Soviet Writers and American Sympathizers of the USSR: Staged Communication during the Cold War

Nagornaia Oksana Sergeevna Doctor of History Doctor of Historical Sciences, Professor, Department of Teaching Methods of History and Social Disciplines, Yaroslav State Pedagogical University 150000, Russia, Yaroslavskaya oblast', g. Yaroslavl', nab. Kotorosl'naya, 46v, of. 311 nagornaja.oxana@mail.ru Other publications by this author

Raeva Tat'yana Vital'evna PhD in History Associate Professor, Department of Russian and Foreign History, South-Ural State University 454080, Russia, Obl Chelyabinskaya oblast', g. Chelyabinsk, ul. Pr. Lenina, 76, of. 301 7901634@gmail.com

На начальном этапе Холодной войны, когда идеологическое противостояние мировых держав обретало свои границы и механизмы, в рамках системы советской культурной дипломатии осуществлялись попытки освоения новых форм и практик международной коммуникации, формулировались послания, способные найти отклик массовой аудитории за рубежом и сформировать определенный спектр общественного мнения ^[32]. В то же время сохранялась инерция межвоенного периода, в который основными целевыми аудиториями советского влияния оставались так называемые «симпатизанты СССР» – отдельные представители интеллектуальных элит зарубежных стран ^{[29, с. 7-13]}. После окончания войны писатели «сталинской когорты» продолжали оставаться главными неофициальными «послами» страны, представляющими позитивный образ Советского Союза на международной арене. Используя свой символический капитал и поддерживая доверительное и потому эффективное общение с зарубежными коллегами, они частично компенсировали институциональные и ресурсные дефициты системы советской культурной дипломатии. При этом формат «личной» коммуникации предполагал ее подконтрольность и управляемость, которая обеспечивалась существованием специальных институций, опосредующих и деприватизирующих эти взаимоотношения. Как подчеркивает А. Д. Попов, «… послы советской культурной дипломатии … становились своеобразными заложниками своей международной миссии, которая давала им преимущественное право выезда за границу и обеспечивала более широкую известность и профессиональную самореализацию, но также заставляла их корректировать свои действия, встречи и публичные высказывания в соответствии с логикой глобального противостояния периода Холодной войны» ^{[31, с. 22]}.

Отдельные сюжеты истории международных культурных контактов в период 1940-50-х гг. нашли свое отражение в существующих исследованиях. В работах Е. Ю. Колобова, посвященных в основном институциональной организации советского писательского цеха, затрагиваются, в том числе, вопросы реакции творческих деятелей на крупные внешнеполитические события ^[25]. Кризис развития творческой коммуникации и системы советской культурной дипломатии, связанный с ХХ съездом КПСС и трагическими событиями в Венгрии, стал предметом целого ряда исследований. Н. Иванова характеризует реакцию литературного сообщества социалистических стран на события 1956 г. как иллюстративное отражение противоречивости оттепели ^{[24, с. 47]}. Г. Костырченко в работе об истории демонстративного разрыва Г. Фаста с СССР блестяще демонстрирует амбивалентность позиции американского писателя, на действия которого влияли и искренние эмоции разочарования в ограниченности хрущевского варианта десталинизиции, и материальный интерес гонимого в условиях маккартизма творческого деятеля ^[26]. Полевой же выглядит в этой ситуации всего лишь послушным орудием советской системы, случайно выбранным для публичной порки литературного отсупника. Представляется, что значимым вкладом в актуальные дискуссии о культуре Холодной войны станет дальнейшее изучение управляемой транснациональной коммуникации, цезур и факторов ее развития, а также степени допустимой самостоятельности советских литераторов в рамках подобных контактов.

Источниковую базу для данной статьи составила переписка советских и американских литераторов (1951–1955), участниками которой выступили Б. Полевой, К. Симонов, М. Аплетин, А. Софронов, с одной стороны, и «прогрессивные деятели культуры» США Г. Фаст, П. Робсон, А. Кан, А. Мальц, Дж. Марион – с другой. Их письма отложились в фонде Союза советских писателей (далее – ССП; в 1954 г. Союз советских писателей был переименован в Союз писателей СССР (далее – СП СССР)), в материалах одной из его структур – Иностранной комиссии. Появление в фонде квазиобщественной организации не только официальных писем, посвященных проблемам выплаты гонораров зарубежным авторам, издания их произведений в СССР и т.д., но и аспектам приватной жизни литераторов, не являлось уникальным случаем и отражало особенности системы советской культурной дипломатии.

Международная коммуникация творческих деятелей в начале Холодной войны: институты и фильтры

Иностранная комиссия ССП была образована в 1935 г. на базе советской секции Международного объединения революционных писателей (МОРП) ^{[25, с. 223]}. Согласно Положению, принятому в 1939 г., в ее задачи входило поддержание связей с международными писательскими организациями и отдельными литераторами, организация «в порядке гостеприимства» приездов зарубежных деятелей в СССР и поездок членов ССП заграницу. Сотрудники Иностранной комиссии осуществляли переписку с коллегами из других стран, направляли им материалы о советской литературе, сообщали об издании в СССР иностранных авторов, содействовали продвижению за рубежом произведений советских писателей. При необходимости Иностранная комиссия способствовала привлечению зарубежных литераторов к публикациям в советской прессе, написанию сценариев и осуществлению театральных постановок, она организовывала праздничные мероприятия, посвященные литературе отдельных стран ^{[23, с. 146-147]}. В дальнейшем задачи Иностранной комиссии несколько корректировались на основе Положений 1952, 1958, 1970 гг., но главными продолжали оставаться систематическое изучение процессов, происходивших в литературной среде зарубежных стран, развитие международного сотрудничества в области культуры и пропаганда советской литературы за рубежом.

Через Иностранную комиссию ССП шел поток писем литераторов из СССР и заграницы, обеспечивался их перевод с иностранных языков на русский и обратно (многие советские корреспонденты не владели иностранными языками, на что, например, сетовали К. Федин ^{[20, л. 108-113]} и Б. Полевой ^{[8, л. 120]}), корректировалось содержание советских посланий. В некоторых случаях письма отправлялись за рубеж на русском: среди симпатизантов СССР было немало выходцев из России, людей, бывавших и подолгу живших в Советском Союзе, интересовавшихся культурой и изучавших русский язык (как, например, сын американского певца Поля Робсона ^{[16, л. 2 об.]}). Им направлялись не только письма, но и советские газеты, журналы, книги ^{[11, л. 25]}.

Структура комиссии включала председателя, его заместителя и ответственных секретарей по отдельным направлениям (международным писательским связям, пропаганде советской литературы, приему зарубежных писателей, направлению советских писателей за рубеж и др.). Руководство ее деятельностью возлагалось на секретариат правления ССП ^[7], а общее курирование осуществляли профильные отделы и комиссии ЦК (культуры, агитации и пропаганды, международный). Предложения консультантов комиссии по составлению окончательного варианта писем и отправке материалов, включению в текст составленных при их участии отрывков, приложению газетных вырезок имели решающее значение для оформления окончательного варианта послания зарубежному адресату ^{[10, л. 3]}. В числе руководителей Иностранной комиссии были известные и талантливые писатели и журналисты – М. Кольцов, С. Михалков, Б. Полевой, а также «чиновники от литературы» – М. Аплетин, Г. Воеводин, но все они были людьми партийными и пост свой воспринимали как передовую линию ведущейся СССР идеологической борьбы.

Действующие лица инсценированной переписки

Говард Фаст, американский писатель и журналист, являлся членом компартии США и активным деятелем международного антивоенного движения, выступая на трибунах Всемирного совета мира с обличительными речами в адрес мирового империализма и поддержкой советских миротворческих инициатив. В разгар политики маккартизма за тесную связь с СССР его произведения перестали публиковаться на родине. Цензурные гонения возвели Фаста в глазах советских партийных и литературных функционеров в ранг революционного борца и мученика. В первое десятилетие Холодной войны он не только стал одним из самых издаваемых в СССР американских авторов, но и в 1953 г. получил Международную Сталинскую премию «За укрепление мира между народами». Как и в случае П. Робсона, запрет на выезд Фаста из США был искусно использован советской стороной: вручения премии были организованы в крупных отелях Нью-Йорка, позволив мобилизовать местную публику, лояльную к СССР, и превратить церемонию в информационный повод «на территории противника» ^[27]. В своей речи, опубликованной в центральной советской печати, Фаст говорил от лица всех американцев, готовых выступить за мир против меньшинства милитаристов и разжигателей атомной войны ^[21]. Однако в 1957 г. после официального признания в Советском Союзе фактов сталинских репрессий, в том числе против деятелей еврейской культуры, и событий в Венгрии Фаст вышел из компартии США. О срежиссированной ЦК атаке Полевого на Фаста после его демонстративного разрыва отношений СССР идет речь в статье Г. Костырченко ^[26]. После показательных публикаций, бичующих ренегата, его книги перестали публиковаться в СССР.

Визави Фаста с советской стороны – журналист и писатель Борис Полевой, в разные годы занимавший руководящие должности в ССП, заместителя председателя Европейского общества культуры ^{[6, л. 68]}, заместителя председателя Советского комитета защиты мира, – являлся важной репрезентационной фигурой системы советской культурной дипломатии в период Холодной войны. Помимо встреч с зарубежными визитерами в СССР, участия в зарубежных литературных мероприятиях Полевой выступал с приветственными речами в адрес лауреатов престижной Сталинской/Ленинской премии мира. Вместе со своей супругой он представлял советскую сторону на юбилейных торжествах в странах социалистического лагеря, к примеру, на празднествах 700-летия чехословацкого города Баньска Быстрица [5. л. 66]. О том, что Полевой, включенный в советскую систему культурной дипломатии достаточно поздно, быстро усвоил правила поведения и ограничения системы свидетельствует его постоянное уклонение от проявления самостоятельности и инициативы в поддержании зарубежных контактов. Так, после получения через советский МИД копии письма президента США Эйзенхауэра с благодарностью за книгу «Повесть о настоящем человеке», писатель сразу же обратился за указаниями в ЦК КПСС, ссылаясь на свое «незнание» того, «как поступают в подобных случаях» ^{[19, л. 1-2]}. На запрос одной из ведущих фигур американской компартии и редактора «Нью Уорлд ревью» Д. Смитт прислать свои впечатления о поездке в США или очерк об СССР, Полевой, ссылаясь на свою занятость и отсутствие свежих материалов, предлагает ей уже опубликованный (проверенный цензурой) вариант своих рассказов на английском в надежде, что какой-нибудь из них «придется ко двору» ^{[17, л. 1-3]}. Подобное постоянное согласование всех своих действий на международной арене с Инстанцией стало традиционным для всех представителей сталинской писательской когорты, в частности, И. Эренбурга и К. Федина ^[28].

Для советских функционеров писательских организаций ведение не только официальной, но и частной переписки с зарубежными коллегами было частью их «служебных» обязанностей в качестве послов культурной дипломатии. Отправляя письма зарубежным корреспондентам, подвергая свои высказывания самоцензуре и пропуская их через разнообразные внешние фильтры в виде рекомендаций и правок консультантов Иностранной комиссии ^{[10, л. 3]}, а в критических случаях, кураторов из ЦК ^[26], деятели культуры демонстрировали лояльность власти, удовлетворяли собственные амбиции, сохраняли положение и возможности, которые давал им статус известного писателя ^[28]. Маскируя официоз под личную переписку, поддерживая дружеский тон общения, отказываясь от казенно-официального языка и упрощенных идеологических шаблонов, литераторы (а по существу, бойцы идеологического фронта) обретали эффективный инструмент культурного влияния, пропаганды советских достижений и образа жизни ^[1-3].

Обращаясь к советским литераторам, зарубежные «друзья» также нередко отправляли письма не на частные адреса, а в Иностранную комиссию, МИД или в посольство СССР в своей стране для последующей передачи получателю. В большинстве случаев это являлось результатом объективной закрытости советского писательского сообщества для прямой международной коммуникации, в которой иностранным корреспондентам не был доступен частный адрес того или иного деятеля культуры. Но иногда, отправляя неформальные послания для советских коллег в общественные и государственные организации СССР, зарубежные писатели рассчитывали на широкий отклик аудитории и реакцию партийно-государственного руководства, пытались таким образом преодолеть цензурные препоны собственной страны (о чем свидетельствует пример Г. Фаста, который в некоторых случаях направлял письма Б. Полевому через советское посольство в США ^{[18, л. 28]}).

«Наш дорогой друг, имя которого у нас столь славно и так глубоко уважается»: темы и подтексты инсценированной переписки

Переписка Полевого и Фаста началась задолго до их личной встречи. Вероятно, помимо всех прочих факторов, выбор корреспондента определился наличием общего военного опыта – оба писателя начинали свою творческую деятельность как военные корреспонденты. В своих письмах Полевой настойчиво апеллирует к фронтовым воспоминаниям о тех годах, когда народы СССР и США связывали союзнические чувства и общая борьба. По мнению советского писателя, население его страны в отличие от своих противников в Холодной войне сохранило это чувство товарищества и дружелюбия. Достаточно пространен в одном из писем сюжет о визите в Москву ветеранов встречи на Эльбе:

«…я предложил любому из них держать со мною пари... готов отдать любому из них свой месячный заработок против пуговицы от его костюма, если они, путешествуя по нашей стране, хоть где-нибудь увидят неприязненное отношение к себе, кривую улыбку или хоть какое-нибудь проявление недружелюбия. Как честный человек я не посоветовал им держать со мной такое пари, ибо знал свой народ, его уважение ко всем народам мира, его желание жить в мире со всем земным шаром» ^{[16, л. 2 об.]}.

Для Фаста Полевой становится каналом распространения его произведений, нагнетания в представления советских функционеров картины притеснений американских коллег. К примеру, через Полевого в СССР была отправлена сатирическая пьеса Фаста «Генерал Вашингтон и водяная ведьма», разоблачающая политику маккартизма, с просьбой довести ее «до театрального мира» ^{[18, л. 19]}. В одном из писем содержится просьба написать отзыв на последнее произведение ^{[18, л. 27]}. В другом послании Фаст предлагает Полевому познакомиться с «пропитанной ненавистью» рецензией на его публикацию в США, демонстрирующей уровень критики в «свободном мире», а также сообщает о своих усилиях по распространению правды об СССР в США: «наш голос звучит, хоть и слабо» ^{[18, л. 22]}. Именно симпатизанты Советского Союза, подобные Фасту, наполняли аудитории советских зарубежных мероприятий, к примеру, книжных и потребительских выставок, юбилейных вечеров и встреч в посольстве. Разумеется, система советской культурной дипломатии была нацелена на поощрение подобной активности.

Налет приватности данной переписке придают постоянные упоминания семейных дел и частных поездок на отдых, а также приветы со стороны домочадцев. Дети писателей используются как образ того будущего, к которому стремятся оба творческих деятеля по разные стороны океана. Фаст подчеркивал, что для его детей «Советский Союз – страна чудес и откровений. Как я жду той минуты, когда вы и ваши дети встретятся с ними» ^{[18, л. 65]}. В свою очередь Полевой мысленно переносил детей Фаста на традиционные объекты советского культпоказа: «…может быть в не таком далеком времени мои ребята встретят вашу дочурку Рэчел, покажут ей Москву, сходят с ней в Кремль, а может быть и вместе съездят в какой-нибудь пионерский лагерь, вроде «Артека» ^{[18, л. 66]}.

Распространенной темой в переписке Полевого и Фаста выступали проблемы медицинского обеспечения самого американского писателя, страдавшего от жестоких головных болей, а также его товарищей по коммунистической партии. Советская медицина, считавшаяся в то время одной из самых передовых в мире, в принципе превратилась в своеобразный инструмент культурной дипломатии, т.к. истинным поводом для публично инсценированных визитов государственных и творческих деятелей в Советский Союз часто выступало лечение в ведущих клиниках или отдых в санаториях. В случае Фаста, не имевшего возможности приехать в СССР лично, Полевой выступал посредником, получая консультации у советских врачей и отправляя их в личной переписке американскому писателю: «Эх, если бы Вы имели возможность пересечь океан и полечиться у нас… С каким бы большим удовольствием лучшие бы наши медики лечили бы Фаста, романы которого они так любят» ^{[14, л. 23-24]}.

Стрежневой темой переписки является обсуждение проблем свободы писательского слова в США и развитие Союза советских писателей. Фаст описывал свои неудачные попытки получения паспорта для поездок в СССР, связывая свою личную ситуацию с общей обстановкой гонений на левых в США: невозможностью публикации книг, преследованиями и арестами, отсутствием средств ^{[14, л. 34-35]}. Полевой, напротив, детально живописует «свободные» дебаты писательского съезда в СССР, на который «литературы почти всех наций прислали своих представителей», стремление в жарких спорах «лучше осознавать успехи литературы и глубже понять ее недостатки», содержание собственных выступлений о развитии детской книги и пагубном влиянии комиксов на «все живое, гуманистическое и прекрасное, что накопили детские литературы этих стран» ^{[14, л. 39-40]}.

В своих письмах Полевой настойчиво описывает проявления той популярности, которой пользуется Фаст-писатель в СССР, выражая глубокое сожаление, что «наш дорогой друг, имя которого у нас столь славно и так глубоко уважается» не смог приехать на съезд ССП, что ему «не удалось в эти счастливые для нас дни быть нашим гостем» ^{[14, л. 39]}. Подобные пассажи приукрашивались описаниями прихода соседей-поклонников, которые стремятся посмотреть на присланную фотографию американца, интереса жены-учительницы к каждому проявлению литературного творчества, восторженных отзывов детей о публикуемых произведениях. Конечно, они абсолютно диссонируют с риторикой письма «Эх, Говард!» и опубликованных позже материалов ^[26]. Еще незадолго до разрыва, после своего возвращения из Америки Полевой выступал в газетах, на радио и телевидении, рассказывая, в том числе, о своем визите в дом Фаста, демонстрируя подаренные личные фотографии писателя и его семьи ^{[18, л. 33]}.

Задумав включить биографию Фаста в сборник своих новелл, Полевой отправил коллеге запрос, о каком сюжете своей жизни и идеологической борьбы он сам хотел бы поведать. Вторым героем из США в этом сборнике должен был стать Поль Робсон: «Напишу о двух американцах, имена которых дороги всем прогрессивным людям земли» ^{[14, л. 23-24]}. И если новелла о певце вошла в сборник «Силуэты», то из-за демонстративного разрыва Фаста с СССР сюжет о нем был редуцирован до образа продажного предателя и использован как показательный антипод Робсону, несмотря на посылы и угрозы оставшемуся верным другом Советского Союза:

«Поля Робсона пробуют купить. Ему сулят «золотые контракты», «золотые диски», но лишь мелкие людишки вроде Говарда Фаста, годами скрывавшие свою душу иуды, способны за тридцать сребреников в твердой валюте продать свой талант, свои былые убеждения, предать свои книги и людей, которых они называли друзьями. Поль Робсон гордо отверг все посулы. Он пренебрег богатством, чтобы остаться борцом среди борцов» ^{[30, с. 51]}.

Личная переписка Полевого с Робсоном была не такой бурной, как в случае Фаста, носила более приватный характер и содержала в основном известия о трансляции очередного концерта певца в СССР и бурной реакции домочадцев:

«Вот было счастье-то! Голос Ваш такой глубокий, такой чистый, такой емкий и такой удивительно могучий – свободно лился из репродуктора… Вся семья наша довольно многочисленная облепила преемник, как мухи кусок сахару, и все слушали, застыв в задумчивости» ^{[16, л. 4]}.

«Малыши мои… кричали и визжали от восторга… А жена так обрадовалась, что немедленно же сняла одну из картин и водрузила Вас на надлежащее место. Ваши же сообщения о том, что Вы в ближайшее время надеетесь побывать у нас… – привело в чисто ребячий энтузиазм даже такого безнадежно закаленного человека как я» ^{[16, л. 2]}.

Скорее всего, Полевой и его семья разделяли всеобщее увлечение населения СССР творчеством знаменитого афроамериканца, представленного пропагандой как истинное воплощение борьбы негритянского народа в США с расизмом и истинным почитателем СССР ^[22]. Письма к Робсону являлись продолжением личных встреч, в то время как переписка с собратом по писательскому цеху Фастом явно выступала инструментом влияния на целевую зарубежную аудиторию.

Иллюзии оттепели: попытки влияния на работу с зарубежной творческой общественностью и инерция системы

Будучи тесно интегрированным в систему советской культурной дипломатии, Полевой, разумеется, осознавал ее недостатки и необходимость внесения изменений под влиянием много раз упоминаемого им в переписке «духа Женевы». На конкретные действия его подвигла поездка в США в 1955 г., под впечатлением от которой писатель составил многостраничный отчет, посвященный различным аспектам международного сотрудничества от распространения литературы и положения зарубежных писателей до сервиса в Аэрофлоте и работы советских дипломатов. Однако и в других документах, адресованных партийному руководству, Полевой пытается повлиять на работу системы.

Предложения по модернизации практик советской культурной дипломатии сводились к ликвидации советско-американских институтов «в их нынешнем виде» из-за антисоветских настроений, ограниченности актива и материальных трудностей. Помимо необходимости переподготовки советских дипломатов в США, которые должны отказаться от роли «раков-отшельников» и больше открыто общаться с местной публикой, вступать в дискуссии, а не избегать их ^{[15, л. 9-10]}, писатель настаивал на изменении формата работы издательства «Международная книга», работавшего неудовлетворительно и рассылавшего в американские библиотеки книги в «безвкусных переплетах» ^{[15, л. 11]}. Под влиянием оттепельных веяний писатель озвучивает крамольные для предшествующего периода гонений на космополитов мысли о необходимости стажировок лучших советских студентов за рубежом по примеру дореволюционной России ^{[15, л. 14]} и даже об упразднении факультетов журналистики в советских вузах и перестройке журналистского образования в СССР по примеру годичного практикоориентированного образования в США ^{[15, л. 15-17]}.

Оценив в США эффективность советской пропаганды, Полевой предложил отказаться от стремления оказывать лобовое идеологическое воздействие через институциональные каналы и переключиться на представление советских достижений и образа жизни посредством частной переписки граждан СССР с американскими родственниками – выходцами из России / СССР, интересующимися событиями на бывшей родине. Писатель подчеркивал: «Письма простых советских людей самый сильный источник пропаганды, пользуются большим доверием, выступают контраргументом тезису о «железном занавесе»». Преодолевать существующую у граждан СССР боязнь переписки с иностранцами Полевой советовал через широкое освещение в местных газетах примеров существующих частных контактов, а также советов, что и как писать. Центральная пресса, по мнению писателя, не подходила для данных целей, т.к. прочитывалась сотрудниками американского посольства, которому «не следовало знать организационных корней этого дела». Видимо с учетом собственного опыта, он предполагал, что возможный ущерб от подобной переписки можно компенсировать контролем за содержанием корреспонденции и отсечением нежелательной информации. При этом возможные препятствия со стороны американских ведомств следовало использовать как «козырь в диалоге о правах и демократии» [15. л. 24-30].

Отдельное обращение о необходимости изменения работы с иностранными журналистами в Москве Полевой отправил в 1956 г. на имя Молотова. В нем он настаивал на строительстве здания образцового пресс-клуба для иностранцев «в хорошем районе с небольшими благоустроенными квартирами, с общей комнатой отдыха, столовой, буфетом, справочной библиотекой, кинозалом и залом для пресс-конференций». В этом клубе должны работать проверенные люди, которые «в непринужденной форме как бы подсказывали корреспондентам советскую точку зрения на те или иные вопросы». В отказе от восприятия всех иностранных корреспондентов как шпионов и в привлечении к общению с ними простых граждан, по мнению писателя, заложены основы успеха советских пропагандистских усилий. В традициях хрущевской риторики Полевой заявлял: «Любой из советских людей, с которым такой корреспондент заговорит даже в провокационных целях, несомненно, окажется хорошим дипломатом и ответит как должно советскому гражданину» ^{[15, л. 31-35]}.

Значительное место в предложениях автора занимал и вопрос материального обеспечения послов советской культурной дипломатии и их целевых аудиторий в лице творческой элиты зарубежных стран. «Жалкое» материальное положение корреспондентов и литераторов за границей не позволяло, по оценке писателя, просто «пригласить иностранного коллегу в ресторан». Свобода финансовая взаимоувязывалась с общим ощущением советского гражданина за границей, который должен «вести себя непринужденно, свободно, сохраняя достоинство советского человека, не уклоняться от споров и дискуссий с иностранцами, защищая свою точку зрения, должен не приходить в ужас от каверзных «провокационных» вопросов, а уметь на них отвечать…» ^{[15, л. 38-41]}.

Еще одной животрепещущей темой, которая нашла отражение не только в письмах Полевого в Инстанцию, но и в «неформальном» общении советских и иностранных писателей являлся вопрос выплаты гонораров за произведения, которые публиковались и ставились на театральных сценах Советского Союза. Американские литераторы, к примеру, просоветски настроенный А. Мальц, утверждали, что оплата стала бы способом «установления атмосферы глубокой доброжелательности между писателями США, в т.ч. влиятельными, это акт братских связей, акт укрепления мирных отношений» ^{[9, л. 14]}. При этом авторы посланий пытались использовать имиджевые аргументы: отсутствие гонораров вредит восприятию Советского Союза в глазах иностранных творческих деятелей, т.к. ставит его на одну ступень с собственными реакционными правительствами. Напротив, финансовая поддержка позволила бы писателям более широко развернуть их писательскую активность на поле антиимпериалистической пропаганды ^{[9, 13]}. Однако, официальные обращения функционеров ССП в вышестоящие органы с просьбой внедрить общий порядок оплаты не находили поддержки. К примеру, на очередное письмо Б. Полевого и А. Фадеева, датированное 1955 г., министерство культуры ответило отрицательно, подчеркивая, что производство массовых выплат «повлекло бы большую утечку валюты за границу» ^{[4, л. 178]}. Признание советским зрителем представлялось в качестве лучшего символического вознаграждения – афиши спектаклей, экземпляры опубликованных на русском языке книг прикладывались к благожелательным отказам ^{[10, л. 1]}.

Отрицательная позиция партийных и государственных органов базировалась на факте неподписания СССР Бернской конвенции об авторском праве, однако это не мешало в манипулятивных целях делать индивидуальные исключения ^{[11, л. 14]}. Как подчеркивает в своем исследовании Г. Костырченко, именно высокие авторские гонорары стали одним из значимых факторов, повлиявшим на выбор момента публичного разрыва Г. Фаста с СССР ^[26]. Подобная непонятная для иностранцев избирательность стала поводом для обращения прокоммунистически настроенного публициста Дж. Мариона, произведения которого также активно публиковались в СССР: «…некоторые писатели получают гонорары от СССР, почему возникают непреодолимые препятствия к подобному же выражению внимания ко мне…». И далее: «это тем более обидно, что эти затруднения происходят из-за того, что вы, обладая возможностями широко использовать мои работы и, используя их, до сих пор считали вовсе необязательным платить за них общепринятым способом и что вас вовсе не заботит, как перебивается их автор». В случае положительного решения вопроса публицист был готов написать и представить дополнительные материалы, обличающие американскую захватническую политику ^{[12, л. 3-5]}.

Примечательно, что в лучших советских традициях попытки Полевого изменить систему осуществлялись в ее же рамках и не привели к какому-то результату. Внутренняя коммуникация с вышестоящими организациями не повлекла позитивных, но и негативных для писателя последствий – система оставалась резистентна к подобным рационализаторским предложениям, если не считать общего для эпохи хрущевского культурного наступления настроя на массовизацию контактов достойных граждан СССР с представителями иностранной общественности.

Вывод

Вовлеченность творческих деятелей в систему советской культурной дипломатии подразумевала не только участие в международных мероприятиях и публичных массовых акциях, но и постоянную, инициированную сверху заочную коммуникацию с зарубежными коллегами (в том числе, лично незнакомыми). Использование для организации этой переписки официальных каналов и опосредующих инстанций обуславливалось контролирующими функциями ССП, отсутствием знаний иностранных языков, но прежде всего габитусом самоцензуры творческих деятелей, воспитанных сталинской системой. Зарубежные визави руководствовались собственными интересами для поддержания инициатив: советские коллеги выступали каналом популяризации их произведений, создания нужных представлений в рядах советского партийного руководства, решения конкретных вопросов о гонорарах или медицинских консультациях. Необходимый налет приватности и неформальности переписке придавали описание семейных и досуговых сюжетов.

Роль неофициальных дипломатов, знакомство с работой советских организаций за рубежом, веяния оттепели инспирировали писателей на попытки внести свой вклад в улучшение международной коммуникации. При этом часть высказываний явно диссонировала с контекстом сталинской культурной политики. С другой стороны, степень несвободы побывавшего за границей писателя как посла культурной дипломатии в советском публичном пространстве ярко прослеживается на примере редакторской правки созданных Б. Полевым после возвращения из США «Американских дневников». Цензуру не прошли намеки на недостатки системы советской культурной дипломатии – отсутствие социалистических газет в иностранных библиотеках, сетования на незнание большинством членов делегации английского языка, а также упоминание недавних трагических событий в Венгрии ^{[8, л. 60]}. Редакторы безжалостно вычеркивали пассажи, связанные с потребительским отставанием СССР от США, хотя они не выходили за рамки традиционной оттепельной риторики преобладания духовного над материальным и транслируемых сверху лозунгов советского правительства в духе «догоним и перегоним!» ^{[8, л. 120]}:

«Не скрою, на наших дорогах пока еще меньше автомашин, чем на ваших, на полках ваших магазинов больший выбор товаров. В ваших домах телевизоры, холодильники, стиральные машины попадаются чаще, чем у нас, но это не вызывает у нас зависти … А что касается потребительских товаров – будет их у нас вдоволь и будут они так же хороши, как те сложнейшие и гигантские машины, какие выпускает сейчас наша промышленность» ^{[8, л. 170]}

Если критика писателями недостатков системы во внутриведомственной переписке уже допускалась контролирующими органами, то ее выход в публичное пространство категорически пресекался и стал возможен только в эпоху перестройки.