Priest at the turn of the XIX – XX centuries: Iosif Ivanovich Fudel through the eyes of contemporaries

Vinyukova Nadezda Valer'evna External Doctoral Candidate, the department of Russian History of the XIX – early XX centuries, M. V. Lomonosov Moscow State University 119192, Russia, g. Moscow, ul. Lomonosovskii Prospekt, 27, of. korp. 4 nadinvin1@yandex.ru Other publications by this author

Чело высокое. Черты

С какой-то строгостью особой.

Славянофильские мечты,

Очищенные перед гробом ^{[19, с. 59]}.

Из стихотворения С.И. Фуделя об отце, 1927

Иосиф Иванович Фудель, видный московский священник и публицист, умер в 1918 году, на сломе эпох, что сыграло особую роль в его историографической судьбе – в советское время написать о нем было бы невозможно (хотя и сейчас научные биографии священников – редкость) ^[9]. В новейшей литературе он наконец появляется – в связи с возросшим интересом к творчеству К.Н. Леонтьева ^[14]. Однако личность его рассматривалась лишь в связи с философом, знакомство Фуделя с которым произошло на заре юности, продлилось менее четырех лет, вылилось в самую преданную дружбу, но трагически оборвалось смертью Леонтьева. В дальнейшем Фудель станет первым издателем девятитомного собрания его сочинений. В новейшей историографии отец Иосиф фигурирует и в связи с его сыном – С.И. Фуделем, однако все сведения о нем опираются там исключительно на воспоминания Сергея Иосифовича ^[1]. Иными словами, непосредственно об отце Иосифе и его жизненном пути не было написано ни одной книги, что делает актуальным исследование его биографии и, соответственно, расширение источниковой базы о нем. Обращение к личности отца Иосифа – активного общественного деятеля, недостаточно замеченного исследователями, – имеет особую актуальность и в свете изучения взаимоотношений интеллигенции и церкви, проблем оживления церковной жизни и состояния Русской Православной Церкви на рубеже XIX-XX вв.

Семья Фуделя не эмигрировала после революции и не рассталась с теми ценностями, которые были заложены отцом. Его сын, Сергей Иосифович Фудель, станет духовным писателем – его работы в послевоенное время печатались в самиздате и за рубежом (в последние десятилетия они стали доступны каждому). Это сыграло важную роль для исследования биографии его отца: работы С.И. Фуделя были любимы А.И. Солженицыным, и потому в Доме Русского Зарубежья сформирован фонд трех поколений семьи Фуделей ^[5]. Разумеется, об отце Иосифе там собрана далеко не вся информация, но среди прочего там хранятся рукописи воспоминаний о нем (некоторые из них до сих пор не опубликованы – очерки Л.А. Тихомирова, Н.В. Угримовой, В.М. Сытиной), собранные Сергеем Иосифовичем в надежде когда-нибудь их издать. В данной статье мы попробуем хоть отчасти воплотить это намерение, дав право «высказаться» вспоминающим современникам. Для полноты картины будут привлечены и другие, опубликованные воспоминания – С.И. Фуделя, С.Н. Дурылина, А.А. Угримова, Н.А. Верховцевой. Все воспоминания писались уже после смерти отца Иосифа, но в разное время, людьми разных социальных статусов и возрастных категорий. Таким образом, в работе впервые используются все существующие воспоминания об отце Иосифе.

Свидетельства будут собраны в мозаичный образ, призванный показать многогранность натуры И.И. Фуделя, круг его общения, главные чаяния, и, что немаловажно – отклик людей на разных вехах его жизненного пути. Цель работы - реконструировать портрет И.И. Фуделя и его социальные роли в восприятии мемуаристов. Объектом исследования служат воспоминания современников об И.И. Фуделе, предметом - образ И.И. Фуделя в свидетельствах очевидцев. В работе будут использованы историко-генетический метод и компаративный анализ. Данные современников будут рассмотрены поочередно (по степени информативности), что позволит в целостности увидеть личное отношение вспоминающего к герою его мемуаров. Тематически воспоминания будут освещать личностные и идейные характеристики Фуделя, специфику мест его служения и разные направления его деятельности. Особое внимание мемуаристы посвятили обстоятельствам смерти отца Иосифа, поэтому этим событиям будет отведен завершающий сюжет.

Воспоминания - источник в высшей степени субъективный. Особенно это касается воспоминаний о близком человеке, и, тем более, о священнике - они носят очень личный характер, полны глубоких переживаний. Оттого они приобретают большую уникальность. Что заставило многих ищущих людей того времени вспоминать об Иосифе Ивановиче Фуделе, запечатлеть свои мысли о нем на бумаге? Вероятно, в его фигуре они видели не только личную, но и общезначимую важность.

Просто «писателем и священником» он остался лишь в энциклопедических словарях ^{[24, с. 856]}. Для современников писателем он являлся в последнюю очередь. «Отец начал писать еще при последнем славянофиле - И. Аксакове, - хотя, несмотря на это, так и не сделался "писателем", а всегда был просто священником» - пишет его сын ^{[19, с. 71]}, а В.В. Розанов и вовсе назвал отца Иосифа «литературным пустоцветом» ^{[19, с. 48]}. Да и сам он невысоко ценил свои работы: «Я вспоминаю, как отец говорит с какой-то насмешливой улыбкой: "Отец Павел велел прислать мне ему все мои omnia opera". <...> Уж какие, мол, там omnia opera, да еще для Флоренского» ^{[19, с. 48]}.

Это говорит не столько о том, что литература не стала для И.И. Фуделя делом жизни, а скорее о существовании иного, пастырского призвания. Он всегда оставался именно деятелем (несмотря на наличие около двухсот пятидесяти статей в разных изданиях): «его дело было в другом: в живом общении с людьми для христианского на них воздействия и человеческой им помощи» ^{[19, с. 48-49]}.

В жизни он был скорым помощником заключенных и бедных, законоучителем гимназисток, другом многих философов, и, конечно, духовным наставником многих прихожан. Был он и любимым отцом семейства – с женой Евгенией Сергеевной (в девичестве Емельяновой) они имели четверых детей. Семья была большим и непреходящим счастьем отца Иосифа: «Он всегда был прекрасным семьянином, и внутренняя семейная жизнь была счастьем, которого его никогда не лишал Господь. Он умел воспитать детей добрыми, честными, верующими. Взаимная любовь и дружность в семье только вырастали по мере вырастания детей. Чем сознательнее они становились, тем яснее делалась их связь с отцом и матерью. Жену свою он называл лучшим, единственным другом, и они жили совершенно общей, как бы сливающейся жизнью, неразрывной во всех интересах и верованиях» ^{[5, л. 39]}.

Рассматривать воспоминания об Иосифе Ивановиче Фуделе стоит начать с самого родственно и духовно близкого ему человека, оставившего наиболее подробный рассказ о нем. Это был его сын – будущий писатель и богослов Сергей Иосифович Фудель. Когда не стало отца, ему еще не исполнилось и восемнадцати лет, но отцовское влияние он испытал в полной мере. Всю жизнь он вспоминал отца как духовный ориентир. Первые главы «Воспоминаний», появившиеся в 1956 году, посвящены именно ему.

Если делить жизнь И.И. Фуделя на периоды, то его сын застал два последних – часть бутырского (1892-1907 гг., время тяжелейшей работы отца среди заключенных) и арбатский (1907-1918 гг., служение в храме святителя Николая в Плотниковом переулке). Грезы отца 1880-90-х годов о самобытном культурном развитии России остались позади, прерванные началом революционной эпохи, в которую и проходило детство Сергея Фуделя. Он видел отца строгим иереем начала XX века: тогда это был человек «оптинского духа» ^{[19, с. 26-27]}, с кипарисовыми четками ^{[19, с. 22]}, страдавший «страданием умирающей эры» ^{[19, с. 23]}, но «все ярче светящий в последние годы» ^{[19, с. 55]}.

Сергей Фудель описывает жизнь отца со студенческих лет, но не соблюдает строгой хронологической последовательности. Примечательно, что его «Воспоминания» открываются не главами собственно о детстве, но о его главном герое - отце. Оттого биография отца преломляется через его собственную биографию и переживание трагической эпохи. Отец для него связан с самыми светлыми моментами жизни, с детством, дореволюционным укладом жизни: здесь и первые поездки в монастырь (Оптину и Зосимову пустыни), и «взрослые» разговоры папы с философами (Флоренский, Новоселов, Тихомиров, Дурылин, Розанов), и душевные искания юности. В тех временах покоился фундамент, на котором будет строиться дальнейшая жизнь и мысль Сергея Фуделя. Отец для него – воплощение «чистого христианства» ^{[19, с. 29]}.

Сергей Фудель обильно использует имеющиеся у него источники: он приводит его мысли о состоянии синодальной системы и тяжелого положения в ней пастыря (например, в 1898 г. он писал священнику Евгению Ландышеву: «Что и говорить, отче, дело наше очень плохо. В народе наш авторитет подрывается, общество не любит, власть не поддерживает <...> Это совершенно естественный результат того несвободного состояния, в каком находится русская церковь со времени Петра Великого»), описание насыщенных лет работы отца в Бутырской тюрьме подкрепляет фрагментами его личной переписки, приводя бесконечные просительные и благодарственные письма заключенных, от большой любви звавших его «пресветлейшим батюшкой» ^{[19, с. 31, 41]}. Эти источники иллюстрируют тяготы пастырской работы, высокую степень его занятости и сочувственного отношения к своей "несчастной" пастве. Интересно и использование им "Хроники моей жизни" архиепископа Саввы (Тихомирова), который, кратко осветив биографию отца Иосифа, дает ему характеристику как "мастера служения и замечательного проповедника" ^{[19, с. 24]}.

С особым трепетом Сергей Фудель раскрывает и мир арбатского периода жизни, атмосферу напряженной интеллектуальной и духовной работы религиозно настроенной московской интеллигенции. На это время выпал не только развал Российской империи, но и душевный кризис отца Иосифа, пришедшийся на предвоенные годы и преодоленный им в конце жизни, когда «предгрозовая атмосфера России кончилась, и началась гроза» ^{[19, с. 54]}.

Тогда, переживая тяжелейшие разочарования в «Святой Руси», И.И. Фудель, не опуская рук, активно ведет приходскую жизнь, за свои средства издает «Приходской вестник», занимается благотворительностью, издательством сочинений К.Н. Леонтьева, посещает религиозно-философские собрания и кружки, сближается с о. П. Флоренским. Вот как оценил кипучую деятельность отца С.И. Фудель: «В краткой формуле можно было бы так охарактеризовать всю совокупность его пастырской, проповеднической, литературной и школьной деятельности: апология чистого христианства» ^{[19, с. 29]}.

Личность и творчество о. П. Флоренского были очень значимы для С.И. Фуделя ^[22]. Пожалуй, это отношение передалось от отца (то же произошло и с Ф.М. Достоевским, который был близок И.И. Фуделю, и о котором С.И. Фудель позже напишет книгу ^[21]). «Встречи отца с Флоренским были редки, но я хорошо помню какую-то особенно радостную улыбку отца, когда он говорил о нем или когда при нем произносилось его имя» - вспоминает Сергей Иосифович ^{[19, с. 46]}. На рождество 1914 года дети подарили папе «Столп и утверждение истины». Эта книга во многом помогла ему «освободиться от гнета разочарования в судьбе русского народа» ^{[19, с. 56]}.

Несколько ускользает от Сергея Фуделя линия с К.Н. Леонтьевым. Ее он прописывает не хронологически, не в связи со становлением Фуделя, а говоря уже о поздних годах, когда так актуализировалась в его среде апокалиптическая тема. И его оценка построена на противопоставлении леонтьевской «апокалиптики страха и неприязни» «апокалиптике радости и любви» И.И. Фуделя ^{[19, с. 57]}. Отец, по его мнению, «никогда не был леонтьевцем» ^{[19, с. 55]}: «Знаменитый византизм Леонтьева, его теория "замораживания форм" для удержания неумолимо исчезающей из них жизни есть "дорога в никуда", и она была по природе чужда моему отцу. Ему было ясно, что спастись от умирания истории сохранением ее внешних живописных форм, этим "формализмом от отчаяния", конечно, невозможно. Леонтьев силен только в своей негативности, и никакого здания на нем не построишь. В отце же, при всей его, казалось бы, ограниченности по сравнению с блестящим Леонтьевым, был тот духовный онтологизм, та изнутри созидающая сила, которая и в истории и в личной жизни нужнее всего. Он не был ни "обличителем", ни "пророком", он был только строителем - себя, других, дома Божия» ^{[19, с. 55-56]}.

Резко написанный сюжет о К.Н. Леонтьеве можно объяснить следующими мотивами. Во-первых, С. Фудель не знал философа лично, (он родился в 1900 г., а Леонтьев умер в 1891). Во-вторых, и это главная причина, Сергею Иосифовичу не было близко леонтьевское мировоззрение, он тяготел больше к славянофилам, Ф.М. Достоевсому, о. Павлу Флоренскому, и, что немаловажно, все это заимствовал от отца. Поэтому и отец для него идейно отделен от К.Н. Леонтьева (об этом он написал также отдельную заметку, основанную на переписке И.И. Фуделя и К.Н. Леонтьева ^[20]). Это обстоятельство особенно интересно, если учесть, что для ряда современников, на фоне возросшего в начале века интереса к философу, отец Иосиф был прежде всего интересен как ретранслятор его идей (и немудрено, ведь Иосиф Иванович тогда был занят титаническим трудом по изданию его сочинений и написал о нем не одну статью) ^[3].

В этом отношении примечательно, что и в обширном очерке Л.А. Тихомирова ^[5] (друга семьи Фуделей) не прослеживается идея о тесной связи И.И. Фуделя с наследием К.Н. Леонтьева. При этом Тихомиров сам испытал на себе влияние Леонтьева, позже написал о нем отдельный очерк ^[12]. А его дружба с Фуделем началась после смерти философа, с переездом отца Иосифа из Белостока (с первого места служения) в Москву. Можно заметить, что для близких людей, знавших Фуделя «после Леонтьева», с Леонтьевым напрямую он не связывался.

Исключение составляет писатель С.Н. Дурылин, общавшийся с И.И. Фуделем в последние годы жизни и получивший от него по завещанию материалы по Леонтьеву ^{[19, с. 70]}. В те времена он секретарствовал на религиозно-философских собраниях памяти Владимира Соловьева, был очень увлечен Леонтьевым и к отцу Иосифу прибегал как к знатоку его творчества. В 1919 году в память об отце Иосифе он написал обширный очерк (отправивив его Сергею Фуделю).

С.И. Фудель так объяснял тягу Дурылина, оказавшего на него влияние в юные годы, к отцу: «Я не думаю, чтобы в С.Н. было когда-нибудь, даже в те годы - семнадцатый, восемнадцатый и девятнадцатый, - о которых я пишу, что-нибудь от византизма Леонтьева, хотя занимался он им тогда усердно и в те времена, наверное, считал себя леонтьевцем. <...> Он видел в нем духовного отца, который сочетал большую религиозную жизнь с любимой С.Н. русской культурой XIX века. Через него он прикасался Оптиной еще 80-х годов прошлого века, Оптиной отца Амвросия, у которого были и Достоевский и Толстой» ^{[19, с. 70-71]}. Но даже произнося слово на панихиде 15 октября 1921 года, Дурылин не преминул связать отца Иосифа с Леонтьевым: «послушник великого старца и ученик и духовный наследник великого писателя, спасал души человеческие от безумной веры в миp преходящий и открывал им спасительную жизнь „праведника, пребывающего во веки"» ^{[10, с. 314]}.

Во внешнем облике отца Иосифа Дурылин видел «что-то неразложимо, явно аскетическое, монашеское» ^[8]. «Большой, строгий, ясный, многогранный ум, – светился в нем, отражалась на нем твердая воля, и была отпечатлена доброта силы, а не слабости <...> Лицо о. Иосифа было лицо подвижника в миру, праведника среди воюющей и успевающей неправды» ^[8]. Первый раз Дурылин увидел Фуделя в 1912 году, на заседании Московского религиозно-философского общества памяти Вл. Соловьева^[8]. Непосредственное знакомство, как он вспоминает, произошло через «Н.В.У.» - имеется в виду Надежда Владимировна Угримова, духовная дочь отца Иосифа. «Мне кажется, что они познакомились не раньше 1914 года, но уже в 1915 году отец в завещательном письме оставляет ему всю свою работу над изданием К. Леонтьева: это был знак полного сердечного доверия» - пишет Сергей Фудель. Похоже, это действительно был 1914 год – именно тогда Угримова приняла крещение и стала прихожанкой Никольской церкви в Плотниковом переулке ^{[7, л. 2]}, неподалеку откуда жила.

Образ выступающего на религиозно-философском заседании Фуделя Дурылин сравнил с «иеромонахом» ^[8]. Тема монашества сквозной линией проходит через весь очерк Дурылина: «Для меня воспоминанием об отце Иосифе должно бы быть и воспоминание об Оптиной пустыни, и об ее старцах, и об ее послушнике, и постриженике – монахе Клименте, в миру Константине Леонтьеве, но все это для меня не воспоминание, а жизнь, – та, которой я живу» ^[8].

Также и для Сергея Фуделя – отец был неотделим от Оптиной и Зосимовой пустыней, от монастырского духа. Позднее в своих работах он будет развивать идею «монастыря в миру» ^[23]. Сам отец Иосиф в одной из статей писал, что «русская религиозная личность корни свои имеет в монашестве» ^{[19, с. 55]}. Он стал одним из тех священников, о которых С.Н. Дурылин говорил: «С ними не засмеешься, от них не услышишь анекдота, у них не попросить раскурить папироску» ^[8]. О Фуделе он писал так: «Я ясно и твердо знаю, что он ни для кого не был – «Осип Иванович», а для всех – «Отец Иосиф». Его никто не называл «Иосиф Иванович», никто и никогда. А между тем, в нашей интеллигентской среде – постоянно, как правило, принято звать священников по имени и отчеству. И те самые люди, которые других священников и протоиереев именовали по имени и отчеству, покойного всегда звали «отец Иосиф»» ^[8].

Ярко характеризует его и такой эпизод. Однажды Дурылин спросил отца Иосифа, что вынес он из долгого служения тюремным священником, ожидая наблюдений об отверженных. Но услышал наблюдение о себе самом: «Когда я думаю о тюрьме и заключенных, я спрашиваю себя: [почему я не с ними], почему я на свободе, а они в тюрьме?» ^[8]. Отец Иосиф так сформулировал убеждения, вынесенные им из тюремной практики, в своем дневнике: «1) Глубина и истинность православно-христианского мировоззрения. 2) Высота русского мужика, воспитанного в этом мировоззрении. 3) Ложь и несправедливость формального суда. Правда внутренняя никогда не сойдется с правдой внешней и никогда ни один суд не может олицетворять правосудие. Фемида слепа не потому, что перед ней все равны, а потому, что для нее закрыта душа человеческая» ^{[15, с. 56]}. Парадоксальные выводы из жизни в «мертвом доме».

Во время революционных событий 1917 года Фудель ясно сознавал, что духовенство не предпринимает достаточных попыток усилить свое влияние на народ. Дурылин описывает активную церковную деятельность отца Иосифа в это время: «Он начал с того, что организовал свой приход. У него, одного из первых в Москве, состоялись церковные собрания, была налажена приходская организация, создана приходская библиотека. К осени 1917 г. он уже работал – это была первая мысль в Москве – над созданием союза приходов. По его настоянию была сделана попытка издавать приходской журнал. Он много работал по приходскому вопросу. Но он видел необходимость более прямого воздействия на духовенство. Он явился основателем и деятельнейшим участником московских пастырских собраний, которые так и именовали тогда «фуделевскими собраниями»» ^[8]. Касается он и заседаний ^[8] новоселовского кружка по важнейшим церковно-общественным делам (например, совещание по вопросу об организации союза христианских женщин) ^[8].

Из текста воспоминаний Дурылина заметно, что он был весьма заинтересован в И.И. Фуделе как в хранителе памяти о К.Н. Леонтьеве, так волнующего сознание возвращающегося в церковь интеллигента. Оттого он несколько односторонне возводит по объективным причинам возникшие в начале XX в. настроения христианского пессимизма, которыми был проникнут и Фудель, к философии К.Н. Леонтьева. Однако для Дурылина отец Иосиф оказался не только проводником в церковный интеллектуализм, но во многом и в саму церковь. «Около отца Иосифа я чувствовал себя всегда как бы в Оптинской келье, перенесенной в Москву», - писал он ^[8]. Многочисленные характеристики в очерке Дурылина рисуют идеальный образ отца Иосифа, близкий к святости: «Его христианство было лично – аскетическое, общественно-деятельное, – но деятельное в духе тоже строгой церковности, всеобщей аскезы, памятующей о смерти и человека, и мира, и всего творимого им» ^[8].

Этот образ очень перекликается с тем портретом, который описал Л.А. Тихомиров. Приведем его подробное описание: «Он был красив и строен, и весь как-то запечатлен духовностью. На нем как-то не чувствовалось ничего материального. Высокий и чрезвычайно худой он при быстром движении как бы скользил по земле. Худое лицо с правильными выразительными чертами и высоким лбом, красиво обрамлялось светло-каштановыми волосами и клинообразной бородой. Оно было проникнуто мыслью и приветливостью. Он редко смеялся, но добрая улыбка так и светилась у него. С него хорошо было бы писать образ Спасителя: так много в нем выражалось духовного и так мало материального. Все у него было чисто, красиво, изящно.

К этому общему типу хорошо подходил даже голос, слабый, не знавший громких нот. Физически, кстати сказать, он был слаб, легко простужался и болел. Но нервная сила все преодолевала; он работал удивительно много. Его на все хватало - церковные службы, требы, преподавание, посещение собраний, деловые поездки, чтение книг, писание статей. При этом он находил время быть самым внимательным семьянином. И эта нервная сила только оживляла его, не делала ни торопливым, ни раздражительным, не отнимала самообладания. Все эти черты остались у него на всю жизнь. Он вообще мало старел, и даже наружность не много изменилась с тех пор, как увидал его в расцвете молодости» ^{[5, л. 13-14]}.

Портрет Л.А. Тихомирова, в течении 26 лет бывшего другом Фуделя и его семьи (его жена, Екатерина Дмитриевна, была крестной Сергея Фуделя ^{[11, с. 252]}), глубок и еще более ценен. Тихомиров написал о Фуделе воспоминания вскоре после его смерти, в 1919 году (тогда же, когда и Дурылин). Они не вошли в сборник «Тени прошлого», а сохранились лишь в рукописи с пометкой «этот очерк никуда не годится» ^{[5, л. 1]}.

Это была интересная дружба людей со схожими переломами в жизни: бывший народоволец, ставший убежденным монархистом – и бывший юрист, в студенчестве перешедший на славянофильскую позицию, призывавший молодежь к «православному народничеству» ^[18] и сам ставший священником. Знакомство их состоялось вскоре после переезда Фуделя из Северо-западного края в Москву в 1892 г. Он был определен на служение в храме Бутырской тюрьмы, и поселился с семьей в ветхом деревянном доме прямо под тюремными башнями, а неподалеку (на улице Палиха) проживал Тихомиров ^{[5, л. 13-14]}.

Особо примечательно описание бутырского служения Фуделя. Первый же год службы принес ему серьезное испытание: втюрьму проникла эпидемия холеры. В этих условиях молодой священник проявил твердость и самоотверженность: «Он ухаживал за больными усердно, постоянно рискуя и сам заразиться, и перенести заразу в семью. Он постоянно навещал больных, утешал и ободрял их, напутствовал умирающих <...> Холерное бедствие заложило первую основу любви к нему среди арестантов» ^{[5, л. 14]}.

И эта любовь – к «несчастным», как он воспринимал заключенных, – была взаимной. «Эти десятки тысяч сменяющихся поколений арестантовпередавали друг другу рассказы о том, какой добрый и душевный человек тюремный "батюшка". О. Иосиф всегда готов был поговорить с заключенными, помочь им всякими услугами и добрым советом, утешить в горести, не говоря уже о церковной службе и духовничестве» - вспоминает Тихомиров. Поражает, что Фудель никогда не прибегал к осуждению и обличению преступников (напротив, жалел их и старался помочь), хотя в своем дневнике описывал страшные случаи человеческого падения ^[15]. Арестанты были восприимчивы к такому отношению и «отвечали искренней привязанностью», «часто поддерживали переписку с о. Иосифом даже с Сахалинской каторги» ^{[5, л. 15-16]}.

О том, каково было служить и проповедовать в тюрьме в первую революцию говорит описываемая Тихомировым атмосфера: «Сотни арестованных "политических", наполнивших камеры, с утра до ночи проводили шумные демонстрации, распевали революционные песни, устраивали иллюминации из своих сожигаемых матрасов и т. д. К своим демонстрациям они привлекали и уголовных» ^{[5, л. 17]}. Его твердый отказ касаться политики, понуждать к вниманию проповеди (только «свободное произволение» в делах духовных – это его принцип ^{[17, с. 6]}) привел к противостоянию с начальством, которое закончилось переводом отца Иосифа в 1907 году на последнее место его служения - в небольшой и бедный приход на Арбат. Как писал его сын, «живое дело отец нашел и на Арбате, но все-таки сердце свое, всю основную силу своей горячей воли он оставил в тюрьме» ^{[19, с. 51]}.

Заметно, что Тихомиров хорошо знал круг вопросов, волновавших Фуделя, его публицистику, понимал основную направленность его устремлений: «Он писал о миссии среди интеллигенции, о критике интеллигентного сознания, о нравственно-культурном значении учительства. Это его любимые темы. Когда в Москве начались общеобразовательные чтения для рабочих, он писал и о них. Даже в его статьях о тюрьме, о. Иосиф полон мысли собственно о поднятии человеческой личности. Его немногие статьи о национализме, о северо-западном крае, также не удаляются от мысли о русском народе как носителе православия» ^{[5, л. 19]}.

Из очерка еще более проясняется круг общения Фуделя. В 1890-1900-е гг. это сотрудники журнала «Русское обозрение» Д.Н. Цертелева и А.А. Александрова, где «собиралось много народа, одинаково воодушевленного надеждамина будущее»: помимо Тихомирова и Фуделя – это Ю.Н. Говоруха-Отрок, архимандрит Никон (Рождественский), Иван Леонтьевич Щеглов ^{[5, л. 21 об]}. Это и посетители «жур фиксов», которые отец Иосиф давал у себя по четвергам: помимо вышеназванных, там бывали Ф.Н. Плевако, священники – Д.В. Георгиевский (из бутырского храма) и А.Г. Полотебнов (православный писатель и издатель), бывал В.А. Грингмут (издатель «Московских ведомостей»), даже «заезжий» англичанин У.Д. Биркбек, перешедший в православие.«Четверги эти были очень оживленные. Нельзя не сказать, что в умственном оживлении националистов того времени была очень слабая сторона - именно невнимание к вопросам социального строя. Но что касается строя церковного, - о нем думали и горячо говорили», - пишет Тихомиров. Если вспомнить, что к Фуделю приходили и В.В. Розанов, П. Флоренский, С.Н. Дурылин (по всей видимости, Тихомиров не вспоминает о них, т.к. не был с ними близок), то можно судить о том, что Фудель мог собирать вокруг себя разных людей, обеспокоенных одними проблемами.

Эти проблемы ощущались особенно остро на фоне растущей бюрократизации церкви ^{[5, л. 21 об.]}, что приводило к мечтам об оживлении церковной жизни: «В Патриархе надеялись создать силу, которая даст отпор обер-прокуратуре. Отец Иосиф разделял эти мысли, но практически - в этом отношении совершенно ничего нельзя было делать. Единственно возможным казалось емутолько миссионерство» ^{[5, л. 22 об.]}.

Миссионерство понималось отцом Иосифом по-особому: главная миссия церкви, по его мнению, - среди интеллигенции (об этом он читал доклад на миссионерском съезде в 1901 году ^[16]). «Но интеллигенция в массе отпала от христианства и всей силой своей разрушала веру в народе. Казалось прежде всего необходимым возвратить ее к религии, и быть может здравый инстинкт влек деятельность национальной интеллигенции именно на эту миссию. На это дело укладывал большую часть сил отец Иосиф» - вспоминал Тихомиров ^{[5, л. 22]}.

Свое воплощение стремление Фуделя к созданию «национальной интеллигенции» находило в его совместной деятельности с М.А. Новоселовым – участие в организованных им Клинских съездах 1895 г. (на которых собиралась деревенская интеллигенция - учителя, фельдшера, учительницы и т.п.) ^{[5, л. 23 об.]}, в разработке программы т.н. «Религиозно-философской библиотеки» ^{[5, л. 25]} (это был уникальный издательский проект начала 20 века, призванный через избранные произведения, как Отцов Церкви, так и известных современников, от славянофилов до западников и социалистов, приводить читающую публику к «вечным» вопросам и христианским ответам), и, конечно в новоселовском кружке.

Но не только к интеллигенции обращался отец Иосиф. Интересен сюжет с его участием в открытых чтениях для рабочих, на которые он поначалу возлагал большие надежды: «Он стал посещать собрания рабочих, стал заводить с ними разговоры. В это же время была организована (и на этот раз законно, с легальным Уставом) Комиссия по Общеобразовательным чтениям для рабочих. О. Иосиф увлекался также и этими чтениями, пока не увидел, что и они заволакиваются казенщиной, и совершенно уходят от мысли свободного общения народа, культуры и религии, на осуществление чего он сначала надеялся» ^{[5, л. 27 об.]}. Воспитание личности было важным для отца Иосифа во всех слоях – в детях (это показывает его неравнодушие к проблемам образования ^[3]), в заключенных разных сословий, в рабочих, в интеллигенции.

Тихомиров передает настроение разочарования, которое наступило в его окружении после первой революции: «Вместо Собора, вместо какой-нибудь органической устроительной деятельности, Россия увидела лишь небывалый еще позор: временщика Гришку Распутина, распоряжающегося всем на царском престоле, сменяющего и назначающего архиереев и министров» ^{[5, л. 29 об.]}. Но Фудель «все-таки не покладал рук, делал что можно, где можно, везде "подвизаясь" тем "добрым подвигом", на котором для человека сплетается духовный "венец жизни"» ^{[5, л. 29 об.]}.

1907-й год Тихомиров представляет как рубеж в жизни отца Иосифа. Помимо общественно-политических событий – это и переход его из бутырского храма на Арбат, а значит – и новые вызовы. В это время он сосредоточился на приходской жизни: заботился о ее оживлении, вовлекал мирян в богослужение и церковную благотворительность, боролся с сектантами-адвентистами, проповедовавшими в приходе (это была целая эпопея, описанная Тихомировым ^{[5, л. 30 об. – л. 32]}), заботился о приходских бедных, выпускал «Приходской вестник», занимался издательством сочинений К.Н. Леонтьева, в годы войны собирал средства для голодающих (в его честь даже назвали открытую за его счет столовую в Самарской губернии ^{[19, с. 51]}), был пастырем лазарета ^{[2, с. 53-54]}, посещал религиозно-философские кружки.

Сестра милосердия Н.А. Верховцева, которая останавливалась на некоторое время в квартире Фуделей, с теплотой вспоминала: «И сам он (отец Иосиф – Н.В.),и вся его чудесная семья являлись образцом христианского семейства, спаянного верой и любовью к Господу и друг к другу. Не забыть мне этого чудесного пастыря, как и его дочь Марию, благоухание души которой я глубоко ценила. Каким примером самопожертвования, подвижничества, сострадательной любви являлась она мне на первых порах моей сестринской деятельности!» ^{[2, с. 53-54]}.

Тихомиров заключал: «Приход св. Николая в Плотниках стал с течением времени одним из лучших в Москве, если не самым лучшим. Его Приходское Попечительство заявило себя и в благотворительности, и в школьном деле, и в собраниях, на которых читались сообщения и велись собеседования по различным вопросам» ^{[5, л. 34]}.

И вся эта деятельность происходила несмотря на внутренние потрясения: «Рухнули все его надежды, и рухнули так беспощадно, без остатка, как этого не могло бы привидеться в самом кошмарном сновидении. Никакой пессимизм К.Н. Леонтьева не мог в юности о. Иосифа предсказать того полного всеобщего разрушения, которое выпало на долю последних лет его жизни. <...> И если бы развал произвели только какие-нибудь внешние силы, это было бы еще можно перенести, но «Святая Русь» рухнула изнутри, сама перестала быть собой. Тут уже надежд не может оставаться». Эту страшную драму, близкую к потере смысла жизни, особенно острую, согласно Тихомирову, в 1915-1916 гг., отец Иосиф все же одолел: в «последние два года жизни о. Иосиф и достиг внутреннего мира, плода высшего духовного созревания» ^{[5, л. 38]}. Сергей Фудель пишет о преодолении кризиса после 1914 г. ^{[19, с. 54]}. Расхождение, вероятно, связано с глубокими разочарованиями самого Тихомирова в годы Первой мировой войны ^{[11, с. 467]}. Особую мрачность настроению Тихомирова и его окружения (в основном тогда это были члены новоселовского кружка ^{[11, с. 470]}) придавала так называемая «распутинщина».«Распутин была мука, личная, историческая, апокалиптическая», - вспоминала их общая знакомая Н.В. Угримова ^{[7, л. 5 об.]}. «"Я верил, что русский народ носитель православия!"... "Было, может быть, ушло... Может быть ушло на север куда-нибудь, придет оттуда, от какого-нибудь другого народа". ..."Велик русский народ в страдании, ужасен в благополучии"», - говорил ей отец Иосиф ^{[7, л. 5 об.]}.

В последние годы, как вспоминает Тихомиров, Фудель достиг наивысшего внутреннего спокойствия: «Он даже перестал читать газеты и неохотно говорил о политических делах. Он стал интересоваться эсхатологическими вопросами, но не был ни мрачен, ни апатичен, а жил какой-то особой внутренней жизнью. На меня он производил необъяснимое успокоительное действие; в беседе с ним забывались земные смятения и страхи, и вспоминалось, что над этой жизнью есть другая, где все светло и блаженно, где владычествует бесконечность. Великая Благая Сила, не потрясаемая нашими бурями и катастрофами. О. Иосиф, благодушный и спокойный, уже, казалось, жил в ней, и только наведывался в нашу, чтобы сделать какое-нибудь распоряжение, узнать, будут ли у нас выдавать хлеб, не будет ли какой реквизиции, да помолиться за кого-нибудь» ^{[5, л. 40]}. То же подтверждает и сын: «Наиболее светлым он мне вспоминается именно в последние годы – после 1914-го. В это время он освободился почти от всех литературных работ. Им были написаны тогда, кажется, только "Воспоминания о Леонтьеве", "Леонтьев и Соловьев" и работа о приходе <…> Он все больше уходил в молитву <…> и он все ярче светил в последние годы, когда появились кипарисовые четки и началось чтение Псалтири» ^{[19, с. 55]}.

Отец Иосиф был из тех священников, к которому тянулась интеллигенция: «К о. Иосифу часто обращались лица, ищущие присоединения к православию. Все это были по преимуществу интеллигенты и евреи. Интеллигенция естественно ожидала, что священник из светских, университетский, сам принадлежащий к тому же слою, легче поймет его религиозные запросы» ^{[5, л. 34 об.]}. Но отец Иосиф не всегда быстро соглашался крестить, он серьезно относился к таким намерениям и интересовался побуждениям к этому:«Им руководили какие-то особенные соображения применительно к личности, к состоянию души. Он вообще сильно верил в самостоятельное действие мистического элемента, и придавал поэтому огромное значение действию самого таинства», - объяснял Тихомиров ^{[5, л. 35]}.

Так случилось и с Н.В. Угримовой (урожденная Гаркави). Молодая женщина, крещеная в протестантской церкви ради брака с христианином, вдруг сознательно решила принять православие. Она выросла в еврейской семье, получила всестороннее образование: «Рано (в шестнадцать лет) и блестяще, с золотой медалью, окончила классическую гимназию, изрядно знала немецкий, французский, и английский языки, посещала лекции в заграничных университетах, училась рисованию у хороших мастеров и подавала большие надежды в игре на фортепьяно, будучи очень музыкальной по природе» ^{[13, с. 376]}. Вернувшись с семьей из европейских поездок, она зачиталась русской религиозной философией. Г.А. Рачинский, очень любивший и почитавший Фуделя, познакомил их ^{[7, л. 2]}. Но по решению отца Иосифа присоединение произошло только через год – в феврале 1914 г.

Вскоре Н.В. Угримова станет любимой духовной дочерью и другом отца Иосифа ^{[5, л. 34 об.]}. «После о. Иосифа я не исповедовалась так ни у кого, даже у старцев; мешали, путали - смущение, рисовка, стыд, или гордыня. Тут была простота, тишина, и опустошенность до дна. О. Иосиф знал это... Он в исповеди не поучал, не прерывал, создавал какое-то чувство, что он лишь посредник и, действительно, "Христос невидимо стоит"» - вспоминает Угримова своего духовника ^{[7, л. 4]}.

Но в то же время она дает очень живую характеристику отцу Иосифу: «Любил театр и концерты, очень горевал, что обычаи запрещают их посещать. Любил красоту и в людях, в поэзии. Не любил "одежды" своей, особенно "рукава поповские". "Кто их выдумал? Безобразно, неудобно, не оправдано историей". Ужасно хорошо смеялся, весело, легко. Я всегда прибегала рассказать что-нибудь забавное. И любил смеяться»^{[7, л. 4-5]}. Отец Иосиф с грустью делился с ней своими несостоявшимися планами: «Боюсь, что умру, не исполнив двух поставленных себе целей своего долга: написать биографию Леонтьева и о русской женщине»^{[7, л. 4 об.]}. Такое сокровенное, но в то же время «человечное», легкое описание можно встретить только в неопубликованных воспоминаниях Угримовой, написанных как письма близким людям, очевидно, для близкого круга.

Как пишет сын Угримовой, Александр Александрович Угримов, Иосиф Фудель был очень известен в Москве ^{[13, с. 379]}. Из его мемуаров можно узнать об интересах Угримовой, о том, что она часто собирала гостей, круг которых для нас весьма показателен, т.к. в этот дом был вхож и отец Иосиф: «Моя мать вошла в Религиозно-Философское общество, была попечительницей нескольких учебных заведений, основательницей музыкального кружка Brahmsverein, посещала много концертов лекций - словом, принадлежала к соответствующему московскому культурному кругу. <…> Среди ближайших друзей и близких знакомых моих родителей, частых гостей у матери назову: Игоря Платоновича Демидова (член Государственной Думы) и его жену Екатерину Юрьевну, урожденную Новосильцеву; Константина Николаевича Игумнова (пианиста); Сергея Павловича Ордынского (адвоката); Юрия Николаевича Померанцева (дирижера в Большом театре); Сергея Андреевича Котляревского (моего крестного отца); Елену Владимировну Герье, Софью Владимировну Герье (теософку), их сестру Любовь Владимировну, бывшую замужем за Матвеевым; Полину Жильбертовну Доберт (камерную певицу, певшую и у нас в доме); Григория Алексеевича Рачинского (известного московского церковного деятеля, близкого к А. Д. Самарину); Лидию Новгородцеву (жену профессора); отца Иосифа Фуделя; Маргариту Кирилловну Морозову; художника Пастернака с женой; Овинова с женой Марией Юрьевной, старшей из дочерей Новосильцева» ^{[13, с. 379-380]}. Это еще раз подтверждает, что отец Иосиф был вовлечен в культурную и религиозно-философскую жизнь Москвы.

Угримов свидетельствует о том, что отец Иосиф сыграл свою роль и в его жизни: «В церковь нашу стал я ходить еще до первой исповеди, когда мне было лет семь. И вот эту исповедь у о. Иосифа Фуделя, когда я в темной церкви за ширмой плакал навзрыд (от раскаяния и от страха тоже, наверное), я и беру за начало моего сознательного отношения к Богу. Да, я всю жизнь веровал в Бога и никогда не отступался. <…> Покрытое наполовину вуалькой, как тогда носили, печальное лицо матери в церкви хорошо вижу и сейчас. Многому послужило в укреплении моем в Православной вере и мое прислуживание в алтаре. Отца Иосифа я чрезвычайно уважал, побаиваясь его строгости без страха, а с любовью и почитанием» ^{[13, с. 444-445]}.

Угримова пишет о том, что Фудель любил гимназию С.Н. Фишер, где он преподавал, и у гимназисток встречал ответное чувство: «Знаю, по рассказам "фишерок", что его очень любили ученицы, как преподавателя. <…> Уроки Закона Божия были одни из любимых уроков. На выпускных экзаменах - по традиции - старался класс блеснуть, и ученицы выучивали: одни по-гречески (из) Евангелия от Иоанна, другие по-славянски (что, не помню) и т. д.» ^{[7, л. 5]}. В эту гимназию, считавшуюся одной из лучших в Москве, Угримова отдала и свою дочь ^{[13, с. 381]}.

Так описывала урок ученица В.М. Сытина, будущая жена С.И. Фуделя: «Девочки его (отца Иосифа – Н.В.)любят и чувствуется, что как бы берегут. Он приходит обычно усталый, по виду слабенький, но всегда спокойный и приветливый. Спросит выучили ли мы заданный урок, иногда кого-нибудь спросит, а иногда и нет, и отметит, что надо выучить к следующему уроку. Затем, взяв Новый завет, встает и, тихонько похаживая между нашими рядами, начинает с нами беседовать. Так проходит больше половины урока, нам хорошо его слушать, и вдруг он перестает казаться нам слабым и усталым, а заставляет нас самих собраться и слушать с непритворным вниманием и интересом, самым искренним и серьезным, его тихий разговор с нами. <…> Так мы росли, имея душевный "уход" нашего доброго наставника, который наверное не знал, как глубоко западали его слова в наши сердца» ^{[6, л. 5-6]}.

Смерть отца Иосифа глубоко затронула его близких. Тихомиров удивительно подробно описал его последние дни. Возможно оттого, что горечь утраты была еще так свежа.Отец Иосиф заболел «испанкой» -докатившейся и до Москвы мировой эпидемией гриппа: «В конце сентября 1918 г. он произносил в своем храме особенно горячие проповеди, на которые все обращали внимание, как нечто выдающееся из ряда. 22 сентября, возвратившись домой, он сразу осунулся, стал жаловаться на страшную головную боль, и ночью лежал уже в сорокоградусном жару» ^{[5, л. 41]}.

В эти тяжелые дни особенно проявилась любовь прихожан. «Трудно представить, откуда бы достала семья все это в настоящее время, когда ничего не продается, а за тем, что могла достать - нужно по несколько часов стоять в «хвосте», дожидаясь очереди <…> На кухню Евгении Сергеевны ежедневно являлись припасы: приносили молоко, яйца, муку, даже коньяк, кто-то каждый день приносил крепкий бульон… «Не знаю, кто и носит», говорила мне в слезах Евгения Сергеевна» ^{[5, л. 41 об.]} - вспоминал Тихомиров. О том же пишет и другая свидетельница этих событий: «Приход кормил в эти дни своего батюшку, кормил его семью... Затем весь приход провожал на Ново-Девичье кладбище. Шла толпа...» ^{[7, л. 6 об.]}.

Сам момент смерти запечатлел Сергей Фудель: «Умирал он в полном сознании своей смерти именно как момента перехода в "иного бытия вечного начало". Он умер под утро 15/2 октября 1918 года, а накануне вечером причастился и сам громко и внятно произнес всю молитву "Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко", глядя неотступно на икону Казанской Божией Матери, писанную в Шамордине, рядом с Оптиной, там, где была его юность у ног старца Амвросия. После этого каждого из своих детей благословил, с каждым простился, каждому улыбнулся. Я, помню, был в соседней комнате, и туда вошла мама и сказала: "Идите, он хочет проститься". Так надо умирать. И не потому ли его похороны были для нас не то горем, не то праздником?» ^{[19, с. 57-58]}.

Детально восстанавливал в памяти события Тихомиров: «От самой входной двери все заполняла густая толпа. Шла панихида. В толпе слышались по временам рыдания. Пели Фишерки, провожавшие своего батюшку. Вот прозвучало хватающее за сердце «Со святыми упокой, Христе», все опустились на колени, громче заслышались сдерживаемые рыдания… <…> Похороны о. Иосифа состоялись 5 (18) октября. Накануне произошел вынос тела в церковь, и служили парастас, заупокойную всенощную. Раньше выноса шли постоянно панихиды на дому Фуделей. На всех службах я видел о. Илью Четверухина, близкого друга покойного. Много священников явилось проводить его последними молитвами, протопресвитер Николай Любимов, местный благочинный о. Сергий Успенский, о. Константин Всесвятский, о. Иоанн Арсеньев из храма Спасителя. Было много и других (о. Пятикрестовский, Забавин, Калиновский, Сахаров и другие) - только ни один епископ не пришел проводить такого уважаемого и заслуженного протоиерея. На это обратили внимание даже в народе, стекшемся во множестве. В церкви, на порастасе и на отпевании, теснилась густая толпа прихожан и друзей покойного. Жарко и душно было, и трудно было пробиться ко гробу, перед которым проходила толпа прощающихся. Хор Фишерской гимназии пел на всех службах и воспитанницы последний раз почтили своего наставника греческими распевами» ^{[5, л. 44]}. «Флоренский один из первых священников пришел на панихиду, и я помню его читающего "Боже духов и всякия плоти"», - писал Сергей Фудель^{[19, с. 47]}.

Отец Иосиф заранее купил могилы для себя и жены на кладбище Скорбященского монастыря, но места оказались потеряны, т.к. монастырь реквизировали, и в нем была помещена воинская часть Красной Армии ^{[5, л. 45]}. И здесь выручили прихожане. Они пожелали взять все похоронные расходы на себя – собрали три тысячи пятьсот рублей. Вообще, любовь к батюшке проявилась невиданная и неожиданная даже для членов семьи, т.к. помогали и люди, пожелавшие остаться неизвестными: «Посторонний наблюдатель мог бы подумать, что это хоронят богатого человека, а не ничего не имевшего о. Иосифа Фуделя <…> Когда Евгения Сергеевна отправилась на могилу мужа, на другое утро после похорон, - она нашла, что могила уже обложена дерном и вся обсажена цветами, крест был обвит орхидеями. В следующее ее посещение - все цветы оказались заменены свежими. Кто это заботился и тратился - осталось неизвестно. В храме монастыря она же несколько раз заставала панихиды по о. Иосифу, которые служили лица также ей неведомые» ^{[5, л. 45 об.]}.

Подводя итог обзору сохранившихся документов, можно заключить, что воспоминания очевидцев явно дополняют друг друга, расхождения встречаются лишь в частных вопросах. Возвышенный образ, рисуемый С.И. Фуделем, Л.А. Тихомировым и С.Н. Дурылиным близок к иконописному. С.И. Фуделю работу осложнял большой временной промежуток, прошедший со времен юности. Очерк Дурылина носит несколько «интеллигентский» характер, порой он даже чрезмерно поэтичен. Очерк Тихомирова, к сожалению, не был им завершен в полной мере (автор даже указал, что остался недоволен собой и собирается его переписать). Тем не менее, даже в таком состоянии, для нас это важное и весьма подробное свидетельство о жизни отца Иосифа на протяжении четверти века. Следующие по важности – воспоминания Н.В. Угримовой. Они написаны близкой духовной дочерью, интеллектуально и культурно развитой женщиной. В них Фудель представлен дорогим автору простым и живым человеком. Эти записи хорошо дополняют мемуары ее сына, чьи детские впечатления о церкви были связаны именно с храмом Николы в Плотнках. А.А. Угримов также передает атмосферу своего дома и культурного салона, хозяйкой которого была его мать. Особые черты к портрету привносит и очерк В.М. Сытиной об уроках Закона Божия в гимназии С.Н. Фишер. Некоторую информацию можно почерпнуть и из небольшого отрывка сестры милосердия Н.А. Верховцевой, посвященного И.И. Фуделю и его семье.

Мозаичность сложившегося образа проявляется в воспоминаниях С.И. Фуделя, которые отличаются тем, что при написании текста он использовал семейный архив. Становится ясно, что очерк Тихомирова был важным источником для его работы, это видно по многим заимствованиям. Заметны и его обращения к воспоминаниям Н.В. Угримовой, к переписке отца с разными лицами. Сопоставляя его повествование с источниками, можно сделать вывод о добросовестности его писательского подхода. Ясно и то, что трепетно хранимые свидетельства об отце очень повлияли на его восприятие. Воспоминания и интуиции юности были дополнены и подтверждены зрелыми суждениями близких ему людей.

Можно заключить, что в данном исследовании впервые были собраны воедино воспоминания об И.И. Фуделе, и круг источников по этому вопросу является исчерпывающим. Эти материалы позволяют реконструировать его образ и повседневную жизнь в глазах современников и существенно расширяют источниковую базу, представляя собой задел для дальнейшего изучения его биографии.

Эти источники привносят новые данные к интеллектуальной биографии отца Иосифа, выводят его из деятелей второго ряда на передний план, высвечивая круг общения и волнующих его проблем, степень его востребованности в церковной среде. Примечательно, что Тихомиров сообщает об окружении Фуделя начиная с 1890-х годов, а из воспоминаний С.И. Фуделя и А.А. Угримова мы черпаем информацию уже о 1910-х. Отчасти это связано с хронологически разными периодами знакомства, отчасти – с личными пристрастиями очевидцев.

Следует отметить, что образ Фуделя был привлекателен для многих людей, и он далеко не одномерный. Это и отец, и наставник, и друг, и духовник, и издатель. И иерей монашеского духа, и батюшка, который умел смеяться и ценить искусство. Самые разные люди тянулись к нему, и находили то, что искали – и животрепещущие «земные» проблемы, и «небесную» тишину.

Для современников, оставивших мемуары, его образ неизбежно носил печать трагичности эпохи, но оттого казался еще более спасительным, светлым, путеводным. Написанные со свежей горечью (в 1919 г.) или с ностальгической теплотой (1950-е гг.), они складываются в портрет не только внешний, но и внутренний.