What's wrong with national identity? A comparative analysis of Russian and French discourse

Во Франции появление термина «национальная идентичность» в научном дискурсе фиксируется с 1980-х годов. Одной из первых и влиятельных работ был опубликованный в 1986 г. двухтомник Ф. Броделя «Идентичность Франции» (в русском переводе книга вышла в 1995 г. под названием «Что такое Франция?»), и с тех пор интерес исследователей к этой теме неуклонно растет. О ней писали Пьер Нора, Жерар Нуарьель, Пьер Бурдье, Доминик Шнаппер, Сюзанна Ситрон, Этьен Балибар, Анри Мендра, Пьер Бирнбаум и другие известные ученые. По данным каталога Национальной библиотеки Франции, между 2000 и 2010 годами вышло более 30 книг, содержащих в своем названии выражение «национальная идентичность», – столько же, сколько за двадцать предыдущих лет.

В России по понятным причинам академические дискуссии о национальной идентичности начались после 1991 года, причем «главными направлениями дискурса были следующие: сложилась ли российская нация или она находится в стадии формирования, каковы индикаторы, по которым можно и должно судить о ее характеристиках, какой является наша гражданская идентичность – общенациональной, государственной, страновой, имперской, насколько она солидарна и каковы мотивы солидарности» ^{[1, с. 271]}. Один из постоянных участников этих дискуссий – В.А. Тишков, последовательно отстаивающий тезис о том, что Россия является национальным государством – в частности, в противовес позиции Э.А. Паина, утверждающего, что для такой констатации необходимо наличие развитого гражданского общества и гражданских свобод. Тему также активно исследуют Л.М. Дробижева, В.С. Малахов, О.Ю. Малинова, И.С. Семененко и другие.

Не ставя перед собой задачу подробного анализа этого обширного корпуса текстов, мы попытаемся выявить сходства и различия в дискурсах национальной идентичности в России и во Франции – странах, чье понимание нации часто представляется диаметрально противоположным (показательны частые прямые отсылки к французскому опыту нациестроительства – как с отрицательным, так и с положительным знаком – в текстах российских политиков и аналитиков). В частности, нас будет интересовать роль культуры в определении национальной идентичности двух стран, одна из которых – Франция – считается классическим воплощением политической, гражданской нации, другая – Россия – до сих пор определяет себя в терминах «многонациональности» или «многоэтничности».

Россия: нация и «многонациональность»

Для российского дискурса национальной идентичности характерна неопределенность в понимании самого предмета, проистекающая из конституционной формулы «многонациональный народ». Тема необходимости «развития национальных культур» и «консолидации многонационального российского общества» присутствует в посланиях всех трех президентов РФ Федеральному Собранию. Приведем по одному примеру: «Целостность государства в значительной мере базируется на поддержании единства гражданского общества и сохранении многообразия его этнических компонентов. (...) В целом политика межнационального согласия должна занять одно из ведущих мест в государственной стратегии развития Российской Федерации.» (Послание 1994/Б.Н. Ельцин). «Многонациональный мир – уникальное преимущество России, мир, в котором больше тысячи лет вместе живут представители самых разных национальностей и конфессий»» (Послание 2011/Д.А. Медведев); «Мы обеспечили устойчивость и стабильность практически во всех сферах жизни, а это критически важно для нашей огромной многонациональной страны, со сложным федеративным устройством, с многообразием культур, с памятью об исторических разломах и труднейших испытаниях, которые выпали на долю России». (Послание 2018/В.В. Путин).

Однако за кажущимся постоянством можно различить меняющееся со временем отношение к проблеме «многонациональности» и различные стратегии решения «национального вопроса». В посланиях Б.Н. Ельцина много внимания уделяется федеративным отношениям, хотя унаследованный от СССР этнический федерализм рассматривается как источник возможных противоречий и нестабильности, «межэтнических конфликтов», узурпации власти и ресурсов «титульными национальностями» и дискриминации «нетитульных». В них говорится о «сохранении уязвимых этнических культур и общин» и «самоорганизации этнических общностей, не имеющих своих национально-территориальных образований... в форме национально-культурной автономии»; содержатся также прямые указания на необходимость выработки «национальной политики» как на уровне концепции, так и принятия конкретных законов [подробно см.: 2, с. 33-50].

Первый и второй президентский сроки В.В. Путина характеризует крен в сторону деэтнизации политики и продвижения гражданского понимания нации: «И не нужно специально искать национальную идею. Она сама уже вызревает в нашем обществе. Главное — понять, в какую Россию мы верим и какой хотим мы эту Россию видеть. При всем обилии взглядов, мнений, разнообразии партийных платформ у нас были и есть общие ценности. Ценности, которые сплачивают и позволяют называть нас единым народом» (Послание-2000). В последующих посланиях вопросам, связанным с этническим многообразием и гражданским единством, уделяется немного внимания. В большинстве случаев дело ограничивается дежурной фразой вроде «Единство России скрепляют присущий нашему народу патриотизм, культурные традиции, общая историческая память» (Послание-2003); «Россия была, есть и будет крупнейшей европейской нацией», «Мы свободная нация...» (Послание-2005). Только однажды, в связи с референдумом в Чечне, появляется упоминание о «едином российском многонациональном народе, неотъемлемой частью которого по праву считают себя чеченцы» (Послание-2005). Тема федеративных отношений практически сходит на нет, слово «национальный» встречается почти исключительно в словосочетаниях «национальная экономика», «национальные приоритеты», «национальные ресурсы» и т.п., а слово «культура» неизменно сопровождается определением «российская».

Дискурс резко меняется в первом послании Д.А. Медведева, которому предшествуют знаменитая Мюнхенская речь В.В. Путина, лейтмотивом которой являются угроза государственному суверенитету и глобальное отсутствие безопасности, а также «операция по принуждению Грузии к миру», проведенная уже при президенте Д.А. Медведеве. Возвращается риторика многонациональности, а вопросы защиты Отечества, его традиций и ценностей занимают необычно большое место. В отличие от Послания-2000, где «общие ценности» как основа единства народа лишь упомянуты, в Послании-2008 дан развернутый перечень «очевидных, всем понятных вещей, общее представление о которых и делает нас единым народом, Россией»: это справедливость, личная свобода, государственный суверенитет, межнациональный мир, единство разнообразных культур, защита малых народов, семейные традиции, любовь и верность, забота о младших и старших, патриотизм, вера в Россию, «глубокая привязанность к родному краю, к нашей великой культуре». Помимо набора общих ценностей, залогом «единства российской нации» названа «поддержка национальных традиций и культур народов России». Более того, вновь зашла речь об «укреплении федеративных основ». Сформулирован и позитивный образ (много)национальной идентичности, с явным акцентом на прошлые достижения: «Наш народ духовно и нравственно богат. Нам есть чем гордиться, есть что любить. Есть что отстаивать и что защищать, есть к чему стремиться. (...) речь идет о народе с тысячелетней историей, освоившем и цивилизовавшем огромную территорию. Создавшем неповторимую культуру. Мощный экономический и военный потенциал. У нас исторически сложился уникальный и богатейший опыт толерантности и взаимного уважения» (Послание-2008).

В то же время, упоминаются «проблемы, способные обострять межэтнические, межконфессиональные отношения» и затруднять «управление гигантской и сложнейшей по своему национально-культурному составу страной».

Общая направленность дискурса национальной идентичности остается неизменной во всех посланиях президента Д.А. Медведева. Однако в январе 2012 г., накануне возвращения в президентское кресло В.В. Путина, последний публикует программную статью «Россия: национальный вопрос», в которой заявляет: «Для России – с ее многообразием языков, традиций, этносов и культур – национальный вопрос, без всякого преувеличения, носит фундаментальный характер» ^{[3, с. 1]}, а в декабре того же года вновь избранный президент своим указом утверждает Государственную стратегию национальной политики РФ до 2025 года, пришедшую на смену Концепции национальной политики РФ, принятой при Б. Н. Ельцине в 1996 году.

Важнейшие положения статьи В.В. Путина, вызвавшие широкую дискуссию, сводятся к следующему. Для России характерны:

1) Поликультурность: «Россия возникла и веками развивалась как многонациональное государство... в котором постоянно шел процесс взаимного привыкания, взаимного проникновения... сотен этносов, живущих на своей земле вместе и рядом с русскими».

2) Особый тип идентичности: «полиэтническая цивилизация, скрепленная русским культурным ядром. Такая цивилизационная идентичность основана на сохранении русской культурной доминанты, носителем которой выступают не только этнические русские, но и все носители такой идентичности независимо от национальности.».

3) Особая роль русского народа: «Русский народ является государствообразующим – по факту существования России. Великая миссия русских – объединять, скреплять цивилизацию».

4) Центральное место русской (не российской – Е.Ф.) культуры: «Стержень, скрепляющая ткань этой уникальной цивилизации – русский народ, русская культура. Принцип распознания «свой–чужой» определяется общей культурой и общими ценностями.

5) Примат государственно-гражданского чувства над этническим и религиозным: «Никто не имеет права ставить национальные и религиозные особенности выше законов государства. Однако при этом сами законы государства должны учитывать национальные и религиозные особенности».

Самое удивительное состоит в том, что провозглашаемые в статье «поликультурность» и «многонациональность» российского народа противопоставляются «европейскому мультикультурному проекту», ответственность за «провал» которого возлагается на «саму модель национального государства», которое якобы «исторически строилось исключительно на основе этнической идентичности» ^{[3, с. 1]}.

Основные идеи программной статьи воспроизводятся и в президентском Послании-2012: «Россия веками развивалась как многонациональное (...) государство-цивилизация, скреплённое русским народом, русским языком и русской культурой, которые для всех нас родные, которые нас объединяют и не дают раствориться в этом многообразном мире. (...) мы с огромным вниманием и с огромным уважением относимся, и должны, и будем относиться к каждому этносу, к каждому народу Российской Федерации. В нашем многообразии всегда была и есть наша красота и наша сила» (курсив мой – Е.Ф.).

Обращает на себя внимание характерная оговорка: «Для планеты мы, независимо от нашей этнической принадлежности, были и остаёмся единым народом», разграничивающая «идентичность для себя» (этническое многообразие) и «идентичность для других» (гражданское единство).

В духе нового президентского видения «национального вопроса» изменились и формулировки рамочного документа, регулирующего «национальную» (в значении «этническую») политику. И Концепция-1996 ^[4] и Стратегия-2012 ^[5] начинаются с утверждения многонациональности России (совпадение практически дословное), однако если в первой версии документа за всеми народами, «сложившимися как этнические общности на территории России», признавались не только наличие «уникальных особенностей материальной и духовной культуры», а также статус «коренных», но и «историческая роль в формировании российской государственности», тогда как русскому народу отводилась «объединяющая роль», то во второй русский народ назван «системообразующим ядром единения народов», которые «внесли свой вклад в развитие российской государственности и культуры», а «единый культурный (цивилизационный) код» российского государства основан «на сохранении и развитии русской культуры и языка», и лишь затем – «историко-культурного наследия всех народов». Является ли такое смещение акцентов уступкой русским националистам или попыткой выбить почву у них из-под ног, «перехватив» их повестку, или же собственной позицией первых лиц государства – не столь существенно, поскольку как Послания, так и Стратегия имеют статус официальных документов, публикуемых на сайте Кремля и широко распространяемых печатными и электронными СМИ. Во всяком случае, националистически настроенные идеологи горячо приветствовали позицию В.В. Путина по национальному вопросу, прочитав между строк то, что не было сформулировано открыто: «Владимир Путин представил очень внятную концепцию, причем она четко противостоит концепции национального государства, в рамках которой, кстати, строятся все государства цивилизованной Европы ... Такое государство ... не может интегрировать и абсорбировать большие массы инокультурного населения. (...) Своими словами я бы сказал, что это империя. Не в административном смысле, а в смысле культурно-цивилизационном. Это иной тип идентичности» ^[6] (курсив мой – ЕФ). Или «Путин вывел русский вопрос из подполья. Отныне говорить о русских правах и проблемах не будет считаться чем-то крамольным и неприличным. Да и сам факт появления статьи (...) является подтверждением факта оформившегося сотрудничества власти с рядом патриотических организаций (...). ...статья — доказательство нашей правоты в том, что русское патриотическое движение должно смело интегрироваться во власть и учиться управлению таким сложным организмом, как российское государство» ^[7] (курсив мой – ЕФ). Или «...у нас - полиэтнический характер общества, имперский характер, когда в одном и том же стратегическом пространстве живут разные культуры, разные этносы, разные конфессии. (...) И полиэтнический характер нашего общества резко отличает нас от французов, которые стали делать политическую нацию изначально. (...) Путин выступает в этой статье против (...) либерально-западнической модели национализма, буржуазного национализма, которая основана на отказе этническим группам, в том числе и русскому народу, в особом этническом стиле жизни, (...) отвергает космополитизм, либерализм и ориентацию на индивидуальную идентичность, то есть доминирующую на западе модель. (...) (западно-американское-европейское-постмодернисткое общество) не является (...) общеобязательным для всего мира. Фактически, Путин как раз утверждает Евразийскую концепцию» ^[8] (курсив мой – ЕФ).

Государственно-державный приоритет очевиден и в Стратегии 2012-2025, о чем свидетельствует иерархия в формулировке ее целей: «интересы государства» стоят выше интересов «общества, человека и гражданина»; «укрепление государственного единства и целостности России» важнее «сохранения этнокультурной самобытности ее народов», а «обеспечение конституционных прав и свобод граждан» вообще замыкает список. В другом разделе документа «сохранение и развитие этнокультурного многообразия народов России» опережает «гармонизацию национальных и межнациональных (межэтнических) отношений» , а последняя предшествует «обеспечению равенства прав и свобод человека и гражданина независимо от расы, национальности, языка, отношения к религии и других обстоятельств».

Такое ранжирование приоритетов находит отражение в массовом сознании: по данным исследований ИС РАН, более 80% опрошенных полагают, что «государство должно поддерживать культуру всех народов страны» ^{[9, с. 361]}, тогда как «не более половины населения разделяют мнение о том, что в государстве люди всех национальностей должны обладать равными правами» ^{[10, c. 20]}.

В отличие от идеологов русского национализма, сторонники укрепления российской гражданской нации восприняли риторику «культурно-цивилизационного кода» и новую постановку «русского вопроса» с понятной обеспокоенностью: «...если мы хотим создать демократическое общество, то главный его субъект – отдельная личность. (...) право каждого человека – выбирать свою идентичность, но государство должно относиться к людям, не как к представителям разных народов, а просто как к гражданам Российской Федерации. (...) Никаких особых прав групп, особых прав этносов, наций быть не может в рамках общества. (...) страна нуждается не в программе по национальному вопросу, а в двух конкретных программах - по федерализму (где будет определено, что делать с разными субъектами, как поддержать их уровень развития и так далее) и миграционной политике» ^[11]. Или: «В статье (...) недостает при рассмотрении национального вопроса и устройства нашей страны как многонационального государства обсуждения вопроса о федерализме. (...) есть регионы, имеющие отличительный этнокультурный облик (...) и отсюда у нас республики. Это один из краеугольных камней федеративного устройства, и все попытки его замолчать или, тем более, ликвидировать, будут означать... большие потрясения для России. На мой взгляд, они просто невозможны» ^[12].

Настороженность вызвала она и в республиках. Так, полномочный представитель Татарстана на обсуждении статьи В.В. Путина, организованном в Московском доме национальностей, заявил: «Многонациональность страны – это не только декларация, это, прежде всего, многоязычие, потому что основным фактором идентификации этноса является язык. Если мы только с помощью русского языка хотим создать многонациональное государство, этого не получится. Нужно нам определиться с государственными языками России: один будет, два будет, будет какая-то квота? Определиться со статусом региональных языков субъектов Федерации – их 21. Определиться с развитием языков других народов. Языковая политика – это есть формирование многонационального государства» ^{[13, c. 44]}.

Ответом на эти вопросы стало оперативное принятие, вслед за выступлением В.В. Путина на Заседании Совета по межнациональным отношениям в Йошкар-Оле (Заседание 2017), поправок в Закон об образовании (2018), устанавливающих добровольность изучения «родных языков», к которым впервые за всю историю страны отнесен и русский (тем самым уходит в прошлое курьезная формула «русский и родные языки»), вполне предсказуемо вызвавшее бурную реакцию во многих республиках.

Еще одной провоцирующей президентской инициативой стала попытка принятия «Закона о российской нации». Идею о необходимости «принять федеральный закон рамочного характера (...) под условным названием «Формирование российской идентичности» ... выдвинул на заседании Совета по межнациональным отношениям академик В.А. Тишков (Заседание 2016). Бывший министр по делам национальностей В.А. Михайлов, поддержав его, предложил свой вариант названия: «О российской нации и управлении межэтническими отношениями». Именно так и было сформулировано президентское поручение по итогам дискуссии: «...что точно совершенно можно и нужно реализовывать, прямо над этим нужно подумать и в практическом плане начать работать, – это закон о российской нации» (Там же). Однако еще до появления проекта предполагаемого закона он вызвал протесты и возмущенную критику поборников идеи о «государствообразующей роли русского народа», апогеем которой стало вынесение на пленарное заседание Государственной Думы вопроса об изменении Конституции РФ: замене фразы «многонациональный народ РФ» на фразу «русский народ и народы РФ, соединенные общей судьбой на своей земле». Петиция в поддержку этого требования депутата от КПРФ - «Изменить Конституцию РФ! За государствообразующий статус русского народа!» - была размещена на портале общественных инициатив change.org, где собрала около тысячи восьмисот подписей. Интересна аргументация авторов петиции: «К сожалению, есть все основания полагать, что авторы этого закона предложат так называемую «французскую» модель нации, когда её членами считают всех обладателей одинаковых паспортов, без признаваемой самобытности народов. Подобная политика сегодня сделала Францию добычей иммигрантов и террористов, в России же неминуемо вызовет взрыв сепаратизма и национал-экстремизма, чреватый распадом страны». Напомню, что случающиеся во Франции эксцессы вроде беспорядков в пригородах осенью 2005 года или более близких к нашему времени громких терактов российские комментаторы привычно (и необоснованно) объясняют как раз стремлением мигрантов «сохранить свою национальную самобытность» и нежеланием ассимилироваться, а также «политикой мультикультурализма», которую Франция (в отличие от СССР и постсоветской России) никогда не проводила.

К тому же опасения противников законопроекта были напрасны: достаточно внимательно почитать стенограмму Заседания-2016, чтобы убедиться, что в понимании власти основанием единства «российской нации» являются общие ценности, обычаи и традиции, великая русская культура и русский язык» - то есть именно искомая «самобытность». Только из уст отдельных представителей экспертного сообщества прозвучали мысли о том, что идентичность гражданской нации – это не только «символы и ценности, язык и культура, совместно пережитые драмы и достижения», но и «готовность бороться за общие интересы», «активная гражданская позиция», «равенство всех перед законом, соблюдение прав человека, реализация социальной справедливости, уважение достоинства людей независимо от национальности» (Заседание 2016).

Как бы то ни было, разработчики закона были вынуждены переименовать его в «Закон об основах государственной национальной политики», признав, что «общество не очень подготовлено к восприятию такого понятия, как единая нация, объединяющая все национальности» - такая констатация, сделанная В.А. Тишковым, идет вразрез с его неоднократными утверждениями о том, что российская нация давно существует. В то же время, она вполне логично вытекает из его же рассуждения о живучести этнонационализма – в частности, русского этнонационализма, возрождающегося в разных обличиях: «если у русской нации нет «своей республики», то нужно ее создать, как когда-то считал Абдулатипов, или же объявить Российскую Федерацию национальным государством русских, как предлагали на заре нового тысячелетия авторы законопроекта о русском народе. Или же, как некий компромисс, объявить всех жителей страны русскими, если они того пожелают, как призывали Сергей Глазьев и другие сторонники более просвещенного варианта этнонационализма» ^{[14, c. 15]}.

Есть, однако, один вопрос, который не обсуждается в дискуссиях – а его следовало бы обсудить. Почему те же самые люди, которые, несмотря на социальные и культурные различия, еще вчера ощущали себя советскими людьми, оказались «не готовы» к новой национальной идентичности? Только ли потому, что не могут договориться, следует ли называть ее «русской» или «российской»? Или потому, что название «СССР» было этнически нейтральным, а название «Россия» таковым не является? Или потому, что рухнул железный занавес, и государственные границы больше не на крепком замке? Наверное, все эти причины могут в той или иной мере служить объяснением, но важнее, видимо, то, что Советский Союз был в первую очередь социалистическим проектом, обращенным в будущее, а не в прошлое. Характерно, что вместо «советской нации» была придумана «новая историческая общность людей – советский народ», т.е., по замыслу идеологов, нечто небывалое, уникальное, передовое. Культура, обслуживавшая этот проект, могла быть «национальной (в смысле «этнической» - Е.Ф.) по форме» при условии, что она «социалистическая по содержанию». Эта конструкция работала до тех пор, пока советское государство обеспечивало своим гражданам социальную защиту, уверенность в завтрашнем дне и – шире – светлое будущее. Когда же обещанный к 1980 году коммунизм так и не наступил, а вместо него начались афганская война и тотальный товарный дефицит, разочарованный советский народ не встал на защиту социалистического отечества, а позволил ему уйти в небытие. Чтобы россияне стали ощущать себя единой нацией, необходимо, чтобы у этой нации было, в соответствии с классическим ренановским принципом, желание жить вместе, а не выживать в одиночку, каждый за себя.

Франция: политическая нация и культура

Любителям противопоставлять Российскую Федерацию с ее «многонациональностью» единой и неделимой Французской республике будет небезынтересно узнать, что французы тоже охотно объявляют главной характеристикой своей страны ее гетерогенность и пестроту: афористичную формулу «имя Франции – разнообразие» ^{[15, c. 20]} вовсю цитируют ученые и учителя, журналисты и политики. Вот только декларации относительно «права на отличие» не облекаются здесь в политическую форму «национальной государственности» и «коллективных прав народов», а «национальные» (как сказали бы в России) языки и культуры именуются «региональными». Термин же «национальная идентичность» является синонимом французской идентичности, и основания ее, для многих, в первую очередь политические: это республиканские ценности.

Дебаты относительно содержания национальной идентичности начались во Франции в середине 1970-х гг., т.е. задолго до того, как президент Н. Саркози в 2009 г. затеял вокруг этой темы шумную общенациональную дискуссию. И отнюдь не правые, а социалисты были первой крупной общенациональной партией, сделавшей национальную идентичность важнейшим сюжетом предвыборных кампаний начиная с 1981 года, когда Ф. Миттеран, выступая на Чрезвычайном съезде Социалистической партии, призвал: «Давайте любить Францию такой, какая она есть, и да сумеем мы защитить ее идентичность. Идентичность страны, которая сознает свое величие – а это не только ее армия, хотя и она необходима, – но и ее культура, ее язык, ее история в своей непрерывности, ее судьба и ее будущность» [цит. по: 16, p. 98].

После теракта в редакции Шарли Эбдо Н. Саркози заявил: «Мы – наследники великой культуры. Место культуры – не на последней странице любого проекта, а в самом его сердце, поскольку… идентичность – это прежде всего вопрос культуры» [цит. по: 16, p. 72] (курсив мой - ЕФ). Однако и в этом он не оригинален: задолго до него эту связку осуществили левые силы.

Недавно опубликованное исследование «Высказать Францию. Культура(ы) и национальная идентичность. 1981-1995» ^[17] прослеживает важнейшие этапы эволюции культурной политики в годы правления социалистов. После мая 1968, когда громко заявили о себе различные меньшинства, требующие признания их идентичности, на смену республиканскому глобальному, универсалистскому культурному нарративу приходит идея поиска корней и переосмысление понимания идентичности в партикуляристской парадигме. Этот новый подход, считает В. Мартини, основывается на антропологическом всеохватном понимании культуры, сформулированном К. Леви-Строссом: «Каждая культура может рассматриваться как совокупность символических систем, среди которых на первом месте стоят язык, система брачных связей, экономические отношения, искусство, наука, религия. Все эти системы призваны выражать определенные аспекты реальности, и более того – отношения, которые существуют между этими двумя типами реальности и между самими символическими системами» ^{[18, p. XIX.]}.

Такое широкое понимание культуры позволяет обосновать тезис о том, что любая угроза культуре представляет опасность и для самого существования группы, которая ее разделяет.

Исторически первой политической партией во Франции, сформулировавшей взаимосвязь между нацией и культурой, была компартия. Коммунисты не только раньше других – еще до войны – осознали важнейшую роль культуры, но и прочно и надолго связали ее с сохранением национальных традиций: «защищать Францию в их понимании стало означать защищать национальную культуру – свидетельство величия страны» [цит. по: 16, p. 589]. Морису Торезу принадлежит идея об ответственности рабочего класса за сохранение культурного наследия, которое отныне рассматривается не как «буржуазное», а как «национальное». Именно коммунисты требовали увеличения бюджета на культуру, поддерживали творческую интеллигенцию, но также способствовали демократизации культуры, ее доступности для народа – в частности, создавая широкую сеть домов культуры. Отголоском этой культурной политики и сегодня остается бесплатный или льготный допуск молодежи до 26 лет во все государственные музеи, театры и кинотеатры.

После событий 1968 года, которые можно рассматривать как движение молодежи за культурное освобождение, постепенно на смену политизации культурных проблем приходит культурная интерпретация проблем политических, т.е. осуществляется переход от «всеобщности политики» к «всеобщности культуры» [цит. по: 16, p. 741]. В этом контексте интерес к теме проявили социалисты. Ф. Миттерану принадлежат слова: «Социализм обычно представляется как экономический или политический проект, тогда как культурное измерение часто остается за рамками наших дискуссий… Если социализм не принимает во внимание культурное измерение, то это не социализм» ^[19]. Культура отныне рассматривается не только как инструмент утверждения национального величия, но и как вектор национального единства, как средство оздоровления нации (французское «redressement national» - практически синоним нашему «вставанию с колен»). Чтобы успешно выполнять эту функцию, культура должна быть «национализирована», т.е. за ее развитие должно отвечать государство. Именно при социалистах создается мощное министерство культуры во главе с харизматичным и энергичным Жаком Лангом, и практически одновременно организуется «Комитет в защиту национальной идентичности», в который входят многочисленные сторонники Ланга из числа кинематографистов и критиков. В своем манифесте комитет призывал бороться с «культурной колонизацией Франции американским кино и американскими песнями» и предупреждал, что такое отдание на откуп иностранным интересам национальной идентичности «неминуемо приведет к обескультуриванию ... молодежи». В практической плоскости предложение комитета состояло в сокращении установленной министерством культуры квоты на телепоказ зарубежных фильмов с 50 до 40% и разделении этой квоты на две равные части: 20% для американских фильмов, оставшиеся 20% - для фильмов других стран ^[20]. Но социалисты в годы своего пребывания у власти не просто «добавили» к своей политике культурное измерение: фактически уступив либеральному капитализму на экономическом поле, они ограничились противостоянием ему на поле культуры. Отстаивая утверждение, что культура не является товаром, социалисты выводят ее за рамки рыночных отношений, что выражается в государственном финансировании политики «культурной исключительности», направленной на защиту французской культурной идентичности (под которой в первую очередь понимается «высокая» профессиональная культура) от угрожающей ей «стандартизирующей и оглупляющей» ^[21] американской культурной индустрии, «навязывающей» французам свою кино-, теле- и музыкальную продукцию.

Социалисты же включают в свои программные документы вопрос о региональных и иммигрантских идентичностях, начинают политику децентрализации, признают право на преподавание в школах языков меньшинств, вводят моду на культуры «третьего мира» и в целом проповедуют культурное многообразие как ценность. Растет интерес ученых к «этнологии Франции», т.е. к изучению современности, повседневности, и обыденности, культурного наследия и крестьянской памяти. В 1984 г. выходит первое издание «Мест памяти» Пьера Нора, в 1986 публикуется «Идентичность Франции» Ф. Броделя.

Но уже с 1985 года правые начинают предпринимать попытки выработать альтернативный культурный нарратив: показательно практически одновременное проведение двух семинаров – организованного социалистами вокруг темы «Французская идентичность» и новыми правыми вокруг темы «Идентичность Франции». В этом альтернативном нарративе угроза национальной культурной идентичности исходит не только от американского культурного империализма (чье место «внешнего врага» вскоре занимает абстрактная «глобализация»), но и от врага внутреннего, на роль которого назначаются иммигранты. Право на отличие и мультикультурализм объявляются «англо-саксонскими принципами», противоречащими базовым республиканским ценностям, а культурная однородность провозглашается необходимым условием существования нации.

С тех пор и поныне в официальном дискусре соперничают утверждение открытой и многообразной французской идентичности под лозунгом европейской интеграции и борьбы против дискриминации меньшинств – и ее консервативно-охранительное понимание под лозунгом «Франция для французов». В рамках первого подхода Франция предстает родиной Просвещения и Прав Человека, землей, дающей приют и убежище угнетенным и преследуемым. Национальная история представляется как непрерывная и изменчивая, не ограничивающаяся лишь избранными периодами, а историческая генеалогия нации возводится не только к галлам, как это было принято излагать в школьных учебниках начиная с Третьей Республики. "Наши предки – галлы, немного римляне, немного германцы, немного евреи, немного итальянцы, немного испанцы, все больше и больше португальцы, кто знает... Поляки? Я даже подозреваю, что мы немного арабы...» ^[19].

В рамках второго законодательно признается «позитивная роль французского колониального присутствия на заморских территориях и в Северной Африке», раздаются призывы выйти из ЕС, ввести этнорасовые категории в национальную статистику, жестко ограничить иммиграцию и требовать от иммигрантов ассимиляции: «Кто бы ни были по национальности ваши родители, маленькие французы, в тот момент, когда вы получаете гражданство, вашими предками становятся галлы и Верцингеторикс» ^[22].

Впрочем, понимание национальной идентичности у «левых» и «правых» далеко не всегда полярно противоположно. Как те, так и другие видят свою страну носительницей универсальных ценностей и великой культуры, которую необходимо защищать; уверены, что Франция призвана играть важную роль на мировой арене, что от нее зависят судьбы Европы и всего мира. Как те, так и другие присягают на верность республиканским принципам: соблюдению прав и свобод, равенству мужчин и женщин, светскому характеру государства. Как те, так и другие не приемлют коммунитаризма, выступают за единство государства, никто и никогда не ставит под сомнение понимание Франции как гражданской политической нации: «Франция для меня едина, и все ее дети вносят свой вклад в ее идентичность, ее богатство, ее силу. У французов может быть разное происхождение, разные убеждения, разные чувства – но есть только одна солидарная французская нация, с ее территорией, языком, культурой, ценностями, разделяющая общую судьбу» ^[23].

Нынешний хозяин Елисейского дворца – «внесистемный» политик Э. Макрон – одновременно соглашаясь и споря со своими предшественниками на этом посту, сформулировал накануне выборов свой ответ на вопрос «что есть Франция?»: «Это не застывшая, закрытая, обращенная в придуманное прошлое идентичность. Но это и не абстрактная идея. Франция – это воля, наша общая воля. На ней одной она и держится» ^[24]. Он также не раз признавался в том, что относится к теме идентичности с большой осторожностью, поскольку она в последние годы монополизирована правым и ультраправым дискурсом, и предпочитает говорить о «принадлежности к нации» и о «национальном нарративе», или «национальном романе». В нем содержатся некоторые ориентиры, помогающие ощутить принадлежность к нации: великие личности, судьбоносные события – и основополагающий момент: Великая французская революция, в которых кристаллизуется национальная история. Все это и создает привязанность французов к Нации и Республике. (Эти два понятия в политическом воображаемом связаны неразрывно: каждый президент неизменно завершает свои публичные выступления словами «Да здравствует Республика! Да здравствует Франция!»).

Однако в своей программной статье «Почему мы – народ» Макрон, открестившись и от тех, кто хотел бы свести национальный нарратив к одной линии, забыв о присущем Франции стремлении к универсальному, и от тех, кто отрицает единство страны и проповедует партикуляризм различных коммунитаризмов; солидаризуясь с теми, кто проповедует открытую и постоянно развивающуюся французскую культуру и делает ставку на активное гражданство, воодушевленное общим проектом будущего, - когда дело доходит до определения того общего, что объединяет всех французов, обращает свой взор на язык и культурное наследие: «То, что у нас у всех общее, - это прежде всего французский язык. Он – наша территория. Учиться читать и писать [на нем] нужно не только для того, чтобы повысить свои шансы найти хорошую работу. Это прежде всего нужно для того, чтобы укорениться во Франции, в нашей Нации. Говорить по-французски, думать по-французски, чувствовать по-французски – жизненно необходимо каждому, кто хочет вписаться в жизнь Республики.» [...] «Французы должны гордиться своим культурным наследием [...] и Франция по-прежнему гордится своими писателями, художниками, архитекторами, музыкантами... [...] Французская культура сохраняет свое почетное место в мире, оставаясь образцом для тех, кто ищет высших смыслов. Благодаря ей мы знаем, что есть ценности важнее денег. Благодаря ей, мы сознаем, что многообразие – не слабость, а сила» ^[25] (курсив мой – Е.Ф.).

Лидеры постсоветской России, как и во Франции, уверены, что «культуре не выжить без активного участия государства в ее судьбе», а чтобы творческие люди «не становились заложниками коммерциализации» и чтобы противостоять «обескультуриванию страны», ей «жизненно необходима общенациональная политика в области культуры» (Послание 1994); видят «начало нового духовного подъема» в растущем интересе искусства, театра и кино «к отечественной истории, к нашим корням, к тому, что дорого нам всем» (Послание 2003); призывают «беречь единое культурное пространство страны», поскольку «закреплённые в национальной культуре нравственные установки, модели поведения предопределяют успешное развитие личности и нации в целом» (Послание 2009); уверены, что «Россия принадлежала и принадлежит к тем странам, которые не только формируют свою собственную культурную повестку, но и оказывают влияние на всю мировою цивилизацию» (Послание 2012). Культура оказывается, в конечном счете, столь же важной для существования и воспроизводства политической, а не только культурной нации: не случайно, подчеркивает Э. Балибар, «само слово культура стало стратегически важным концептом, в том числе в философии, в тот самый момент, когда национальное государство стало господствующей формой политического устройства в Европе и начало распространяться по всему миру» ^{[26, p. 61; см. также: 27, 384 с.]}.

Таким образом, если на уровне конституции и законов Россия (федеративное многонациональное государство с элементами этнической государственности и официальным признанием на соответствующих территориях языков титульных национальностей наряду с русским) принципиально отличается от Франции (унитарного государства, единой и неделимой Нации-Республики с единственным государственным языком), то в дискурсе обеих стран звучит немало общих тем: это идея величия, суверенитета, культурного богатства, славного прошлого, особой роли языка – и утверждение необходимости защищать все это, в том числе силой оружия, перед лицом глобализации, американского политического и культурного доминирования, низкопробных образцов массовой культуры, а также угроз международного терроризма.