Max Stirner on the man, revolution and revolutionary man

Zakharchenko Georgii Vsevlodovich PhD in Philosophy Docent, the department of Theory and History of State and Law, Samara Law Institute of Federal Service of Execution of Punishments of the Russian Federation 443099, Russia, g. Samara, ul. Kuibysheva, 14, kv. 8 sta5561@yandex.ru Other publications by this author

1.Учение о человеке в философской концепции Макса Штирнера

«Ничто – вот на чем построил я свое дело» - этими словами начинается и ими же заканчивается «Единственный и его собственность» Макса Штирнера. Са­мым за­гадоч­ным и лю­бопыт­ным, вы­зыва­ющим на­иболь­шую кри­тику и не­пони­мание оп­ре­деле­нием сущности человека считает эти слова современный исследователь творчества Макса Штирнера П. Рябов. Он же утверждает что Штирнеровское учение о лич­ности, как о «Нич­то» но­сит яв­но «апо­фати­чес­кий» ха­рак­тер, то есть отражает «что не есть я». В этом - его крайний субъективизм, невыразимость и непознаваемость.^[12]

Подобное суждение вполне соответствует давно сложившимся представлениям о философии Макса Штирнера как одном из крайних и наиболее радикальных течений в субъективном идеализме и анархизме. На этот счет однозначно высказалось множество авторов еще в конце XIX века. Аналогичная позиция нашла подробное отражение в комментариях Б.В. Гиммельфарба и М.Л. Гохшиллера сделанных еще в 1907 году в предисловии к первому изданию «Единнственного» на русском языке. Думается, однако, что подлинно современное прочтение этого произведения не дает оснований для столь категоричных суждений.

Дело в том, что подойти к пониманию Штирнером роли и значения человека можно с двух сторон:

Во-первых, можно традиционно считать его автором законченной концепции субъективизма и эгоизма, своеобразной фундаментальной догмой последнего. С подобной позиции весь вопрос об отношении к штирнеровской трактовке человека сводится к приятию или неприятию ее начал, к пропаганде или критике выводов автора.

Во-вторых, система взглядов Штирнера может рассматриваться как постановка фундаментальной проблемы онтологии человека в меняющемся мире, его самопреобразования в человека революционного реализующего себя вне традиционных представлений, разрушающего и преобразующего до основания, фактически до перетворения в соответствии с собственным «Я», современныe ему социальныe, политическиe, духовныe, умственныe и нравственныe реальности.

Это дает возможность трактовать идеи Макса Штирнера в качестве своеобразного революционного «онтологического нигилизма», человеческого самовызова, самоотречения и самовозвеличивания на основе поисков его скрытого подлинного места во вселенной. Это означает, что Штирнеровское «Ничто» может быть интерпретировано как изначальное очищение человеком революционным своего мира от качеств и свойств, препятствующих акту предпринимаемого им перетворения действительности. Очищение, низводящее реальность в «Ничто», превращает последнюю в основу построения альтернативной действительности, в свободное поле деятельности для создания нового человеческого мира.

Следует подчеркнуть, что в своих представлениях о человеке, революции и человеке революционном Штирнер выходит далеко за рамки типичных для своего времени взглядов и теорий о возможных перспективах преобразования личности в альтернативной социальной системе. Ведь у Прудона, Бакунина, а также Маркса, Энгельса и других человек, рожденный в современной социальности, являющийся неотъемлемой частью реального мира, субъектом и носителем его основ, обретает в ходе классовой борьбы и социального переустройства в некоем ином будущем безграничные возможности на основании воплощенного реального гуманизма и социальной справедливости.

В противовес этому Штирнер отрицает катафатическое по своей природе построение альтернативной социальности непосредственно из того что есть, то есть из существующего общественного и человеческого мироустройства. Он позиционирует человека как «творческое ничто», которое должно привести мир к своеобразному изначальному состоянию неопределенности, перекликающемуся с платоновской «хорой»и на этой основе заново конструировать себя и мир. «Долой же все, что не составляет вполне Моего. Вы полагаете, что моим делом должно быть по крайней мере «добро»? Что там говорить о добром, о злом? Я сам – свое дело, а я не добрый и не злой. И то, и другое не имеют для меня смысла».^[6,c.9.] В подобной постановке задач ясно просматривается глубокая неудовлетворенность не только реальностью окружающего, но и попытками построить альтернативу на ее собственной основе, лишь частично уничтожив и преобразовав наиболее негативные ее свойства и качества.

В связи с этим следует постоянно иметь в виду особенности исторического времени, в котором происходило создание «Единственного» - сороковые годы XIX века: период невиданного в истории ускорения технического и технологического развития европейской цивилизации, то время, в которое определилось качество XIX века - века пара, электричества и социальных революций. Обретение иного технологического качества в производительной деятельности людей становилось очевидным, что порождало множество идей относительно неизбежности одновременного возникновения неких новых общественных отношений. Мир стремительно менялся, создавая множество надежд на достижение реального преодоления несправедливости, нищеты и неравенства. Недаром именно в это время самой популярной литературой становятся утопические описания счастливого будущего человечества на основе новых укладов жизни порожденных достижениями науки и техники. Однако в реальности перемены эти не создавали единого гармоничного качества, значимого для человека общецивилизационного универсального прогресса.

С одной стороны реальностью было ускоренное развитие машинного производства, рост городов, появление новых профессий, словом тот пример индустриального роста, который отметил Фридрих Энгельс на примере Англии: «Теперь это — страна, непохожая ни на какую другую, со столицей в 2 и 1/2 миллиона жителей, с огромными фабричными городами, с индустрией, снабжающей своими изделиями весь мир и производящей почти всё при помощи чрезвычайно сложных машин, с трудолюбивым, интеллигентным, густым населением, две трети которого заняты в промышленности и которое состоит из совершенно других классов, мало того — составляет совершенно другую нацию с другими нравами и с другими потребностями, чем раньше». ^{[13, с.241.]}

С другой – складывались отношения человека с миром, в которых происходила полная перемена координат, переоценка ценностей вплоть до невиданных новаций во взаимоотношениях человека не только с обществом и государством, но и с природной средой.

Главным в этих изменениях было то, что уходил в прошлое мир традиционного человека. Мир этот был тяжел, жесток и несправедлив, однако он определял каждому свое место в предустановленой гармонии социальной системы согласно факту рождения и тому объему прав, обязанностей и привилегий который этому рождению соответствовал. В этом мире можно было яростно бунтовать против конкретной несправедливости господства высшего над низшим, но ставить вопрос о полной ликвидации этого господства как основы общественной организации было бессмысленно.

Утвердившиеся после великих революций конца XVIII века концепции гражданских прав и свобод наметили некую перспективу эмансипации для большинства людей. Однако в индивидуальной, практической реализации своих прав и свобод человек не только не стал свободнее, но оказался в зависимости гораздо более жестокой и унизительной чем прямое личное подчинение феодальному сеньору. Если раньше зависимость формировал факт рождения, определявший личный социальный и правовой статус, жизнь и судьбу, то теперь господство обезличилось и просто перестало видеть в индивиде отдельного человека, который растворился в массе функционеров создававших собственнику его доход.

Этой реальности Штирнер противопоставляет свою апофатику, то есть то, что отсутствует сейчас, что не есть данный социальный и человеческий мир, но что обязательно должно быть, стать реальностью в результате деятельности человека, носителя подлинной свободы и собственника своих творческих революционных возможностей. «Я – собс­твен­ник сво­ей мо­щи и толь­ко тог­да ста­нов­люсь та­ковым, ког­да соз­наю се­бя Единс­твен­ным. В Единс­твен­ном да­же собс­твен­ник воз­вра­ща­ет­ся в свое твор­ческое нич­то, из ко­торо­го он вы­шел». ^{[6, c. 353.]}

Думается именно в этом и состоит социальная конкретность предлагаемого Штирнером понимания «ничто» как реального состояния большинства людей в современном ему мире, который лишает человека даже призрачной индивидуальной определенности прошедших эпох.

Человек ничто - собственность все - вот суть утверждавшейся на его глазах реальности. Превратить это «ничто» в реального, самодостаточного, «единственного» свободного собственника - значит для Штирнера не совершить перераспределение ценностей по принципу «отнять и поделить», а сформировать пока что утопическую, то есть не существующую в реальности, представляющую в данный момент «ничто» перспективную модель организации «миллионов единственных» в «союз эгоистов» как альтернативный, революционный способ существования цивилизации. Здесь Штирннер фактически предвосхитил представление о различии существующего реально и существующего как ничто, то есть то, что в последствии Жиль Делез назовет различием вещи и ее симулякров. ^{[1, с.84.]}

Этот самый симулякр общественной организации, предполагаемого социального качества и выступает у Штирнера в нарочито абсурдной и даже «игровой» форме «Союза эгоистов». В невыразимой в момент создания творческой глубине мифологически предполагаемого, лишь в дальнейшем проступают черты реальности. Этим, между прочим, определяется то, что лишь сейчас, в социальной данности ХХI века начинают возникать некоторые параллели с действительностью в казавшемся столь безумным в момент создания штирнеровском проекте.

Эта своеобразная «творческая утопия» противопоставляется Штирнером не только людоедской реальности молодого капитализма, но и фарисейскому мифу эпохи просвещения об изначальном равенстве прав и возможностей каждого человека которых в реальности не существовало и не могло существовать. В эту эпоху государство всячески стремилось показать себя более умеренным в деспотизме и прямой жестокости, но оно активно приростало либеральной подлостью, дезориентируя человека, сваливая на него всю ответственность за выбор сферы и конкретного способа обеспечения своего существования.

Фактически человек, социальный индивид, личность, остались в системе отношений в которой, как и прежде кто-то иной определял каждому место в предустановленой системе. И это навязывалось уже не королевским и церковным деспотизмом, а организованной на основе закона и права властью, которую тот самый, бытовой, фактический человек вытолкнул из небытия, заставил в ходе революционных битв «стать всем», и защитил от вознамерившихся вернуть старые порядки. Образно говоря, массового человека, народ новые собственники богатств и власти пустили в процесс государствообразования с черного хода. Попользовались его революционной энергией, поманили приоткрывавшимися возможностями, а затем выставили вон.

Проблема вновь открывавшегося в процессе промышленной революции человеческого потенциала состояла в том, что необходимо было понять, в каком собственно качестве существует человек в мире. Либо в качестве отдельной разумной особи, полностью самостоятельной в принятии своих решений, либо он - лишь часть, функция реализующая постороннюю по отношению к нему волю. Если над человеком есть какая-то отделенная от него сила, то он всегда будет в той или иной форме подчинен ей, если же такой силы не существует в принципе, то человек может добиться своей волей реализации безграничных возможностей своего совершенствования в полностью подвластном ему мире.

«В прямом соответствии с ростом стоимости мира вещей растет обесценение человеческого мира. Труд производит не только товары: он производит самого себя и рабочего как товар... Осуществление труда ...его претворение в действительность выступает как выключение рабочего из действительности , опредмечивание выступает, как утрата предмета и закабаление предметом , освоение предмета - как отчуждение." ^{[8,с.87,88.]} Так характеризовал происходившее в 40-х годах XIX века Маркс и это была вполне реальная, очевидная, личностно воспринимавшаяся людьми проблема тогдашнего общества, стоявшая крайне остро и порождавшая массовые суждения о противоречиях, тупиках и даже обреченности мира имевшего ее в основе собственного устройства.

Основой тогдашнего варианта понимания «проблемы человека», стало противоречие реального его бытия и социального функционирования. В нем противостояли существовавшие в рамках одного и того же социального класса трудолюбивое, интеллигентное, население, две трети которого заняты в промышленности и производят почти всё при помощи чрезвычайно сложных машин, и бесчеловечное, бесправное положение этого же населения, ставшего простым придатком к производимым товарам. Кроме того к этой проблеме добавлялись практические выводы о том, что государство в технологически обновляющемся мире никак не соответствует задачам всеобщего развития, а лишь стремится наиболее полно отразить частный интерес и низводится «.до роли средства частного интереса». ^{[9, с 138.]}

Новаторство Штирнера в понимании человека и попытках решить проблему перспектив в новом для него мире состояло в том, что он не только намечает мифологему альтернативного общества, но и готов встраивать в нее человека предельно конкретно, как абсолютно каждого проживающего на Земле.

По Штирнеру человек как «Ничто» есть его творческая потенция как замысел перетворения социального мира. Человек же как «Единственный» предельно конкретен и именно его личностные желания, стремления, вожделения, порожденные внутренними свойствами, способностями, талантами, психологическими особенностями он выдвигает в качестве значимых и достойных внимания и изучения. Путь человека проживающего жизнь к раскрытию глубины своего Эго, обретающего себя как творец, собственник и, наконец, «Единственный» Штирнер раскрывает в первой главе своей книги - «Человеческая жизнь».

Осмелюсь предположить, что она фактически представляет собой попытку ответа на поставленный Кантом вопрос: «Что есть человек?» Отвечая на него, Штирнер выделяет два основных, наиболее значимых его качества. Человек по его мнению во-первых индивидуален и единичен в своей самореализации и взаимодействиях с действительностью, во - вторых это есть человек революционный не сотворенный, но творящий или по крайней мере способный осуществить реальное «перетворение» действительности в соответствии со своими потребностями и программой заложенной в утопии «творческого ничто».

Подобное двойственное понимание человека прямо восходит к платоновскому «Мифу о пещере» где также присутствует некая «игровая модель» реальности взаимоотношения человека с миром. «…Люди «как бы находятся в подземном жилище наподобие пещеры…, с малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то , что у них прямо перед глазами ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков.» ^{[11, с258.]}

Обратим внимание на одну деталь описания: Платон говорит «люди», но фактически подразумевается, что в оковах находится каждый человек в отдельности. В этом фрагменте наиболее важен и интересен образ оков, которые фиксируют определенное место и точку зрения на мир людей, реализующуюся через точку зрения каждого отдельного человека. Так что же в итоге боле значимо: что люди находятся в оковах или то, что в оковах находится непосредственно каждый человек?

Именно второе представляется наиболее интересным и актуальным для анализа идей Макса Штирнера. Он стремился в своем понимании человека иметь дело не с массой, не с людьми, не с «ассоциированными производителями», а с каждым человеком в отдельности, с его деятельностью по утверждению собственного «Я». И это «Я» у Штирнера есть, прежде всего, средоточие огромного по своей значимости революционного потенциала преобразующего все к чему оно имеет отношение.

По Штирнеру суть каждого человека – действие и прежде всего действие против, наперекор изначально данному, объективному, существующему без участия его разума и воли. Фактически это есть революционное действие против подчиняющих внешних сил, против своей слабости, зависимости от обстоятельств. Это действие изначально стремится разорвать привычную ориентацию на привносимые извне образы, на потребление предоставленных в готовом виде норм, правил, законов. Оно направлено на полное изменение мира тех вещей, с которыми человек сталкивается, на преобразование их в интересах своего «Я», своего индивидуального эго.

2. В поисках homo revolutionaries - человека революционного

Человек ищет себя и приобретает себя, разрывая и преодолевая все, что его окружает. Чего он в той или иной степени касается. Если это относится к другим людям, то он преодолевает и их. Штирнер прежде всего хочет понять глубинные, личностные основания и мотивы практической революционности каждого человека и реальную практику существования ее как определяющей фактически все в его конкретном физическом, духовном и личностном становлении, буквально с первых минут жизни. Это находит свое отражение в его анализе становления человеческой индивидуальности с момента рождения. Он пишет: "С той минуты, как он открывает глаза на свет, человек старается найти себя, приобрести себя в том водовороте, в котором он кружится вместе со всем остальным..." ^[6,с.10.] И это всегда и во всем есть поиск в борьбе, соперничестве и противостоянии, не пренебрегающем насилием.

Родившийся человек и остальной мир - сколько привычного умиления и сказок о благостной гармонии того и другого мы знаем до сих пор! Как трогательно привыкли мы воспринимать эту якобы гармонию рождающей и родившегося! Но вспомним реальность: кровь, боль, постоянное присутствие смерти стоящей рядом, изгнание которой требует множества усилий. Родившись, человек совершает свое первое революционное действие – он кричит, и сам этот крик есть первое беззащитное, безотчетное и отчаянное усилие найти себя, определить себя, свою отдельность, особенность своего места, отстоять свое право хотя бы пока лишь на этот крик уничтожая право на привычный покой своих родителей.

Революционность каждого отдельного человека изначально в этом и проявляется. Она, как имманентное его свойство просто не в состоянии никогда никого щадить лишь на основании общей принадлежности к роду человеческому. Точно также и человек революционный в единичности своего Я воспроизводит величие победителя и обязанности побежденного. Я родился, значит, я победил, вы родили меня, и вы побеждены мною и на долгие годы попадаете в услужение ко мне.^[6.]

Штирнеровские «палка» и «розга» посредством которых принято было утверждать право родительской власти над ребенком, и которые человек, уже в детстве может победить своим упорством и отвагой есть образ внешнего, социально привычного насилия, что требует безусловного исполнения сложившихся до него и помимо него установок и правил. Отвага и упорство: не как воспитанные кем-то, не как привнесенные, а как присущие человеку уже в самом факте его рождения свойства, и определяют его как Человека Революционного.

Причем важно то, что речь в данном случае идет не об обобщенном человеке, не об абстрактном понятии «человек», а о реальном личностном существе, более того, о ребенке который «старается проникнуть в основу всего, узнать « что за этим кроется», который «любит ломать предметы, шарить по затаенным углам, высматривать все скрытое и запретное». ^[6,с.11.]

В своей индивидуальной противостоящей и отстаивающей активности человек не отражает некий внешний для него, приносимый из мира теорий и идей «дух революции» как что-то внешнее по отношению к автономной воле индивидуального «Я». Его креативная воля, реализующая сама себя и из себя, и есть революционная воля изначально данная человеку как объективная, естественная и доминирующая всегда и во всем индивидуальная его суть.

Если мы реально обратимся к практике, к реальному опыту человеческой жизни, то должны будем полностью признать насколько прав был Штирнер когда писал «все, что приходит в соприкосновение с ребенком обороняется от него и утверждает свое собственное существование». ^[6,с.10.]

Точно также утверждает свое революционное по отношению к внешнему миру право на существование еще даже не родившийся человек. Сама возможность появления его революционно преобразует существование потенциальных родителей. Возникают новые заботы, проблемы, тяготы и неудобства, которые в привычный жизненный расклад приносит новорожденный.

Действительно, если быть до конца честным, мир сопротивляется новому пришельцу, а непосредственно соприкасающиеся с ним родители всегда точно знают, от чего им предстоит отказаться и чем пожертвовать ради ребенка. Если бы это было не так, разве падала бы столь стремительно рождаемость в так называемых цивилизованных странах по мере роста образованности и личностных запросов граждан, а, следовательно, увеличения их индивидуальной самоценности и эгоистической веры только в самих себя.

Штирнер с граничащей с цинизмом правдивостью говорит о том, что «все стоит за себя и вместе с тем вступает в постоянные столкновения со всем другим Именно поэтому пишет он «становится неизбежной борьба за самоутверждение». ^{[6, с.10.]} «Победить или пасть, - продолжает свою мысль Штирнер, - между этими двумя противоположностями колеблется исход борьбы. Победитель становится господином, побежденный – подданным: победитель приобретает величие и пользуется "правами величия", подданный исполняет благоговейно и почтительно "обязанности подданного"».^{[6, c .11.]}

Кажется, что уже и не о рождении и детстве человека ведет речь автор, а выходит на какие-то мрачноватые обобщения, особенно когда пишет, что победитель и побежденный остаются врагами и держатся настороже. Однако уже через несколько строк все встает на свои места: «Они высматривают слабости друг друга, дети – слабости родителей, родители – детей (например, их страх), палка побеждает человека или же человек побеждает палку». ^{[6, с.11.]}

В поисках себя ребенок находит освобождение, он обучается узнавать и распознавать скрытый смысл вещей и слов, самостоятельно находить скрытое и запретное. Целью и результатом детской борьбы за себя Штирнер видел постижение духовной самостоятельности, обретение Я духовного, некоей первичной философии индивида в которой все конкретно, предметно и основано на опыте отваги, противостояния то есть революции.

Но уходит детство с его непосредственной, простой, ясной и конкретной борьбой за самоутверждение. Наступает юность - пора первого отрицания и, одновременно, самонахождения в борьбе за создание своего собственного символического, духовного мира. «Молодой человек преодолевает не только родителей но и людей вообще: они для него не составляют уже препятствия, и он уже не считается с ними; нужно более повиноваться Богу, чем людям».^{[6, с.12.]} это значит лишь то, что революционность человека постепенно вызревая и оформляясь переходит от чисто внешнего неповиновения, от своего рода «демонстративного бунта» к осмыслению того, ради достижения каких целей следует применять свой революционно-личностный потенциал. Разворачиваются духовные поиски формирующие этику и смысл личного противостояния миру.

«Выявить чистую мысль или отдаться ей, - Читаем мы у Штирнера, – в этом радость юности, и все светлые образы мира мыслей, такие, как истина, свобода, человечность, человек и т. д., освещают и вдохновляют молодую душу. Но этим я, только что нашедший себя как дух, снова теряю себя тем, что преклоняюсь перед совершенным духом, как не перед моим собственным, а потусторонним собой, то есть чувствую свою пустоту».^{[6, с.13.]} Здесь точно определен не только внутренний революционный потенциал юности посвященный поиску точек приложения собственного духовного произвола, но и чисто житейское ее свойство полностью направленное на поиск символов и знаков, организующих условный мир своих и отделяющий его от иного мира которому следует противостоять.

В отличие от юности взрослость или возмужалость, как именует ее Штирнер, несет в себе второе отрицание и самаонахождение. «Возмужалость, таким образом, означает второе самонахождение. Юноша нашел себя как дух и потерял себя во всеобщем духе, в совершенном святом духе, в человеке как таковом, в человечестве, короче говоря, во всех идеалах; возмужалый же человек находит себя как духа во плоти». ^{[6, с.14.]}

Итогом индивидуального, личностного становления человека по Штирнеру становится обретение себя в реальностях земного существования через преодоление своеобразного наивного реализма детства и не менее наивного идеализма юности. Зрелость человека порождает в нем творца и собственника себя самого и мира. Человек выбирает свою личную неповторимость из множества возможных вариантов индивидуальной самореализации. Этот выбор пришедший ко второму отрицанию и самоутверждению зрелости Штирнер понимает как наиболее естественный, практический. В нем реальность существования человека как «творца и собственника» преодолевает возможность и опасность остаться в мире призраков, которые подчиняют себе человеческую личность и начинают управлять ею. Здесь реализуется субъективная диалектика личностного выбора доступная подлинно «возмужалому» человеку, реально и трезво осознающему свои, отдельные интересы в мире и не позволяющему ни господствовать над собой, ни превращать себя в средство достижения внешними силами своих интересов.

Этот вывод Штирнера практически полностью воспроизводит идею автономии человека, заложенную в категорическом императиве Канта. Последний поставил, еще задолго до написания «Единственного», вопрос таким образом: не состоит ли истинное назначение разума «…в том, чтобы породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по себе…она должна быть высшим благом и условием всего прочего, даже для всякого желания счастья». [5. с.230-231.]

Продолжая развивать тему определенной близости в понимании человека как личностно автономного к этическим воззрениям Канта, можно сослаться также на М.К. Мамардашвили, который в своих «Кантианских вариациях» останавливается на понимании «химеры излишества» и «хитрой рассудительности». Их суть он видит в том, чтобы «посредством подчинения …неумолимым законам истории вовлекать в свои дела и планы высшее существо. Такая подмигивающая хитрость “я подчиняюсь” заключается в несомненном для меня убеждении, что высшие силы существуют для меня, что я их использую, что они служат мне в моих планах и делах». ^{[10, с.31.]}

Определенная перекликаемость позиций Штирнера и Канта состоит в том, что автономный человек, он же «эгоист», он же Единственный категорически не принимает как превращение себя в средство, так и в подобие «сверхчеловека» имеющего особые отношения и находящегося под прямым покровительством высших сил. Это просто отдельный самодостаточный человек реального практического мира, один из нас, один из многих, каждый из которых точно в такой же мере является творцом и собственником своего мира.

«Если я как дух отбрасывал мир с величайшим презрением к нему, то теперь как собственник духов или идей я ввергаю духов или идеи обратно в их суетность. Они уже не имеют власти надо мной , также как не имеет власти над духом никакая “сила земли”».^{[6, с.15.]}

Это «отбрасывание духов», возвращение их «в суетность» и есть по Штирнеру основной показатель зрелости человека. Он перерастает в себе ребенка и юношу и делается «эгоистически зрелым человеком, который по своему произволу распоряжается реальностями и мыслями и ставит свой личный интерес выше всего». ^[6,с.15]

Это искреннее и естественное стремление штирнеровского человека отказаться от господства высших сил, более того от любого «сотрудничества» с ними в некоторых случаях увлекало комментаторов творчества Штирнера настолько сильно, что некоторые из них , например Б.В Гиммельфарб и М.Л. Гохшиллер даже вели речь о «первых элементах материалистической философии, без которых нельзя перейти к материалистическому пониманию истории».^[7,с.524]. Согласиться с этим достаточно сложно, однако надо учесть, что для упомянутых комментаторов Штирнера в целом характерна тенденция максимально возможного сближения позитивного понимания его философии с марксизмом. А что касается штирнеровского материализма, то его с определенной долей условности можно было бы охарактеризовать в качестве материализма глубоко субъективного, личностного. «Мое дело не божественное и не человеческое не дело истины и добра, справедливости, свободы и т.д., это исключительно мое, и это дело, не общее, а единственное также, как и я – единственный». ^[6,c.9.] Этот самый Единственный и реализует в себе совокупность важнейших качеств революционно преобразующего действительность практического человека.

Тем самым у Штирнера человек реализующий себя как Единственный предстает прежде всего в высшем своем уникальном личностном и социальном проявлении – как homo revolutionaries - человек революционный, берущий в свои руки главное - практическое революционное «перетворение» мира одновременно каждым и в конечном итоге в интересах всего множества человеческих существ каждое из которых единственно. Человек по своей изначальной природе есть существо не только разумное (рациональное) но и революционное, то есть в значительной степени способное в своей деятельности к отступлению от разумной рациональности при возникновении некоего «притяжения по страсти» к выполнению задач рационально кажущихся невыполнимыми.

Революция в этом случае уже не только и не столько результат поведенческого выбора человека по отношению к внешней природе или социальности. Это своего рода изначальная, в какой-то степени даже предсознательная заложенная в человека деятельностная программа, в соответствии с которой строятся фундаментальные основы глобального перетворения как человека в его отношениях с себе подобными, так и с природой, миром, космосом и самим собой. И именно человек, руководствуясь разумом, расчетом, страстями, заложенными в него притяжениями к добру и злу и еще многим другим, что далеко не всегда поддается рациональному анализу, выступает автором и исполнителем всего многообразия революций, переворотов, конфликтов гениальных прозрений и чудовищных заблуждений составляющих суть жизни и судьбы цивилизации.

Каждый в отдельности и каждый раз заново он творит и перетворяет себя творя и перетворяя весь мир. Современная жизнь человека ясно показывает стремительный рост силы и значения каждого из всех нас, жителей земли в отдельности. Овладевая технологиями нового тысячелетия, мы на глазах превращаемся в тех самых Единственных, творящих свою и всеобщую действительность, стремящихся уже не к подчинению и покорности высшей власти, но к личному господству и созданию союзов на основании полученных нами в нашей жизни и нашем деле новых, касающихся только нас лично свобод.

В этом, по моему глубокому убеждению, суть и правда полузабытого гения – Макса Штирнера мысли и мир которого сейчас, в XXI веке значат намного больше чем при его жизни.