также огонь.

Михаил Ломоносов: Однако теория теплорода не может дать единого объяснения таким качественно разным явлениям теплоты как расширение тел по мере нагрева, увеличения веса при обжиге или фокусировки солнечных лучей линзой.

Роберт Бойль: Но ведь второй из приведенных вами случаев наглядно показывает, что масса нагретого предмета увеличивается вследствие того, что материальный теплород проникает в поры тел и остается там.

Михаил Ломоносов: Но как вы тогда объясните, почему при охлаждении тела теплород остается, а сила тепла теряется?

Роберт Бойль: Что же вы предлагаете?

Михаил Ломоносов: Я предлагаю вовсе обходиться без понятия теплорода.

Роберт Бойль: Как вы это докажите?

Михаил Ломоносов: Итак, достаточное основание теплоты заключается: во-первых, в движении какой-то материи, т.к. при прекращении движения уменьшается и теплота, а движение не может произойти без материи; во-вторых, во внутреннем движении материи, т.к. оно недоступно чувствам; в-третьих, во внутреннем движении собственной материи тел, т.е. не посторонней; и в-четвертых, во вращательном движении частиц собственной материи тел, т.к. существуют весьма горячие тела без двух других видов движения (внутреннего поступательного и колебательного), например, раскаленный камень покоится (нет поступательного движения) и не плавится (нет колебательного движения частиц). Таким образом, мы доказали a priori и подтвердили a posteriori, что причиною теплоты является внутреннее вращательное движение связанной материи ^[21].

Критерии научности

1. Доказательность (логика + эксперимент).
2. Обоснованность (соответствие принципам и аксиомам науки).
3. Последовательность (соответствие определенному методу).
4. Непротиворечивость (нет нарушений основных логических законов).
5. Проверяемость (набор экспериментальных средств проверки).
6. Воспроизводимость (практическое использование).
7. Объяснительная сила (глубина и полнота проникновения в окружающий мир).

Ignorant: Итак, если можно интуитивно найти и логически или математически доказать простую, ясную и «экономную» теорию, то дальше – дело техники…

Doctor: Кстати, развитие техники явилось естественным следствием классической науки и, по сути, завершило начатый ей процесс эмансипации и отчуждения человека от природы.

Ignorant: А благодаря чему это стало возможно?

Doctor: Например, Декарт отождествил «протяженность» как геометрический образ пространства и «реальное пространство», т.е. свел последнее к первому. Всю природу, «помещенную в пространство», теперь можно рассматривать как «res extens» («протяженную вещь»). Именно это редуцирование природы к «протяженной вещи», которая может быть математически обсчитана и пред-ставлена, было той предпосылкой и базой, которые сделали метафизически возможным машинную технику и с нею – новый технический и виртуальный мир. Физика Нового времени не потому экспериментальна, что применяет аппаратуру, а аппаратура применяется потому, что физика с самого начала относится к природе так, как будто та представляет собой наперед исчисляемое взаимодействие сил.

Мартин Хайдеггер: Современная техника раскрывается в требовании, обращенном к природе, – поставлять энергию! Различие между традиционной и современной техникой мы можем, например, увидеть в различии между старым деревянным мостом через Рейн и гидроэлектростанцией на Рейне. Раньше мост был приспособлен к течению реки, теперь же Рейн «встроен» в электростанцию, т.е. он поставщик давления воды. Все технические вещи – это «постав», т.е. наличное состояние, воспринимаемое через свое функционирование. В эпоху «постава» человек либо бездумно приводит в движение технику, либо беспомощно восстает против нее, не ищет способа проникнуть в ее сущность ^[22].

Ignorant: Чем же, по-вашему, опасна техника?

Мартин Хайдеггер: Техника опасна тем, что искажает и подменяет сущность самого человека. Когда человек редуцирует себя до поставщика «наличного состояния», он и сам воспринимается в качестве последнего. Получается, что хотя человек постоянно встречается с плодами своей деятельности, он нигде в действительности не встречается со своей сущностью.

Ignorant: Я не совсем вас понимаю… По-вашему, техника угрожает человеческому существованию?

Мартин Хайдеггер: Нет. Опасность техники заключается не в уничтожении существования человека, а в преобразовании его сущности. А то, что угрожает человеку в его сущности, есть его ошибочное убеждение, будто путем высвобождения сил природы, а также управления ими человек может сделать себя счастливым.

Эдмунд Гуссерль: Вместе с ростом и постоянным совершенствованием власти познания над Вселенной человек обретает все большее, бесконечно растущее господство над окружающим его практическим миром. Оно включает и господство над реальной средой, окружающей человечество, и власть над самим собой и над другими людьми, и все возрастающую власть над своей судьбой, и достижение максимально полного, рационально мыслимого для людей «счастья». Все, что лежит в горизонте этого рационализма, предстает его следствиями, которые ему очевидны. Итак, человек действительно уподобляется Богу. Аналогично тому, как математик говорит о бесконечно удаленной точке, прямой и т.д., можно сказать: «Бог – это человек, перенесенный в бесконечную даль» ^[23].

Вернер Гейзенберг: Поэтому технический прогресс приводит также к возрастанию роли свободы и ответственности человека в современном мире. Вот послушайте одну хасидскую притчу. Жил старый раввин, священник, который был известен своей мудростью и к которому люди шли за советом. Пришел к нему один человек в отчаянии от всех происходивших вокруг него изменений и стал жаловаться на все то зло, которое происходит по причине так называемого технического прогресса. «Разве имеет цену весь технический хлам, – сказал он, – когда думают о действительной ценности жизни?» Раввин ответил: «Все в мире может способствовать нашему знанию: не только то, что создал Бог, но и все то, что сделал человек». «Чему мы можем научиться у железной дороги?» – спросил в сомнении пришедший. «Тому, что из-за одного мгновения можно упустить все». «А у телеграфа?» «Тому, что за каждое слово надо отвечать». «У телефона?» «Тому, что там слышат то, что мы здесь говорим». Пришедший понял, что думал раввин, и пошел своей дорогой ^[24].

Ignorant: Итак, док, давай подведем итог нашему разговору. Какие же этапы прошла наука в своем становлении?

Doctor: Во-первых, этап «протонауки» как хранительницы наличных знаний и ретрансляции их в смене поколений. Во-вторых, этап «преднауки», на котором научный поиск входит в круг задач ученых, но не составляет еще непременного атрибута научной деятельности. И третий этап – собственно наука в классическом понимании, когда научный поиск становится атрибутом науки как вполне сформировавшегося и самостоятельного способа познания, области культуры и социального института. Для современной науки научный поиск окончательно определяется как способ ее бытия, составляет ее сущность и смысл ^[25].

Вернер Гейзенберг: Таким образом, уже в XIX веке естествознание было заключено в строгие рамки, которые определяли не только облик естествознания, но и общие взгляды людей. Эти рамки во многом определялись основополагающими понятиями классической физики, такими, как пространство, время, материя и причинность. Понятие реальности относилось к вещам или процессам, которые мы воспринимаем нашими чувствами или которые могут наблюдаться с помощью усовершенствованных приборов, представленных техникой. Материя являлась первичной реальностью. Прогресс науки проявлялся в завоевании материального мира. Польза была знаменем времени.

Doctor: Возникновение этой стадии в развитии науки потребовало возникновения философии науки как своеобразной рефлексии по поводу существования науки, ее успехов и неудач, достижений и провалов, гениальных открытий и парадоксальных заблуждений.

Владимир Соловьев: Позвольте и мне сказать несколько слов в качестве обобщения. На мой взгляд, существенные признаки науки как таковой, или свойства научности, сводятся к двум условиям: 1) наибольшей проверенности и доказательности со стороны содержания и 2) наибольшей систематичности со стороны формы. Но оба эти условия ставят науку в неизбежную связь с философией как такой областью, в которой, во-первых, окончательно проверяются понятия и принципы, безотчетно предлагаемые различными науками, и во-вторых, сводятся к всеобъемлющему единству все частные обобщения этих наук ^[26].

Ignorant: А что же представляет собой философия науки?

Doctor: Об этом наш следующий разговор.