Current international legal status of the weapon of mass destruction (WMD) and international responsibility of the states for its use

Sazonova Kira L'vovna Docent, the department of State Legal Disciplines, Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration 119606, Russia, g. Moscow, pr. Vernadskogo, 84 kira_sazonova@mail.ru Other publications by this author

Одним из первых термин «оружие массового уничтожения» использовал К.Г. Ланг, Архиепископ Кентерберийский, после бомбежек баскского города Герника в Испании в 1937 году 250-килограммовыми зажигательными бомбами: «Кто может думать без ужаса о том, что означала бы другая широкомасштабная война, если бы она велась с новым оружием массового уничтожения?» ^{[16, P.9]}. В самой первой резолюции Генеральной Ассамблеи ООН от 24 января 1946 года впервые на международно-правовом уровне был употреблен термин «вооружения, пригодные для массового уничтожения». Эта же резолюция учреждала Комиссию для решения проблем, возникших в связи с открытием атомной энергии, которая стала предшественницей МАГАТЭ. Таким образом, ранняя версия термина «оружие массового уничтожения»/ОМУ относилась преимущественно к ядерному оружию.

После войны в Персидском заливе, в резолюции Совета Безопасности ООН 687 от 3 апреля 1991 года термин «оружие массового уничтожения» впервые был использован как «зонтичный» термин для обозначения ядерного, химического и биологического оружия, что подчеркивало их особую поражающую способность. В резолюции Совета Безопасности ООН 1540 от 28 апреля 2004 года было единогласно подтверждено, что распространение ОМУ, а также средств его доставки, представляет серьезную угрозу для международного мира и безопасности.

В принципе, ограничение средств и методов ведения войны вот уже более столетия является одним из наиболее актуальных и активно развивающихся направлений международного публичного права. Тем не менее, несмотря на все юридические усилия, в данной сфере существует множество нерешенных проблем.

Во-первых, технологии в военной и оружейной сфере развиваются гораздо быстрее, нежели любые международно-правовые процессы. На процесс согласования позиций государств по вопросам применения отдельных видов вооружения могут уйти годы и даже десятилетия, поэтому долгое время новые вооружения могут находиться вне правового поля.

Во-вторых, долгое время казалось, что существенное ограничение применения ядерного оружия, в состоянии гарантировать международные мир и безопасность на долгие годы. Однако политические события последних лет, в первую очередь, регулярные ядерные испытания Северной Кореи, а также ситуация с ядерной программой Ирана, наглядно демонстрируют, что ядерные военные технологии перестают быть лишь «оружием устрашения», вновь становясь реальной угрозой.

В-третьих, само словосочетание «запрещенное оружие» имеет скорее журналистский, нежели юридический контекст, так как всякий раз нужно уточнять, взяло ли на себя государство, которое применило данное оружие, обязательства по его неприменению. Поскольку нормы договоров и конвенций не накладывают обязательств на государства, которые их не подписывали, ставить вопрос о международной ответственности в подобных случаях весьма затруднительно. В докладе Комиссии при Совете по правам человека по вопросу применения запрещенного вооружения в Ливии в 2011 году было справедливо отмечено, что «не все запрещенное оружие запрещено во всех странах-участницах» ^{[17, P.1-2]}.

В-четвертых, опасность попадания ОМУ в руки террористических и радикальных групп с годами не только не снижается, но и, наоборот, возрастает ^[10]. Активное функционирование «черного рынка» ядерных материалов, периодические случаи рассылки писем и посылок со спорами опасных заболеваний в различные учреждения по всему миру, а также невозможность обеспечения полного контроля над химическими реагентами в лабораториях, делают перспективы попадания оружия массового уничтожения в руки негосударственных субъектов вполне реальной угрозой и вызывают обоснованные опасения.

В-пятых, тематика международной ответственности государств и международных организаций сама по себе относится к числу наименее урегулированных отраслей действующего международного права. Когда же встает вопрос о международной ответственности государств за применение отдельных видов запрещенных вооружений, проблема становится еще более сложной и трудноразрешимой.

1. Международно-правовой статус ядерного оружия.

В настоящее время тематика нераспространения ядерного оружия переживает свое «второе рождение» со времен «холодной войны». 1 июля 2018 г. исполняется пятьдесят лет со дня открытия к подписанию Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) 1968 г., который с 1995 г. продлен на неопределенный срок. Согласно Договору, официальный «атомный клуб» представлен теми же государствами, которые образуют «постоянную пятерку» Совета Безопасности ООН, то есть США, СССР, Великобритания, Франция и Китай. Почти тридцать лет, вплоть до проведения ядерных испытаний в 1998 г. Индией и Пакистаном, данный статус-кво удавалось сохранять, однако сегодняшняя ситуация является гораздо более сложной, чем полвека назад.

При всей своей безусловной важности и значимости, ДНЯО сложно назвать эффективным правовым инструментом. Несмотря на то, что государствами-участниками договора является подавляющее большинство стран мира, в настоящее время его участниками не являются четыре страны, обладающие ядерным оружием – Северная Корея, Израиль, Индия и Пакистан. Соответственно, нормы договора о нераспространении на данные государства, фактически, не распространяются, что серьезно угрожает всей современной системе международной безопасности.

В 1961 г. в Резолюции 1653 Генеральной Ассамблеи ООН было сказано, что применение ядерного оружия противоречит Уставу ООН ^[18], однако резолюции ГА ООН имеют лишь рекомендательный характер. Попытки Международного суда ООН придать «обязательству защищать международное сообщество от ядерной угрозы» ^[19]статус обязательстваergaomnesтакже пока не увенчались успехом, ввиду неоднозначного отношения академического и политического сообщества к самой концепции подобных обязательств ^[13,14]. В Консультативном заключении Международного Суда ООН относительно законности угрозы ядерным оружием или его применения 1996 г. отмечалось, что любой случай применения ядерного оружия подпадает под действие норм и требований международного гуманитарного права, а они, в свою очередь, «являются частью jus cogens, как это определено в статье 53 Венской конвенции о праве международных договоров от 23 мая 1969 г.» ^[24]. Тем не менее, Судом был сделан вывод о том, что прямого запрета на использование ядерного оружия в вооруженных конфликтах не существует. В целом, совокупность указанных фактов позволяет констатировать, что «нынешний правовой статус ядерного оружия остается неурегулированным», ^{[6, c.197]}, а в общем международном праве существует определенный «юридический провал» ^[12] в отношении правового регулирования ядерного оружия.

Согласованный и открытый для подписания более двадцати лет назад Договор о всеобъемлющем запрещении ядерных испытаний 1996 г., расширяющий до безусловных рамок положения Договора о запрещении испытаний ядерного оружия в атмосфере, космическом пространстве и под водой 1963 г., до сих пор так и не вступил в силу. К договору не присоединились ядерные державы Индия, Пакистан и Северная Корея. Кроме того, договор до сих пор не ратифицировали два члена Совета Безопасности ООН – США и Китай.

С 20 сентября 2017 г. открыт для подписания Договор о запрещении ядерного оружия (ДЗЯО), который запрещает разработку, испытание, хранение, приобретение, транспортировку и использование ядерного оружия, а также имеет дальнесрочной целью полное уничтожение ядерного оружия на планете. Договор вступит в законную силу с момента подписания и ратификации пятьюдесятью государствами, что, очевидно, займет какое-то время, однако уже сегодня представляет интерес анализ позиций ядерных держав по данному документу.

Так, весьма показательно, что ни одна из девяти стран, обладающих ядерным оружием [Россия, США, Великобритания, Франция, Китай, Индия, Пакистан, Северная Корея и Израиль] не принимала никакого участия в разработке и обсуждении текста договора, хотя было проведено несколько десятков пленарных заседаний, а также не принимала участия в голосовании Генеральной Ассамблеи 7 июля 2017 г. по вопросу принятия ДЗЯО. По мнению министра иностранных дел Российской Федерации С.В. Лаврова, «запрещение ядерного оружия в таком директивном порядке нереально» ^[25]. По состоянию на май 2018 г., Договор ратифицировали лишь семь государств (Куба, Гвиана, Мексика, Венесуэла, Таиланд, Ватикан и Палестина), ни одно из которых при этом не имеет собственной ядерной программы, в то время как реальные игроки атомной сферы подчеркнуто самоустраняются от обсуждения данного вопроса. Активная позиция гражданского сообщества многих стран, в частности, поддержка деятельности Международной кампании за ликвидацию ядерного оружия, ставшей в 2017 г. лауреатом Нобелевской премии мира, также не особо влияет на позицию ядерных держав.

Таким образом, международно-правовой режим контроля над ядерным оружием по-прежнему базируется на документах 1960-х годов. Очевидно, что ни создание безъядерных зон, ни интенсификация международных переговоров по данной тематике не решают проблему кардинально, поскольку для стран, обладающих ядерными технологиями, их наличие продолжает оставаться важным гарантом собственной безопасности, а также позволяет рассчитывать на ряд политических преференций при реализации собственных национальных интересов.

Например, в течение последних трех лет важным пунктом международной повестки дня является Совместный всеобъемлющий план действий по иранской ядерной программе, широко известный как «иранская ядерная сделка», который наглядно демонстрирует всю политизированность вопроса о нераспространении ядерного оружия. В 2015 г. была достигнута договоренность между Ираном и шестью посредниками в лице постоянных членов Совета Безопасности ООН и Германии о том, что в обмен на сворачивание иранской ядерной программы, с Ирана должны были быть сняты санкции ООН, Европейского Союза и США. 8 мая 2018 г. США заявили о своем одностороннем выходе из данных договоренностей, что привело к резкому обострению ситуации, ухудшению американо-иранских и израильско-иранских отношений.

Кроме того, весьма демонстративный опыт проведения Северной Кореей ядерных испытаний в последние годы, также свидетельствует о том, что действующая система международного права не способна жестко реагировать на подобные действия, за исключением принятия осуждающих резолюций в рамках системы ООН. Перспектива привлечения Северной Кореи к международной ответственности за подобные действия выглядит весьма туманной из-за отсутствия правовых обязательств со стороны Северной Кореи в отношении ДНЯО, к которому она дважды (1985 и 1994 гг.) присоединялась, и из которого дважды (1993 и 2003 гг.) выходила.

Поскольку в настоящее время применение ядерного оружия не ограничено четким международно-правовым запретом, и ядерные державы допускают возможность его применения, например, для самообороны, возникает резонный вопрос о том, какие же недружественные действия могут вызвать подобную реакцию. Например, согласно обновленной Ядерной доктрине США 2018 г., даже кибератака теоретически может стать причиной ядерного удара ^[26]. Очевидно, что подобные заявления не способствуют укреплению мер доверия в международных отношениях. Именно тематика ядерного оружия наиболее ярко демонстрирует острый дефицит доверия в мировой политике, поскольку все ключевые игроки ядерной отрасли не готовы отказываться от своих возможностей, пока то же самое не смогут гарантировать другие ядерные державы. Так, представитель КНДР при ООН заявил, что КНДР не откажется от ядерного оружия до тех пор, пока это не сделают в США ^[27].

Также показательно, что подобная политика вызывает вполне закономерную реакцию у других участников международного сообщества. Так, Япония, несмотря на свою подчеркнуто пацифистскую конституцию 1947 года, подразумевающую полный отказ от собственных вооруженных сил, все чаще заявляет о собственной ядерной программе ^[28]. Аналогичные заявления поступают от Саудовской Аравии ^[29]. Очевидно, что текущий статус ядерного оружия как «оружия избранных» лишь усиливает желание им обладать для многих государств, стремящихся к гарантиям собственной безопасности.

2. Проблема запрещения химического оружия и установления контроля за его применением.

Рост упоминания тематики химического оружия в новостном поле последних лет, связанный, прежде всего, с событиями в Сирии, а также с резонансным «делом Скрипалей», свидетельствует о том, что даже полный международно-правовой запрет на применение конкретного оружия и наличие относительного консенсуса постоянных членов Совета Безопасности ООН по данному вопросу, отнюдь не являются полной гарантией неприменения оружия на практике.

Химическое оружие в качестве боевого атакующего вооружения впервые было применено Великобританией в Одессе в 1854 году, в ходе Крымской войны. Показательно, что первая попытка запретить подобное оружие была предпринята в 1899 году, во время Гаагской мирной конференции, когда была принята Декларация об ограничении применения боевых средств, снаряжённых удушающими или вредоносными газами, однако данный документ никак не повлиял на дальнейшее применение химического оружия. Во время англо-бурской войны 1899—1902 гг., британцы использовали экспериментальные снаряды с пикриновой кислотой. Наиболее активным этапом применения химического оружия, в особенности, горчичного газа иприта, хлора, фосгена, люизита, хлорпикрина и синильной кислоты, стал период Первой мировой войны. Указанные вещества условно относятся к «первому поколению» боевых отравляющих веществ. Несмотря на высокую поражающую способность и ярко выраженное психологическое воздействие на противника, химическое оружие в тот период показало весьма среднюю эффективность в бою. Во-первых, радиус поражения значительно зависел от погодных условий; во-вторых, существовала вероятность, что применяющая химическое оружие армия также пострадает; в-третьих, хранение и перемещение химических боеприпасов гораздо сложнее, нежели обычных; и, в-четвертых, постепенная разработка и внедрение средств химзащиты существенно снизили эффективность химических атак.

Принятие в 1925 г. Женевского протокола о запрещении применения на войне удушающих, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств 1925 г., не привело к кардинальному изменению ситуации по применению химического оружия. Кроме того, Протокол запрещал лишь применение оружия, но не производство, хранение и переработку, что было учтено в последующих международных соглашениях. В ходе Рифской войны в 1920-1926 гг. Испания и Франция применяли бомбы с ипритом против берберского эмирата Риф на территории Марокко. Италия в ходе войны с Эфиопией в 1935-1936 гг. также активно применяла иприт и фосген.

Также показательно, как менялось отношение к возможности применения химического оружия в зависимости от изменения отношения к тематике прав человека. Например, с развитием у западных стран технологий химической защиты, эффективность использования химического оружия против данных стран существенно снизилась. При этом бывшие колониальные страны развитием средств противохимической защиты не занимались, что приводило к колоссальному количеству жертв с их стороны. В результате, химическое оружие стало особенно часто применяться западными государствами против колониальных стран. Это стало показательной иллюстрацией термина «цивилизованные нации», широко применявшемуся до 1945 г. По отношению к «нецивилизованным нациям», моральный порог применения химоружия был существенно ниже. В 2014 г. Национальный архив Великобритании рассекретил документы, в которых приводится цитата У. Черчилля о необходимости применения иприта в ходе подавления восстания 1920-м году в Египте и Месопотамии: «Не понимаю эту брезгливость к использованию газа. Я всячески поддерживаю использование отравляющего газа против нецивилизованных племен»^[30].

Положениями статьи 171 Версальского договора, после поражения в Первой мировой войне, в Германии были запрещены любые опыты с боевыми отравляющими веществами, поэтому велось активное изучение лишь инсектицидов и гербицидов, используемых для сельскохозяйственных нужд. Опыты с данными веществами на основе производных кислот фосфора привели к созданию отравляющих веществ табун, зарин и зоман с ярко выраженным нервно-паралитическим действием, которые ознаменовали рождение «второго поколения» химического оружия. В годы Второй мировой войны нацистами активно применялся пестицид на основе синильной кислоты «Циклон Б» для осуществления массовых убийств в концентрационных лагерях. В период восьмилетней японо-китайской войны 1937-1945 гг. Япония применяла целый спектр химического оружия различного действия. Впоследствии, немецкое трофейное химическое оружие было затоплено в Балтийском море, а химическое оружие Квантунской армии – в дальневосточных реках. Наличие данных боеприпасов до сих пор является серьезной угрозой водным экосистемам.

После Второй мировой войны производство и применение химического оружия продолжилось. После Второй мировой войны химическое оружие в виде лакриматоров (CS, слезоточивый газ, «газ Сирень») и дефолиантов-гербицидов активно использовалось армией США в период военной операции во Вьетнаме в 1961—1973 гг. Иприт и зарин активно применялись Ираком в ходе операции «Анфаль» против курдского населения в 1987-1989 г.

Во второй половине XX в. в СССР и США началась разработка химического оружия «третьего поколения», которое характеризуется высокой токсичностью и более совершенными способами транспортировки, доставки и боевого применения. Так, начиная с 1960-х гг., возрос интерес к бинарному оружию, которое получается при соединении и химической реакции относительно безвредных компонентов, которое проще и безопаснее в транспортировке. Недостатками подобного оружия является то, что на осуществление химической реакции требуется некоторое время, поэтому его нельзя применять для близких целей.

В заключительной Декларации, принятой в 1989 году всеми государствами-участниками Женевского протокола 1925 года, впервые прозвучала цель полного уничтожения химического и биологического оружия. Прорывным этапом в вопросе запрещения химического оружия стала Конвенция о запрещении разработки, производства и применения химического оружия и о его уничтожении 1993 года. В соответствии с Конвенцией, государства обязуются соблюдать запрет на производство и применение химического оружия, а также обязуются со временем уничтожить все его запасы. Контроль за соблюдением положений Конвенции возложен на Организацию по запрещению химического оружия (ОЗХО). В 1993 году Россия подписала Конвенцию о запрещении химического оружия, а 27 сентября 2017 года все запасы российского химического оружия были досрочно уничтожены. Тем не менее, значительное количество химического оружия до сих пор находится на территории США, которые должны были уничтожить свое химическое оружие к 2012 году, однако срок был сдвинут до 2023 года.

Существенной проблемой является тот факт, что разница между «химическим веществом» и «химическим оружием» весьма условна. Компоненты боевых отравляющих веществ и продукция гражданской химической промышленности могут быть тесно взаимосвязаны. Например, иприт в малых количествах входит в состав фармакологических мазей, а также применяется при лечении онкологических заболеваний ^[15]; фосген может использоваться при производстве поликарбонатов. Показательно, что изобретение отдельных видов химического оружия, например, табуна и газа VX, стало побочным следствием работы с пестицидами, инсектицидами и гербицидами. Именно поэтому некоторые виды химических веществ имеют ярко выраженное «двойное назначение». Например, так называемое «фитотоксическое оружие», наносящее ущерб листве деревьев, траве и кустарникам, (например, дефолианты) может использоваться в лесном хозяйстве, а слезоточивый газ CS может применяться правоохранительными органами при разгоне демонстраций. Это делает полный запрет на подобные технологии попросту невозможным.

В данном контексте, особую актуальность приобретает классификация химического оружия в соответствии с положениями Конвенции о запрещении разработки, производства и применения химического оружия и о его уничтожении 1993 года, основанная на факторе рисков, которые представляет собой химикат. В первом списке содержатся боевые отравляющие вещества, которые государствам нельзя иметь более 1 тонны. Во втором списке находятся химические вещества и реагенты, используемые для производства веществ из первого списка. Производство данных веществ должно быть официально задекларировано в Организации по запрещению химического оружия. В третьем списке находятся химикаты, имеющие широкое применение в мирных целях. О производстве подобных веществ в количестве более 30 тонн должно быть сообщено в ОЗХО.

В новейшее время можно выделить три тенденции, связанные с применением химического оружия. Во-первых, это попытки устранения отдельных фигур с помощью боевых отравляющих веществ. Например, 13 февраля 2017 г. с помощью высокотоксичного газа VX был убит брат северокорейского лидера Ким Чен Ына. Громкое «дело Скрипалей», существенно подорвавшее двусторонние российско-британские отношения и ставшее примером «решения целого ряда проблем одного государства за счет использования покушения на жизнь гражданских людей в политических целях» ^[5] также можно отнести к данной тенденции.

Второе направление связано с возможностью попадания химического оружия и его компонентов в руки негосударственных субъектов, например, радикальных оппозиционных объединений и террористических формирований. Атака зарином в токийском метро представителями секты «Аум Синрике» в 1995 г. является показательным примером. Кроме того, в государствах, переживших гражданские конфликты и находящихся в состоянии нестабильности, например, в Ливии и Сирии, контроль за перемещениями химического оружия весьма затруднен.

Третье направление – это периодически появляющиеся в СМИ свидетельства, как подтвержденные, так и неподтвержденные, о массовом применении запрещенного химического оружия различных поколений в регионах с высокой степенью нестабильности. Поскольку речь идет, в основном, о внутренних конфликтах, жертвами химических атак зачастую становится гражданское население.

Наиболее резонансным в данном отношении является конфликт в Сирии, где сходятся интересы многих «великих держав», и который весьма полярно освещается в мировых средствах массовой информации. Так, в период 2012-2013 гг. сообщалось о случаях применения зарина в Хан аль-Ассале, пригороде Алеппо, а также в Гуте, пригороде Дамаска. В конце 2013 г. Сирии присоединилась к Конвенции о запрещении химического оружия, а уже в августе 2014 года было объявлено, что «все 600 тонн химического оружия Сирии были уничтожены - впервые химическое оружие было уничтожено на борту судна в открытом море»^{[11, p. 27]}.

В то же время, после официального объявления об уничтожении химического оружия, периодически появляющиеся в СМИ сообщения о фактах его применения, стали привлекать еще больше общественного внимания. Самыми резонансными стали сообщения о применении бомб с зарином 4 апреля 2017 года в провинции Идлиб, а также сообщение 7 апреля 2018 г. о химической атаке в сирийском городе Дума. При этом, подавляющее большинство крупных мировых СМИ выступало с однозначной поддержкой повстанцев и оппозиции, сразу же бездоказательно возлагая вину на действующее сирийское правительство: «Рассмотрев приемы пропагандистского воздействия, используемые CNN, BBC, Al-Jazeera, можно утверждать: в освещении сирийского конфликта они проявили себя политически ангажированными каналами, которым свойственно упрощенное восприятие ситуации» ^{[3, c.143]}. Можно констатировать, что подобный информационный фон не способствует объективной правовой оценке ситуации.

3. Проблема полного запрещения биологического оружия и контроля за его применением.

Несмотря на принцип римского права «война ведется оружием, а не ядами»/armisbellanonvenerisgeri, практика использования биологического оружия имеет самую длинную историю из всех видов оружия массового уничтожения, хотя биологическое оружие является самым неоднозначным из всех трех разновидностей оружия массового уничтожения.

С одной стороны, оно является не особо затратным в производстве; факт его применения установить достаточно сложно, поскольку требуется проведение специальных анализов в лабораторных условиях, что затрудняет установление ответственной стороны; реакция от его применения является самоподдерживающейся.

С другой стороны, минусы от применения данного оружия настолько значительны и трудно устранимы, что, фактически, сводят на нет все преимущества. Во-первых, биологическое оружие крайне сложно локализовать, что в условиях глобализации и активного перемещения людей по миру может привести к пандемиям. Во-вторых, результат от его применения обычно наступает не сразу, поскольку требуется определенный инкубационный период. В-третьих, вирусы и бактерии подвержены мутациям, поэтому результат применения такого оружия может быть абсолютно непредсказуемым.

Помимо Женевского протокола о запрещении применения на войне удушающих, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств 1925 г., основным запрещающим документом по биологическому оружию является Конвенция о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении 1972 г. Данный документ, несмотря на свое, безусловно, большое значение для права международной безопасности в целом, имеет ряд весьма существенных недостатков. Как отмечают эксперты, режим данной конвенции «содержит столько недомолвок и изъятий, что говорить о его эффективности и всеобъемлющем характере не берется никто» ^[1].

Во-первых, данная конвенция не предусматривает верификационного механизма, поскольку в настоящее время не существует международной структуры, которая бы взяла на себя контроль за соблюдением государствами обязательств по биологическому оружию, подобно МАГАТЭ в ядерной тематике или ОЗХО в тематике, связанной с химическим оружием. Попытки создания подобной организации в 2000-е гг. пока не увенчались успехом. По мнению С.М. Пунжина, «существовавший и существующий риск того, что определенные запасы бактериологического оружия могут сохраниться, был расценен как приемлемый, поскольку в арсенале оставалось достаточное количество иных средств возмездия» ^{[4, c. 34]}.

Во-вторых, из-за того, что перемещение бактериологических ингредиентов практически невозможно отследить, именно биологическое оружие легче всего может оказаться в руках негосударственных субъектов, поскольку «большинство смертельно опасных патогенов и токсинов не обладают запахом, цветом, вкусом, повсеместно присутствуют в окружающем нас мире, сравнительно дешевы в производстве, хранении и при перевозке» ^{[2, c.90]}. Существуют тысячи видов активных биологических ингредиентов, которые потенциально могли бы использоваться как оружие. Многочисленные случаи с рассылкой писем со спорами опасных заболеваний самым различным адресатам по всему миру является наглядной иллюстрацией подобных возможностей.

В целом, очевидно, что Конвенция о запрещении разработки, производства и накопления запасов бактериологического (биологического) и токсинного оружия и об их уничтожении 1972 года, нуждается в серьезной доработке и введению контрольно-обеспечительного механизма.

4. Ключевые проблемы установления международной ответственности государств за применение оружия массового уничтожения.

Несмотря на масштаб и значимость тематики, связанной с оружием массового уничтожения, международная ответственность за применение ОМУ к настоящему времени практически не получила своего развития.

Во-первых, ключевой проблемой любых договоров, запрещающих отдельные виды вооружений, является ограниченный круг их участников. Соответственно, на государства, не подписавшие те или иные запрещающие конвенции, международные обязательства по данным конвенциям не накладываются. Более того, в действующей системе международного права практически невозможно заставить государство подписать тот или иной международно-правовой документ, который не соответствует его национальным интересам, или обязательства по которому оно не готово на себя взять. Например, все ядерные державы мира пока не готовы взять на себя обязательства по ДЗЯО, а Северная Корея не готова подписать Конвенцию о запрещении химического оружия 1972. Переломить подобную ситуацию обычно получается либо путем массированного давления со стороны международного сообщества (например, присоединение Сирии к Конвенции по химоружию), либо путем санкционного давления и дипломатических усилий, которые в любой момент могут быть нарушены или изменены (например, «ядерная сделка» с Ираном).

Во-вторых, тематика международной ответственности государств сложна сама по себе, поскольку единой схемы привлечения государств к ответственности в настоящее время не существует. Правовую базу права международной ответственности составляют Проект статей об ответственности государств за международно-противоправные деяния 2001 г.и Проект статей об ответственности международных организаций 2011 г., принятые без голосования шестым комитетом ГА ООН в виде резолюций. Поскольку конвенционный механизм, регламентирующий процедуру привлечения государств к международной ответственности, в настоящее время отсутствует, каждый случай совершения государством международного преступления, которое может сопровождаться применением запрещенного оружия, является уникальным, и будет рассматриваться в индивидуальном порядке.

В-третьих, отдельным направлением можно считать вопросы ответственности государств за применение ОМУ в контексте событий, которые случились до принятия конкретных запрещающих конвенций, однако сопровождались многочисленными жертвами, в том числе среди мирного населения. Безусловно, закон не имеет обратной силы, а десятилетия спустя, исторические события воспринимаются и оцениваются по-иному, однако такие формы международной ответственности, как сатисфакция, особенно в форме признания вины, а также компенсация, сохраняют свою актуальность многие годы.

Например, США не понесли никакой международной ответственности за бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в 1945 г. В конце мая 2016 г. состоялся исторический визит Президента США Б. Обамы в Хиросиму. Представители Конфедерации пострадавших от атомных и водородных бомб заявляли, что хотели бы услышать от американского президента подтверждения того, что «атомная бомбардировка была антигуманным действием, нарушающим законы международного права» ^[31], однако подтверждение не прозвучало.

Применение США химического оружия во Вьетнаме также не привело к реализации международной ответственности американской стороной. Безусловно, события произошли задолго до вступления в силу Конвенции о запрещении разработки, производства, накопления и применения химического оружия и о его уничтожении 1993 г. и присоединения к ней США. Женевский протокол 1925 г. о запрещении применения на войне удушливых, ядовитых или других подобных газов и бактериологических средств был ратифицирован американской стороной только в 1975 г. В 2011 г. Конгресс США отказался от выплаты компенсации членам вьетнамской Ассоциации жертв «Агента Оранж», применение которого привело к многочисленным случаям мутаций среди вьетнамского населения ^[22].

В-четвертых, весьма важное значение в процессе установления международной ответственности государств за применение запрещенного оружия имеет расследование обстоятельств его использования, в том числе, точное установление факта применения запрещенного оружия с последующим определением ответственной стороны. Последнее особенно затруднительно, когда речь идет о внутреннем вооруженном конфликте, характеризующемся ожесточенным противостоянием между официальной властью и оппозиционными силами.

Например, в Сирии, несмотря на регулярные сообщения о применении химического оружия, в условиях активного информационного противостояния и наличия нескольких вовлеченных в конфликт акторов, точное установление субъекта международной ответственности пока не представляется возможным. По сути, в данной ситуации фактом применения ОМУ спекулируют в политических целях.

Организация по запрещению химического оружия не обладает полномочиями определять виновную сторону, поэтому резолюцией Совета Безопасности 2235 от 7 августа 2015 года, был создан Совместный механизм расследования фактов применения химического оружия. Его деятельность была основана на анализе данных Миссии по установлению фактов при ОЗХО, которая, в свою очередь, направляла собственных экспертов в регион, собирала показания очевидцев, а также работала с данными неправительственных организаций. Как отмечают эксперты, «технический уровень отчетов, которые выпустил Совместный механизм, и обоснованность выводов были настолько низкими, в особенности там, где ответственность возлагалась на Сирию, что Россия вынуждена была наложить вето на предложения по продлению работы Совместного механизма» ^[5].

Учрежденная в 2011 году Советом Безопасности ООН Комиссия по расследованию преступлений в области прав человека в Сирии, по состоянию на начало 2018 года, отчиталась о более чем тридцати случаях применения химического оружия в Сирии, причем случившихся уже после присоединения страны к Конвенции о запрещении химического оружия ^[23]. Тем не менее, точно установить субъекта международной ответственности в данном случае не представляется возможным, поскольку на месте действуют несколько противоборствующих сторон, причем как государственных, так и негосударственных.

В-пятых, уже практически устоявшееся разделение оружие массового уничтожения на ядерное, химическое и биологическое, фактически оставляет за скобками возможное отнесение к ОМУ зажигательного оружия (несмотря на то, что в 1972 году специальной Комиссией при ООН зажигательное оружие по своей поражающей способности было условно отнесено к ОМУ). Некоторые виды зажигательного оружия, например, снаряды с белым фосфором, по своему воздействию на человека вполне сопоставимы с воздействием химического оружия.

Согласно III Протоколу к Конвенции о конкретных видах обычного оружия 1980 г., оружие с белым фосфором относится к «зажигательным» вооружениям и не должно применяться в местах сосредоточения гражданского населения, то есть в окрестностях населенных областей. При ударах по военным целям ограничения не накладываются, хотя очевидно, что, в условиях любого военного конфликта на густозаселенной территории, разделить гражданские и военные объекты практически не представляется возможным. Так, США активно применяли снаряды с белым фосфором во время военной операции в Ираке в 2003-2011 гг., от которой пострадало множество гражданских лиц, однако при этом не понесли никакой ответственности. Представитель Пентагона полковник Б. Венабл в тот период заявлял, что, во-первых, бомбы применялись не как химическое, а как зажигательное оружие, и, поскольку III протокол к конвенции 1980 г. США на тот момент подписан не был, ни о каких обязательствах по неприменению говорить не приходится ^[20].

В-шестых, крайне туманной выглядит перспектива расширения перечня оружия массового уничтожения за счет радиологического оружия, в частности, с изотопами обедненного урана, которое по поражающему эффекту и последующему воздействию вполне соответствует ОМУ. Применение снарядов с обедненным ураном армией США и войсками НАТО в Ираке в 1991 и 2003 гг., а также в Югославии в 1999 г. и в Ливии в 2011 г., выглядят весьма печальными: резкий рост онкологических заболеваний, психических расстройств, участившиеся случаи генетических мутаций ^[7,9], а также возникновение терминов «синдром войны в Персидском заливе» и «Балканский синдром». Попытки Европейского парламента ввести запрет на оружие с низкообогащенным ураном ни к чему не привели ^[21]. Можно констатировать, что «в настоящее время не существует специальных норм, запрещающих применять на войне новые виды оружия массового поражения (лучевого, радиологического, обычных бомб с урановыми сердечниками и др.) ^{[6, c.199]}.

Тематика правового регулирования оружия массового уничтожения тесно связана с вопросом консенсуса «постоянной пятерки» Совета Безопасности: «Нет большего вызова для Совета Безопасности, чем его готовность применить силу для усиления норм, регулирующих режим нераспространения оружия массового уничтожения» ^{[8, p.321]}. Можно констатировать, что серьезные противоречия между Российской Федерацией и западными странами в последние годы, выражающиеся в перманентной «санкционной войне» и взаимных упреках и обвинениях, не способствуют укреплению режима нераспространения.