The Mechanisms of Difficulty in Context Processing Demonstrated by Borderline Patients During Generalization Tasks

Chebakova Yuliya Vladimirovna PhD in Psychology associate professor of the psychologicaldepartment at Moscow Institute of Economics, Politics and Law 121170, Russia, g. Moscow, Kutuzovskii prospekt, 34, str. 14 chebakova.yu.v@mail.ru Other publications by this author     Parshukov Aleksey Yur'evich researcher of the Laboratory of Experimental and Practical Psychology at Moscow Institute of Psychoanalysis 121170, Russia, Moscow, str. Kutuzovskii Prospekt, 34, bld. 14 mat-tri-x@yandex.ru Other publications by this author

Kharisova Rufina Reyfatovna researcher at the Laboratory of Experimental and Practical Psychology at Moscow Institute of Psychoanalysis 121170, Russia, Moscow, str. Kutuzovskii Prospekt, 34, bld. 14 checkquality@mail.ru Other publications by this author

Введение

Пограничные психические расстройства представляют собой широкую, гетерогенную по уровню тяжести психопатологических проявлений, группу непсихотических заболеваний, включающую расстройства личности и поведения, нарушения адаптации, посттравматические стрессовые, невротические и соматоформные расстройства ^[1]. Определенные пограничные формы психической патологии близки к нормальному функционированию (например, невротические); другие же расстройства пограничного спектра, в частности, расстройства личности и поведения, составляют сложную проблему их дифференциации от малопрогредиентной шизофрении ^[2]. Существующие исследования по дифференциальной диагностике тяжелых форм патологии личности и шизотипического расстройства проводятся в рамках изучения различий в уровне функционирования личности, поиска психологических маркеров при оценке клинико-психологического интервью ^[3], что создает актуальность разработки новых психодиагностических инструментов.

Одной из перспективных эвристических теорий, в рамках которой реализуется эмпирическая верификация дифференциально-диагностических задач, является концепция контекстной обработки и context effect. Нейрокогнитивное направление исследований, проводимых в рамках модели социальной сети контекста, разводит механизмы нарушения контекстной обработки при заболеваниях шизофренического спектра и расстройствах личности. При шизофрении и шизотипическом расстройстве показана дисфункция лобно-височной системы регуляции, приводящая к нарушению функционирования рабочей памяти и дефициту контекстной обработки в связи с недостаточностью контекстной интеграции ^{[4; 5; 6; 7]}. Данный механизм нарушения контекстной интеграции при заболеваниях шизофренического спектра обнаружен и при решении респондентами социальных задач ^{[8; 9]}. При пограничном расстройстве личности, являющемся основной моделью исследования в зарубежных исследованиях, выявлен иной нейрокогнитивный коррелят нарушения контекстной обработки: дисфункция лобно-лимбической системы регуляции, определяющая в качестве основного механизма ее нарушения при расстройствах личности неспособность управлять эмоциями и дезорганизующее влияние аффекта. Так в исследованиях Wingenfeld K. et al. с применением модификации методики теста Струпа с включением аффективных понятий получены данные, согласно которым здоровые испытуемые в ответ на негативные понятия (по сравнению с нейтральными словами) показали ингибирующее влияние лобно-лимбических структур, в то время как пациенты с пограничным расстройством личности не продемонстрировали различия в активации данных образований в разных условиях задачи ^[10].

В работе Wesley J. показаны результаты, свидетельствующие о легком лобно-височном дефиците головного мозга. Автор интерпретирует полученные данные в рамках теории травмы, полученной ребенком в период созревания лобных структур и их повышенной уязвимости, приводящей к неспособности согласовать ориентиры развития и дефициту взрослого человека в когнитивной сфере, модуляции эмоций и поведения ^[11].

Нарушение обработки отрицательного эмоционального контекста при расстройствах личности подтверждено целым рядом зарубежных исследований. В работе Domes G., Schulze L., Herpertz S. C. показана аффективная дисрегуляция при опознаний эмоций на лице, что выражалось в повышенной чувствительности к обнаружению отрицательных эмоций и смещению гнева, общей негативизации контекста ^[12].

Негативное влияние эмоционального контекста при решении когнитивных задач у пограничных пациентов было исследовано Soloff P.H. et al. путем сопоставления нейронных ответов и когнитивных процессов при дополнительной эмоциональной стимуляции. Пограничные пациенты показали, в целом, снижение регуляции познавательных функций при включении отрицательного эмоционального контекста ^[13].

В исследовании Silbersweig D. et al. респонденты с пограничным расстройством личности обнаружили замедление реакции в задачах двигательного торможения в ответ на негативные эмоции по сравнению с группой контроля, что интерпретируется как их поведенческая импульсивность в ситуациях появления отрицательных чувств ^[14].

Koenigsberg H.W. et al. использовали когнитивную задачу переоценки, в которых пограничных пациентов просили психологически дистанцироваться и подавить негативное эмоциональное переживание во время просмотра набора картинок, интенсифицирующих эмоциональный ответ, демонстрирующих отвращение. Больные с пограничными расстройствами показали меньшие возможности по выполнению данной задачи по сравнению с группой контроля ^[15].

В исследовании Scott L. N. et al. изучалась способность декодировать психические состояния по фотографиям только области глаз лица в неклинической выборке молодых людей, у которых проявлялись признаки пограничного расстройства личности. При сравнении лиц с высокими показателями расстройства личности и низкими показана улучшенная способность обнаруживать отрицательные эмоции и переоценка отрицательных эмоций в неотрицательных социальных стимулах ^[16].

Дефицит обработки отрицательного эмоционального контекста при расстройствах личности многими исследованиями рассматривается шире, в рамках нарушения социального познания. В зарубежных работах у респондентов с пограничными психическими расстройствами регистрируются отклонения в атрибуции психического состояния (например, оценки других людей других как злонамеренных), дефицит эмоциональной и когнитивной эмпатии, абберантная передача социальных сигналов ^[17]; нарушение в распознавании эмоций, мыслей или намерений, рассматриваемое как дефицит ментализации ^[18]; нарушение доверия и гиперчувствительность к социальному отторжению ^{[19; 20]}; неправильные социальные суждения о людях как неприступных и ненадежных на основании экспозиции лиц ^[21].

В большей части исследований обсуждается роль психической (в том числе, сексуальной) травмы в детстве у пациентов с расстройствами личности. В исследовании Benjamin L. S., Wonderlich S. A. сравнивались социальные представления у респондентов с пограничным расстройством личности и испытуемых с биполярным аффективным и униполярным депрессивным расстройством. Пограничные субъекты рассматривали свои отношения с матерью, персоналом больницы и другими пациентами как более враждебные и автономные, чем субъекты с расстройством настроения. Результаты обсуждаются с точки зрения интегративной теории пограничной личности, которая рассматривает роль травмы, психобиологию межличностных отношений и нарушений привязанности ^[22].

Экспериментальный прием введения социального, аффективно нагруженного, контекста в форме социальных подсказок выявил неоднозначные результаты изменения способности больных с расстройством личности считывать эмоциональный контекст. В исследовании Fenske S. et al., выполненного в дизайне прайминг-эффекта, пациентки с пограничным расстройством личности и здоровые женщины распознавали эмоции, причем каждому выражению лица предшествовала позитивная, нейтральная или негативная сцена; также варьировалось время для распознавания эмоций. Респонденты с пограничным расстройством личности обнаружили отрицательное смещение: дефицит распознавания эмоций для нейтральных выражений лица был увеличен после представления эмоциональной информации, когда время обработки предыдущей информации не было ограничено; и после нейтральной информации, когда время обработки было ограничено ^[23].

В работе Schaffer Y., Barak O., Rassovsky Y. показано снижение контекстной обработки информации у больных с расстройствами личности по сравнению со здоровыми респондентами как при решении социальных, так и несоциальных задач познания. Выявлено уменьшение времени решения задач при предоставлении социального контекста ^[24]. В отличие от результатов исследования Fenske S. et al., построенного по схеме прайминг-эффекта, текущие социальные подсказки улучшали время контекстной обработки респондентов с пограничными расстройствами.

Более выраженное нарушение обработки отрицательного эмоционального контекста по сравнению с положительным и нейтральным находит подтверждение в научной литературе по изучению социального познания и при шизотипическом расстройстве ^{[8; 25]}. В целом приведенный выше обзор литературы показывает некоторую общность когнитивных и социальных нарушений при расстройствах личности и малопрогредиентных формах шизофрении. В частности, в исследовании Miller A. B., Lenzenweger M. F., так же как и в работе Schaffer Y., Barak O., Rassovsky Y., выполненной на модели пограничных расстройств, показано снижение профиля невербальной межличностной чувствительности при шизотипическом расстройстве по сравнению с группой контроля и респондентами с риском развития депрессии ^[26]. Однако сами механизмы нарушения контекстной обработки различаются: при шизотипическом расстройстве рассматривается отсутствие интеграции контекстной информации, при расстройстве личности – аффективная (эмоциональная) дисрегуляция.

Особенности контекстной обработки при невротических расстройствах практически не изучены. В целом исследователи указывают на те же особенности нарушения социального познания и эмоциональной дисрегуляции, которые регистрируются при расстройствах личности, однако, они носят временный характер, а пациенты хорошо поддаются социальному обучению ^{[27; 28]}.

Отдельно изучены механизмы нарушения контекстной обработки при посттравматическом стрессовом расстройстве. Так в исследовании Garfinkel S. N. et al. показано, что обсуждаемая категория респондентов не способна использовать сигналы безопасности, что интерпретируется как результат общего отказа использовать контекстную информацию. Пациенты с посттравматическим стрессовым расстройством не могли опираться на контекст безопасности для подавления угасшей памяти страха, но они также менее эффективно использовали контекст опасности для усиления страха, что рассматривается авторами как снижение способности использовать контекстную информацию для модуляции выражения страха ^[29].

В отечественных исследованиях также изучаются механизмы нарушения эмоциональной саморегуляции и аффективной дезорганизации у больных пограничными психическими расстройствами. Выявлены взаимосвязи актуализируемых искажений познавательной деятельности с увеличением субъективной нагруженности и личностно-аффективной заряженности условий задачи ^{[30; 31]}; а также дезорганизующее влияние избыточной (патологической) пристрастности, которая выражается в потере нейтральности по отношению к ряду стимулов у больных с расстройствами личности ^[32]. Следует отметить дефицит отечественных исследований механизмов нарушения мышления при пограничной психической патологии.

Мы изучали механизмы нарушения контекстной обработки при пограничных психических расстройствах на материале решения мыслительных задач на обобщение с варьированием контекстных условий. В настоящей статье представлен фрагмент исследования, выполняемого при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований, целью которого является изучение обусловленности процесса обобщения эффектами контекста в норме и при психических расстройствах. Гипотезой данной части исследования выступает предположение, что существуют различные механизмы нарушения контекстной обработки и их компенсации, выступающие дифференцирующими психодиагностическими критериями при пограничной психической патологии и шизотипическом расстройстве.

Материалы и методы

Исследование выполнено на базе психиатрической клинической больницы №4 им. П.Б. Ганнушкина и научно-практического психоневрологического центра им. З.П. Соловьева. Участие в эксперименте являлось добровольным и анонимным. В исследовании приняли участие 110 человек, из них 20 больных расстройством личности, 8 мужчин и 12 женщин, в возрасте от 18 до 48 лет (средний возраст 33,95); 20 пациентов с невротическим расстройством, 8 мужчин и 12 женщин, в возрасте от 27 до 57 лет (средний возраст 42,65); 20 больных шизотипическим расстройством, 12 мужчин и 8 женщин, в возрасте от 18 до 57 года (средний возраст 34,30); 50 респондентов без психических заболеваний, 23 мужчин и 27 женщин, в возрасте от 22 до 54 лет (средний возраст 30,72).

Для экспериментальной проверки выдвинутой гипотезы исследования использовался модифицированный вариант методики «Исключение предметов» с тремя сериями проб, включающий 77 карточек. Подробное обоснование методологии проб модифицированного варианта методики «Исключение предметов» изложено в нашей более ранней публикации ^[33]. В настоящей статье будут представлены результаты по двум подсериям первой серии и второй серии проб.

Первая серия состоит из трех подсерий (1а, 1б, 1в). В первой подсерии (1а) выполнение заданий предполагает безальтернативное исключение предмета на основании экспериментально заложенного субъективного признака (12 заданий). В качестве субъективных оснований исключения выступают социально значимые признаки, например, детское, мужское, женское, съедобное, сексуальное, опасное и др. Задания второй подсерии (1б) представляют двухальтернативный выбор существенного признака для обобщения (объективного или субъективного) (12 заданий). Каждое задание третьей подсерии (1в) включает четыре семантически отдаленных предмета (14 заданий).

Задания второй серии (2) предполагают специальное контекстное усиление коннотативного свойства предмета с актуализацией его скрытого, но социально-значимого признака (13 заданий). Так же, как и задания подсерии 1б, пробы построены как двухальтернативный выбор существенного признака для обобщения (объективного или коннотативно усиленного, скрытого субъективного). Коннотативно усиленный, скрытый субъективный признак предмета мы будем называть контекстным. Обобщение на основе контекстного свойства предмета предполагает опору респондентов на нестандартные с точки зрения типичной социальной практики использования предметов субъективные признаки.

В соответствии с содержанием субъективной семантики задания подсерий 1а, 1б и серии 2 разделены на положительные (1а+ – 6 заданий, 1б+ – 7 заданий, 2+ – 4 задания), отрицательные (1а- – 3 задания, 1б- – 2 задания, 2- – 9 заданий) и нейтральные (1а= – 3 задания, 1б= – 3 задания).

В экспериментальной методике выделены следующие параметры анализа:

1. Тип «ключа»: объективный «ключ» (объединение на основании существенного объективного признака предметов – Obj); субъективный «ключ» (объединение на основании существенного социально значимого типового признака предметов – Sub).

2. Тип личностного опосредования: случайное опосредование (объединение предметов на основании случайного признака – S); субъективно значимое опосредование (объединение предметов на основании субъективного, персонифицированного, индивидуального опыта – SEP); субъективное, культурно обусловленное, опосредование (объединение предметов на основании субъективного, культурно универсального опыта респондента – SEK). Данный параметр фиксировался при несоответствии ответа одному из «ключей».

Также анализировались следующие дополнительные параметры: аффективная дезорганизация (дезорганизация субъективным контекстом – Е); субъективное «соскальзывание» (дезорганизующее влияние субъективного опыта – SS); контекстное «соскальзывание» (дезорганизующее влияние контекста – SK).

Для сравнительного анализа особенностей обобщения со всеми респондентами проводился стандартный вариант методики «Исключение предметов». Для более детальной оценки патопсихологического синдрома в клинических группах применялись методики стандартного патопсихологического эксперимента («Десять слов», «Пиктограммы», «Таблицы Шульте», «Классификация предметов»). Для выявления взаимосвязей особенностей контекстной обработки с когнитивными стилями использовались: методика словесно-цветовой интерференции Струпа для оценки гибкости-ригидности; тест «Сравнение похожих рисунков» Дж. Кагана для оценки импульсивности-рефлексивности; методика «Фигуры Готтшальдта» для оценки полезависимости-поленезависимости.

Для количественного анализа результатов использовался статистический пакет STATISTIKA8. Применялись следующие статистические методы: t-критерий Стьюдента; коэффициент линейной корреляции r-Пирсона; угловое преобразование Фишера.

Результаты

Распределение ответов в подсерии 1а с учетом знака «ключа» представлено на рисунке 1.

Рис.1. Доли^[1] ответов по различным параметрам экспериментальной методики в подсерии 1а.

Условные обозначения: КГ – контрольная группа; ШР – шизотипическое расстройство; РЛ – расстройство личности; НР – невротическое расстройство.

Как видно из представленной гистограммы, знак «ключа» оказывает влияние на ответы по типу Sub во всех исследуемых группах: чаще всего их выбирают в нейтральных пробах, реже всего – в пробах с отрицательной эмоциональной субъективной семантикой. При этом КГ и пациенты с НР в целом показывают более высокие результаты «считывания» экспериментально заданной субъективной семантики. Статистически значимые различия по частоте попадания в субъективный «ключ» в отрицательных заданиях получены между КГ и пациентами с ШР (р=0,003); респондентами с НР и больными ШР (р=0,046); КГ и пациентами с РЛ (р=0,043). Доли ответов составили 0,640, 0,400, 0,617, и 0,483 соответственно.

Различия между группами в подсерии 1а- обнаружены и по параметру личностного опосредования. Заметно увеличение ответов по типу SEP на основании индивидуального субъективного опыта в зависимости от глубины психического расстройства от КГ и респондентов с НР к пациентам с РЛ и ШР. Доли ответов составили 0,067, 0,150, 0,183 и 0,233 соответственно. Статистически значимые различия зарегистрированы между КГ и респондентами с НР (р=0,048), пациентами с РЛ (р=0,015), больными ШР (р=0,005). Респонденты с ШР при непопадании в субъективный «ключ» также статистически чаще опирались на случайный признак (S) при обобщении по сравнению с КГ (р=0,047), респондентами с РЛ (р=0,005) и пациентами с НР (р=0,049). Частоты составили 0,083, 0,020 и 0,000 и 0,000 соответственно.

Значимые различия выявлены и в подсерии 1а+ по параметру SEK между больными ШР и пациентами с РЛ (р=0,049). Доли ответов составили 0,167 и 0,083 соответственно.

По дополнительным параметрам оценки также получены некоторые различия. В подсерии 1а- респонденты с ШР при непопадании в субъективный «ключ» статистически значимо чаще обнаруживают субъективное «соскальзывание» по сравнению с КГ (р=0,002). Доли ответов составили 0,183 и 0,000 соответственно. Также получены статистически значимые различия по параметру SS между пациентами с НР и КГ (р=0,023); частоты ответов составили соответственно 0,033 и 0,000.

Распределение ответов в подсерии 1б с учетом знака «ключа» представлено на рисунке 2.

Рис.2. Доли ответов по различным параметрам экспериментальной методики в подсерии 1б.

В целом по рисунку регистрируется общее снижение параметра Sub за счет альтернативы выбора объективного «ключа» Obj, что особенно заметно в пробах с отрицательной эмоциональной субъективной семантикой. Показатели по параметру Obj в подсерии 1б близки во всех исследуемых группах. Статистически значимые различия получены только между группами ШР и РЛ. В подсерии 1б+ показатель выше у больных ШР (р=0,030); доли составили 0,279 и 0,179 соответственно. В подсерии 1б- регистрируется обратная закономерность: респонденты с РЛ на уровне статистической тенденции чаще опираются на объективный «ключ» по сравнению с пациентами с ШР (р=0,064); частоты равны 0,350 и 0,175 соответственно. По параметру Sub так же, как и в подсерии 1а, наименьшие показатели наблюдаются в заданиях с отрицательным эмоциональным контекстом. Респонденты с РЛ статистически значимо реже выбирают субъективный «ключ» в подсерии 1б- по сравнению с тремя другими группами: больными ШР (р=0,039), КГ (р=0,003), пациентами с НР (р=0,003). Доли ответов составили соответственно 0,100, 0,275, 0,330 и 0,350.

Личностное опосредование по типу SEP в подсерии 1б- на уровне статистической тенденции, как и подсерии 1а-, чаще используют пациенты с РЛ по сравнению с КГ (р=0,063); частоты ответов составили 0,313 и 0,190 соответственно.

По дополнительному параметру SS зарегистрированы статистически значимые различия между КГ и респондентами с НР (р=0,002); доли ответов составили 0,010 и 0,125 соответственно.

Распределение ответов в серии 2 с учетом знака «ключа» представлено на рисунке 3.

Рис.3. Доли ответов по различным параметрам экспериментальной методики в серии 2.

Тенденция к опоре респондентов всех исследуемых групп на объективный «ключ» и более низкие значения по параметру Sub, особенно в заданиях с усилением отрицательного коннотативного признака, еще более заметна в целом в серии 2. В выборе объективного «ключа» все респонденты обнаруживают сходные показатели. По параметру Sub 2+ получены статистически значимые различия в пользу большей его выраженности у пациентов с НР по сравнению с КГ (р=0,020); доли ответов составили соответственно 0,475 и 0,360. В отличие от подсерий 1а- и 1б-, больные РЛ показывают наиболее частое попадание в субъективный «ключ» по сравнению с тремя другими группами. Статистически значимые различия по параметру Sub 2- обнаружены между респондентами с ШР и КГ (р=0,001), пациентами с НР (р=0,007), больными с РЛ (р=0,001); частоты ответов составили 0,144, 0,271, 0, 278 и 0,307 соответственно.

Множество статистически значимых различий в серии 2 зарегистрировано по дополнительным параметрам SK и SS. В подсерии 2+ обнаружены статистически значимые различия в контекстном «соскальзывании» между респондентами с РЛ и КГ (р=0,017), группой НР (р=0,007); доли ответов составили 0,075, 0,020 и 0,000 и соответственно. В подсерии 2- пациенты с РЛ статистически значимо чаще допускали как контекстные, так и субъективные «соскальзывания», по сравнению с тремя другими исследуемыми группами. Зарегистрированы различия по параметру SK между респондентами с РЛ и больными ШР (р=0,002), КГ (р=0,000), пациентами с НР на уровне статистической тенденции (р=0,052). Доли ответов составили 0,129, 0,033, 0,027 и 0,067 соответственно. Группа РЛ значимо чаще обнаруживает субъективное «соскальзывание» в подсерии 2- по сравнению с КГ (р=0,002), больными ШР (р=0,005), респондентами с НР (р=0,001). Частоты ответов составили соответственно 0,063, 0,017, 0,011 и 0,006. Больные ШР при затруднениях попадания в «ключ» в заданиях 2- статистически значимо чаще обнаруживала ответы по типу аффективной дезорганизации Е по сравнению с пациентами с РЛ (р=0,039), КГ (р=0,000); доли составили 0,061, 0,011 и 0,004 соответственно. Примечательно, что группа с НР также статистически значимо чаще показала аффективную дезорганизацию в заданиях с усилением отрицательного коннотативного признака по сравнению с КГ (р=0,002); частота подобных ответов составила 0,034.

Анализ когнитивных стилей респондентов всех четырех исследуемых групп обнаружил следующие результаты. Показано отсутствие статистически значимых различий между исследуемыми клиническими группами по параметрам гибкость-ригидность (средние значения в группах НР, РЛ и ШР составили 80,45, 65,10 и 83,60 соответственно) и полезависимость-поленезависимость (средние – 1,88, 2,30 и 2,13) при значимо большей выраженности гибкости (среднее – 43,07; p=0,000) и поленезависимости (среднее – 2,62; p=0,010) КГ. По когнитивному стилю импульсивность-рефлексивность однородными оказались только две из трех клинических групп – ШР и РЛ, респонденты которых верно решали в среднем 6,00 и 5,95 заданий из 12 (p=0,958) при среднем времени решения одного задания 31,5 и 27,6 сек. соответственно (p=0,544). Среднее время выполнения одного задания респондентами КГ, равное 31,6 сек., оказалось сопоставимо с временем решения заданий как у больных ШР (p=0,985), так и пациентов с РЛ (p=0,418). При этом респонденты КГ, выполняя правильно в среднем 8,28 заданий, оказались достоверно успешнее и группы ШР (p=0,004), и группы РЛ (p=0,002). Выборка НР по среднему количеству верных решений, составившему 7,40, заняла промежуточное место между КГ, с одной стороны (p=0,242), и группами ШР и РЛ, с другой (p=0,179 и p=0,136 соответственно), при среднем времени выполнения одного задания в 48,4 сек., которое на уровне тенденции превышало результат пациентов с ШР (р=0,066) и было значимо выше, чем в КГ (р=0,009) и группе РЛ (р=0,018). Описанные межгрупповые различия в выполнении методики Дж. Кагана отразились и в распределении респондентов исследуемых выборок на подгруппы. Так, в группе НР доля импульсивных респондентов, равная 0,250, оказалась значимо ниже, чем в группах ШР (p=0,049) и РЛ (p=0,024), доли импульсивных в которых составили 0,500 и 0,550 соответственно, а доля рефлексивных в выборке с НР, составившая 0,450, напротив, была выше – значимо в сравнении с группой с РЛ (p=0,043 при доле, равной 0,200) и на уровне тенденции относительно группы ШР (p=0,090 при доле, равной 0,250). При этом выборки ШР и РЛ не отличались между собой ни долями рефлексивных (p=0,352), ни долями импульсивных (p=0,376). По доле импульсивных, составившей 0,260, КГ оказалась сопоставимой с группой НР (p=0,465) и значимо отличной, как от группы РЛ (p=0,012), так и от выборки ШР (p=0,029). По доле рефлексивных, равной 0,340, КГ оказалось ниже выборки НР, но выше групп с ШР и РЛ, однако, эти различия оказались статистически не значимыми (p=0,197, p=0,227 и p=0,115 соответственно).

По данным корреляционного анализа между параметрами когнитивных стилей и экспериментальной методики в клинических выборках получены следующие результаты. В группе больных ШР зарегистрированы статистически значимые отрицательные взаимосвязи гибкости-ригидности и Sub1- (r=-0,474, р=0,034), на уровне статистической тенденции – Sub1а- (r=-0,394, р=0,085). В выборке пациентов с РЛ показана статистически значимая положительная взаимосвязь полезависимости-поленезависимости и Sub2+ (r=0,498, р=0,035); отрицательные взаимосвязи полезависимости-поленезависимости и SS2 (r=-0,478, р=0,045); на уровне статистической тенденции – SS2- (r=-0,440, р=0,067). В группе респондентов с НР обнаружена статистически значимая обратная взаимосвязь гибкости-ригидности и Sub1а- (r=-0,540, р=0,014); положительная взаимосвязь полезависимости-поленезависимости и SS2- (r=0,519, р=0,019). Других статистически значимых корреляционных связей, обладающих потенциалом интерпретации, в исследовании не зарегистрировано.

Обсуждение

Полученные результаты исследования свидетельствуют в пользу выдвинутой гипотезы о существовании различных механизмов нарушения контекстной обработки и их компенсации, выступающих дифференцирующими психодиагностическими критериями при пограничной психической патологии и шизотипическом расстройстве.

В первой серии внешний контекст организован за счет семантических связей между предметами, что непосредственно активизирует внутренний контекст – семантические репрезентации опыта. При этом подсерии 1а и 1б отличаются тем, что в заданиях 1а внешний контекст актуализирует структуры интериоризированного социально значимого типового опыта, а в пробах 1б предполагается двухальтернативный выбор – социально значимый типовой (условно – субъективный) и социально-типовой (объективный) опыт. По результатам исследования серии 1а, и больные ШР, и пациенты с РЛ хуже распознают субъективную семантику с негативным эмоциональным контекстом при сохранной обработке нейтрального и эмоционально положительного контекста по сравнению с КГ и респондентами с НР. При этом при трудностях попадания в субъективный «ключ» в заданиях с отрицательной эмоциональной субъективной семантикой и больные ШР, и пациенты с РЛ опираются на субъективный индивидуальный опыт, причем группа ШР в большей степени. При качественном анализе ответов респондентов по типу Sep обнаруживается, что при РЛ происходит негативизация контекста (например, при «ключе» «связано с опасностью» пациенты могут дать ответ «связано с убийством»); при ШР регистрируется опора на субъективный индивидуальный опыт, не связанный с негативизацией (например, при «ключе» «связано с опасностью» больные могут дать ответ «предметы, с помощью которых можно достать пропитание, зверь добрый, просто голодный»).

Негативизация отрицательного эмоционального контекста у респондентов с РЛ со значимо более редким попаданием в субъективный «ключ» по сравнению с тремя другими исследуемыми группами и большей опоре на субъективный индивидуальный опыт по сравнению с КГ показана и для подсерии 1б-, в то время как пациенты с ШР не отличаются по показателю Sub1б- от КГ и респондентов с ШР. В подсерии 1б респонденты всех исследуемых групп начинают опираться на объективный «ключ», что особенно заметно в заданиях с отрицательным эмоциональным контекстом, причем пациенты с РЛ обнаруживают статистически значимо более высокие показатели по рассматриваемому параметру в отличие от больных ШР. Таким образом, в группе РЛ самые низкие по сравнению с тремя другими группами показатели попадания в субъективный «ключ» можно объяснить двумя факторами: 1) негативизацией отрицательного эмоционального контекста; 2) компенсаторной опорой на «объективный» ключ.

В целом полученные результаты по сериям 1а и 1б свидетельствуют о нарушенной структуре специфического, социально значимого, типового, отрицательного эмоционального внутреннего контекста при сохранности объективного социально-типового как в группе РЛ, так ШР. Нарушение обработки отрицательного эмоционального контекста с его негативизацией при расстройствах личности согласуется с многочисленными зарубежными и отечественными исследованиями ^{[12; 13; 14; 15; 16; 17; 18; 30; 31; 32]}, причем во всех работах речь идет именно о переоценке отрицательных эмоциональных сигналов, негативизации восприятия. Полученные данные в группе респондентов с РЛ подтверждают и механизм нарушения контекстной обработки как эмоциональную дисрегуляцию, которую в нейрокогнитивных исследованиях связывают с дисфункцией работы лобно-лимбических структур ^[10].

Более выраженное нарушение обработки отрицательного эмоционального контекста по сравнению с положительным и нейтральным у больных ШР согласуется с данными научной литературы по изучению социального познания ^{[8; 25; 34; 35]}. В указанных работах респонденты с заболеванием шизофренического спектра хуже распознают такие эмоции, как страх, гнев, отвращение и обрабатывают социальный контекст, содержащий сарказм и намеренное причинение вреда.

Во второй серии внешний контекст организован за счет специального усиления скрытых, коннотативных, эмоционально нагруженных свойств предметов (например, усиливается коннотативное, скрытое свойство цветка быть атрибутом смерти с помощью изображения на нем черной ленты). Результаты по данной серии показывают, насколько сохранно у респондентов считывание внешнего контекста. В посерии 2- пациенты с РЛ, в отличие от подсерий 1а- и 1б- показывают наиболее частое попадание в субъективный «ключ» по сравнению с тремя другими группами. В серии 2 контекст задан ситуативно и не затрагивает глубоких структур внутреннего эмоционально окрашенного социального опыта. Результаты в группе РЛ указывают на сохранность у данных респондентов считывания внешнего контекста, т.е. механизма контекстной интеграции, в отличие от больных ШР, показавших статистически значимые самые низкие результаты по сравнению с тремя другими исследуемыми группами по параметру Sub2-, что указывает на дефицит считывания внешних стимулов и подтверждает механизм нарушения контекстной интеграции у пациентов с шизотипическим расстройством. Данные респондентов с РЛ согласуются с исследованием Schaffer Y., Barak O., Rassovsky Y., в котором введение внешнего социального контекста уменьшало время решения задач ^[24]. Иные результаты с, напротив, негативным влиянием социальных подсказок, полученные в работе Fenske S. et al., можно объяснить другим экспериментальным приемом введения подсказок, построенном как прайминг-эффект ^[23].

Полученные результаты согласуются с данными литературы, в которых дефицит интеграции контекстных стимулов при заболеваниях шизофренического спектра рассматривается в качестве центрального ^{[4; 5; 6]} и нейрокогнитивно связывается с дисфункцией лобно-височных структур ^[7].

Также в серии 2 зарегистрированы более высокие показатели субъективных и контекстных «соскальзываний», особенно в подсерии 2- у респондентов с пограничными психическими расстройствами по сравнению с КГ и выборкой ШР, причем, более выраженные показатели «соскальзываний» у пациентов с РЛ. Полученные результаты, с одной стороны, указывают на эмоциональную дисрегуляцию как в группе РЛ, так и НР ^{[27; 28; 29]}, с другой стороны, для респондентов с РЛ данные феномены, вероятно, выполняют компенсаторную функцию, способствуя лучшему попаданию в субъективный «ключ». В целом же по особенностям контекстной обработки пациенты с НР близки к КГ.

Анализ результатов исследования когнитивных стилей и их взаимосвязей с особенностями контекстной обработки показал, что как больные РЛ, так и ШР оказались более импульсивными в сравнении с группой контроля. В группе РЛ импульсивный когнитивный стиль соотносится с механизмом эмоциональной дисрегуляции и характерными для РЛ трудностями контроля аффективных импульсов ^[30]. В выборке ШР импульсивность проявляется на фоне их меньшей продуктивности, что обусловлено формированием когнитивного дефекта (в экспериментальной методике, особенно в серии 2, больные ШР давали больше ответов по типу нецеленаправленности и аффективной дезорганизации). Большая выраженность рефлексивных пациентов в выборке НР по сравнению с двумя другими клиническими группами, вероятно, определяет отсутствие у них эмоциональной дисрегуляции, характерной для РЛ.

По результатам корреляционного анализа респонденты с ШР тем реже попадали в субъективный «ключ» в заданиях с отрицательной эмоциональной семантикой, чем выше были показатели их ригидности, в то время как у пациентов с РЛ подобных взаимосвязей не зарегистрировано. В случае ШР полученные данные свидетельствуют о едином механизме нарушения контекстной интеграции как для социальных, так и несоциальных стимулов, что подтверждается в исследованиях особенностей контекстной обработки при шизофрении ^{[4; 5; 6; 7; 8; 9]}, в то время как при расстройстве личности нарушение контекстной обработки в форме эмоциональной дисрегуляции наблюдается только на уровне социальной перцепции, что было показано при модификации методики словесно-цветовой интерференции Струпа ^[10]. Такие же закономерности, как и в группе ШР, зарегистрированы и в выборке НР, что, вероятно, объясняется, скорее, не их ригидностью, а рефлексивностью, приводящей к увеличению времени выполнения задания.

Отрицательная взаимосвязь параметров поленезависимости и субъективных «соскальзываний» в заданиях подсерии 2- и серии 2 в целом в группе РЛ указывает на зависимость «соскальзывания» от когнитивного стиля полезависимость-полинезависимость. При этом связей с контекстными «соскальзываниями» не обнаруживается ни в одной из клинических групп, что свидетельствует о разных независимых уровнях перцепции – несоциального (при оценке когнитивного стиля) и социального (для экспериментальной методики).

Выводы:

1. Эмпирически показаны разные механизмы нарушения контекстной обработки при РЛ и ШР – эмоциональной дисрегуляции у респондентов с РЛ и контекстной дезинтеграции при ШР – при отсутствии нарушений в выборке НР и КГ.

2. Выявлено, что у респондентов с РЛ нарушена структура специфического, социально значимого, типового, отрицательного эмоционального внутреннего контекста с его негативизацией, с одной стороны, и компенсацией через опору на объективный социально-типовой опыт, с другой, при сохранности считывания внешнего, ситуационно заданного, эмоционального контекста.

3. При пограничных психических расстройствах обнаружены взаимосвязи когнитивного стиля рефлексивность-импульсивность и особенностей контекстной обработки: в группе РЛ преобладает импульсивный стиль, определяющий эмоциональную дисрегуляцию в заданиях с отрицательной эмоциональной социальной семантикой; в выборке НР – рефлексивный, обеспечивающий сохранность способности адекватно обрабатывать аффективно заряженный контекст.

^[1] Частота встречаемости (доля) того или иного параметра рассчитывалась из числа общего количества целенаправленных ответов респондентов.