Life of inmates of the Tobolsk maximum security prison (1924-1929)

Zagorodnyuk Nadezhda Ivanovna ORCID: 0000-0002-9071-6998 PhD in History Senior Scientific Associate, Tobolsk Complex Scientific Station of Ural Branch of the Russian Academy of Sciences 626152, Russia, Tyumenskaya oblast', g. Tobol'sk, ul. Ak. Yu. Osipova, 15 niz1957@yandex.ru Other publications by this author

Изучение проблем истории советской пенитенциарной политики стало возможным только в конце ХХ в., когда под влиянием демократических процессов в стране тема репрессивной политики Советского государства стала не только актуальной, но и появились возможности для ее разработки. Публикация художественных и документальных произведений, документов личного происхождения репрессированных граждан, рассекречивание архивных фондов способствовало этому.

История становления, реформирования и функционирования тюремной системы в 1920-е гг. нашла отражение в современной историографии. Значительный вклад в осмысление проблемы был сделал правоведами. Интерес представляют работы обобщающего характера, где на основе анализа законодательства рассматриваются принципы и формы организации деятельности мест заключения в этот период ^{[1; 2; 3; 4]}. М. Г. Детков справедливо отмечает, что формирование пенитенциарной системы Советского государства проходило в условиях коренных изменений в государственно-политическом устройстве, социально-экономической сфере. Эти процессы вызвали необходимость ее реформы. Рассматриваемый период характеризуется активной разработкой теоретических основ советской исправительно-трудовой политики, законодательства в сфере исполнения уголовных наказаний. Реформы 1920-х гг., подчеркивает автор, носят противоречивый характер, называются причины объективного и субъективного порядка: отсутствие материальных ресурсов, разногласия в определении перспектив развития системы исполнения уголовных наказаний. Материальная база мест заключения и средства обеспечения реформы не в состоянии были обеспечить реализацию прогрессивных по форме и содержанию мер исправительно-трудового воздействия ^{[3, с. 170–171]}.

В начале XXI в. появились работы, раскрывающие вопросы создания системы пенитенциарных учреждений Урала и Сибири, их особенности и место в репрессивной политике государства, нашли отражение в работах А.В. Быкова ^[5], Е. А. Игишевой ^[6], Е. Г. Михеенкова ^[7], М. В. Рубинова ^[8], В. Н. Уйманова ^{[7; 9; 11]}, Ф. Р. Усмановой ^[10] и др. На реализацию реформы мест заключения оказали значительное влияние политические процессы, протекавшие на Урале и в Сибири. «Гражданская война, – считает В. Н. Уйманов, – оказала столь же разрушительное воздействие на экономику Сибири, как империалистическая и гражданская войны в Европейской России, поскольку главные потери были вызваны отрывом сотен тысяч мужских рабочих рук от мирного труда». Здесь активные боевые действия продолжались до конца 1920 г., но угроза новых конфликтов была реальной. Политика «военного коммунизма» вызвала крестьянское сопротивление, в Западной Сибири оно переросло в крестьянское восстание 1921 г. На протяжении 1920-х гг. велась борьба с бандитизмом, отдельные его проявления фиксировались и в 1930-е гг. В этот же период регион стал местом ссылки политических оппонентов большевиков ^{[11, с. 9]}. Характеризуя условия и режим содержания спецконтингентов пенитенциарной системы, исследователь отмечает, что в местах лишения свободы Западной Сибири на протяжении всего рассматриваемого периода «нерешенными оставались вопросы питания заключенных, их медицинского и культурно-воспитательного обеспечения», переполнение мест заключения. Эти и другие причины привели к ужесточению карательной системы ^{[11, с. 446, 498]}.

Е. А. Игишевой сделан историографический анализ научных публикаций по истории пенитенциарной системы на Урале в 1920-е гг. Автор, проанализировав точки зрения историков на ее периодизацию, типологию мест заключения, функционирование отдельных учреждений, режим содержания в них заключенных, сделал выводы о степени изученности проблемы исследования. Главными недостатками современной литературы называются разрозненность, недостаточная глубина изучения, отсутствие четких позиций в определении роли мест заключения в репрессивной политике советского государства в 1920-е гг. ^{[6, с. 151]}.

Политизоляторы как особый тип мест лишения свободы 1920–1930-х гг. вызвали острый интерес в период «перестройки». Первые работы были написаны на основе источников личного происхождения, отдельных архивных документов в силу засекреченности фондов этих учреждений ^{[12, с. 239–300]}. По мере расширения источниковой базы у исследователей появилась возможность глубокого анализа этих проблем. Истории отдельных политизоляторов посвящены десятки работ, в том числе И. В. Евсеева ^{[13; 14]}, А. С. Смыкалина ^[14], И. В. Закурдаева ^[15], И. Н. Федотовой ^{[16; 17]}, где отражается история возникновения, специфика функционирования, характеристика отдельных категорий заключенных. Отсутствие исследований обобщающего характера объясняется серьезными пробелами в историографии данной темы: отсутствуют сведения о динамике численности заключенных изоляторов, требуют уточнения вопросы организационной структуры и функционирования политизоляторов, места этого учреждения не только в репрессивной политике Советского государства исследуемого периода, но и в экономическом, политическом, социокультурном развитии региона.

Целью данной статьи является исследование бытовых условий заключенных Тобольского изолятора специального назначения и их специфики под влиянием объективных и субъективных факторов.

Для реализации поставленной цели и вытекающих из нее задач был привлечен широкий круг источников. Впервые вводятся в научный оборот документы, характеризующие бытовые условия заключенных данного места заключения, хранящиеся в фондах областных, окружных и городских исполнительных и партийных комитетов, прокуратуры, ОГПУ четырех государственных архивов: Государственного архива Российской Федерации (ФКУ ГАРФ), Государственного архива в г. Тобольске (ГБУТО ГА в г. Тобольске), Центра документации общественных организаций Свердловской области» (ГКУСО ЦДООСО), Государственного архива социально-политической истории Тюменской области (ГБУТО ГАСПИТО).

Среди тюрем 1920-х гг. он занимает особое место. Единственный в Западной Сибири, он стал местом отбывания наказания политическими заключенными и особо опасными преступниками. Политизолятор был открыт на базе исправдома и лагеря принудительных работ в 1924 г., а спустя пять лет, в 1929 г., его работа была временно прекращена ^{[18, с. 398]}. В 1935 г. в связи с реорганизацией изоляторов специального назначения в Тобольске была открыта тюрьма НКВД ^{[19, л. 363–365]}.

Создание изоляторов специального назначения официально закреплено в Уголовно-исполнительном Кодексе РСФСР 1924 г., где были сформулированы основные задачи этого типа заключения: изоляторы предназначались для лиц, приговоренных к лишению свободы со строгой изоляцией и не принадлежащих к классу трудящихся и совершивших преступление «в силу классовых привычек, взглядов или интересов», а также для «признаваемых особо опасными или переводимых в порядке дисциплинарного взыскания», независимо от социального происхождения ^{[20, с. 37]}.

Финансирование мест лишения свободы происходило из трех источников: окружного, областного (краевого) и государственного бюджетов. Это, по мнению власти, должно было оптимально решить проблему финансирования. Постоянный рост численности заключенных, дефицит местных бюджетов не позволял выделять необходимые средства, в которых нуждались тюрьмы. Те же из них, которые находились на государственном бюджете, в том числе и Тобольский изолятор, также испытывали недостаток в средствах.

Главное управление мест заключения отпускало Тобольскому изолятору специального назначения кредиты, исходя из нормативной численности заключенных – 400 чел., что не соответствовало действительности. На момент открытия в 1924 г. в изоляторе содержалось около 1000 чел. ^{[21, л. 81]}, что превышало нормы в 2,5 раза. В последующее пятилетие превышение нормативных показателей сохранялось на том же уровне ^{[22,л. 48; 23, л. 37; 24, л. 188; 25, л. 1]}. Ситуацию осложняло интенсивное движение заключенных в течение года. Например, во второй половине 1927 г. прибыло 1287 чел. и убыло 1200 чел. Это влекло за собой усиление нагрузки на работу надзора и требовало значительных материальных затрат ^{[26, л. 16–17 об.]}.

Администрация тюрьмы постоянно нарушала правила размещения разных категорий заключенных. В камерах нередко находились и подследственные, и срочные заключенные, пересыльные в силу их недолгого пребывания размещались не только в тюремных корпусах, но и приспособленных зданиях.

В изоляторе отбывали наказание женщины и несовершеннолетние. В отдельные периоды времени их число достигало 10 % от их общего числа (до 100 чел.) ^[25]. Камеры для женщин-заключенных находились в больничном корпусе, несовершеннолетних преступников, по возможности, старались селить отдельно от взрослых, хотя в переполненной тюрьме это было крайне проблематично.

Значительное превышение нормативной численности заключенных напрямую отражалось на условиях содержания, скудном снабжении заключенных продуктами питания, предметами первой необходимости.

Материальная база тюрьмы (состояние зданий и оборудование камер) желала лучшего. Изолятор располагался в четырех тюремных корпусах бывшей каторжной тюрьмы № 1. Здания, построенные в середине XIX в., обветшали, требовали ремонта, средств на который не было. На 1928–1929 г. на балансе изолятора находилось около двух десятков зданий, из них ветхих, не пригодных для эксплуатации, – более половины ^{[27, 579; 28; л. 7–10]}. В 1928 г. окружной административный отдел, констатируя неудовлетворительные условия содержания заключенных в связи с его переполненностью, предложил рассмотреть вопрос о передаче изолятору здания бывшей каторжной тюрьмы № 2, предварительно отремонтировав его, но ремонт здания затянулся почти на десятилетие, до августа 1937 г.

Тобольская тюрьма с самого начала получила славу «гиблого места». «Камеры нередко бывают нетопленые, чувствуется сильный холод, заметна негигиеничность», – ежегодно отмечалось в актах проверяющих организаций ^{[29, л. 37; 30, л. 26–27 и др.]}. Официально карцера отсутствовали, но состояние некоторых было близким к этому: сырость, холод, плохое освещение ^{[31, л. 39–40]}.

Недостаток средств сказывался на состоянии водо- и электроснабжении. «Уже в настоящее время недостаток кредитов на освещение и водоснабжение вынуждает тобольский изолятор ограничивать эти расходы такими размерами, которые нельзя считать терпимыми, – отмечал старший помощник прокурора по Тобольскому округу при осмотре изолятора 24 июля 1926 г. – …В дальнейшем, в связи с отсутствием кредитов, изолятору грозит прекращение отпуска электрической энергии в самое темное опасное осеннее время» ^{[32, л. 72–73]}. Экономия имеющихся и отсутствие дополнительных средств привели к тому, что летом 1926 г. корпус № 2 освещался лишь одной керосиновой лампой, камеры же – только дневным светом ^{[32, л. 83]}. В 1927 г. ситуация улучшилась – изолятором была приобретена электростанция.

Обеспечение заключенных одеждой, обувью, постельными принадлежностями также вызывало много нареканий. Ежегодно возникала критическая ситуация в снабжении предметами первой необходимости. Так, в сентябре 1924 г. тюремная администрация вынуждена была пойти на непопулярную меру: часть обмундирования, предназначенного для надзора, была выдана заключенным, многие из которых не имели теплой одежды ^{[22, л. 168]}. В январе 1926 г. окружные органы власти констатировали: вещевое довольствие заключенных составляло 40 % от необходимого ^{[23, л. 37]}. Смена белья срочно-заключенным производилась один раз в 2 недели, но только при условии его наличия, следственно-заключенным белье не выдавалось ^{[23, л. 52–52 об.]}.

В 1928 г. изолятору были выделены дополнительные средства, в первую очередь – на питание заключенных, топливо, коммунальные услуги, а остатки – на санитарно-гигиенические нужды, вещевое довольствие и т.п. ^{[27, л. 582]}. Но вещевым довольствием были обеспечены только те заключенные, которые привлекались работам, как к внешним, так и внутренним, остальные – по мере возможности ^{[33, л. 4]}.

Аналогичная ситуация сложилась со снабжением служащих обмундированием. С момента открытия изолятора нехватка обуви и теплой одежды для надзора создавала серьезную проблему ^{[34, л. 360]}. Это вызывало увольнения, недовольство со стороны комсостава и надзора ^{[21, л. 139]}. Неоднократно отмечалось, что после выдачи комсоставу и надзору обмундирования «настроение улучшалось», но проблема оставалась ^{[21, л. 139]}. В 1928 г., отмечала прокурорская проверка, снабжение надзора оставалось неудовлетворительном – треть служащих была необмундирована. Причиной тому было не только недостаточное финансирование изолятора, но и высокий показатель текучести кадров ^{[33, л. 4]}.

Неудовлетворительные бытовые условия вызывали протест политзаключенных. На протяжении 1920–1930-х гг. заключенные, осужденные за контрреволюционные преступления, вели борьбу за восстановление политрежима, самого «мягкого» из тюремных режимов дореволюционной России. Их требования заключались в предоставлении улучшенного питания, праве получать дополнительный паек, а также посылки, в том числе и от Международного Красного Креста и других политических организаций, создании из политзаключенных самоуправляемых коллективов, отказе от принудительных работ, отдельном содержании от уголовников, контролируемой, но неограниченной переписке, получении советских и заграничных периодических изданий, праве на проведение политических дискуссий в среде политссыльных, неограниченных по времени прогулок, а также занятий спортом ^{[35, с. 296]}.

До конца 1924 г. организация питания была дифференцирована, особый, улучшенный рацион предлагался для «политиков». Так, суточная норма хлеба, мяса, жиров для этой категории превышала общую норму в 1,5 раза, сахара – в 2,5 раза, соли – почти в 2 раза, кроме того, им ежедневно дополнительно полагалось 409,5 г. овощей, 3,4 г кофе, одни раз в месяц – 400 папирос и три коробкá спичек. С августа 1924 г. питание заключенных стало осуществляться по единым нормам. Для политзаключенных это означало уменьшение нормы питания: хлеба – с 614,3 до 500 г, крупы – с 102, 4 до 87 г, мяса – с 204,8 до 105 г. ^{[11, 455]}.

Политические заключенные, многие из которых имели опыт давления на администрацию тюрьмы, постоянно писали жалобы, через полулегальную и нелегальную печать обращались к мировой общественности. Надо признать, что значительная часть претензий была справедлива ^{[36, л. 55]}. Неудовлетворение требований вызывало протесты: отказ от работ, голодовки, бунты и погромы, последние приносили существенный материальный ущерб. Так, в мае 1925 г. ссыльные, направленные в северные районы округа для отбытия срока наказания, пытались побить в камерах окна, мебель ^{[37, л. 138]}. Летом 1925 г. в сводках окружного отдела ГПУ констатировалось: в Тобольске больше всего преступлений среди заключенных изолятора: «разные мелкие проступки, кражи, драки, порча казенного имущества» ^{[22, л. 112]}. В начале ноября 1926 г. вспыхнул бунт в связи с неудовлетворительными условиями содержания ^{[34, л. 360]}. 21 марта 1929 г., в знак протеста против высылки Л. Троцкого, «заключенные троцкисты учинили бунт, продолжавшийся в течение трех часов». В камерах был устроен погром. Захватив корпус, они попытались проникнуть в другие корпуса ^{[37, л. 150]}.

Наличие сверхнормативного контингента создавало сложности с обеспечением заключенных продуктами питания. Несмотря на циркуляр ГУМЗ НКВД, подписанный в октябре 1925 г. об увеличении суточного пайка хлеба до 600 г и улучшенном питании в праздничные дни, в изоляторе наблюдалось уменьшение пайка и ухудшение в целом качества питания. В сентябре 1925 г. были уменьшены пайки хлеба на 25 %, мяса и других основных продуктов питания – в 2 раза [34. л. 360]. В сентябре 1926 г. паек был уменьшен на 15 % против прежнего в связи с тем, что «все кредиты были израсходованы» ^{[34, л. 230 об.]}.

Стоимость содержания одного заключенного зависела от многих факторов. По ряду причин – задержке в выдаче или уменьшении кредита, его недостаточности в силу превышения нормативной численности заключенных, роста цен – дневной паек уменьшался и по объему, и калорийности. Если отпуск средств на питание (1926 г.) производился из расчета 10 коп. стоимости дневного пайка, то в действительности же он увеличился на 35,6 % (13,56 коп.), при этом калорийность выдаваемого пайка была ниже минимума. Дороговизна пайка объяснялась тем, что цены на продовольствие на тобольском рынке были значительно выше средних по области, а также ростом цен, который наблюдался в начале 1926 г.

Чтобы выйти из сложного финансового положения, Главное управление мест заключения предложило использовать фонд, образованный из прибыли от производственной деятельности, на улучшение питания заключенных, а также временно, до смягчения кризиса, уменьшить паек на 10–15 %. Во избежание конфликта, по согласованию с окружной прокуратурой, норма хлеба была оставлена старая, но общая стоимость пайка была уменьшена на 12,6 % ^{[32, л. 70–71]}. В итоге Тобольский изолятор задолжал своему отделу работ 4110 руб., в результате чего отдел остался без оборотных средств, это, в свою очередь, негативно повлияло на сроки выполнения, объем и качество выпускаемой продукции ^{[32, л. 72–73]}. Аналогичная ситуация с отсутствием кредитов на питание заключенных сложилась в Свердловском и Златоустовском изоляторах, Челябинском исправдоме ^{[32, л. 81]}.

Факты, изложенные в многочисленных документах, позволяют сделать вывод, что 15-процентных отчислений от полученной прибыли было недостаточно для решения проблемы улучшения питания и содержания заключенных в связи с постоянным дефицитом средств, отпускаемых центральными и областными управлениями (инспекциями) мест заключения.

По примерной раскладке ГУМЗа на 1928 г., калорийность пайка должна была равняться 2288 кал.; до 1 февраля 1929 г. в Тобольском изоляторе этот показатель был поднят до 2473 кал., а с 1 февраля – уменьшен на 15 %, т.е. 1944,8 кал., стоимость пайка уменьшилась с 14,1 коп. до 11,6 коп. Как констатировалось окружным финансовым отделом в акте проверки изолятора в марте 1929 г., нормы выдачи продовольствия на протяжении 1927–1928 и 1928–1929 гг. менялись несколько раз то в большую, то в меньшую сторону и колебались от 11,6 до 15,6 коп. в день при норме, установленной ГУМЗ, 14,1 коп. ^{[27, л. 583]} В связи с тем, что кредит на продовольствие был уменьшен на 21 %, а число заключенных превышало нормативный показатель в 2 раза (более 700 заключенных), в феврале 1929 г. из пайка были исключены крупы, снижено потребление масла, муки, овощей в 2–3 раза ^{[27, л. 582, 584]}.

Уменьшение стоимости пайка при сохранении его калорийности рекомендовалось достигать путем использования в пищу продукции, полученной с полей и огородов сельскохозяйственной фермы, заимок и рыбных промыслов. В 1924 г. за изолятором были закреплены Ивановская, Михайловская, Ново-Бардинская, Жуковская заимки, Надцынский рыболовный песок ^{[36, л. 67-68]}. Труд заключенных использовался также в кузнечной, слесарно-кровельной, столярной, сапожной, портняжной, фуражечной, пимокатной мастерских, а также на мыловаренном заводе.

Ежегодно к внешним и внутренним работам привлекалось до 300 заключенных. В течение 1925 г. только к работам на заимках было привлечено 241 чел. Доходы от трудовой деятельности заключенных в этот период были невелики, кроме того, отдельные производства несли убытки: на заимке изолятора «Красный пахарь» было испорчено около 500 пудов пшеницы – неправильно поставлены снопы, урожай сгнил ^{[22, л. 48, 171]}.

За летний сезон 1926 г. бригадой заключенных было добыто 65 пудов осетра, до 3000 пудов язя ^{[34, л. 230 об.]}. Возмущение заключенных было вызвано тем фактом, что вместо того чтобы выделить часть улова на питание заключенных, рыбу пустили на продажу – только в сезон 1926 г. было продано рыбопродуктов на 3700 руб. ^{[34, л. 360]}. Рыболовный промысел приносил высокую прибыль. Только в 1927–1928 экономическом году промыслы дали 1000 руб. прибыли ^{[27, л. 603]}.Со временем в меню заключенных закрепилось блюдо – уха из осетровых голов.

Неудовлетворительное состояние помещений, превышение нормативной численности заключенных, проблемы с обеспечением питанием и предметами необходимости служили причиной высокой заболеваемости и смертности.

Организация медицинского обслуживания в местах лишения свободы в исследуемый период были определены Инструкциями о медико-санитарной работе от 21 июля 1921 г. и от 28 апреля 1928 г. Назначение врачей осуществлялось областными, окружными или городскими отделами здравоохранения по согласованию с губернскими органами власти. В обязанности врача входило наблюдение за санитарным состоянием помещений, соблюдением в них гигиенических требований, организация и проведение мероприятий, способствовавших предотвращению эпидемических заболеваний, санитарно-гигиеническому просвещению. На практике острым оставался вопрос о взаимодействии администрации тюрьмы и медицинского персонала.

Больница изолятора была размещена в трехэтажном отдельном здании. В подвале размещалась кухня и вещевой склад больницы, на первом этаже – амбулатория, операционная и инфекционное отделение; на втором – одна большая палата для незаразных больных; на третьем – канцелярия и аптека. Для заключенных, больных венерическими заболеваниями, в женском и мужском корпусах были выделены отдельные камеры.

В больнице, рассчитанной на 40 штатных койко-мест, из-за тесноты помещения, отсутствия оборудования функционировало только 25 коек, по количеству имеющихся в наличии одеял. Больным выдавалось только нательное и постельное белье.

Штат больницы состоял из одной ставки врача, двух – фельдшера, одной – акушерки-фельдшера, четырех медицинских сестер и ½ ставки зубного врача. Обслуживающий персонал (три санитара, дезинфектор, повар и рабочий кухни, уборщик, прачка) формировался из заключенных.

Ежедневно, с 9 до 15 часов, врачом проводился амбулаторный прием, затем совершался обход по камерам и в стационаре. Каждый день за медицинской помощью обращались до 100 человек, поэтому был установлен следующий порядок: утром обход по камерам, составление списков заболевших, а на следующий день заключенных выводили партиями по 5 человек на амбулаторный прием. Если не успевал врач принять всех, то прием откладывался на следующий день. Оказание несвоевременной медицинской помощи вызывало нарекания со стороны администрации тюрьмы, недовольство заболевших и выдававших себя за них. По заключению окружного отдела здравоохранения, в тюремной больнице «обстановка работы была невыносимо тяжелой». Это приводило к частой смене медицинского персонала, в первую очередь, врачей ^{[31, л. 39–40]}.

Квалифицированные специалисты приглашались из городских медицинских учреждений, хирургических больных оперировали в окружной больнице ^{[31, л. 33]}. Сложно решался вопрос о содержании больных с нервно-психическими заболеваниями. По этому поводу на имя наркома здравоохранения заключенным изолятора была отправлена жалоба, в которой излагались факты неоказания медицинской помощи больным эпилепсией.

Медицинский персонал тюремной больницы не всегда мог оказать квалифицированную помощь, а лечение за пределами места заключения, требующее ряд согласований, организацию специальных условий для больного, по объективным причинам было практически невозможным ^{[31, л. 34–35]}.

Не имея возможности сравнить показатели смертности среди заключенных изолятора с аналогичными показателями по стране, приводятся лишь отдельные факты. Во второй половине 1924 г. было убито во время побега 3 чел., умерло двое заключенных ^{[38, л. 19–21]}; в 1926 г. зафиксирована смерть одного человека ^{[24, л. 360]}; за первое полугодие 1927 г. умерло 4 чел. ^{[24, л. 188]}; за 10 месяцев (январь – октябрь) 1929 г. умерло 3 чел. ^{[25, лл. 21, 42, 43]}.

Санитарно-просветительская работа практически не велась: лекции проводились крайне редко ^{[39, л. 32]}, работа санитарно-гигиенического кружка была едва заметна ^{[26, л. 7 об.]}. Рекомендуемые формы работы – организация бесед, книжных выставок, уголков здоровья – не проводились.

Вопросы профилактики заболеваний и пропаганды здорового образа жизни отражались в стенных газетах и печатных изданиях. Например, в майском номере журнала-газеты политизолятора «На новом пути» за 1929 г. было помещена статья о необходимости организации спортивного кружка, а также критическая заметка о работе тюремной бани ^{[40, с. 11–12]}.

Таким образом, анализ архивных источников позволяет утверждать, что организации быта заключенных Тобольского изолятора специального назначения присущи те же черты, что и в целом пенитенциарной системы 1920-х гг.: теснота помещений из-за переполненности тюрьмы в 1,5– 2 раза; ветхость тюремных зданий; недостаточное финансирование из государственного бюджета и слабое – из внутренних резервов, что привело к неудовлетворительному снабжению заключенных продуктами питания и предметами первой необходимости. Высокая заболеваемость среди спецконтингента, смертность показала серьезные недостатки в организации медико-санитарной работы. Отдаленность от Центра, суровые природно-климатические условия, отсутствие финансовой помощи из местного бюджета, слабая производственная база, произвол тюремной администрации постоянно оказывали негативное влияние на повседневную жизнь заключенных.

Все выше названные недостатки, будучи взаимосвязанными, послужили основанием для дальнейшего реформирования организации мест заключения в последующие годы.