Nulla mulier buona: the image of ideal wife based on the data of moral-ethical treatises of the Renaissance Era

Yaylenko Evgeny PhD in Art History associate professor at Lomonosov Moscow State University 119991, Russia, g. Moscow, ul. Vorob'evy Gory, 1 eiailenko@rambler.ru Other publications by this author

Исследование социального положения женщины в эпоху Возрождения в современной историографии осуществляется в соответствии с методологическими принципами т.н. гендерной истории, интерес к изучению которой пробудился на волне протестной борьбы 1960-х годов, когда появились первые публикации на эту тему ^{[3, c. 7-17]}. За прошедшие полвека вышло в свет бесчисленное множество статей и монографий, предметом рассмотрения в которых служили разные грани общественного и приватного бытия женщины, ее самоощущение и предписанные ей (разумеется, мужчинами) модели поведения. Источниковой базой таких научных работ служат как частные документы (домашние записи, т.н. ricordanze, приватная переписка, завещания), так и официальные тексты, например, исторические хроники или законодательные акты. Однако до сих пор, как это ни странно, в качестве источника для характеристики социального статуса женщины еще не привлекались морально-дидактические трактаты Возрождения, посвященные темам семьи и брака, хотя они не только рисуют идеальный образ жены и матери семейства, но также помогают выявить ее подлинные исторические черты. Настоящая статья призвана, по крайней мере, отчасти восполнить такую лакуну, заострив внимание на значении нравственно-воспитательных и хозяйственных трактатов эпохи для «истории женщин». Их научный анализ позволяет установить, каким было распространенное отношение к женщинам, и в чем оно находило непосредственное проявление, оказывая влияние на судьбу итальянки эпохи Возрождения в том, что в первую очередь касалось полученного ею образования и порядка организации ее домашней жизни.

Что касается общей оценки личных возможностей женщины и ее социального значения, то содержательный материал таких трактатов вполне точно выражает господствующее воззрение на нее, также отразившееся в исторических документах и бесчисленных произведениях ренессансной литературы. Их главная особенность состояла в настойчивом призыве ограничить ее деятельность исключительно областью приватной жизни. Еще на заре Возрождения такую позицию сформулировал патриций-гуманист Франческо Барбаро в трактате «О женитьбе» (1416, издание на итальянском языке – 1548) с требованиями абсолютной покорности мужу и безукоризненного поведения супруги, занятой исключительно ведением домашнего хозяйства ^{[15, c. 96-97]}. Чтобы убедиться в распространенности подобного воззрения, достаточно обратиться к материалу дидактических трактатов о правильном обустройстве домашнего уклада и воспитании детей, в которых мир женщины отождествлялся исключительно с управлением хозяйством, governo della casa. Их тогда появилось немало: только в середине XVI века было опубликовано семь таких сочинений, углубленно рассматривавших тему брачных отношений и роль в них женщины ^{[7, c. 5]}, а ведь целый ряд подобных опусов, самым заметным из числа которых, бесспорно, был знаменитый трактат Альберти «О семье» (1433-1434), возник еще в предшествующем столетии. Лейтмотивом содержания таких книг служило требование полной покорности мужской воле, закрывавшей перспективу осуществления любых самостоятельных жизненных планов. Вот лишь несколько тому примеров. Никакие драгоценности так не украшают женщину, как покорность супругу: подобно тому, как эхо всегда вторит чужому голосу, так и ты, жена, согласуй свои поступки с его волеизъявлением, наставительно поучает Джакомо Лантери, писатель-моралист Позднего Возрождения, в трактате «О хозяйстве» (Венеция, 1560) ^{[16, c. 136]}. Мудрая и скромная жена всегда должна быть готовой подчиняться указаниям мужа и терпеливо сносить любое обращение, повторяет за ним в благочестивых «Записках» (Венеция, 1584) церковный деятель Сабба да Кастильоне ^{[21, c. 263r]}, опираясь на идеал супружеской жизни, который, оправдываясь ссылками на новозаветное понимание семейных отношений, заведомо не допускал возможности общественного самоутверждения женщины. Вполне естественное для исторической обстановки в эпоху после Тридентского собора, подтвердившего значение основополагающих церковных догм, такое мнение, полностью замыкавшее женщину в сфере внутрисемейных интересов, было общераспространенным, и немногие решались, подобно падуанскому гуманисту Спероне Сперони, проповедовать равное разделение домашних обязанностей между обоими супругами ^{[22, c. 12, 14]}. Перечисляя их в связи с обычным кругом женских занятий, Джованни ди Дио да Венеция, автор назидательного трактата «Девическая красота» (Венеция, 1471), не забывает напомнить о необходимости находить среди потока вседневных дел время для получасовой молитвы, после чего женщине с освеженными силами следует снова обратиться к будничной рутине обустройства семейного быта ^{[12, c. 41v]}.

Итак, прежде всего – покорность супругу, понимаемая в плане добровольного сосредоточения на попечении за домашним хозяйством, осуществляемом в обстановке монашески строгого воздержания от суетных радостей жизни. Парадигму подобного воззрения на общественную функцию женщины представляет выполненная около 1600 года гравюра «Обязанность матери семейства». Здесь зрелищу процветающего и изобильного всевозможными благами домашнего обихода, в центре которого горделиво помещается спокойная домохозяйка, делящая время между попечением над детьми и шитьем, сопутствуют незамысловатые вирши с перечислением ее обязанностей, а также, само собой, напоминанием о покорности воле супруга. Смысл с такой настойчивостью повторяемой мантры о необходимости добровольного подчинения вкупе с полной концентрацией на занятиях governo di casa раскрывается тогда, когда писатели-моралисты чинквеченто обращаются к популярной теме критики женских недостатков. Главный из них, по их мнению, состоит как раз в настойчивом стремлении к освобождению от власти мужчин и обретению самостоятельности, что вкупе с разрушением основ брачного союза грозит нарушить весь порядок общественных установлений, поскольку освобожденная от супружеской или отеческой опеки женщина способна проявить все неисчерпаемое богатство своих отрицательных качеств. Чтобы убедиться в том, насколько востребованной была данная тема в культуре Позднего Возрождения, достаточно сослаться на пример столь массового по степени распространенности вида искусства, как печатная графика, где попадаются порой весьма колоритные образчики антифеминизма, жестоким осуждением женских поползновений на власть над мужчинами составляющие непосредственную аналогию полемичным выпадам итальянских гуманистов. Такова курьезная нидерландская гравюра «Битва за штаны» (около 1560), где показано, как раздухарившиеся женщины бесцеремонно отбирают у собственных супругов общеизвестный символ верховенства. В плане развития элементов комической образности ей под стать ряд листов германского Возрождения с изображениями дам, оседлавших благоверных и беззаботно гарцующих, горделиво восседая на их спинах, вроде курьезной гравюры Ганса Бальдунга «Аристотель и Филлита» (1513) на весьма популярный у северян, кстати говоря, сюжет. Поэтому единственным спасением от губительных проявлений женской самостоятельности представлялось укрепление семьи, а в более широкой перспективе – и всего общественного порядка, через неукоснительное проведение в жизнь принципа безоговорочного повиновения мужской воле, действенность коего доказывалась тезисом о естественной неполноценности женской натуры, задним числом оправдывая неравноправие супругов и, как следствие, социальную изоляцию женщины.

Именно об этих материях толкует сочинение гуманиста Джузеппе Пасси «Женские недостатки» (Венеция, 1599), вызвавшее неоднозначную реакцию в интеллектуальной среде Позднего Возрождения, дав импульс возобновлению старой дискуссии, обозначаемой в историографии как «спор о женщинах», querelle des femmes. Контроверза эта главным образом строилась вокруг полемического обсуждения унаследованного от классической античности тезиса о несовершенстве духовной природы женщин, несостоятельность коего впервые попыталась опровергнуть Кристина Пизанская (1364 - около 1430), видевшая целью своей деятельности превознесение их моральных добродетелей и обуздание мужского произвола, главным образом, злоупотребления властью в супружеских отношениях ^{[6, c. 1-115]}. Содержанием ее нравственно-этических книг («Книга о трех добродетелях», «Книга о городе женщин» – обе 1405) очерчивается круг теоретических положений, которые легли в основу всей последующей дискуссии о моральной природе женщин. Более близкое знакомство с нею позволит нам понять, какие аспекты их жизненного бытия расценивались как критически важные для вынесения общей оценки нравственной природы и социального статуса итальянок в эпоху Возрождения.

Писавшая по-французски и жившая преимущественно в Париже, Кристина, однако, появилась на свет в Венеции, где в XVI столетии также развернулись ожесточенные споры об этом предмете, важную веху в исследовании которого составило появление труда Пасси. Ответ ему был дан на страницах двух других компендиумов, авторство которых теперь уже принадлежало самим женщинам. Ими были трактат «Благородство и совершенства женщин, и недостатки и изъяны мужчин» (Венеция, 1600), составленный Лукрецией Маринелла в качестве ответа на инвективы Пасси, и опубликованная в том же году, возможно – по случаю развернувшейся дискуссии, книга писательницы Модераты Фонте (псевдоним Модесты Поццо де’Дзордзи) «Достоинства женщин», написанная десятилетием раньше (1591-2). Главную задачу всех вышеупомянутых плодов гуманистической мысли составляло определение границ сферы общественной компетенции женщин, в свою очередь строившееся на основании суждения об их моральной природе, полностью определявшегося изначальной авторской позицией, чем и объясняется различие конечных выводов. Возьмем объемистый компендиум Пасси. В нем под покровом высокоученых академичных рассуждений скрывается настоящая ненависть к женщинам, временами прорывающаяся на страницы этого удивительного труда всплесками злобных инвектив из-под нагромождения исторических примеров женского злонравия и сонмища бичующих его цитат. Как невозможно перечислить все звезды на небе, сокрушается Пасси, так не расскажешь обо всех бесконечных бедах, творимых вредоносными женщинами, коим посвящены целых тридцать четыре (!) диатрибы, нацеленные на искоренение женских изъянов, поименованных с педантической аккуратностью. Nulla mulier buona, «не бывает женщин хороших», – таков основной тон сей энциклопедии дамских пороков, облеченной в солидную мантию научного трактата, открывающегося, как и положено ученому сочинению, определением сущности изучаемого предмета: «женщина – это разрушение мужа, гроза семейства, препятствие для спокойствия» ^{[19, c. 7]}, после чего следует пространный перечень ее пороков. Их изложение подчиняется строгому порядку, согласно которому за описанием каждого отдельного греха следует список вызываемых им в качестве следствия прочих моральных изъянов, сопровождаемый ссылками на исторические примеры и выдержками из трудов античных и христианских авторов, клеймящих женские недостатки. Некоторые сентенции Пасси облачены в форму добрых советов; впрочем, благое пожелание не сообщать женщинам секретов (раздел 19) ^{[19, c. 207]} выглядело более чем актуальным в глазах венецианского читателя, окруженного сонмищами шпионов и подверженного неусыпному контролю со стороны деспотического государства.

Важным признаком их испорченной моральной природы служит присущий женщинам «культ одежд и украшений», осуждению коего посвящено в «Женских недостатках» отдельное рассуждение (беседа XVIII). Таковы даже лучшие из них, сокрушается Пасси, тяга к роскоши, заслоняющая от взора истинные христианские добродетели целомудрия и чистоты, выглядит «чистым позором» для всего мира: отчего бы теперь не возобновить закон Периандра, по установлениям которого забывших всякий стыд женщин следует бросать в море ^{[19, с. 189]}? И даже женская красота, излюбленный предмет обсуждения в бесчисленных этико-философских трактатах чинквеченто, удостоилась сурового порицания моралиста Пасси как источник гордыни, опасной главным образом для самих же женщин, хотя его антигероиню невозможно вообразить внешне привлекательной, женственной. Скорее, при чтении «Женских недостатков» на ум приходит колоритный образ брейгелевской Гневливой Греты, остервенело продирающейся сквозь раскаленный адский ландшафт, крепкими пинками разгоняя толпу насмерть перепуганных чертей, но при том способной превратить в настоящий ад совместную жизнь с кем угодно, даже с самим дьяволом. Но все ли они таковы, и неужели не найдется хотя бы одной достойной женщины, что составит исключение из столь пагубного правила? Ее идеальный образ, каким он виделся Пасси, обрисован в более позднем его сочинении «О супружеском состоянии» (1602), где женщине отведено исключительно занятие домашним хозяйством. Впрочем, и на долю мужа достаются определенные обязанности, ему следует «кротко ее поправлять и со всей справедливостью руководить и править ею», по возможности избегая резких слов и рукоприкладства: еще древние мудрецы полагали, что рабов следует воспитывать не побоями, но словами, а значит, так же следует поступать и с женами ^{[20, c. 144]}. Конечной целью воспитательного процесса служит, как нетрудно догадаться, приведение к покорности мужской воле, служащей единственным залогом любого удачного союза: «Если женщина в отношении к мужу ласкова и послушна, не хочет иной раз превзойти его в делах или на словах, и не язвит его резкими словесами и речами колкими, то везде уступает ему, почитает его дома и на улице, в любое время, когда находится с ним вместе» ^{[20, c. 162]}.

Гораздо резче и с нескрываемым полемическим задором высказывались в этом плане женщины-писательницы чинквеченто, для которых положительное разрешение спора о необходимости получения образования составляло вопрос острейшей жизненной необходимости, поскольку от него зависело признание ценности их интеллектуальных усилий и самого права на существование в качестве творческой личности. Понятно, что и для них также основным предметом рефлексии служила тема подчинения мужской воле, рассматриваемой, однако же, в качестве жестокой тирании, реализующейся в формате общественного института брака, причем их осмысление проблемы по понятным причинам отличается редкой конкретностью мышления и практической ориентированностью рассуждений. Феномен брачных отношений осмыслялся ими с позиции не полезности, но, напротив, крайнего вреда для развития женщины, которой супружеские узы мешали раскрыть заложенные дарования. Бескомпромиссным противником ее закабаления в форме навязываемых ей семейных отношений зарекомендовала себя Модерата Фонте. Ее трактат «Достоинства женщин» открывается описанием удивительного сада, в пределах которого семь прекрасных дам, подобно героям «Декамерона», ведут приятные разговоры, отдыхают и музицируют, но – без кавалеров, способных потревожить их независимый и гордый покой. Мужчинам вход сюда заповедан, ибо вокруг все пронизано идеей женской независимости и полной самостоятельности: лучше умру, нежели покорюсь мужчине, настаивает хозяйка сада, Лукреция, ведь «столь счастлива жизнь, которую провожу вместе с вами, вместо того, чтобы страшиться мужней бороды, [то есть] того, кто будет мной распоряжаться» ^{[11, c. 13]}.

Образ сада, дающего приют музам в сладостные часы созерцательного досуга, в метафорическом плане выступает в виде олицетворения жизни, свободной от тяжких оков супружества и контроля со стороны мужчин, чей исполненный тревог мир служит резким контрастом сельскому приволью, которому он противостоит в положениях классической антитезы otium-negotium: «Счастливы и наиблаженны вы, и те, кто следует вашему обыкновению, и даже еще более, поскольку богом вам дарован несравненный ум, которым вы услаждаетесь и который упражняете в доблестных деяниях, занимая все ваши возвышенные мысли в любезных занятиях словесностью, деяниях столь же людских, сколь и божественных; ведете жизнь поистине небесную, все еще пребывая среди терзаний и опасностей мира земного, который вы отвергаете, отвергая и все сношения с ненадежнейшими мужчинами, но предаваясь добродетели, что вас обессмертит» ^{[11, c. 13-14]}. Впрочем, сформулированный писательницей идеал созерцательного досуга парадоксальным образом носит активный характер: одной из героинь, Коринне, за чьей маской скрывается сама Модерата Фонте, вменяется в обязанность составить трактат о прелестях безбрачия специально для вразумления тех «бедных девушек», кто пока не умеет еще отличать добро от зла. Ибо как воплощение губительного насилия брак уже по своей природе совершенно нежелателен для женщин, существуя только благодаря тирании отцов, выдающих замуж дочерей против их желания, напоминает писательница. (Сама, кстати, примерная жена и мать четырех детей, согласно сведениям ее дяди и биографа, автора предисловия к «Достоинствам женщин» Джованни Николо Дольони, ссылками на пример из ее супружеской жизни, по-видимому, считавшего нужным смягчить излишне резкое звучание суждений о браке как о главном институте закрепощения женщины) ^{[11, c. 5]}: «Подивитесь, что за удачная судьба для женщины – выйти замуж: потерять свое добро, потерять саму себя и ничего не приобрести взамен, разве что сыновей, которые принесут ей одни страдания, и власть над собой мужчины, что станет распоряжаться ею по своему усмотрению» ^{[11, c. 59]}.

Обличение мужской тирании образует лейтмотив содержания полемического трактата Лукреции Маринелла «Благородство и совершенства женщин, и недостатки и изъяны мужчин», составленного по лекалам Пасси в виде текста, где обоснование тезиса о женском, на сей раз, превосходстве также в основном осуществляется при помощи ссылок на исторические примеры и пространные цитаты. Основную цель писательницы составляло стремление обосновать превосходство моральной природы женщин, куда более «ценной и благородной, нежели природа мужская» ^{[17, c. 6v]}. Трактуя рассмотренные ранее у Пасси вопросы с диаметрально противоположных позиций, она последовательно разбивает аргументацию оппонента, не забывая даже о религиозных материях, главном оружии женоненавистников: совершенство женщины, наивно рассуждает Маринелла, неопровержимо доказывается тем, что она была создана после мужчины, а ведь хорошо известно, что все последующее лучше сделанного ранее ^{[17, c. 6v]}. (Впрочем, венецианская писательница не была первой, кто стремился к реабилитации нравственной природы женщины, исходя из Священного Писания: еще в середине XV века женщина-гуманист Изотта Ногарола парадоксальным образом оправдывала Еву в ее падении, правда – как раз изначально присущей ей слабостью и несовершенством, что-де дезавуируют саму греховность ее проступка) ^{[4, c. 179-194]}. Однако основной пафос рассуждений теперь сместился в сторону страстного призыва дать женщинам равные с мужчинами возможности получения образования, чтобы раскрыть их природные дарования, ни в чем не уступающие мужским. Только тирания мужчин, кровно заинтересованных в сохранении своего привилегированного положения и оправдывающих его ссылками на мифическое превосходство, коварно закрыла женщинам дорогу к развитию врожденных способностей, лишив их любых путей к утверждению в общественной жизни, которая только всемерно обогатится благодаря их деятельному соучастию. Как бы хотелось, «чтобы в наши времена женщинам было бы дозволено упражняться во владении оружием и в словесности, какие бы тогда совершились вещи чудесные и неслыханные», ибо кто другой, как не женщины, обнаруживал бы столь великую решимость защитить своей грудью любимую родину, рискуя жизнью ради самих мужчин? ^{[17, c. 12r]}

Так выявляются оба основных тезиса нравственно-дидактических трактатов Возрождения, затрагивавшие вопросы брака и образования женщины, тесно увязанные между собой в качестве двух взаимоисключающих факторов ее общественного бытия, поскольку существование одного из них (брака) ставило непреодолимый предел для реализации интеллектуальных способностей, отвлекая внимание на неизбежное governo di casa. Отталкиваясь от такого предварительного вывода, попробуем теперь углубленно рассмотреть, какими были воззрения эпохи на место женщины в семейной жизни и на необходимость давать ей образование. Что касается педагогических методов, принятых за основу в процессе воспитания девочек, то их сущность позволяет уяснить обращение к содержанию соответствующих руководств наподобие сочинения Лодовико Дольче «Диалог о воспитании женщин» (Венеция, 1545). (Его положения, в свою очередь, основываются на идеях, почерпнутых из знаменитого педагогического трактата испанского гуманиста Хуана Луиса Вивеса «О воспитании христианки», 1529). Также важным подспорьем будет изучение содержания посвященных женщине дидактико-нравоучительных трактатов, где речь иногда заходила о том, каким образом должен быть организован процесс формирования ее личности. Число таких сочинений, начавших появляться в свет уже во второй половине XV века, заметно выросло после середины следующего столетия в связи с влиянием установлений Тридентского собора (1545-1563), имевших целью укрепление общественной морали.

Обращаясь к ним, замечаешь, что процесс женского воспитания, каким его видели авторы подобных сочинений, имеет по своим задачам немного общего с передовыми идеями ренессансной педагогики, усматривавшей основную цель образовательного процесса в усовершенствовании человеческой природы путем формирования разносторонне развитой и нравственно безупречной личности, способной самостоятельно мыслить и участвовать в общественной жизни. Имея в виду ее недоступность для итальянки, ничуть не удивляешься тому, что речь в них никогда не заходит о раскрытии и дальнейшем развитии врожденных наклонностей девочек и их природных задатков ради достижения высокого уровня образованности и морального совершенства, как то было, к примеру, в мантуанской школе знаменитого Витторино да Фельтре. (Очень характерно в этом смысле данное ей наименование – «Школа радости»). Скорее, по своей исключительно практической направленности рекомендации о воспитании девочек имеют кое-что общее с задачами педагогического процесса, отраженными в содержании домашних хроник состоятельных флорентийских семейств XIV века, усматривавших главную задачу в приобщении детей (разумеется, мальчиков) к основам будущей профессии и прививании им необходимых впоследствии навыков бережливости и аккуратности. Что же касается девочек, то к ним проповедники и составители трактатов треченто не знали жалости и снисхождения: им в удел достались «страх перед богом», «стыд в миру» и полное подчинение мужской воле. Со времен Средневековья воззрения на принципы воспитания девочек не претерпели радикальных изменений, а чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать трактат Дольче. Описываемые у венецианца педагогические методы в целом определяются вполне традиционным характером воззрений на роль и значение женщины, ограничивая сферу ее деятельности исключительно пределами родного дома. Оттого совсем не оригинальной выглядит поставленная им задача формирования из нее «совершенной девы, совершенной супруги, совершенной вдовы», залогом чего служит взращивание в девочке с младых лет «добродетели и порядочного обхождения» ^{[10, c. 5v, 5r]}.

В таком случае цели венецианского гуманиста как будто ничем принципиально не отличаются от тех, что были сформулированы еще на заре Раннего Средневековья в качестве настойчивых рекомендаций сосредоточить основные усилия на изучении домашних работ. Более интересным выглядит мнение Дольче о том, какие методы следует использовать для достижения такой цели. Здесь венецианский писатель высказывает порой на редкость проницательные суждения, далеко опережающие время, вроде того, например, что в детских играх заключается своеобразная программа всей последующей жизни человека, некая ее модель, что требует от родителей порой обращать внимание на самые малозначимые, казалось бы, предметы. Между прочим, Дольче рекомендует безжалостно отбирать у ребенка куклы, «те бестолковые изображения, что обретаются в каждом доме, в одеждах, украшенные драгоценными камнями и разнообразными тканями, напоминая собой каких-то идолов», взамен давая «орудия, необходимые для всех домашних потребностей», так исподволь приучая девочек к их последующему поприщу – занятиям домашним хозяйством ^{[10, 9v, 9r]}. Такая цель должна постоянно находиться перед глазами родителей, – что характерно, преимущественно отца, – определяя собой воспитательный процесс, непосредственное начало которого приходится на время, когда девочка может научиться читать (в 4-5 или же 7 лет), после чего следует внушить ей две главные премудрости: «одна – это религия, другая – управление домашним хозяйством» ^{[10, c. 11v]}. В том, что касается взращивания в юной душе вместе со страхом божьим благотворных семян добродетели и подобающего женщине достоинства скромности, «составляющих основу и начало всего устроения жизни», венецианский писатель не слишком оригинален, как и в призывах избегать праздности или в риторических порицаниях суетности женского нрава. («Мысли женщин по большей части отличаются быстротой, изменчивостью, легкомыслием, непостоянством и не знают, на чем остановиться») ^{[10, c. 12r]}.

Гораздо интереснее выглядит пассаж о пользе обучения женщин основам грамоты. Передавая общераспространенное суждение, автор вначале как на широко укоренившийся предрассудок ссылается на мнение тех, кто выражает подозрение в отношении женской образованности, поскольку якобы за счет полученных знаний «к врожденному коварству добавляется благоприобретенное» ^{[10, 13r]}. С такими воззрениями венецианский писатель категорически не согласен. Полемизируя с ними, он замечает, что благодаря обучению словесности душа приучается презирать пороки и отчетливее различать путь, ведущий напрямую к праведной цели, подтверждением чему служит обширный, занимающий несколько страниц, перечень «доблестных и честных женщин» древности и Ренессанса, отличавшихся высокими помыслами ума. Оттого знание основ грамоты и, тем более, изучение словесности никак не может воспрепятствовать женской добродетели, напротив, занятия науками «делают женщин лучше и еще более утверждают их в целомудрии», поскольку занимают ум и побуждают к размышлениям о «делах благородных» ^{[10, c. 17v]}.

Исходя из таких соображений, Дольче предлагает свое видение образовательного процесса в богатой семье. В первую очередь, следует найти подходящего учителя, лучше всего – «наставницу, сведущую в грамоте и самой достойной жизни», а если таковой не обнаружится, то «пожилого мужчину, честного и порядочного», дабы учили девочку чтению и письму, используя в качестве пособий «книжечки о священных предметах, libretti santi, полные самых лучших наставлений» ^{[10, c. 18v]}. Таким же могло быть обучение основам грамотности и у мальчиков, хотя в дальнейшем их пути расходились, что объясняется разной жизненной стезей, ожидавшей тех и других. Мужчине было необходимо более глубокое образование, ведь его жизненные занятия подразумевали не только попечение о собственном благе, но и заботу о целом семействе и, возможно, попечение о государственных делах, тогда как кругозор женщины ограничивался управлением домашним хозяйством, governo di casa. Ей не надо «выступать среди мужчин», так что будет достаточным ограничиться набором элементарных сведений из области «моральной философии». Соответствующим образом формируется круг ее чтения у Дольче. Главное место в нем, естественно, занимают книги Ветхого и Нового Завета, которые следует день и ночь иметь под рукой, поскольку в отношении моральных заповедей вполне достаточно тех прописных истин, что содержатся в Священном Писании, хотя «для украшения души» невредно заглядывать в сочинения античных философов, в труды Платона или Сенеки. (Для чего желательно знать латынь, указывает Дольче, а вот греческим языком лучше не нагружать ум, советует он). Что касается других классических авторов, то рекомендуется чтение христианских поэтов (например, Пруденция) и римских историков; из ренессансных писателей прежнего времени полезным будет изучение сочинений Данте и Петрарки, а из современных – Бембо, Якопо Саннадзаро и Кастильоне.

Впрочем, в этом своем аспекте обрисованный Дольче идеал кажется уже достаточно утопичным, в стремлении к мыслимому совершенству очень сильно отдалившимся от реальности, предъявлявшей к женщине совсем иные требования, в согласии с которыми ее воспитание обычно ограничивалось приобщением к премудростям ведения домашнего хозяйства, но – отнюдь не латинской словесности. Вот юная невеста у Альберти: «она сказала, что мать научила ее только прясть, шить и быть честной и послушной, так что она хотела бы узнать у меня, как управлять хозяйством» (впрочем, в другом месте упоминается, что она все-таки «научилась у своей матери так заправлять домашними делами, чтобы ничего не упустить») ^{[1, c. 216]}. Так оформляются два полюса ренессансной теории женского воспитания, согласующиеся в вопросе о необходимости приобщения к добродетелям целомудренной и честной жизни, но выдающие принципиальное разногласие в понимании образовательной задачи и объема получаемых (или не получаемых) знаний. Практика повседневного обучения в состоятельных домах, по-видимому, проходила где-то посередине между обеими обозначенными крайностями. Среди образовательных занятий важное место занимало изучение грамоты и письма, а также начал арифметики, дабы впоследствии подопечная могла бы взять на себя управление домашним хозяйством и вести учет денежных средств, а из круга чтения отбирались произведения духовной литературы, призванные посеять в душе семена благочестия. Ясно, что о глубоком и систематическом образовании тут речь не идет (хотя, естественно, бывали и отдельные исключения вроде женщины-гуманиста Изотты Ногарола), да в нем и не видели необходимости, ведь в полемических высказываниях в рамках дискуссии querelle des femmes неоднократно звучало мнение, что образованность – излишняя роскошь и даже обуза для женщины. Именно поэтому формированию умственного мира дочерей уделялось несравнимо меньше внимания, чем подготовке к взрослой жизни мальчиков, но разве это удивительно, если уже в основополагающем ренессансном трактате, рассматривающем вопросы педагогики, сочинении Альберти «О семье», речь идет исключительно о воспитании сыновей? Ясно и кое-что другое: такой выборочный подход в глазах самих женщин – по крайней мере, тех из них, кто задумывался об этом, – выглядел вопиюще несправедливым, не оправданным ничем, кроме желания мужчин удержать незаконно захваченное ими первенство. Попробуйте одновременно обучать одним и тем же наукам мальчика и девочку, советует Лукреция Маринелла, и вы увидите, как за короткий срок она быстро обгонит его в усвоении премудрости ^{[17, c. 12r]}.

Впрочем, приоритет нравственной проповеди над развитием врожденных интеллектуальных способностей в деле воспитания девочки хотя бы отчасти объясняется тем значением, которое придавалось сохранению моральной добродетели, в первую очередь выражавшемся в тщательном оберегании до момента выхода замуж девического целомудрия. Причины такой заботы, вполне понятные и сами по себе, обретают особую значимость в связи с повышенным вниманием, которое в патрицианских семействах уделяли поддержанию чистоты родословной, не говоря о ревнивом оберегании репутации семейного клана. (Именно поэтому в новелле Страпаролы свирепые братья юной Полисены убивают ее, узнав об измене мужу, хотя даже сам обманутый супруг отнюдь не ратовал за столь жестокую кару прелюбодейки; «Приятные ночи», ночь первая, новелла пять) ^{[5, c. 47]}. Отсюда – вполне понятный ввиду преследования династических интересов строгий режим домашнего содержания, коему были подвержены юные итальянки, подобно невольницам в арабских гаремах, надежно спрятанные в глухих недрах неприступного отеческого дома. О неусыпном контроле со стороны родственников за «воспитанием благородных невест» сообщает множество источников, но вот характерный пассаж из одного сочинения середины чинквеченто о ведении домашнего хозяйства, составленного в форме диалога, одна из героинь коего, обращаясь к подросшей дочери, припоминает, в каких спартанских условиях проходило ее детство: «Никогда тебе я не предоставляла никакой свободы, не говоря о том, чтобы смотреть на танцы, турниры, комедии и прочие буйства (bagordi), что портят душу, да и вообще выходить из дома, если только не изредка, чтобы иногда посещать родственников или иной раз поехать в монастырь, к монахиням благородной и святой жизни» ^{[16, c. 134]}.

Последнее утверждение целиком остается на совести говорящей, если учесть, какими яркими красками расписывались амурные похождения кротких и христолюбивых божьих невест в новеллах Ренессанса, начиная с Боккаччо (см., например: День третий, новелла 1) ^{[2, c. 164-168]}. Однако режим затворничества в четырех стенах родного дома сохранялся и после вступления в брак, когда после свадебной церемонии для молодой женщины начиналась совместная жизнь, проходившая под знаком подчинения воле супруга, о чем никогда не уставали напоминать дидактические сочинения о семейных добродетелях и правилах обустройства домашнего хозяйства: «Обязал господь женщину находиться в подчинении у мужчины, а того – быть ее опорой и наставником, сохранять над нею опеку, и таковая обязанность должна именоваться браком», назойливо поучает Джакомо Лантери, гуманист и писатель из Брешии, автор трактата «О хозяйстве» (Венеция, 1560) ^{[16, c. 132]}. В этом и других, ему подобных, нравоучительных писаниях, коими так изобиловало время Контрреформации с чрезвычайно характерным для него вниманием к вопросам морального воспитания, в подробностях очерчивается идеальный женский тип, обладающий необходимыми добродетелями матери и жены. Выше мы уже обращались к материалу морально-дидактических трактатов чинквеченто, прослеживая, из каких нюансов складывалось отношение к женщинам в эпоху Возрождения. Однако их содержание также позволяет установить, какой во многом была ренессансная женщина в ее повседневной жизни, поскольку обрисованному в них идеалу присущ активный и деятельный, вполне жизнеутверждающий характер, что обуславливалось чисто практической ориентацией подобных сочинений, чьи авторы, не впадая в утопичность, ставили перед собой конкретную цель обустройства реального быта.

Вот вчерашняя невеста только-только входит в дом мужа, с румянцем смущения на щеках и со страхом в сердце, вызванным «новизной места и людей», однако уже при самой первой встрече с новым окружением ей надлежит тотчас же сменить выражение лица. Я желаю, напоминает Пьетро Бельмонте в трактате «Воспитание невесты» (Рим, 1587), «чтобы ты перед каждым представала веселой и добросердечной, с самого начала хорошенько позаботься о том, что более всего радует и нравится твоему мужу, с превеликим вниманием рассматривай все, что делается в семье, и все обычаи нового дома» ^{[8, c. 36]}. (Того же, кстати, требует и Альберти, когда напоминает, что «женщина в доме должна всегда быть веселой, как для того чтобы не уподобиться сварливой куме, так и чтобы угодить мужу») ^{[1, c. 223]}. Когда пройдет первое время обустройства, то следует внимательнее изучить дом мужа, для чего бывает необходимым благожелательное содействие супруга, коему надлежит корректно ввести молодую жену в круг ее будущих обязанностей: «Когда прошло несколько дней, и моя жена свыклась с мыслью, что находится в чужом доме, вдали от матери и других близких (рассказывает персонаж диалога Альберти – Е.Я.), я взял ее за руку и провел по всему хозяйству. Я объяснил ей, где хранятся все запасы еды, и, в общем, в доме не осталось такой утвари, местоположение и назначение которой не было бы известно моей супруге. Потом мы вернулись в мою комнату, и я, заперев дверь, достал ценные вещи, серебро, платье, гобелены, драгоценные камни, чтобы объяснить, где их место» ^{[1, c. 203]}.

Осмотревшись по сторонам, следует приниматься за управление домашним хозяйством. В целом круг обязанностей обитательницы состоятельного дома был четко регламентирован, так же как ясно устанавливались нормы внутрисемейного поведения и даже желательный образ мыслей. Бельмонте с большой обстоятельностью описывает свое видение идеальной супруги, первой добродетелью которой предстает благочестие: «не упускай ни единого дня, чтобы не потратить, по крайней мере, одного часа на благочестивую молитву, или помолиться о божественном милосердии, благодаря которому сохраниться навечно мир и согласие между тобой и твоим супругом» ^{[8, c. 3]}. (Причем специально оговорено, что во время мессы следует стоять покорной и молчаливой, с глазами, устремленными на созерцание божественных таинств, не глазея по сторонам, и уж, во всяком случае, не уподобляться тем недостойным, которые «болтают, смеются и кокетничают» в церкви). Простой перечень заглавий отдельных разделов его небольшой книги сам по себе способен дать представление о том, каких добродетелей ожидали от супруги состоятельного человека: «После бога женщина должна более всего любить и почитать собственного мужа»; «Женщина не должна выходить из дома и не делать за его пределами никаких вещей, о которых не знал бы муж»; «Женщина должна быть совершенной во всех своих частях и поступках», и т.д. ^{[8, c. 8, 14, 23]} Во всех твоих действиях и поступках, взывает Бельмонте, демонстрируй «правдивый и смиренный взор, сдержанный и изящный смех, кротость и мягкость продуманных и веских слов, важность поведения, величественность облачения»: «оставляй каждого удовлетворенным твоим изяществом, честностью, вежливостью и любезностью» ^{[8, c. 85]}.

Ясно, что в свете подобных ожиданий искомый идеал едва ли мог быть чем-то еще, кроме как ослепительным образчиком всех мыслимых совершенств. В этом плане куда большей практической ориентированностью отличается трактат Лантери «О хозяйстве». В нем круг добродетелей молодой супруги выглядит достаточно узким, определяясь в соответствии с двумя вещами, каковыми необходимо обладать, дабы угодить мужу: это супружеская верность (honestà) и усердие (sollecitude), необходимое для ведения совместного хозяйства и управления домом, reggimentodellacasa. В том, что касается обустройства домашних дел, самое главное – во всем слушаться мужа и безропотно выполнять его указания. (Прими во внимание, говорит тот вчерашней невесте, что наш дом для нас обоих и для всей нашей семьи суть маленький город, unapicciolacittà, в котором я – глава, обладающий верховной властью, а ты – управляющий, или наместник, luogotenente, коему подобает выполнять все то, что приказывает правитель оного) ^{[16, c. 160]}. Что касается конкретного содержания понятия «управление в доме», governo di dentro in casa, то сюда в первую очередь входит надзор за многочисленными слугами, составляющими необходимый элемент всякого крупного богатого дома, в первую очередь – присмотр за их нравственностью, ведь нередко среди них бывает много молодых женщин, требующих особого надзора и попечения. (Впрочем, об искусстве разумного управления прислугой также много пишет Бельмонте) ^{[8, c. 44-46]}. Для этого следует, учит Лантери, выбрать одну умудренную опытом пожилую служанку, donnaattempata, на которую можно во всем положиться, и которая станет надзирать за ними, «умеряя их юные мысли и их поступки», главным образом, следя, чтобы не было в доме шашней со слугами ^{[16, c. 139]}. Другая избранная тобой служанка, также отмеченная житейской опытностью и годами, будет призвана оказывать тебе содействие в снабжении дома всем необходимым, в первую очередь – съестными припасами, и заботиться о том, чтобы всегда было выстирано белье и не виднелось беспорядка в комнатах; ей каждый день необходимо давать указания на счет домашней работы ^{[16, c. 170]}. Схожим образом высказывается и Джанноццо, главный протагонист в диалоге Альберти, когда обращается к жене, поручая ей надзор за прислугой, женщинами-служанками и мужчинами-работниками: «Твоя задача состоит в том, чтобы каждый в доме занимался своим делом. Ты должна распределять эти дела между домашними в меру их способностей и надежности, а затем часто проверять, как они справляются». И далее: «Ты должна взять в привычку ежедневно проверять весь дом до последнего уголка, причем несколько раз, удостоверяясь, все ли на месте, все ли заняты делом, хвалить того, кто лучше справляется» ^{[1, c. 213, 217]}.

Не стоит и говорить о том, что заботы о поддержании порядка в доме, всего, что именуется ornamentodellacasa, преследуют одну главную цель, а именно – ублаготворение супруга, коего следует избавить от любых хозяйственных дел, дабы «не имел заботы ни об одной вещи из тех, что находятся в нашем доме» ^{[16, c. 166]}. Список таких предметов, из попечения о которых состояло ежедневное рабочее расписание хозяйки дома, каким оно описано в другом трактате позднего чинквеченто, впечатляет своей пространностью. Согласно ему, от женщины требовалось озаботиться «чисткой мебели, занятиями иглы, прялки, мотовила (esercitio dell'ago, della conocchia, dell’arcolaio), обходить винный погреб, хранилище зерна, кладовую, сад, птичник и животных на хозяйственном дворе, вести счет стиркам и всей кухонной утвари, приготовленным блюдам и заготовкам на целый год» ^{[14, c. 381]}.

И жизнь как будто оправдывала такой идеал женского существования почерпнутыми из нее примерами. Вот один из них: перед нами – относящаяся к периоду 1592-1605 годов частная переписка благородной венецианской дамы Фиоренци Капелло Гримани, позволяющая заглянуть в мир обычной патрицианской семьи, высветив роль в нем женщины исключительно в качестве хозяйки дома и матери, и ее самоощущение в качестве таковой ^{[18, c. 1-118]}. Кругозор умственных интересов этой дамы полностью ограничен вопросами выполнения необходимых домашних работ и организации хозяйственной жизни на загородной вилле, типичной венецианской villa rustica, куда она обыкновенно переселялась по весне или осенью и откуда отправляла свои послания остававшемуся в городе супругу. В центре внимания Фиоренци – хлопоты о пополнении съестных припасов, наблюдение за состоянием зернохранилища и винного погреба, ее беспокоит ожидаемый урожай, она встречается с управляющим имением и арендаторами, не упуская из вида положения дел в городском доме, где нужно вовремя отдать в стирку белье. Но ее самая главная забота – это дети, состояние их здоровья и воспитание, и оттого сама она с исчерпывающей ясностью так формулирует свою жизненную программу: «забота о доме и детишках» ^{[18, c. 41]}.

Погруженная в мир житейской прозы, все время находящаяся среди домашних забот, эта энергичная венецианка рисуется образцовым воплощением того идеала деятельной и хлопотливой хозяйки, которым не уставали восхищаться писатели-моралисты Возрождения, что целиком оправдывает мнение об их писаниях как об историческом источнике, фиксирующем подлинное положение дел в жизненном укладе той эпохи. Такой идеал женского поведения в стенах родного дома отразился и в произведения изобразительного искусства чинквеченто, где он запечатлен в образе хлопотливой хозяйки дома, занятой исключительно многотрудными обязанностями governodicasa среди покорной ее распоряжениям прислуги. В XVI веке такие сюжеты иногда получали вид самостоятельных жанровых сцен, а до того времени являлись в форме религиозных композиций с развитой сюжетной коллизией, допускавшей широкое проникновение нравоописательных мотивов, как у Витторе Карпаччо в его «Рождении Марии» (1502-1504, Бергамо, Академия Каррара). Вместе с пятью другими полотнами, выполненными на сюжеты из жизни Богоматери, она входила в состав небольшого живописного цикла, украшавшего главную залу Скуолы дельи Албанези, основанной венецианским сообществом выходцев с Адриатического побережья, почитавших Марию своей покровительницей ^{[13, c. 78-79]}. Крупные размеры почти квадратной картины (128,5х127,5) сообщают ей сходство с произведениями художника из состава других его знаменитых повествовательных циклов, в которых с таким же старательным вниманием к деталям воссоздан жизненный обиход состоятельного венецианского дома. Лишь одна черта отличает его от них – это еврейская надпись на украшающем стену щите с цитатой из книги Исайи (6:3). Возвещающая грядущее пришествие мессии, она призвана обозначить специфический иудейский колорит бытовой среды, которая, впрочем, во всем остальном сохраняет приметы типичного венецианского жилища состоятельного семейства времени около 1500 года. Среди обыкновенных его примет обычно называют мотив ниши с альковом на небольшом возвышении, наброшенный на невысокий парапет восточный узорчатый ковер, изображение стропильных балок, которое вместе с плитками пола, чья разноцветная мозаика напоминает о мощении венецианских церквей, образуют геометрическую основу перспективного построения интерьера.

Хлопотливая деятельность его обитательниц разворачивается под присмотром покоящейся в алькове Анны, которая в качестве padronadicasa наблюдает, как выполняют они свои обязанности по уходу за новорожденной: одна обтирает младенца после купания, другая готовит пеленки, третья сушит их у каминного огня в соседней комнате. Тем временем еще одна служанка, девушка в красном платье, спешит поднести роженице питание, кашу или пюре в глубокой тарелке, осторожно зачерпывая ложкой первую пробу, а другие предметы обихода – горшки, подсвечник, керамическая посуда, – аккуратным рядком выстроились на полочке позади нее. Более внушительную выставку домашней утвари можно разглядеть в соседней комнате, где она искусно помещена под самым потолком. (Отмечается, что идею анфиладного развертывания пространства в глубину, когда вслед за одним помещением открывается другое, художник мог заимствовать из произведений нидерландского искусства, в котором «Мадонна с младенцем» Петруса Кристуса в Канзас-Сити образует ей наиболее близкую в композиционном отношении аналогию).

Развивая тему рачительной хозяйки дома, Джакомо Лантери в качестве главной женской добродетели рассматривает заботу о поддержании в порядке всей домашней обстановки, преимущественно тканей: необходимо следить за состоянием обивки, штофных обоев и портьер, восполняя в случае необходимости утраты, и подобного же внимания заслуживает белье, в коем не должно ощущаться недостатка ^{[16, c. 167]}. Куда более внушительно выглядит приведенный в «Забавных диалогах» Стефано Гуаццо (Брешия, 1574; Пьяченца, 1587) список обязанностей хозяйки дома, вседневно занятой наведением чистоты, шитьем, наблюдением за поведением прислуги, кухней, кладовыми и птичником и тому подобным, но, главное, приумножением семейного достояния: лишь тогда «можно по праву именовать ее добродетельной и почтенной» ^{[14, c. 381]}. Только две цели должны сопутствовать ей в жизни – сохранять порядок в доме и «со всей честностью и образцовыми манерами» воспитывать детей. Схожим образом трактуется тема женских добродетелей в браке в трактате Пьетро Бельмонте, составленном в форме дидактического наставления молодой супруге об ее семейных обязанностях, к которым здесь добавляется искусство умелого приема гостей, осуществляемое по всем правилам хорошего тона «с лицом радостным и со всем чувством твоего сердца» ^{[8, c. 65]}. И о тех же обязанностях упоминает брат Сабба да Кастильоне, адресующий поучения молодой женщине, долженствующей удаляться от житейской суеты ради жизни, посвященной преимущественно воспитанию детей в духе христианской добродетели ^{[21, c. 264v]}.

Также не осталось без внимания моралистов чинквеченто жизненное положение вдовы и нормы ее поведения. Один из них – Джулио Чезаре Кабеи, юрист и поэт, автор небольшой книги поучений под красноречивым заголовком «Украшения благородной вдовы, книга, в коей по порядку говорится обо всех тех вещах, что подобают вдовствующей женщине» (Венеция, 1574) ^{[9, c. 1-157]}. Ее содержание – набор избитых банальностей, густо сдобренных ханжеством, а характер адресованных вдовам житейских рекомендаций раскрывает перечень глав: «о терпении и надежде, коими должна обладать вдова» (глава 2), «о пристойных одеждах» (глава 5), «о приличествующей скромности» (глава 6), «о милосердии» (глава 10) и т.д. Адресованные овдовевшим женщинам разнообразные рекомендации содержатся и в трактате Лодовико Дольче, в основном сосредоточившегося на вопросах достойного поведения. После кончины супруга женщине надлежит должным образом оплакать его, и нет нужды препятствовать ей, когда она проливает горькие слезы, учит писатель, ибо ее положение и вправду незавидное, ведь теперь она – «корабль без кормчего», nave priva di nocchiero, «атакуемый всеми ветрами земных терзаний» ^{[10, c. 69v]}. Настоящее утешение в подобном положении способна дать лишь религия, уверен он, поэтому необходимо обратить свой разум к Богу и надеяться на его милость, не забывая о правилах праведной жизни, поскольку «истинными украшениями вдовы служат пост, молитва, жизнь чистосердечная и далекая от всех развлечений мира» ^{[10, c. 73v]}. Что касается советов чисто практического плана, то его рекомендации не отличаются оригинальностью, поскольку полностью основываются на тезисе о неполноценности женской природы, a priori исключавшем возможность равноправия супругов, а значит – того, что женщина способна самостоятельно, без всякой сторонней помощи, вести семейные дела и поддерживать разнообразные сношения с внешним миром. Нет, в практические материи женщина входить совершенно не способна, заклинает Дольче, она не умеет ни продавать, ни покупать, ей не дано общаться с судьями или совещаться с адвокатами, поэтому после потери главы семьи самым правильным будет избрать достойного мужчину, «пригодного и надежного», которому можно будет препоручить ведение всех дел. Ему-то и следует передать «бремя управления», и всего лучше, если им будет кто-то из ближайших родственников, например – брат ^{[10, c. 74r]}. На долю вдовы останется, как водилось, управление домашним хозяйством, и тут ее основная задача будет состоять в поддержании семейного благосостояния на прежнем уровне, сохранении того, что еще можно спасти, например – за счет сокращения расходов (в том числе, увы, нужно экономить на питании домочадцев).

Жизнь легко опровергала подобные умствования своими примерами. Что касается неспособности вести практические дела, то на ум сразу приходит образ вечной труженицы Фиоренци Капелло Гримани, постоянно находившейся в центре деловой активности, среди вседневных переговоров и сношений с окружающим миром, подобно энергичным голландкам семнадцатого столетия. Да и сама основоположница феминизма (вернее, протофеминизма) Кристина Пизанская сумела воспитать детей, оставшись без всякой поддержки после кончины супруга: оттого-то она так ратовала за образование женщин, что усматривала в нем преимущественно практическую ценность, главным образом – для вдов, вынужденных самостоятельно устраивать собственные дела. Что подобные соображения не были отвлеченными умозрениями, но, напротив, носили исключительно практический характер, нетрудно понять, если вспомнить о том, что в ренессансной Италии разница в летах между супругами обычно была немалой, ведь мужчины, как правило, женились поздно, а значит – жены нередко переживали их, оставаясь одинокими в нестаром еще возрасте. Последующие варианты устройства собственной судьбы могли быть различными, определяясь влиянием со стороны сопутствующих факторов вроде наличия детей, имущественного положения или, например, в субъективном плане – отношений, которые сложились у нее в семье мужа. В случае если брак бывал бездетным, она могла возвратиться в родительский дом, тем более что отцы иногда предусматривали такую возможность, выделяя суммы в завещании на содержании дочерей, оставшихся вдовами. Также существовала возможность поселиться у родственников супруга, где вдова могла бы ухаживать за малолетними детьми и вести хозяйство, ведь мужья в завещаниях нередко оставляли супругам значительные суммы, и ближайшим родственникам мужа, несомненно, было выгодно, чтобы они расходовались на нужды именно их семейства. Существовал и третий вариант: повторный брак. Однако, нежелательный с экономической точки зрения, поскольку в таком случае оставленные по завещанию деньги окончательно уходили из семьи, он также выглядел подозрительным с морально-этических позиций, ибо заставлял сомневаться в искренности чувства и даже нравственности вдовы, только что оплакавшей первого супруга.

Поэтому, основываясь на представлении об определенном стереотипе поведения вдов, художники показывали их не только в траурном облачении, но и с хорошо различимыми следами скорби на лицах. Такова молодая героиня портрета Тинторетто из дрезденской галереи, в которой романтическое воображение прошедших столетий усматривало саму Катерину Корнаро, несчастную королеву Кипра: опираясь левой рукой на парапет, она задумчиво взирает куда-то вдаль, в то время как четки выскальзывают из расслабленных пальцев правой ^{[7, c. 284-285]}. Ее темное одеяние выдержано в полном согласии с рекомендациями моралистов, требовавших от вдов ношения именно такого цвета одежд, «простых одеяний без излишних украшений», дабы «не привлекать сладострастных взоров похотливых мужчин, докучливых преследователей чужой чести» ^{[9, c. 38, 39]}. Концентрируя зрительское внимание на наиболее значимых в смысловом отношении подробностях, лице и руках, которые к тому же дополнительно акцентированы падающим на них светом, Тинторетто оставляет почти непроработанными остальную поверхность картины, где изображение характеризуется каким-то редким даже для него аскетизмом выразительных средств. Плоским и невыразительным выглядит платье, выполненное в одном глухом черном тоне, быстрыми мазками неподцвеченных белил едва намечен воротник, и такой же типичной для него живописной «скорописью» вызвана к жизни падающая на плечи черная вуаль. Но тем сильнее поражает рельефное строение пластично моделированного переходами тонов женского лица с неожиданно возникающими признаками сильной чувственной экспрессии. Розовым цветом тронуты щеки, на переносице вспыхивает белильный блик, и короткими энергичными мазками прописаны золотистые волосы, плотно охватывающие уверено построенный объем головы: перед нами словно бы одна из обольстительных «красавиц» начала века, облекшаяся в траур, эффектно оттеняющий свет ее земной и чувственной прелести.

В сравнении с ней ренессансному идеалу вдовы гораздо более отвечает портрет работы Леандро Бассано из частного собрания (1590-1600), чья героиня – пожилая благообразная дама в траурном облачении, с четками в руках погруженная в одинокие размышления перед аналоем, на котором покоится молитвенник ^{[7, c. 285-287]}. Помещенная на стене картина, представляющая популярный сюжет – рождение Марии, изображением перенасыщенной повествовательными мотивами бытовой сцены образует выразительный контраст ее молитвенному уединению и внутренней сосредоточенности, отразившейся в отрешенно-скорбном выражении лица и словно бы замершем на полпути движении рук. (Было справедливо отмечено, что изображение младенца-Марии в этой фиктивной картине вместе с юными служанками вокруг нее намечает первые, наиболее ранние стадии в развитии темы основных жизненных этапов, или «возрастов», женщины, последний из череды которых представлен образом пожилой вдовы) ^{[7, c. 286]}. Сопричастность сфере духовных упражнений вместе с показом монашеского по внешнему виду и покрою одеяния призвана говорить о скромном и добродетельном образе жизни этой почтенной матроны, по-видимому, вполне отвечающей тем нормам богоугодного существования, что обрисовал в своем трактате Лодовико Дольче.

Теперь подведем итоги, которые в неизбежном порядке будут обладать характером лишь самых общих выводов и предварительных умозаключений, поскольку впервые поставленная в нашей статье тема еще ожидает своего углубленного рассмотрения в рамках обширного монографического исследования. Во-первых, предпринятое нами рассмотрение содержания нравственно-дидактических и хозяйственных трактатов эпохи Возрождения, в которых в разных своих аспектах отразилась тема общественного положения женщины, подтверждает высказанное ранее предположение о них как об исторических источниках, позволяющих сделать вывод о том, какое место отводилось ей в социальной структуре итальянского города эпохи Возрождения. Тесная связь с повседневной жизнью и общая практическая направленностьтаких трактатов, отнюдь не обладавших утопическим характером, позволяют высказать обоснованное предположение о том, что обрисованный в них идеал женского существования не слишком сильно расходился с действительностью, отражая реальное положение дел в семье и других общественных институтах, ограничивавших соцциальный статус женщины исключительно ролью покорной супруги, занятой управлением домашним хозяйством. Это подтверждается ссылками на содержание других историчемких источников, почерпнутых из области частной переписки или новеллистики и даже на отдельные произведения изобразительного искусства, в которых перед нами предстает в качестве воплощенного как раз такой тип женского поведения.

Что касается его конкретных проявлений, то - во-вторых - об этом также позволяют судить произведения, посвященные морально-нравственным и практическим вопросам. Они в подробностях обрисовывают круг женского существования, ограниченного стенами родного дома, где его хозяйке (а вернее, обитательнице!) вменялось в обязанность всячески угождать мужу благонравным поведением и добрым нравом, одновременно посвящая все свободное время домашним заботам. В их числе - надзор за слугами, попечение о снабжении дома съестными припасами, воспитание детей (впрочем, по достижении определенного возраста переходивших под надзор отца, обязанного ознакомить их - разумеется, сыновей, - с основами общественного уклада, о котором запертые в домах женщины имели, естественно, весьма отдаленное и слабое представление).

В-третьих, изучение содержания подобных трактатов также позволяет услышать голос "противной стороны", ознакомиться с мнением самих женщин, бравшихся за перо, дабы выразить свое отношение к такому положению дел, в котором им отводилась роль пассивных исполнителей мужской воли. Знакомство с текстами их сочинений, чья идейная программа может быть охарактеризована как "протофеминистическая", убеждает в том, что им было свойственно отчетливое стремление к самостоятельности, на практике означавшее завоевание равноправного с мужчинами общественного статуса и значительное расширение круга социальной коммуникации. Основным объектом критики с их стороны служил социальный институт брака, в котором - и не без основания - они усматривали главный инструмент своего подчинения воле мужчин и сохранения существующего положения, и против которого они порой даже дерзали высказываться, облекая резкую критику в форму пространных и достаточно отвлеченных аллегорий (Модерата Фонте). Однако преимущественно женщины-пистальницы предпочитали выступать с более умеренных позиций, достаточно осторожно действуя в рамках сложившейся системы общественных отношений и не помышляя об ее полном переустройстве: таким компромиссным характером отмечено отстаивание для себя равных с мужчинами возможностей для получения образования, что в дальнейшем могло создать прочную основу для осуществления независимой жизненной стратегии. Наличие подобной перспективы превратило данный вопрос в наиболее дискутируемый в ряду прочих поднимавшихся на страницах трактатов, написанных как с феминистических, так и антифеминистических позиций. И если высказывания женщин-писательниц относились исключительно к разряду благих пожеланий, то оценки авторов-мужчин более точно отражали реальное положение дел в этой области. Если судить по их данным, то средний уровень женского образования в ту пору в целом был весьма невысоким, ограничиваясь лишь самыми необходимыми для ведения домашнего хозяйвства основами письма и арифметики, а помимо них - элементарными навыками чтения, нужными для изучения религиозной литературы, хотя, разумеется, бывали и исключения, о которых также позволяют составить представление воспитательные трактаты (к примеру, сочинение Л. Дольче). По мысли сторонниц получения женщинами хорошего образования оно должно было дать им возможность реализации собственных жизненных планов, отличных от тех, что навязывались им мужчинами, однако каких-либо конкретных высказываний на сей счет они избегали, по-видимому, слабо представляя себе область применения собственных интеллектуальных способностей помимо литературных занятий, не говоря о том, что общественный уклад Ренессанса сам по себе исключал какие бы то ни было возможности для любого проявления женской самостоятельности как в семейных отношениях, так и, тем более, в осуществлении профессиональной деятельности. Поэтому, в-четвертых, можно сделать вывод о том, что такие феминистические (вернее, прото-феминистические) трактаты целиком носили утопический характер, чего нельзя сказать о противостоящих им сочинениях мужчин-гуманистов, хотя при всем том литературные труды Модераты Фонте и Лукреции Маринелла о "достоинстве женщин" послужили важной и очень заметной вехой в длительном историческом процессе осознания женщинами их собственной идентичности.